К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, том 41


Содержание тома 41

ПЕЧАТАЕТСЯ
ПО ПОСТАНОВЛЕНИЮ
ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
СОВЕТСКОГО СОЮЗА


Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ИНСТИТУТ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА ПРИ ЦК КПСС

К. МАРКС
и
Ф. ЭНГЕЛЬС

СОЧИНЕНИЯ

Издание второе

ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1970


К. МАРКС
и
Ф.ЭНГЕЛЬС

ТОМ

41

ЗК1



 


Г v

ПРЕДИСЛОВИЕ

В 41 том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса входят произ­ ведения и письма молодого Энгельса, не включенные в основные тома Сочинений и написанные им преимущественно в 1838— 1842 гг. (лишь два юношеских стихотворения и рассказ о мор­ских разбойниках относятся к более раннему времени и два не­ больших документа — к началу 1844 г.). Эти работы и письма значительно дополняют 1 и 27 тома Сочинений. Они отражают процесс формирования революционно-демократических взгля­дов Энгельса, а также показывают наметившийся у него в 1842 г., за два года до начала сотрудничества с Марксом, пере­ход от идеализма к материализму и от революционного демо­кратизма к коммунизму. С публикацией этих материалов во второе издание Сочинений основоположников марксизма войдет все выявленное литературное наследие Энгельса этого периода.

Большой интерес представляют письма Энгельса, составляющие около трети тома. Они адресованы его школьным товарищам Вильгельму и Фридриху Греберам, сестре Марии и писа­телю Левину Шюккингу. Юношеские письма Энгельса явля­ются ценным источником для изучения его биографии, особенно за годы пребывания в Бремене, где он работал учеником в круп­ ной торговой фирме с июля 1838 по март 1841 года. Письма эти дают очень много для раскрытия характера молодого Энгельса, для ознакомления с кругом его интересов, с его литературными и художественными вкусами. Перед читателями раскрывается привлекательный облик разносторонне одаренного, пытливого юноши, тяготевшего ко всему наиболее передовому в науке, искусстве и политике, жаждущего найти свое место в ряду


VI


ПРЕДИСЛОВИЕ


активных борцов за общественный прогресс. С необычайной чуткостью откликается он на жгучие вопросы, волновавшие его современников, включаясь в философские, литературные и ре­лигиозные споры, за которыми скрывалась определенная по­литическая позиция борющихся общественных сил тогдашней полуфеодальной Германии, стоявшей на пороге буржуазной революции. По этим письмам можно получить представление о богатстве духовного мира Энгельса и мучивших его сомне­ниях, о проделанной им сложной внутренней эволюции.

Публикуемые письма свидетельствуют о необычайной начитанности молодого Энгельса в области художественной лите­ратуры. Он читает не только немецких классиков и современных писателей Германии — Гёте, Шиллера, Виланда, Тика, Гуцкова, Бека, — но и, говоря его словами, «всю мировую литературу». Наряду с художественными произведениями он серьез­но штудирует книги по философии и истории, совершенствует свои знания иностранных языков. В письмах к сестре Марии Энгельс неоднократно рассказывает ей о своем увлечении му­зыкой. Он посещает концерты, оперные спектакли и даже сам сочиняет хоралы. Энгельс с большой любовью отзывается о Бахе, Генделе, Глюке, Моцарте, Перголезе, Мендельсоне и особенно о Бетховене. Наиболее сильное впечатление произ­вело на него исполнение Пятой симфонии Бетховена. «Вот это симфония была вчера вечером! — сообщает он сестре 11 марта 1841 года. — Если ты не знаешь этой великолепной вещи, то ты в своей жизни вообще еще ничего не слышала. Эта полная отчаяния скорбь в первой части, эта элегическая грусть, эта нежная жалоба любви в адажио и эта мощная юная радость сво­боды, выраженная звучанием тромбонов, в третьей и четвертой частях!» (настоящий том, стр. 481).

Яркий свет проливают письма на жизнелюбивую натуру Энгельса. Его любимые занятия отнюдь не ограничивались интеллектуальной сферой. Он охотно и увлеченно занимается спортом: часто ездит верхом, фехтует, отлично плавает, без труда переплывая четыре раза Везер. Каждой предоставив­шейся возможностью он пользуется для того, чтобы совершать путешествия, обнаруживая при этом тонкую наблюдательность и умение наслаждаться красотами природы.

Увлекается юный Энгельс также сочинением стихов, кото­рыми изобилуют его письма (некоторые из его стихотворений были напечатаны в тогдашних газетах и журналах). И хотя эти поэтические опыты носят подражательный характер, они на­полнены глубоким политическим и философским содержа­нием.


ПРЕДИСЛОВИЕ


Vil


Уже из письма Энгельса Вильгельму Греберу от 30 июля 1839г. видно, что талантливый юноша не только сам писал стихи, но и делал переводы стихотворений английского поэта Перси Биши Шелли. Дополнительные данные об увлечении Энгельса поэзией Шелли дают впервые публикуемые на русском языке два его письма писателю Левину Шюккингу (от 18 июня и 2 июля 1840 г.), с которым Энгельс познакомился в мае 1840 г. во время пребывания в Мюнстере. Из этих писем следует, что, находясь там, Энгельс обсуждал с Шюккингом и другим не­мецким радикальным писателем Германом Пютманом план издания переводов Шелли, над которыми все они работали. Очевидно, у Энгельса был уже готовый для публикации мате­риал. Во всяком случае, по возвращении в торговую фирму, как Энгельс сообщает Шюккингу, он вступил по этому поводу в переговоры с бременским издателем Карлом Шюнемапом, но не смог договориться с ним. Он написал также издателю Хаммериху в Альтону, однако получил отказ. По-видимому, Энгельсу так и не удалось опубликовать свои переводы.

Любовь Энгельса к великому английскому поэту, которую он сохранил и в последующие годы жизни, свидетельствует о революционных настроениях юноши, которого, безусловно, привлекали в поэзии Шелли свободолюбивые мотивы и гнев­ный протест против угнетателей. Недаром к своему стихотво­ рению «Вечер», в котором Энгельс выражает уверенность, что царящая в Германии беспросветная тьма уступит место «заре свободы», он взял эпиграфом шелливские слова: «День завтраш­ний придет!».

Письма Энгельса свидетельствуют о выдающихся способно­стях будущего теоретика и вождя рабочего класса в области языкознания. Уже в то время молодой Энгельс был настоящим полиглотом. Когда он шутливо уверял сестру, что понимает 25 иностранных языков, то не так уж отходил от истины. Во всяком случае, в это же время одно из писем Вильгельму Гре­беру Энгельс написал на девяти языках — древнегреческом, латинском, итальянском, английском, испанском, португаль­ском, французском, голландском и немецком (см. настоящий том, стр. 393—397).

Письма к братьям Греберам дают возможность проследить развитие политических и философских взглядов Энгельса. Уже у восемнадцатилетнего юноши возникает глубокое чув­ство протеста против всяческих проявлений деспотизма и ре­акции, сословных привилегий, ханжества и мракобесия в по­литической и духовной жизни Германии, особенно в юнкерской Пруссии. О своих революционных настроениях он сообщает


VIII


ПРЕДИСЛОВИЕ


друзьям, отмечая, что с увлечением читает оппозиционную лите­ратуру, изобличающую реакционные и абсолютистские порядки в Германии. С гневом пишет Энгельс одному из братьев Гре-беров о прусском короле Фридрихе-Вильгельме III. «Я нена­вижу его так, как кроме него ненавижу, может быть, только еще двоих или троих; я смертельно ненавижу его; и если бы я не презирал до такой степени этого подлеца, то ненавидел бы его еще больше» (настоящий том, стр. 443).

В сознании молодого Энгельса все больше зрела мысль о великой преобразующей роли революционных потрясений в об­щественной жизни. Он с интересом и симпатией относится к ре­волюционным деятелям прошлого, смелым борцам против по­литических и духовных оков, средневековых предрассудков и официальных авторитетов — Гусу, Лютеру, участникам ве­ликой французской революции, польского восстания 1830— 1831 годов. Годовщине июльской революции 1830 г. во Франции Энгельс посвятил восторженное стихотворение, ко­торое он послал в 1839 г. Ф. Греберу (см. настоящий том, стр. 414). В нем Энгельс рассматривает революцию не только как могучую силу, сметающую все отжившее, устарелое, но и как пробуждение подлинной творческой энергии широких масс народа:

«Но повеяла буря из Франции к нам, всколыхнулись народные массы,

И колеблется трон, как средь бури ладья, и дрожит в вашей длани держава».

Из этого стихотворения и других высказываний Энгельса видно, что он был сторонником революционного способа устра­нения социальных и политических преград, прежде всего аб­солютной монархии и сословных барьеров, стоящих на пути про­грессивного развития Германии, ее национального объединения и установления в ней демократического строя. Волновала Эн­гельса и судьба народных масс, внимание к социальным нуждам которых особенно ярко отразили написанные им в это время знаменитые «Письма из Вупперталя» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 451—472).

На формирование революционно-демократических взгля­дов молодого Энгельса в 1839 г. большое влияние оказали про­изведения немецкого радикального публициста Людвига Берне, родоначальника литературного течения «Молодая Германия», которого Энгельс назвал в письме к Вильгельму Греберу «ти­таническим борцом за свободу». Энгельс пока еще не замечает слабых сторон творчества Берне, выражавшихся в отсутствии


ПРЕДИСЛОВИЕ


IX


цельного философского мировоззрения и колебаниях между буржуазным демократизмом и либерализмом.

Из писем братьям Греберам видно, что уже весной 1839 г. Энгельс стал с большим сочувствием относиться к писателям «Молодой Германии». В марте 1839 г. он налаживает связи с од­ ним из виднейших идеологов этого литературного направления Карлом Гуцковым и начинает печататься в редактируемом им гамбургском журнале « Telegraph für Deutschland».

В творчестве писателей «Молодой Германии» Энгельса прежде всего привлекают их свободолюбивые идеи, призыв к вве­дению конституционного управления, к уничтожению сослов­ ного и национального неравенства, к отказу от всякого религиоз­ного принуждения. 9 апреля 1839 г. Энгельс пишет Фридриху Греберу, что он младогерманец «душой и телом». «По ночам я не могу спать от всех этих идей века, — продолжает он, — когда я стою на почте и смотрю на прусский государственный герб, меня охватывает дух свободы; каждый раз, когда я за­глядываю в какой-нибудь журнал, я слежу за успехами сво­боды» (настоящий том, стр. 374).

Однако даже в период своего наибольшего увлечения произ­ ведениями писателей «Молодой Германии» Энгельс обращает внимание и на слабые стороны этого направления. Ему не нра­вится, что представители этой группы любят выступать с пе­чатью «мировой скорби» на челе, что их произведения про­никнуты страдальческим тоном, пессимизмом. Его симпатии привлекают лишь те писатели, которые стремятся приблизить литературу к общественной жизни, превратить ее в орудие активной политической борьбы.

Из писем братьям Греберам также видно, как Энгельс посте­пенно освобождается от традиционных религиозных представ­лений, внушенных с детства, и вступает на путь, ведущий к ате­ изму. Стремясь найти истину, он много занимается теологией и философией, историей христианства, критическим чтением библии. От письма к письму раскрывается напряженная ра­бота мысли пытливого юноши, который приходит к выводу, что в библии имеются неразрешимые противоречия и что нельзя примирить науку с религией.

Важную роль в созревании атеистических воззрений моло­ дого Энгельса сыграла вышедшая в 1835—1836 гг. книга младо­гегельянца Давида Штрауса «Жизнь Иисуса», которая объяв­ ляла евангелие собранием легенд и мифов, подрывая тем самым веру в действительность евангельских чудес и показывая бес­почвенность христианской ортодоксии. В октябре 1839 г. Энгельс I пишет Вильгельму Греберу, что он «теперь восторженный I


X


ПРЕДИСЛОВИЕ


штраусианец». Книга Штрауса, в свою очередь, дала толчок чтению Энгельсом произведений Гегеля, с «Философией истории» которого он знакомится в конце 1839 года. «Я как раз на по­роге того, чтобы стать гегельянцем», — признается Энгельс в это время Вильгельму Греберу. Последующие письма Эн­гельса братьям Греберам, а также его статьи показывают, что он не был в плену консервативной системы Гегеля, а стремился делать из его философии радикальные выводы.

Политические и философские взгляды молодого Энгельса, высказанные в его письмах братьям Греберам, нашли также отражение в литературно-публицистических работах бремен­ского периода жизни. Эти работы печатались в прогрессивных немецких газетах и журналах — « Telegraph für Deutschland», «Morgenblatt für gebildete Leser», «Mitternachtzeitung für ge­ bildete Leser» и др. Во многих из своих ранних статей Энгельс выступает как пламенный революционный демократ. Они про­ никнуты неподдельной ненавистью к косности и реакции, глу­боким сочувствием к угнетенным народам, подлинным револю­ ционным пафосом.

Уже первое опубликованное произведение молодого Энгель­ са — стихотворение «Бедуины», напечатанное в сентябре 1838 г., заслуживает внимания, показывая, что у автора начинает про­ являться дух свободолюбия. По его собственному толкованию, главная мысль стихотворения заключается в противопостав­лении «гордых сынов пустыни» — бедуинов чопорному и вместе с тем рабски преклоняющемуся перед деспотизмом аристокра­тически-бюргерскому миру современной ему Германии — миру филистерства и ханжества.

Опубликованная в ноябре 1839 г. статья «Немецкие народные книги» свидетельствует о рано проявившемся у Энгельса боль­ шом интересе к народному творчеству, к его героям. Из этой статьи видно, с каким живым участием Энгельс относится к во­просам просвещения народных масс. Энгельс резко осуждает попытки под флагом литературной обработки фальсифицировать в реакционном духе народные сказания. Он призывает к тому, чтобы народная книга служила делу борьбы за свободу, делу прогресса, «но ни в коем случае не потворствовала бы лице­ мерию, низкопоклонству перед знатью и пиетизму» (настоящий том, стр. 12).

В статье «Ретроградные знамения времени», опубликованной в феврале 1840 г., Энгельс набрасывает яркую картину диалек­ тического развития человечества, убедительно опровергая тех реакционных писателей, представителей и сторонников исто­рической школы права, романтической историографии и т. д.,


ПРЕДИСЛОВИЕ


XI


которые отрицали движение истории по восходящей линии, идеализировали средневековье, защищали незыблемость суще­ствующих полуфеодальных и абсолютистских порядков. Ис­тория, пишет Энгельс, разоблачая такую ретроградную точку эрения, это спираль, «изгибы которой отнюдь не отличаются слишком большой точностью. Медленно начинает история свой бег от невидимой точки, вяло совершая вокруг нее свои обо­роты, но круги ее все растут, все быстрее и живее становится полет, наконец, она мчится, подобно пылающей комете, от звезды к звезде, часто касаясь старых своих путей, часто пе­ ресекая их, и с каждым оборотом все больше приближается к бесконечности. Кто может предвидеть конец?» (настоящий том, стр. 27). Там, где реакционеры, «мандарины регресса», говорит Энгельс, видят лишь повторение старого, застой, в действи­тельности не прекращается движение истории вперед.

Энгельс делает здесь значительный шаг вперед по сравнению с Гегелем. В то время как у Гегеля процесс исторического раз­ вития находил свое завершение в конституционной монархии и он готов был даже объявить вершиной саморазвития абсо­ лютного разума монархическое прусское государство, Энгельс отстаивает идею беспредельности исторического процесса, по­ступательного движения человечества вперед.

Приняв идею Гегеля о всемирной истории как осуществлении понятия свободы, Энгельс подвергает уничтожающей критике утверждения реакционеров о вечности и неизменности сослов­ного строя, полукрепостнической зависимости крестьян. В ста­ тье «Реквием для немецкой «Adelszeitung»», напечатанной в ап­ реле 1840 г., Энгельс, высмеивая политические взгляды этого печатного органа немецкого дворянства, писал: «Вступитель­ное слово поучает нас, что всемирная история существует... лишь для того, чтобы доказать необходимость существования трех сословий, причем дворяне обязаны воевать, бюргеры — мыслить, крестьяне — пахать» (настоящий том, стр. 46—47). И в этой статье Энгельс уже фактически ведет борьбу против тех принципов, которые характерны и для социально-политичес­ких взглядов Гегеля. В отличие от Гегеля, рассматривавшего деление гражданского общества на сословия как нечто необхо­димое, Энгельс считает, что это деление утратило всякий смысл. Он решительно отвергает все отжившие учреждения прошлого, выступая против сословного строя, привилегий дворянства и абсолютизма.

В напечатанной в начале 1841 г. статье «Эрнст Мориц Арндт» Энгельс решительно осуждает культивируемую немецким дво­ рянством ненависть к демократическим принципам француз-


XII


ПРЕДИСЛОВИЕ


ской буржуазной революции конца XVIII века и развенчивает германский национализм — тевтономанию. С позиций рево­люционного демократизма Энгельс набрасывает для Германии четкую программу демократических преобразований, которая включает такие требования, как уничтожение пережитков фео­дальных отношений, ликвидацию сословно-абсолютистского строя, улучшение положения народных масс, преодоление эко­ номической и политической раздробленности Германии, объе­динение ее в единое демократическое государство. «Пока наше отечество будет оставаться раздробленным, — писал Энгельс, — до тех пор мы — политический нуль, до тех пор общественная жизнь, завершенный конституционализм, свобода печати и все прочие наши требования — одни благие пожелания, которым не суждено осуществиться до конца» (настоящий том, стр. 131).

Выступая в этой работе против присущего тевтономанам национального высокомерия и противопоставления немцев другим народам, Энгельс показывает в то же время бесплод­ность космополитического либерализма, не видящего нацио­нальных различий и игнорирующего национальные потреб­ности и интересы немецкого народа. Правда, в этой статье Энгельс, отстаивая идею о превращении раздробленной Гер­ мании в «единую равноправную нацию граждан», предложил включить в состав объединенного германского государства Эльзас, Лотарингию, Бельгию и Голландию. Но главное здесь было не в этих увлечениях молодости, от которых сам автор статьи позднее решительно отказался, а в провозглашенных в ней общих принципах демократического интернационализма, противопоставляемых как воинствующему национализму тев-тономанов, так и космополитическому национальному ниги­лизму либеральных буржуа. Вся статья Энгельса проникнута идеями равенства наций, через весь текст проходит мысль, что каждый народ вносит свою лепту в мировую цивилизацию, подчеркивается недопустимость изображения немцев некой избранной нацией и отрицания тех «бесчисленных ростков все­ мирно-исторического значения, которые произрастали не на немецкой почве» (настоящий том, стр. 121).

В статьях «Карл Бек», «Платен», «Воспоминания Иммер- мана» и «Современная литературная жизнь», написанных в 1839—1841 гг., Энгельс показал себя прекрасным знатоком современной немецкой литературы и глубоким литературным критиком. Особенно большой интерес представляет статья «Со­временная литературная жизнь», впервые опубликованная на русском языке в 1967 г. в сборнике «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве». Статья проливает дополнительный свет на отно-


ПРЕДИСЛОВИЕ


XIII


шения Энгельса к литературному направлению «Молодая Германия». Из нее видно, что Энгельс уже в 1840 г. начал разо­чаровываться в этом течении, подвергая его серьезной критике. Его не удовлетворяло отсутствие в нем идейного единства и беспринципные литературные распри, которые велись внутри него между различными группировками. Окончательный раз­рыв Энгельса с «Молодой Германией» произошел в 1842 году. В мае 1842 г. в «Rheinische Zeitung» он публикует статью «Комментарии и заметки к современным текстам», в которой резко критикует писателей этого направления за эклектизм, политическую бесхребетность и половинчатость. «Почти все принадлежавшие к этой категории авторы, — пишет Энгельс, — однако, не оправдали возложенных на них надежд и погрязли в расслабленности, явившейся следствием бесплодных стрем­ лений к внутреннему единству. Неспособность создать что-либо цельное была подводной скалой, о которую они разбились, так как сами не были цельными людьми» (настоящий том, стр. 264).

В конце марта 1841 г. Энгельс возвратился в Бармен, а осенью отправился в Берлин, чтобы отбыть воинскую повин­ ность. Хотя сыновья богатых родителей легко могли откупиться от военной службы, Энгельс предпочел пройти ее в качестве вольноопределяющегося. Выбрав местом для прохождения службы Берлин, он надеялся в свободное время пополнить свое образование в университете. Энгельс поступает в гвардей­скую артиллерийскую бригаду, где в течение года, до октября 1842 г. проходит военное обучение и получает звание бомбар­дира. В качестве студента-вольнослушателя он посещает Бер­ линский университет, где слушает лекции по философии и за­нимается в семинарах крупных ученых.

Берлин в то время был ареной борьбы разных философских направлений. Наиболее радикальным философским течением было направление младогегельянцев, представленное братьями Бруно и Эдгаром Бауэрами, А. Руге, К. Ф. Кёппеном и другими. Видную роль среди них играл, будучи еще студентом Берлин­ского университета, Карл Маркс, который по окончании уни­верситета, незадолго до приезда Энгельса, покинул Берлин. Их радикальные политические и философские убеждения при­ влекли внимание Энгельса. Он примкнул к берлинской группе младогегельянцев и уже вскоре после приезда в Берлин при­нял активное участие в разгоревшейся в то время идейной борьбе.

Берлинский период жизни Энгельса, отраженный в ряде произведений и писем, которые включены в данный том, имел большое значение в его духовном развитии. Здесь происходит


XIV


ПРЕДИСЛОВИЕ


дальнейшая радикализация его воззрений, революционно-де­ мократические убеждения приобретают большую четкость и определенность. Под влиянием работ Б. Бауэра по истории первоначального христианства и произведений Л. Фейербаха окончательно приобретают радикально-атеистический характер взгляды Энгельса на религию, углубляется его понимание слабых сторон гегелевской философии, необходимости реши­ тельного размежевания с консервативными тенденциями его философии, поднимаемыми на щит правогегельянским направ­лением. Большого мастерства достигает в это время Энгельс как революционно-демократический публицист, страстно об­личающий в печати реакционные явления в политической и идейной жизни, в том числе попытки превратить философию в прислужницу монархической церкви, в орудие наступления реакции на передовую общественную мысль.

В двух декабрьских номерах журнала « Telegraph für Deu­tschland» за 1841 г. появляется под псевдонимом Ф. Освальд статья Энгельса «Шеллинг о Гегеле», а в 1842 г. выходят ано­нимно его две брошюры «Шеллинг и откровение» и «Шеллинг — философ во Христе». Написанные под впечатлением прослушан­ных в Берлинском университете лекций Шеллинга, все три ра­боты Энгельса содержат глубокую критику философских и по­литических взглядов этого некогда единомышленника Гегеля, превратившегося теперь в крайнего реакционера и религиоз­ного мракобеса. В первых двух работах Энгельс защищает прогрессивные стороны философии Гегеля и в борьбе против реакционных идей Шеллинга открыто поднимает знамя атеизма. В то же время он отмечает непоследовательность Гегеля, глу­бокое противоречие между его «беспокойной диалектикой» и его консервативными политическими выводами. Энгельс делает здесь первые шаги к материализму, доказывая, в проти­воположность Шеллингу, как впрочем и Гегелю, что призна­ние независимой от мысли действительности должно привести, если рассуждать логически, «к вечности материи». Эти работы Энгельса против Шеллинга носят на себе явные следы влияния материалистических взглядов Фейербаха, с книгой которого «Сущность христианства» он познакомился во второй половине 1841 года. Хотя Энгельс еще рассматривает учение Фейербаха как продолжение и завершение взглядов идеалистов-младо­гегельянцев, тем не менее в его работах о Шеллинге сделан под влиянием материализма Фейербаха первый шаг к материалис­тической постановке вопроса о природе сознания, об отношении разума, духа к природе. Заслугой Фейербаха Энгельс считает также его критику учения Гегеля о религии.


ПРЕДИСЛОВИЕ


XV


Примыкающий к этим работам памфлет «Шеллинг — фи­ лософ во Христе», написанный в своеобразной пародийно-ино­сказательной форме, якобы с позиций верующего христианина, представляет собой сатирически заостренную критику попыток Шеллинга примирить науку с религией, защитить идеологи­ческие основы прусского абсолютизма.

Сатирическая поэма «Библии чудесное избавление», напи­санная Энгельсом летом 1842 г. при участии Э. Бауэра, также направлена против религиозного мракобесия. Поводом для на­ писания поэмы послужило увольнение прусским правительством в конце марта 1842 г. Бруно Бауэра из Боннского университета, где он был приват-доцентом. В поэме изображается борьба бер­линского младогегельянского кружка «Свободных» против прус­ских профессоров богословия. Нанося основной удар по правым гегельянцам, Энгельс, хотя он и был сторонником «Свободных», высмеивает в то же время слабые стороны многих представи­телей этого кружка. Так, он иронически раскрывает харак­терное для значительной части младогегельянцев противоречие между революционной фразой и неспособностью к практичес­кому действию. Конец поэмы также свидетельствует о крити­ческом отношении Энгельса к их беспомощности и растерян­ ности перед лицом наступившей реакции. Узнав об устранении Бауэра С кафедры Боннского университета, «Свободные», согласно поэме, впадают в страшное смятение и в ужасе обра­щаются в повальное бегство. Создавая свою поэму, Энгельс, очевидно, уже начинал политически расходиться с основными кругами младогегельянцев. Он выделял среди них лишь .не­ скольких наиболее радикальных мыслителей и публицистов, которых считал подлинными выразителями революционно-де­мократических тенденций.

Одним из героев поэмы является Карл Маркс, которого Энгельс лично тогда еще не знал. Но по рассказам других он уже составил представление о своем будущем друге как о страст­ном и непримиримом революционном борце. Именно таким Эн­гельс и изображает его в отличие от того, как он рисует Руге, .Кёппена, Буля и других младогегельянцев.

«То Трира черный сын с неистовой душой. Он не идет, — бежит, нет, катится лавиной, Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный, А руки он простер взволнованно вперед, Как бы желая вниз обрушить неба свод. Сжимая кулаки, силач неутомимый Все время мечется, как бесом одержимый»! (настоящий том, стр. 304).


XVI


ПРЕДИСЛОВИЕ


Заслуживает внимания и та характеристика, которую Эн­гельс дает в поэме себе:

«А тот, что всех левей, чьи брюки цвета перца И в чьей груди насквозь проперченное сердце, Тот длинноногий кто? То Освальд — монтаньяр! Всегда он и везде непримирим и яр» (настоящий том, стр. 303).

Сравнивая себя с монтаньярами, с последователями наи­более революционной партии французской буржуазной рево­ люции конца XVIII века — партии «Горы», Энгельс, таким об­ разом, отводит себе место на крайнем левом фланге тогдашнего радикально-демократического течения в Германии. Это свиде­ тельствует о том, что Энгельс тогда уже твердо стоял на рево­люционно-республиканских позициях.

Революционные политические взгляды Энгельса в берлин­ ский период жизни особенно проявились в его работах, напе­чатанных в 1842 г. в прогрессивной оппозиционной газете «Rheinische Zeitung», в которой он начал сотрудничать весной 1842 года. В статьях «Северогерманский и южногерманский либерализм», «Рейнские празднества», «Дневник вольнослуша­ теля», «Комментарии и заметки к современным текстам», «Кри­тика прусских законов о печати» Энгельс ведет борьбу за передовые политические идеи, за коренные революционные преобразования существующего строя, выступает в защиту свободы слова и печати, против стремления абсолютистских кругов Пруссии увековечить полусредневековые феодальные порядки в Германии.

Стоя на позициях революционного демократа, Энгельс все больше убеждается в несостоятельности либеральной идеоло­гии как в Германии, так и в других странах Европы. В част­ности, в статье «Централизация и свобода», напечатанной в «Rheinische Zeitung» в сентябре 1842 г., Энгельс резко высту­ пает против идеализации буржуазной июльской монархии во Франции и режима Гизо европейским, в том числе также и не­мецким, либерализмом. Энгельс рассматривал политику Гизо как олицетворение реакционного перерождения буржуазно-конституционного режима французской июльской монархии. Он выступает в этой статье против бюрократической централи­зации, видя в ней порождение абсолютизма, унаследованного буржуазным государством.

Желание Энгельса активно участвовать в повседневной по­литической борьбе против господствовавших в Пруссии и других странах реакционных порядков все больше отдаляло его


ПРЕДИСЛОВИЕ


XVII


от «Свободных» и сближало с Марксом, который в октябре 1842 г. возглавил «Rheinische Zeitung». К концу пребывания в Берлине Энгельс, который внимательно следил за социалисти­ческим и коммунистическим движением в европейских странах, все больше склонялся к убеждению, что только в коммунисти­ческих теориях следует искать ключ к правильному решению социального вопроса.

Том заканчивается двумя письмами Энгельса в еженедель­ ник английских социалистов-оуэнистов « The New Moral World », относящихся к самому началу 1844 г., когда Энгельс, находясь с конца 1842 г. в Англии, стоял уже на позициях материализма и коммунизма.

* # #

41 том второго издания Сочинений охватывает более широ­кий круг произведений и писем Энгельса по сравнению с тем, что уже публиковалось на русском языке во II томе первого издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса и в сборнике — К. Маркс и Ф. Энгельс. «Из ранних произведений», выпущен­ ном Институтом марксизма-ленинизма в 1956 году. Кроме того, эти издания в настоящее время уже стали библиографической редкостью и малодоступны для читателей. Большинство опуб­ ликованных в них произведений воспроизводится в настоящем томе в исправленных, а в отдельных случаях и коренным об­разом переработанных переводах.

Помимо этого в том вошли 18 произведений Энгельса, не пе­реводившихся ранее на русский язык, в том числе 8 юно­шеских стихотворений. Впервые публикуются на русском языке и 29 писем Энгельса его сестре Марии, одно письмо брату Гер-мануидва письма радикальному публицисту Левину Шюккингу. Из вновь включенных произведений наиболее интересными яв­ляются четыре «Корреспонденции из Бремена», в которых Энгельс дает широкую социально-политическую картину жизни этого города. Письма сестре Марии, как уже говорилось, пред­ставляют собой весьма ценный биографический материал.

В томе печатаются также статьи Энгельса «Участие в де­ батах баденской палаты» и «Централизация и свобода», которые до сих пор вообще не публиковались ни в одном из изданий его произведений. В 1842 г. они были напечатаны без подписи в «Rheinische Zeitung».

Все статьи и стихотворения Энгельса, входящие в данный том, публиковались в свое время без подписи или под псевдо­нимами Теодор Гильдебранд, Фридрих Освальд, С- Освальд, Ф. Освальд, Ф. О. или Фридрих О. Лишь сделанный Энгельсом


XVIH


ПРЕДИСЛОВИЕ


перевод стихотворения испанского поэта Кинтана «На изо­ бретение книгопечатания», который был в 1840 г. опубликован в «Альбоме Гутенберга», и два письма 1844 г. в « New Moral World » появились за подписью Ф. Энгельса.

В приложениях к тому публикуется ряд документов, раскры­ вающих отдельные моменты из жизни Энгельса. Это свидетель­ство о его рождении и крещении, гимназическое выпускное свидетельство, аттестат о поведении во время прохождения од­ногодичной службы в армии, а также письмо отца Энгельса жене Элизе от 27 августа 1835 г., из которого видно, каким ост­ рым проницательным умом и самостоятельностью мышления отличался пятнадцатилетний юноша. Все эти документы, кроме свидетельства о рождении и гимназического свидетель­ства, на русском языке публикуются впервые.

Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС


Ф. ЭНГЕЛЬС

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

(1838—1844)


БЕДУИНЫ 1

Еще один звонок, и вот Взовьется занавеса шелк; Свой напрягая слух, народ — Весь ожидание — замолк.

Не будет Коцебу сейчас Раскаты смеха вызывать, Не Шиллер будет в этот раз Златую лаву изливать.

Пустыни гордые сыны Вас забавлять пришли сюда; И гордость их, и воля — сны, Их не осталось и следа.

Они за деньги длинный ряд Родимых плясок пляшут вам Под песню-стон; но все молчат: Молчание к лицу рабам.

Где Коцебу вчера стяжал Рукоплесканья шутовством, Там бедуинам нынче зал Дарит рукоплесканий гром.

Давно ль проворны и легки Под солнцем шли они, в жару,


2


Ф. ЭНГЕЛЬС


Чрез марокканские пески И через фиников страну?

Или скитались по садам Страны прекрасной Уль Джерид, А кони про набеги вам Твердили цокотом копыт?

Иль отдыхали близ реки Под сенью свежего куста, И сказок пестрые венки Плели проворные уста?

Иль в шалашах ночной порой Вкушали мед беспечных снов, Пока вас не будил зарей Проснувшихся верблюдов рев?

И после этого — позор — За деньги пред толпой плясать! У вас недаром тусклый взор, И на устах лежит печать.

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту журн!

в первой половине сентября 1838 е. _

е Перевод с немецкого

Напечатано без подписи в ^Bremisches ConversationsblatU M 40, je сентября 1838 г.


Неужели в душу правды слово

Вы не можете пустить,

Чтоб оно могло без гнета злого

Там своею силой жить?

Вижу я — вы исказить способны

Мысль любую без труда,

Но хоть зло с добром у вас подобны,

Зло добром не будет никогда!

От того, что вы других клянете, Выгод вам не будет никаких — Честь трудом лишь вы приобретете, А не поношением других! Вы хотите ввысь взлететь, блистая? — Волю, силу, ум пустите в ход; Вслед другим идти, их принижая, — Это пользы вам не принесет.

Сколько вы силков ни расставляйте, «Вестника» * с дороги вам не сбить. Так уйдите прочь! Возможность дайте Слово правды людям возвестить!

* — «Bremer Stadtbote» («Бременский городской вестник»). Ред.


К ВРАГАМ а


3


4


Ф. ЭНГЕЛЬС


Ибо правда правдой остается, Слово правды — лжи сильней, Будет так, как издавна ведется — «Правда силой победит своей!»


Написано Ф. Энгельсом около 24 февраля 1839 г.

Напечатано в « Bremer Stadtbote» M 4, 24 февраля 1839 г.

Подпись: Теодор Г.


Печатается по тексту газеты

«Bremisches UnterhaltungsblatU M 17,

27 февраля 1839 г .

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


[5

«ГОРОДСКОМУ ВЕСТНИКУ»3

Послушай, «Вестник», не сердясь, о том,

Как над тобой я долго издевался;

Тебе моя насмешка поделом,

Ведь в дурнях ты, дружище, оказался.

Сгустились тучи над тобой кругом

С тех пор, как вестником служить ты взялся;

Тебя я то и дело принуждал

То пережевывать, что сам же ты сказал.

Всегда, когда нужны мне были темы,

Я брал их у тебя, мой дорогой,

И делал из твоих речей поэмы,

В которых издевался над тобой;

Лиши их рифм, откинь размеров схемы, —

И сразу в них узнаешь облик свой.

Теперь кляни, коль гневом обуян ты,

Всегда готового к услугам

Гильдебранда.

Написано около 27 апреля 1839 g. Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Bremisches Перевод с немецкого

Unterhaltungsblatt» M 34, 27 апреля 1839 г.

Подпись: Теодор Гильдебранд


в ]

[ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Д-РУ РУНКЕЛЮ1 4

Элъберфельд, 6 мая. Господину д-ру Рункелю в Эльберфельде. Вы с ожесточением напали в Вашей газете на меня и на мои «Письма из Вупперталя»; Вы обвинили меня в умышленном извращении фактов, в незнании условий, в том, что я нападаю на личности и даже говорю неправду. То, что Вы называете меня младогерманцем5, для меня безразлично, потому что я не при­знаю тех обвинений, которые Вы возводите на молодую лите­ратуру, и не имею чести принадлежать к ней. До сих пор я только уважал Вас как писателя и публициста и высказал это мнение во второй статье, причем я с намерением умолчал о Ваших стихах в «Rheinisches Odeon», потому что я не мог бы похвалить их в. В умышленном извращении фактов можно об­винять всякого, и это обыкновенно делают в тех случаях, когда изложение не соответствует предвзятым мнениям читателя. Почему же Вы не привели в доказательство ни одного факта? Что касается незнания условий, то я всего менее ожидал бы этого упрека, если бы не знал, каким общеупотребительным риторическим оборотом стала эта бессодержательная фраза при отсутствии более убедительного аргумента. Я прожил в Вуппер- тале, быть может, в два раза дольше, чем Вы; я жил в Эльбер­фельде и Бармене и имел самую благоприятную возможность близко наблюдать жизнь всех сословий.

Г-н Рункель, у меня нет никаких притязаний на гениаль­ность, в чем Вы меня обвиняете, но право же надо обладать крайне ограниченным умом, чтобы при таких обстоятельствах не ознакомиться с условиями, особенно, если к этому стре­мишься. Личные нападки? Проповедник, учитель так же яв-


ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Д-РУ РУНКЕЛЮ


7


ляется общественным деятелем, как и писатель, и не назовете же Вы воспроизведение его публичных выступлений личными на­ падками? Где я говорил о личных делах да еще таких, упоми­нание о которых требовало бы от меня, чтобы я назвал свое имя? Где я высмеивал личные дела? Что же касается приписываемых мне выдумок, то, как бы я ни хотел избежать всяких пререканий и даже всякого шума, я вынужден потребовать от Вас, — чтобы не компрометировать ни « Telegraph» *, ни моей анонимной чести, — указать хотя бы на одну из «массы неточностей». Правду говоря, две там действительно есть: переделка Штиром стихов воспроизведена не дословно и относительно путешест­вий г-на Эгена дело обстоит не так плохо 7. Но будьте же так любезны, укажите третью неточность! Затем, говорите Вы, я не отметил ни одной светлой стороны этой местности. Это верно; в частностях я всюду признавал хорошее (я только не изобразил г-на Штира во всей его теологической важности, о чем весьма сожалею), но в общем я не мог найти ни одного совершенно светлого явления; изображения таковых я также жду от Вас. Затем я и не думал говорить, что красный Вуппер становится вновь прозрачным у Бармена. Ведь это бессмыслица: разве Вуппер течет в гору? В заключение прошу Вас судить, лишь прочитав все в целом, и впредь цитировать Данте дословно или вовсе не цитировать его; он говорит не «qui si entra nell' eterno dolore» **, a «per me si va nell' eterno dolore» («Inferno», III , 2) ***.

Автор «Писем из Вупперталя»

Написано Ф. Энгельсом в мая 1839 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете « Elberjelder Перевод с немецкого

Zeitung» M 127, 9 мая 1839 г .

* — «Telegraph für Deutschland». Ред. " — «кто уводит туда, где вечный стон». Ред.

*•• — «я увожу туда, где вечный стон» (Данте. «Божественная комедия», «Ад», песнь Ш, строка 2). Ред.


8]

[ПРОПОВЕДЬ Ф. В. КРУММАХЕРА ОБ ИИСУСЕ НАВИНЕ]

В своей проповеди, произнесенной им в Эльберфельде о книге Иисуса Навина, гл. 10, стихи 12 и 13 *, в которых гово­рится, как Иисус останавливает солнце, Круммахер выступил с интересным утверждением, что все набожные христиане, из­бранные, должны воспринимать это место не в том смысле, будто Иисус лишь приспособился к взглядам народа, а обязаны верить в то, что земля неподвижна, а солнце движется вокруг нее. В доказательство своего утверждения он заявил, что так говорится во всей библии. Пускай эти избранные примут в свое лоно дурака, который после этого примкнет к ним, и присоеди­нят его к тем, которых они уже заполучили.

Мы с радостью примем опровержение этого печального анек­дота, который дошел до нас из достоверного источника.

Написано Ф. Энгельсом в мае 1839 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано без подписи в журнале Перевод с немецкого

«Telegraph für Deutschland» M 84, ,T , __

май 1839 г На русском языке публикуется впервые

* Библия. Ветхий завет. Книга Иисуса Навина, глава 10, стихи 12 и 13. Ред.


f 9

ИЗ ЭЛЬБЕРФЕЛЬДА

С некоторого времени раздаются жалобы, горькие жалобы на прискорбную силу скептицизма; повсюду с грустью смотрят на разрушенное здание старой веры, в робкой надежде на то, что рассеются тучи, застилающие небо будущего- С подобным же грустным чувством я выпускаю из рук «Песни опочившего дру­га» 8. Это — песни умершего, истинного вуппертальского христи­анина, напоминающие ту блаженную пору, когда можно было еще питать детскую веру в учение, в котором сейчас видишь немало противоречий, когда религиозное свободомыслие встре­чалось со всем пылом святого негодования, вызывающего теперь улыбку или краску стыда. — Уже самое место, где напечатана книжка, показывает, что к этим стихам нельзя подходить с обыч­ной меркой, что здесь не найдешь ослепительных мыслей, неудер­жимого порыва свободного духа. Было бы даже несправед­ливо требовать чего-нибудь иного, кроме плодов пиетизма 9. — Единственный верный масштаб, приложимый к этим стихам, дан уже прежней вуппертальской литературой, по отношению к которой я в достаточной мере дал простор своему негодова­нию 10, чтобы позволить себе на этот раз другой подход к одному из ее творений. И нельзя отрицать, что в этой книге обна­руживается некоторый прогресс. Стихи, написанные, по-види­мому, мирянином, хотя и не лишенным образования, по мень­шей мере не уступают по содержанию стихам проповедников Дёринга и Поля; иногда даже чувствуется легкое дуновение романтики, насколько она совместима с кальвинистским уче­нием11. Что касается формы, то эти стихи, бесспорно, наилучшие1 из того, что до сих пор дал Вупперталь; часто попадаются


10


Ф. ЭНГЕЛЬС


не лишенные изящества новые или редкие рифмы; автор воз­ высился даже до двустишия и свободной оды; эти формы оказались для него, однако, слишком высокими. Влияние Круммахера * несомненно; везде использованы его обороты речи и образы; но когда поэт говорит:

Пилигрим: Овечка бедная Христова стада,

В красу Христа тебе облечься надо, А ты, овечка, так скромна! Овечка: Я здесь лишь миг живу, страдая, И вознесусь в пределы рая; Умолкни, путник, стань барашком, Врата узки: иди, согнувшись, Молчи, молись и стань барашком,

то это уже не подражание Круммахеру, а он сам собственной персоной! Зато попадаются в этих стихотворениях отдельные места, которые подкупают читателя искренностью чувства, — но, увы, никак нельзя забыть, что это чувство в большинстве случаев болезненное! Но и здесь обнаруживается, насколько укрепляюще и утешающе действует религия, когда она стано­вится делом сердца, — даже при всех своих самых печальных крайностях.

Дорогой читатель, прости, что я занял твое внимание кни­гой, которая может представлять для тебя лишь бесконечно малый интерес; ты не родился в Вуппертале, ты никогда, быть может, не подымался на его горы и не видел у своих ног обоих городов **, но ведь и у тебя есть родина и, быть может, излив свой гнев на все ее недостатки, ты возвращаешься с такой же любовью, как и я, к самым незначительным чертам, в которых она проявляется.


Написано Ф. Энгельсом осенью 1839 г.

Напечатано в журнале

« Telegraph für Deutschland» M 178,

ноябрь 1839 г.

Подпись: С. Освальд


Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого


* — Фридриха Вильгельма Круммахера. Гед. ** — Бармена и Эльберфельда. Ред.


[ 11

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ

Разве не является большой похвалой для книги то, что она — народная книга, немецкая народная книга? Однако именно поэтому мы вправе желать большего от подобной книги, именно поэтому она должна удовлетворять всем разумным требованиям и быть во всех отношениях безукоризненной. Народная книга призвана развлечь крестьянина, когда он, утомленный, воз­ вращается вечером со своей тяжелой работы, позабавить его, оживить, заставить его позабыть свой тягостный труд, превра­ тить его каменистое поле в благоухающий сад; она призвана обратить мастерскую ремесленника и жалкий чердак измучен­ ного ученика в мир поэзии, в золотой дворец, а его дюжую кра­ сотку представить в виде прекрасной принцессы; но она также призвана, наряду с библией, прояснить его нравственное чув­ство, заставить его осознать свою силу, свое праЕо, свою сво­боду, пробудить его мужество, его любовь к отечеству.

Следовательно, если можно справедливо требовать, чтобы народная книга вообще отличалась богатым поэтическим со­держанием, сочным остроумием, нравственной чистотой, а немецкая народная книга еще и здоровым, честным немецким духом, — т. е. качествами, которые во все времена остаются одинаковыми, — то мы наряду с этим вправе также потребо­вать, чтобы народная книга отвечала своему времени, иначе она перестает быть народной. В частности, если взять современ­ ную нам жизнь, ту борьбу за свободу, которой проникнуты все явления современности, — развивающийся конституционализм, сопротивление гнету аристократии, борьбу мысли с пиетизмом 9, жизнерадостности с остатками угрюмого аскетизма, то я не вижу,


12


Ф. ЭНГЕЛЬС


почему мы не вправе были бы требовать от народной книги, чтобы она в этом отношении пришла на помощь малообразован­ному человеку, показала ему, хотя, конечно, не путем непосред­ственной дедукции, истинность и разумность этих стремле­ний, — но ни в коем случае не потворствовала бы лицемерию, низкопоклонству перед знатью и пиетизму. Само собой ра­зумеется, однако, что народной книге должны быть чужды те обычаи прежних времен, которые являются теперь бессмыс­лицей или даже несправедливостью.

Мы вправе и обязаны рассматривать согласно этим прин­ципам и те книги, которые являются теперь действительно немецкими народными книгами и обычно объединяются под этим названием. Отчасти они продукт средневековой немецкой или романской поэзии, отчасти — народного суеверия. Прежде они служили для высших сословий предметом презрения и насмешек, потом, как известно, романтики разыскали их, обработали, больше того — прославили. Но романтики инте­ресовались только их поэтическим содержанием; насколько они были неспособны понять их значение как народных книг, пока­зывает Гёррес в своем сочинении 12, посвященном этому пред­мету. Относительно Гёрреса мы еще совсем недавно могли убе­диться, что вообще все его суждения — плод фантазии. Однако обычное мнение об этих книгах все еще основывается на его книге, и Марбах в объявлении о своем издании опирается все еще на это мнение. В связи с тремя новыми обработками этих книг, Марбахом в прозе, Зимроком в прозе и стихах, — из которых две предназначаются опять-таки для народа, — воз­никает потребность еще раз точно проверить предмет этих обработок с точки зрения его значения для народа 13.

Пока поэзия средневековья вообще оценивается так раз­лично, суждение о поэтических достоинствах этих книг должно быть предоставлено каждому в отдельности; но никто, конечно, не станет отрицать, что они действительно по-настоящему по­этичны. Поэтому, если они и не добьются признания в качестве народных книг, то во всей своей силе должна сохраниться их поэтическая ценность; более того, согласно словам Шиллера:

Что живет бессмертпо в песнопенье, В жизни гибель обретет *,

иной поэт, может быть, даже найдет лишний повод сохранить для поэзии путем обработки то, что не может удержаться в народе.

* Из стихотворения Шиллера «Боги Греции». Ред,


НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ


13


Между повествованиями германского и романского происхо­ждения наблюдается очень характерное различие: германские — подлинные народные сказания — выставляют на первый план активно действующего мужчину; романские выдвигают жен­щину — или просто как страдающее существо (Геновефа) или как существо любящее, следовательно, тоже пассивное по отношению к страсти. Исключением являются только «Дети Хей-мона» и «Фортунат» — два романских сказания, но также отно­сящиеся к народным, между тем как «Октавиан», «Мелюзина» и т. д. являются продуктом приднорной поэзии и лишь впослед­ствии распространились в народе is результате прозаической обработки. — Из комических произведений тоже только одно не прямо германского происхождения — «Соломон и Морольф», между тем как «Уленшпигель», «Шильдбюргеры» и т. д., бесспор­но, являются нашими.

Если рассматривать все эти книги в целом и оценивать их согласно высказанным вначале принципам, то ясно, что они с одной лишь стороны удовлетворяют этим требованиям: в них много поэзии и остроумия, к тому же в форме, is общем вполне доступной даже самым необразованным людям; но, с другой стороны, книги эти совсем но удовлетворяют нас. Некоторые из них обнаруживают свойства, противоречащие нашим требованиям, другие удовлетворяют им только отчасти. Поскольку они являются продуктами средневековья, им, есте­ственно, совершенно чужды те особые цели, которые может ставить перед ними наше время. Поэтому, несмотря на внешнее богатство этой области литературы и несмотря на декламации Тика и Гёрреса, они оставляют желать еще очень многого; но будет ли когда-нибудь заполнен этот пробел — другой вопрос, на который я не берусь ответить.

Переходя теперь к отдельным произведениям, можно сказать, что, бесспорно, важнейшее из них— это «История о неуязвимом Зигфриде». — Эта книга мне нравится, это — рассказ, остав­ляющий желать немногого; он полон превосходной поэзии, по­данной то с величайшей наивностью, то с прекраснейшим юмористическим пафосом; книга брызжет остроумием — кто не знает великолепного эпизода, изображающего борьбу двух трусов? Здесь есть характер, дерзкое, юношески-свежее чувство, которое может послужить примером для любого странствую­щего подмастерья, хотя ему и не приходится теперь бороться с драконами и великанами. И если бы только устранить опе­чатки, которых особенно много в лежащем передо мной (кёльн­ском) издании 14, и расставить правильно знаки препинания, то переработки Шваба 16 и Марбаха померкнут перед этим образцом

2 М. и Э„ т. 41


14


Ф. Энгельс


подлинно народного стиля. Но и народ, со своей стороны, также оказался благодарным: ни одну из народных книг я не встречал так часто, как эту.

«Герцог Генрих Лев». — Мне, к сожалению, не удалось раз­добыть старого экземпляра этой книги; по-видимому, новое из­дание, напечатанное в Эйнбеке10, совершенно вытеснило старое. Вначале помещена генеалогия брауншвейгского дома, дове­денная до 1735 г., затем следует биография герцога Генриха согласно истории, а потом народное сказание. К этому присо­единены еще рассказ, повествующий о Готфриде Бульонском то же самое, что народное сказание приписывает Генриху Льву, история о рабе Андронике, принадлежащая, как предпола­гают, палестинскому настоятелю Геразими, и конце значительно измененная, и одно стихотворение новейшей романтической школы, автора которого я не могу припомнить, где снова пере­дается сказание о Льве. 13 результате этого само сказание, ле­жащее в основе народной книги, совершенно исчезает под гру­зом всяких привесков, которыми снабдила ее щедрость мудрого издателя. Само сказание прекрасно, остальное же неинтересно,— что за дело швабам до брауншвейгской истории? И какой смысл давать современную многословную балладу после простого стиля народной книги? По и стиль этот исчез; гениальный автор обработки, которым, на мой взгляд, был какой-нибудь священник или школьный учитель конца прошлого века, пишет следующим образом:

«Итак, цель путешествия была достигнута, обетованная земля ле­жала перед глазами, можно было ступить на землю, с которой связаны самые значительные воспоминания религиозной истории! Благочестивое простодушие, взиравшее на нее с вожделением, претворилось здесь в пла­менное благоговение, нашло здесь полное умиротворенно и стало живейшей радостью в господе».

Пусть восстановят древний язык сказания; пусть прибавят к нему, чтобы заполнить книгу, другие подлинные народные сказания и в таком виде распространят его в народе, тогда оно сохранит поэтический дух; но в нынешней своей форме оно недостойно того, чтобы обращаться в народе.

«Герцог Эрнст». — Автор этой книги не был особенно круп­ным поэтом: все поэтические элементы он нашел в восточной сказке. Но книга хорошо написана и представляет собой весьма занимательное чтение для народа; этим, однако, все и ограни­чивается. Так как ни один человек не поверит уже в реальность встречающихся в ней фантастических образов, то ее можно оставить в руках народа без изменений.


НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ


15


Я перехожу теперь к двум сказаниям, созданным немецким народом и получившим в его творчестве дальнейшее развитие, сказаниям, принадлежащим к самым глубоким творениям на­родной поэзии всех народов. Я имею в виду сказания о Фаусте и о Вечном жиде. Они неисчерпаемы; каждая эпоха может, не изменяя их существа, присвоить их себе; и хотя обработки сказания о Фаусте после Гёте то же самое, что обработки «Илиады» post Homerum *, все же в них открываются каж­дый раз новые стороны, не говоря уже о важности сказания об Агасфере для новейшей поэзии. Но в каком виде приводятся эти сказания в народных книгах! Они представлены там отнюдь не как произведения свободной фантазии, нет, а как творения рабского суеверия: книга о Вечном жиде требует от нас даже религиозной веры в ее содержание, которую она пытается оправ­дать библией и рядом нелепых легенд; от сказания в ней оста­лась лишь самая внешняя оболочка, зато она содержит в себе очень длинное и скучное христианское назидание о жиде Ага­сфере. Сказание о Фаусте низведено до уровня банальной истории о ведьмах, прикрашенной обычными анекдотами о волшебстве; даже та крупица поэзии, которая сохранилась в народной комедии, почти совершенно исчезла. Обе эти книги не только не способны доставить поэтическое наслаждение, но в современном своем виде могут лишь снова укрепить и обно­вить старое суеверие; да и чего другого можно ожидать от подобной чертовщины? Понимание сказания и его содержания, по-видимому, исчезло совершенно и в народе. Фауст рассмат­ривается как обыкновенный колдун, а Агасфер — как величай­ший злодей после Иуды Искариота. Но разве невозможно было бы спасти оба эти сказания для немецкого народа, восстановить их в своей первоначальной чистоте и выразить их сущность так ясно, чтобы их глубокий смысл стал более доступным и менее образованным людям? Марбах и Зимрок еще не добра­лись до обработки этих сказаний; пожелаем им в этом' деле руководствоваться мудрой критикой!

Перед нами лежит другой ряд народных книг — это шуточ­ные: «Уленшпигель», «Соломон и Морольф», «Поп из Кален-берга», «Семь швабов», «Шильдбюргеры». У немногих народов можно встретить такую коллекцию. Это остроумие, эта есте­ственность замысла и исполнения, добродушный юмор, всегда сопровождающий едкую насмешку, чтобы она не стала слиш­ком злой, поразительная комичность положений — все это, по правде сказать, могло бы заткнуть за пояс значительную

* — после Гомера, Рвд, 2-


16


Ф. ЭНГЕЛЬС


часть нашей литературы. У кого из современных авторов хва­тило бы достаточно выдумки, чтобы создать такую книгу, как «Шильдбюргеры». Сколь прозаическим кажется юмор Мундта, когда сравниваешь его с юмором «Семи швабов»! Конечно, для создания подобных вещей нужен был век более спокойный, чем наш, всегда занятый, подобно беспокойному деловому человеку, важными вопросами, на которые он должен дать ответ, прежде чем помышлять о чем-либо другом. Что касается формы этих книг, то если выкинуть из них пару-другую неу­дачных острот и исправить исковерканный стиль, то в них пришлось бы изменить немногое. Относительно «Уленшпигеля» следует заметить, что некоторые издания его, помеченные прус­ским цензурным штемпелем, не совсем полны; в самом начале не хватает одной крепкой остроты, смысл которой выражен у Марбаха в отличной гравюре.

Резкую противоположность но отношению к этим произве­дениям представляют собой истории о Геновефе, Гризельде и Хирлянде, три книги романского происхождения, героиней которых является женщина и именно страдающая женщина; они характеризуют, и притом весьма поэтическим образом, отношение средневековья к религии; только «Геновефа» и «Хир-лянда» сделаны слишком уж по одному образцу. Но, ради бога, что до этого теперь немецкому народу? Можно, конечно, очень хорошо представить себе в образе Гризельды немецкий народ, а в образе маркграфа Вальтера — князей, но в таком случае комедия должна была бы иметь совсем иной конец, чем в народ­ной книге; обе стороны возражали бы против такого сравнения и были бы в какой-то степени правы. Чтобы представить себе «Гризельду» по-прежнему в виде народной книги, я должен вообразить ее себе в качестве петиции об эмансипации женщин к высокому германскому Союзному сейму. Однако небезыз­вестно, как были встречены четыре года тому назад подобные романические петиции , и меня удивляет поэтому, что Марбах не был задним числом причислен к «Молодой Германии» 5. Народ достаточно долго играл роли Гризельды и Геновефы; пусть он теперь сыграет хоть раз Зигфрида и Рейнальда; но разве можно научить его этому, расхваливая эти старые, про­поведующие смирение истории?

Книга об Императоре Октавиане в первой своей части при­надлежит к этому же типу, а вторая ее часть примыкает по своему содержанию к собственно любовным историям. История Елены — лишь подражание «Октавиану», а, может быть, оба произведения — различные варианты одного и того же сказа­ния. Вторая часть «Октавиана» — прекрасная народная книга,


НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ


17


которую можно сравнить только с «Зигфридом»; характеристика Флоронса, как и его приемного отца Климента, а также Клав­дия, превосходна, и у Тика здесь не было никаких затруднений18; но разве не проходит повсюду красной нитью мысль, что дворян­ская кровь лучше бюргерской? И разве мы не встречаем часто этой мысли еще в самом народе! Если нельзя вытравить ее из «Октавиана», — а я считаю ото невозможным, — если учесть, что такая идея в первую очередь подлежит искоренению там, где должен быть установлен конституционный строй, то как бы ни была поэтична книга, censeo Carthaginem esse deletidam *.

Вышеназванным трем слезливым историям о страдании и тер­пении противостоят три других, прославляющих любовь. Это — «Магелона», «Мелюзина» и «Тристан». В качестве народной книги мне больше всего нравится «Магелона»; «Мелюзина» же полна абсурдных нелепостей и сказочных преувеличений, так что п ней можно было бы видеть своего рода дон-кихотиаду, и я опять-таки спрашиваю: какое до этого дело немецкому народу? Или вот история Тристана и Изольды, — я не буду касаться ее поэтического значения, ибо я люблю великолепную переработку Готфрида Страебургского 39, хотя в повествовании и могут найтись кое-какие недостатки; но нет такой книги, ко­торую в такой же степени не следовало бы давать в руки народу, как именно эту книгу. Правда, здесь снова всплывает современ­ный вопрос — вопрос об эмансипации женщин; в настоящее время искусный поэт при обработке «Тристана» никак не мог бы исключить из своей работы эту проблему, если он не хотел бы при этом впасть в манерную и скучную тенденциозную поэ­зию- Но в народной книге, где нет вовсе речи об этом вопросе, весь рассказ сводится к оправданию нарушения супружеской верности, и давать ее в таком виде народу очень рискованно. Между тем книга почти совершенно исчезла из обращения, и лишь с большим трудом можно раздобыть хоть один экзем­пляр ее.

«Дети Хеймона» и «Фортунат», где мы снова видим в цен­тре действия мужчину, — опять-таки две настоящие народные книги. В «Фортунате» нас привлекает исключительно веселый юмор, с которым сын фортуны совершает все свои похожде­ния; в «Детях Хеймона» — дерзкое своенравие, неукротимый дух оппозиции, который с юношеской силой противостоит абсолютной, тиранической власти Карла Великого и не боится отомстить собственной рукой, даже на глазах государя, за на­несенные оскорбления. В народных книгах должен царить

* — считаю, что Карфаген должен быть разрушен. Ред.


18


Ф. ЭНГЕЛЬС


подобный юношеский дух, и ради него можно не обращать вни­мания на многие недостатки. Но где найти его в «Гризельде» и родственных ей произведениях?

И, наконец, самые замечательные вещи — гениальный «Сто­летний календарь», сверхмудрый «Сонник», никогда не обманы­вающее «Колесо счастья» и тому подобные бессмысленные по­рождения пагубного суеверия. Всякий, заглянувший хоть раз в книгу Гёрреса, знает, какими жалкими софизмами он оправдывал всю эту чепуху. Все эти ничтожные книги прус­ская цензура удостоила своей печатью. Они, конечно, ни ре­волюционны, как письма Берне 20, ни безнравственны, как это утверждают в отношении «Вали» 21. Мы видим, сколь ложны обвинения, будто прусская цензура исключительно строга. Мне, разумеется, нет необходимости больше доказывать, что подобная чепуха не должна распространяться в народе.

О прочих народных книгах нечего сказать: истории о Пон-тусе, Фьерабрасе и т. п. уже давно забыты и, следовательно, не заслуживают больше этого названия. Но мне кажется, что уже в этих немногих замечаниях я показал, как неудовлетвори­тельна эта литература, если рассматривать ее с точки зрения интересов народа, а не интересов поэзии. Она нуждается в об­работке после строгого отбора, причем без необходимости не сле­дует отклоняться от старинных выражений, должна быть хо­рошо издана и тогда может распространяться среди народа. Было бы нелегко и неблагоразумно насильственно уничтожить те из книг, которые не выдерживают требований критики; только такой книге, которая действительно распространяет суеверия, цензура могла бы отказать в разрешении. Прочие исчезают сами собой; «Гризельда» встречается редко, а «Три­стана» почти совсем нельзя встретить. В некоторых местностях, как, например, в Вуппертале, невозможно найти ни одного экземпляра; в других же, как, например, в Кёльне, Бремене и т. д., почти каждый лавочник выставляет в окнах экземпляры этих книг для приезжающих крестьян.

Но неужели ради немецкого народа не стоило бы издать лучшие из этих книг в разумной обработке? Конечно, не всякий способен выполнить такую обработку; я знаю только двух авторов, обладающих достаточной критической проницатель­ностью и вкусом для правильного отбора и умением пользо­ваться при изложении старинным стилем, — это братья Гримм; но найдется ли у них охота и досуг для этой работы? Обработка Марбаха совершенно не годится для народа. Да и на что тут рассчитывать, если он сразу начинает с «Гризельды»? Он не только лишен всякого критического чутья, но и позволил себе


НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ


19


делать такие пропуски, в которых вовсе не было никакой необ­ходимости; к тому же он сделал стиль этих произведений со­вершенно тусклым и бесцветным — достаточно сравнить на­родную книгу о «Неуязвимом Зигфриде» или какую-нибудь другую книгу с его обработкой. У него встречаешь только не связанные друг с другом предложения, перестановки слов, для которых не было другого повода, кроме мании г-на Марбаха, за отсутствием самостоятельности иного рода, казаться самостоя­тельным хоть здесь. Что же другое, как не это, побудило его изменить прекраснейшие места в народной книге и расставить там свои ненужные знаки препинания? Для того, кто не знает народной книги, рассказы Марбаха вполне хороши, но доста­точно сравнить то и другое, чтобы убедиться, что вся заслуга Марбаха сводится к исправлению опечаток. Его гравюры весьма различного достоинства. Обработка Зимрока не подви­нулась еще настолько вперед, чтобы можно было высказать о ней суждение; но я гораздо больше доверяю Зимроку, чем его сопернику. Гравюры его тоже, как правило, лучше, чем марба-ховские.

Необычайной поэтической прелестью обладают для меня эти старые народные книги, с их старинной речью, с их опе­чатками и плохими гравюрами. Они уносят меня от наших запутанных современных «порядков, неурядиц и утонченных взаимоотношений» в мир, который гораздо ближе к природе. Но об этом здесь не может быть речи. Главный аргумент Тика заключался именно в этой поэтической прелести, но что зна­чит авторитет Тика, Гёрреса и всех прочих романтиков, когда разум говорит против него и когда дело идет о немецком народе?

Написано Ф. Энгельсом осенью 1839 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале Перевод с немецкого

tTelegravh für Deutschland» MM 186, 188, 189, 190 U 191; ноябрь 18.39 г .

Подпись: Фридрих Освальд


20 ]

КАРЛ БЕК

Я — дикий, необузданный султан, Гро;ша моих железных песен сила; Мне вкруг чела страданье положило С таинственными складками тюрбан *.

С такими высокопарными словами г-н Пек, добиваясь при­знания, вступил в ряды немецких поэтов; во взоре — гордое чувство своего призвания; вокруг уст — столь модная в наше время складка мировой скорби. Так протянул он руку за лавровым венком. С тех пор прошло два года; покрыл ли при­миряюще венок «таинственные складки» на его челе?

Первый сборник его стихов был полон дерзаний. «Железные песни», «Новая библия», «Юная Палестина» 22 — двадцатилет­ний поэт со школьной скамьи устремился прямо в небеса! Это был огонь, который пылал, как никогда; правда, огонь этот силь­но дымил, так как горело совершенно зеленое, свежее дерево.

Молодая литература развивалась так быстро и блестяще, что ее противники поняли: высокомерным непризнанием или осуждением можно больше потерять, чем выиграть. Настало время изучить ее и напасть на ее действительно слабые места. Но уже тем самым молодая литература была, конечно, признана равноправной. Скоро было найдено изрядное количество таких слабых сторон, — действительных или кажущихся, — это для нас здесь безразлично; но громче всего утверждали, что преж­няя «Молодая Германия» 6 хочет уничтожить лирику. Действи-

* Из стихотворения Карла Бека «Султан», вошедшего в сборник его стихов «Ночи. Железные песни». Ред.


КАРЛ БЕК


21


тельно, Гейне сражался со швабами23; Винбарг едко критиковал шаблонную лирику и ее вечно повторяющиеся перепевы; Мундт отвергал всякую лирику как несвоевременную и пророчил при­шествие литературного мессии прозы; это было уже слишком. Мы, немцы, искони гордились своими песнями; если французы хвалились завоеванной ими хартией и осмеивали нашу цензуру, то мы гордо указывали на философию от Канта до Гегеля и на ряд песен, начиная с «Песни о Людовике» 24 и вплоть до Нико-лауса Лснау. Неужели эта сокровищница лирики должна была теперь для нас погибнуть? И вот появляется лирика «молодой литературы» с Францем Дингельштедтом, Эрнстом фон дер Хайде, Теодором Крейценахом и Карлом Иском.

Незадолго до стихотворений Фрейлиграта25- появились «Ночи» Пека. Известно, какое внимание обратили па себя оба эти сборника стихов. Появилось два юных лирика, рядом с ко­торыми нельзя было тогда поставить никого из молодых. Кюне со свойственной его «Характерам» манерой провел в « Elegante Zeitung» * параллель между Пеком и Фрсйлигратом 26. К этой критике я хотел бы применить слова Винбарга, сказанные им по поводу Г. Пфицера 27.

«Ночи» — это хаос. Все пестро и беспорядочно перепутано. Картины часто смелые, словно причудливые очертания скал; зародыши грядущей жизни, которые тонут в море фраз; кое-где начинает пробиваться цветок, появляются островки, образуется кристаллический слой. Но во всем еще царит сумятица и беспо-' рядок. Не к Вёрне, а к самому Веку подходят слова:

Как дико мчатся образы, сверкая,

В моем разгневанном, горячечном мозгу **.

Образ, который дает нам Бек в первом его опыте о Вёрне, по­разительно искажен и неверен; при этом нельзя не узнать влия­ния Кюне. Не говоря уже о том, что Вёрне никогда в жизни не произносил бы таких фраз, ему была также несвойственна вся эта отчаянная мировая скорбь, которую ему приписывает Бек. Неужели это светлый Берне, сильный, несокрушимый харак­тер, любовь которого согревала, но не сжигала, и менее всего его самого? Нот, это не Берне, это лишь неясный идеал совре­менного поэта, сотканный из гейневского кокетства и мундтов-ской риторики, идеал, от осуществления которого упаси нас, боже.В голове Берне никогда «не мчались дико образы, сверкая», никогда не проклинал он «со вздыбленными кудрями» неба;

* — «Zeitung für die elegante Welt». Ред. •• К. Бек. «Ночи. Железные песни. Двадцать вторая ночь». Ред,


22


Ф. ЭНГЕЛЬС


в сердце его никогда не наступала полночь, а всегда было утро; небо его было не кроваво-красное, а всегда голубое. К счастью, Берне не был так чудовищно полон отчаяния, чтобы написать «Восемнадцатую ночь». Если бы Бек не болтал так много о крови сердца, которой пишет его Берне, я подумал бы, что он не читал «Французоеда» 28. Пусть Бек возьмет самую скорбную страницу из «Французоеда», и она окажется светлым днем по сравнению с его аффектированным «бурнонощным» отчаянием. Разве Берне недостаточно поэтичен сам по себе и его нужно еще приправлять этой новомодной мировой скорбью? Новомодной, говорю я, ибо никогда не поверю, что эта скорбь свойственна настоящей современной поэзии. Ведь в том-то и заключается ве­ личие Берне, что он был выше жалкой риторики и излюбленных словечек узкого литературного круга наших дней.

Еще раньше, чем могло сложиться законченное суждение о его «Ночах», Бек уже выступил с рядом новых стихотворений; «Странствующий поэт» 20 показал нам ого с другой стороны-Буря утихла, хаос начал приходить в порядок. Нельзя было ожидать таких превосходных описаний, какие даны в первой и второй песнях; нельзя было поверить, чтобы Шиллер и Гёте, попавшие в когти нашей педантической эстетики, могли предо­ставить материал для столь поэтического сопоставления, ка­кое было дано в третьей песне; чтобы поэтическая рефлексия Бека так спокойно и почти по-филистерски парила над Варт-бургом, как это было в действительности.

Со своим «Странствующим поэтом» Бек по всей форме всту­пил в литературу. Бек возвестил о выходе «Тихих песен», а в прессе появилось сообщение, что он-де работает над траге­дией «Погибшие души».

Прошел год. Кроме отдельных стихотворений, Бек ничем не давал о себе знать. «Тихие песни» не появлялись и о «Погибших душах» нельзя было узнать ничего определенного *. Наконец, « Elegante » ** преподнесла «Новеллу в эскизах», принадлежавшую его перу 30. Опыт такого автора в области прозы мог, во всяком случае, претендовать на внимание. Сомневаюсь, однако, чтобы этот опыт удовлетворил даже какого-нибудь друга бековской музы. По некоторым образам можно было узнать прежнего Бека; при более тщательной отделке стиль был бы недурен; но этим и исчерпывается все хорошее, что можно сказать об этом маленьком рассказе. Ни глубокими мыслями, ни поэтическим взлетом он не поднимается выше уровня вульгарной занима-

* См. настоящий том, стр. 24. Ред. *• ~» «Zeitung für die elegante Welt». Рев.


КАРЛ ВЕК


23


тельной беллетристики; выдумка довольно шаблонная и даже неяркая, выполнение заурядное.

На одном концерте приятель мне сказал, что «Тихие песни» Бека будто бы появились S1 . В этот момент как раз послышались звуки адажио бетховенской симфонии. Таковы, подумал я, будут эти песни; но я обманулся; в них было мало Бетховена и много беллиниевских ламентаций. Когда я взял в руки малень­кую книжку, я ужаснулся. Первая же песнь так бесконечно тривиальна, написана в такой дешевой манере, лишь своими изысканными оборотами речи она якобы оригинальна!

Эти песни напоминают «Ночи» только своей безмерной ме­чтательностью. Что по ночам многое могло присниться, было простительно; к «Странствующему поэту» были снисходительны, но и теперь еще г-н Бек никак не может проснуться. Уже на тре­тьей странице он грезит, на страницах 4,8,9,15,16, 23, 31, 33, 34, 35, 40 и т. д. — повсюду грезы. Затем идет еще целый ряд сно­видений. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Надежды на оригинальность не оправдались, если не считать нескольких новых стихотворных размеров; за это нас должны вознаградить отзвуки из Гейне и безграничная детская наив­ность, которой отличаются почти все эти песни и которая произ­водит в высшей степени отталкивающее впечатление. Этим осо­бенно страдает первый отдел «Песни любви. Ее дневник». От ярко горящего пламени, от сильного благородного духа, каким хочет быть Бек, такой пресной, противной каши я не ожидал бы. Только две или три песни сносны. «Его дневник» чуть лучше; в нем все же иногда попадается настоящая песня, которая мо­жет нас вознаградить за великое множество нелепостей и по­шлостей. Величайшая из пошлостей в «Его дневнике» — «Слеза». Известно, что дал уже Бек раньше в области поэзии слез. Тогда у него: «Горе, грубый, кровавый корсар, тихое море слезы бо­роздило»*, и в этом море плескалась «тоска, немая, холодная рыба»; теперь он пускает еще больше слезы:

Слеза моя, недаром

Кипишь ты, как волна!

Моей всей жизни жаром

Ты до краев полна (!) Любовь и лирный глас мои Погружены в твои струи.

Слеза моя, недаром

Кипишь ты, как волна! **

* К. Бек. «Ночи. Железные песни». Из стихотворения «Султан». Ред. ** К. Бек. «Тихие песни». Из стихотворения «Слева». Ред.


24


Ф. ЭНГЕЛЬС


Как все это нелепо! «Сновидения» содержат еще лучшее из всей книжки, и среди них отдельные песни, по меньшей мере, искрен­ни. В особенности «Доброй ночи!», которая, судя по времени ее первого опубликования в «Elegante», должна принадлежать к более ранним из этих песен Я2. Заключительное стихотво­рение — одно из лучших, но и оно немного фразисто и закан­чивается опять «слезой, крепким щитом мирового духа» *.

Книжка заканчивается опытами в области баллады. «Цы­ганский король», начало которого сильно отдает фрейлигратов-ской манерой письма, слаб по сравнению с живыми картинами цыганской жизни у Ленау, и многословие, долженствующее убедить нас в силе и свежести стихотворения, только усиливает отталкивающее впечатление. Напротив, «Розочка» — красиво схваченное мгновение. «Венгерская вахта» относится к той же категории, что и «Цыганский король»; последняя баллада этого цикла является примером того, как стихотворение может отличаться гладкостью и звучностью стиха, иметь красивую внешнюю форму, не оставляя при этом особенного впечатления. Прежний Бек дал бы тремя удачными мазками более яркий об­раз мрачного разбойника Яношыка. Этого он также заставляет под конец, на предпоследней странице, грезить, и так заканчи­вается книжка, но не само стихотворение, продолжение которого обещано во втором томике. Что это значит? Неужели и поэти­ческие произведения, как это делается в журналах, можно об­рывать словами «продолжение следует»?

«Погибшие души» автор, как говорят, уничтожил после того, как режиссура нескольких театров признала эту драму непри­годной к постановке на сцене; кажется, он работает теперь над другой трагедией — «Саул»; по крайней мере в « Elegante» был помещен первый ее акт, а в «Theater-Chronik»**—подробное сообщение о ней. Этот акт обсуждался уже и на страницах этого журнала 33. К сожалению, я могу лишь подтвердить сказанное там. Бек, беспорядочная, мечущаяся фантастика которого делает его неспособным к пластическому изображению харак­теров и всем его действующим лицам подсказывает одни и те же фразы, Бек, который в своем понимании Берне обнаруживает, как мало он умеет понять характер, не говоря уже о творче­ском его воссоздании, не мог напасть на более несчастную мысль, чем написать трагедию. Бек должен был невольно заимствовать ее построение от одного только что появившегося прообраза, должен был заставить говорить своего Давида и Меровию плак-

* К. Бек. «Тихие песни». Из стихотворения «Мировой дух». Ред . ** — «Allgemeine Theater-Chronik». Ред .


КАРЛ БЕК


25


сивым тоном «Ее дневника», он должен был с неуклюжестью ярмарочной комедии воспроизводить смену настроений в душе Саула. Слыгаа речи Моава, мы начинаем понимать роль Аве-нира в произведении, в котором нарисован прообраз послед­него 3*; неужели этот Моав, этот грубый, кровавый поклонник Молоха, который скорее похож на зверя, чем на человека, мог быть «злым духом» Саула? Человек природы еще не дикий зверь, и Саул, который борется против жрецов, не находит еще поэтому удовольствия в человеческих жертвоприношениях. К тому же диалог совершенно деревянный, язык тусклый, и лишь несколько сносных картин, которые, однако, не могут скрасить целый акт трагедии, напоминают об ожиданиях, ко­торые г-н Бек, по-видимому, не в состоянии, оправдать05.

Печатается по тексту окурнала Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом в ноябре начале декабря 18.3!) г.

Напечатано в журнале

» Telegraph für Deutschland» ЛШ 202

и 203; декабрь 1839 г.

Подпись. Фридрих Освальд


26 ]

РЕТРОГРАДНЫЕ ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ

Ничто не ново иод луной! Это одна из тех счастливых псев­доистин, которым была уготована самая блестящая карьера, которые, передаваясь из уст в уста, совершили свое победное шествие по всему земному шару и спустя столетия все еще по­вторяются так часто, словно только что явились на свет. Насто­ящим истинам редко выпадала такая удача; им приходилось бороться и терпеть, их истязали и заживо хоронили, каж­дый лепил их по своему вкусу. Ничто не ново под луной! Нет, нового достаточно, но его подавляют, когда оно не при­надлежит к тем эластичным псевдоистинам, которые имеют всегда в запасе лояльную оговорку вроде «собственно говоря и т. д.» и, подобно вспыхивающему северному сиянию, вскоре опять уступают место ночи. Но если на горизонте восходит, как утренняя заря, новая, настоящая истина, тогда дети ночи хорошо знают, что их царству грозит гибель, и хватаются за оружие. Ведь северное сияние загорается всегда в ясном, а утренняя заря — в облачном небе, чью мглу она должна разо­гнать или озарить ее своим пламенем. Рассмотрим несколько таких туч, омрачивших утреннюю зарю нашего времени.

Или подойдем к нашей теме с другой стороны! Попытки сравнить ход истории с линией общеизвестны. В одном остро­умном сочинении, направленном против гегелевской филосо­фии истории, мы читаем:

«Формой истории является но восхождение и нисхождение, не кон­центрический круг или спираль, а эпический параллелизм с линиями то сходящимися» (это слово здесь, пожалуй, больше подходит, нем «совпа­дающими»), «то расходящимися» зи.


РЕТРОГРАДНЫЕ ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ


27


Но я предпочитаю скорее сравнение со свободно, от руки начерченной спиралью, изгибы которой отнюдь не от­личаются слишком большой точностью. Медленно начинает история свой бег от невидимой точки, вяло совершая во­круг нее свои обороты; но круги ее все растут, все быстрее и живее становится полет, наконец, она мчится, подобно пыла­ющей комете, от звезды к звезде, часто касаясь старых своих путей, часто пересекая их, и с каждым оборотом все больше приближается к бесконечности. Кто может предвидеть конец? II в тех местах, где она как будто возвращается на свой старый путь, поднимается самоуверенная ограниченность и кричит торжествуя, что у нее, видите ли, когда-то была подобная мысль! Тогда-то мы и слышим — ничто не ново под луной! Наши герои китайского застоя, наши мандарины регресса ликуют и пытаются вычеркнуть из анналов мировой истории целых три столетия, как дерзкий экскурс в запретные области, как горячечный бред, — и они не видят, что история устремляется лишь по кратчайшему пути к новому сияющему созвездию идей, которое скоро ослепит в своем солнечном величии их тупые взоры.

На таком повороте истории мы сейчас и стоим. Все идеи, которые выступали на арену со времен Карла Великого, все вкусы, которые вытесняли друг друга в течение пяти столетий, пытаются еще раз навязать современности свое отмершее право. Феодализм средневековья и абсолютизм Людовика XIV, иерар­хия Рима и пиетизм прошлого столетия ° оспаривают друг у друга честь искоренения свободной мысли! Да будет мне поз­волено не распространяться о них; ведь против каждого, кто вздумает провозгласить один из этих девизов, тотчас засвер­кают тысячи мечей, все — острее моего, и мы знаем, что все эти старые идеи рассыпятся в прах от взаимного столкновения и будут стерты твердой, как алмаз, стопой идущего вперед времени. Но этим мощным реакционным явлениям в жизни церкви и государства соответствуют менее заметные тенден­ции в искусстве и литературе, бессознательные попятные шаги к прошлым векам, представляющие угрозу если не для самой эпохи, то все же для ее вкусов; и странно, что сопоставление этих тенденций нигде еще не было сделано.

И совсем не нужно далеко ходить, чтобы натолкнуться на подобные явления. Стоит вам только посетить салон, меблиро­ванный в современном стиле, как вы увидите, чьими духовными чадами являются формы, которые вас окружают. Все уродли­вости стиля рококо из эпохи самого крайнего абсолютизма были вновь вызваны к жизни, чтобы навязать духу нашего времени те формы, в которых уютно себя чувствовал режим


28


Ф. ЭНГЕЛЬС


«l'état c'est moi» *. Наши салоны украшены стульями, столами, шкафами и диванами в стиле Ренессанс, и недоставало только напялить парик на Гейне и нарядить в фижмы Беттину **, чтобы вполне восстановить этот век.

Такая комната как раз для того и создана, чтобы в ней читать роман г-на фон Штернберга с его удивительным при­страстием к веку г-жи Ментенон. Это пристрастие прощали тонкому уму Штернберга, пытаясь, и, конечно, безуспешно, найти для подобного каприза какие-то более глубокие осно­вания; я позволю себе, однако, утверждать, что именно эта черта пггернберговских романов, способствующая, может быть, в настоящий момент их распространению, немало повредит их долговечности. Я уже но говорю о том, что красота поэтического произведения отнюдь не выигрывает от постоянного обращения к самому бесплодному прозаическому времени, с его взбалмош­ностью, метанием между небом и землей, с его марионетками, движущимися по правилам этикета; по сравиению с ним наше время и его дети кажутся еще естественными. Ведь мы слитком уж привыкли рассматривать это время в ироническом свете, чтобы оно нам долго могло импонировать в другом освещении, и в самом деле до крайности наскучит постоянно встречаться в каждом штернберговском романе все с тем же капризом. Л тенденция эта, по крайней мере на мой взгляд, не больше, как простой каприз, и уже по одному этому она лишена всяких более глубоких оснований. Однако я думаю, что исходную точку ее надо искать в жизни «избранного общества». Г-н фон Штернберг был, без сомнения, воспитан для такого общества и вращался в нем с большим удовольствием; в его кругах он нашел, быть может, свою настоящую родину. Что же удиви­тельного, если он питает нежные чувства ко времени, в котором общественные формы были гораздо более определенными и законченными, хотя и более неподвижными и безвкусными, чем нынешние. Гораздо смелее, чем у г-на фон Штернберга, дух века выступил у себя на родине, в Париже, где он пытается всерьез вновь вырвать у романтиков только что одержанную ими победу. Пришел Виктор Гюго, пришел Александр Дюма и с ними стадо подражателей; неестественность Ифигений и Аталий уступила место неестественности Лукреции Борджа, на смену оцепенению пришла горячка; французских классиков уличали в плагиате у древних авторов, — но вот выступает мадемуазель Рашель, и все забыто: Гюго и Дюма, Лукреция

» — «государство — это я». (Слова, приписываемые французскому королю Людовику XIV.) Ред.

** — Беттину фон Арним. Ред.


РЕТРОГРАДНЫЕ ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ


29


Борджа и плагиаты; Федра и Сид прогуливаются на подмостках размеренным шагом и говорят вылощенными александрийскими стихами, Ахилл шествует по сцене, подделываясь под великого Людовика, а Рюи Блаз и мадемуазель де Бель-Иль едва успе­вают показаться из-за кулис, как сейчас же ищут спасения на немецких фабриках литературных переводов и на немецкой национальной сцене. Какое блаженное чувство должен испы­тывать легитимист, имея возможность при лицезрении пьес Расина забыть о революции, Наполеоне и великой неделе 37; ancien régime * воскресает во всем своем блеске, светские са­лоны увешиваются гобеленами, самодержавный Людовик в парчовом камзоле и пышном парике прогуливается но подстри­женным аллеям Нерсаля, и всемогущий веер фаворитки правит счастливым двором и несчастной Францией!

Но в то время как в данном случае воспроизведение прош­ лого не выходит за пределы самой Франции, одна особенность французской литературы прошлого века начинает как будто повторяться в современной немецкой литературе. Я имею в виду философский дилетантизм, который проявляется у некоторых новейших писателей в той же мере, как и у энциклопеди­стов. Чем там был материализм, тем здесь начинает стано­виться Гегель. Мундт был первым, кто, выражаясь его соб­ственным языком, ввел в литературу гегелевские категории; Кюне, как всегда, не преминул последовать за ним и написал «Карантин в сумасшедшем доме»38, и хотя второй том «Харак­ теров» свидетельствует о его частичном отречении от Гегеля, тем не менее первый том содержит достаточно мест, в которых он пытается перевести Гегеля на современный язык. К сожа­лению, эти переводы относятся к разряду тех, которые нельзя постигнуть без оригинала.

Этой аналогии отрицать нельзя; останется ли верным и по отношению к литературе нынешнего века тот вывод, который упомянутый выше автор сделал из судьбы философского диле­тантизма в прошлом веке, а именно, что система приносит с собой в литературу зародыш смерти? Будет ли поле, обраба­тываемое поэтическим гением, перерезано неподатливыми кор­нями системы, превосходящей своей последовательностью все прежние системы? Или эти явления свидетельствуют лишь о той любви, с которой философия идет навстречу литературе и плоды которой с таким блеском проявляются у Хото, Рётшера, Штра­ уса, Розенкранца и в «Hallische Jahrbücher»? Тогда, конечно, пришлось бы изменить точку зрения, и мы имели бы право

* — старый порядок. Ред.


30 Ф. ЭНГЕЛЬС

надеяться на взаимодействие науки и жизни, философии и современных тенденций, Берне и Гегеля, — на то взаимодей­ствие, подготовка которого уже раньше имелась в виду одной частью так называемой «Молодой Германии» 5. Помимо этих путей остается еще только один, правда, по сравнению с этими двумя несколько комического характера, а именно тот, который исходит из предпосылки, что влияние Гегеля на художественную литературу лишено будет всякого значения. Я думаю, однако, что лить немногие решатся сделать такой вывод.

Но мы должны вернуться назад еще дальше, ко времени, предшествовавшему энциклопедистам и г-же де Ментенон. Дуллер, Фрейлиграт и Бек берут на себя роль представителей второй силезской школы39 XVII в. в нашей литературе. «Цепи и короны», «Антихрист», «Лойола», «Император и папа» — кому все эти произведения Дуллера но манере изображения не напо­минают громоподобный пафос «Азиатской Банизы» блажен­ной памяти Циглера фон Клипхаузена или «Великого герцога Арминия с его светлейшей Туснельдой» Лоэпштойна? 40 А Бек даже превзошел этих добрых мужей своей высокопарностью; отдельные места его стихотворений воспринимаются как про­дукты XVII в., погруженные в современную настойку из мировой скорби; и Фрейлиграт, тоже не умеющий порою отли­чать высокопарный язык от поэтического, возвращается цели­ком к Гофмансвальдау, возрождая александрийский стих * и кокетничая иностранными словами. Нужно, однако, надеяться, что он выбросит вместе с ними свои чужеземные сюжеты:

Поски уносит ветер, и вянет пальмы цвет, —

В объятья родины бросается поэт

С душой, хоть изменившейся, по той же! **

И если Фрейлиграт этого не сделает, то, право же. стихи его через сотню лет будут считаться чем-то вроде гербария или песочницы и, по аналогии с правилами латинского стихосло­жения, будут использоваться для преподавания естественной ис­тории в школе. Пусть какой-нибудь Раупах рассчитывает лишь на подобного рода практическое бессмертие своих ямбических хроник, но Фрейлиграт, нужно надеяться, еще одарит нас поэтическими произведениями, вполне достойными XIX века. Однако не трогательно ли, что мы в нашей литературе, занимаю­щейся воспроизведением старых сюжетов со времен романти-

* Намек на цикл стихотворений Ф. Фрейлиграга «Александрийский стих». Ред. ** Из стихотворения Фрейлиграта «Тайное судилище в Дортмунде» («Freistub.1 zu Dortmund»). Ред.


РЕТРОГРАДНЫЕ ЗНАМЕЙИЯ ВРЕМЕНИ


31


ческой школы, поднялись уже из XII века в XVII? Тогда, пожалуй, и Готшед не заставит себя долго ждать.

Я, признаюсь, испытываю большое затруднение, когда пытаюсь свести воедино все эти отдельные явления; я, созна­юсь, потерял нити, которые связывают их с катящимся вперед потоком времени. Быть может, они еще не созрели для верной оценки и будут еще расти в объеме и числе. Во всяком случае, достойно внимания, что эта реакция проявляется как в жизни, так и в искусстве и литературе, что жалобы министерских га­зет находят отклик в тех самых стенах, которые, по-видимому, слышали еще формулу «l'élat c'est moi», и что воплю современ­ных мракобесов в одной области соответствуют в другой об­ласти мрак и темнота, царящие в части новейшей немецкой .поэзии.

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту журнала

в }юяСте 18;i'.ï январе 1840 г.

Fv ' Перевод с немецкого

Напечатано в журнале

«Telegraph für Deutschland) MM 26,

27 и 28, февраль 1840 г.

Подпись: Фридрих Освальд


32 ]

ПЛАТЕН

Из поэтов, сынов периода Реставрации'", сила которых не была парализована электрическими разрядами 1830 г. и слава которых упрочилась лишь в современную литературную эпоху, заметным сходством отличаются трое: Иммерман, Шамиссо и Платен. У всех троих ярко выраженная индивидуальность, выдающийся характер и сила рассудка, по меньшей мере урав­новешивающая их поэтический талант. У Шамиссо преобла­дают то фантазия и чувство, то трезвый рассудок; в особенности в терцинах внешняя форма совершенно холодная и рассудоч­ная, но под нею слышится биение благородного сердца; у Иммер-мана оба эти свойства борются между собой и образуют тот дуализм, который он сам признает и крайности которого его сильная индивидуальность в состоянии сблизить, но не объ­единить; наконец, у Платена поэтическая сила отказалась от своей самостоятельности и легко мирится с господством силь­ного рассудка. Если бы фантазия Платена не могла опереться на этот рассудок и на его замечательный характер, он не стал бы так известен. Поэтому он явился представителем рассудоч­ного начала в поэзии, именно формы, и поэтому же не дано было сбыться его желанию закончить свое поприще значительным трудом. Он, конечно, знал хорошо, что такой большой труд необходим, чтобы увековечить его славу; но он чувствовал также, что для этого ему еще недостает силы, и надеялся на будущее и на свои подготовительные работы; между тем время уплывало, он так и не мог выбраться из своих подготовитель­ных работ и, наконец, умер.


ПЛАТЁН


33


Фантазия Платена робко следовала за смелым движением его рассудка; и когда потребовался гениальный труд, когда нужно было решиться на смелый прыжок, которого рассудок не в со­стоянии был сделать, фантазия робко отступила. Отсюда про­истекало заблуждение Платена, принявшего продукт своего рассудка за поэзию. Его поэтической творческой силы хватило на анакреонтические газели *; временами она сверкала, как метеор, и в его комедиях; но мы должны признать, что то, что является своеобразной особенностью Платена, большей частью было продуктом рассудка и таковым всегда будет признаваться. Его чересчур искусственные газели, его риторические оды бу­дут утомлять; полемика его комедий будет большей частью считаться необоснованной; но придется отдавать должное остроумию его диалогов, возвышенности его монологов и оправ­дывать его односторонность величием его характера. Литера­турная репутация Платена в общественном мнении изменится; он станет дальше от Гёте, но ближе к Берне.

Что он и по своим убеждениям ближе к Берне, об этом, кроме многочисленных намеков в комедиях, свидетельствовало также несколько стихотворений в полном собрании сочинений 42, из которых я упомяну лишь оду Карлу X; ряд песен, вызван­ных к жизни польской освободительной борьбой, не вошел в это собрание, хотя они должны были представлять большой ин­терес для характеристики Платена. Теперь они вышли в дру­гом издании как приложение к полному собранию 43. Я нахожу в них подтверждение своего взгляда на Платена. Мысль и ха­рактер должны здесь сильнее и в более заметной степени, чем в других его произведениях, заменять поэзию. Поэтому Пла-тену редко удается простой склад песни; ему требуются длин­ные, растянутые стихи, каждая строфа которых содержит за­конченную мысль или искусственные стопы од, серьезный, размеренный ход которых как бы требует риторического со­держания. С искусством стиха Платену приходят и мысли, и это есть сильнейшее доказательство рассудочного происхож­дения его стихотворений. Кто предъявляет Платену иные тре­бования, того эти польские песни не удовлетворят; но кто именно с этими ожиданиями возьмет книжку в руки, тот будет с избытком вознагражден за недостаток поэтического аромата обилием возвышенных могучих мыслей, выросших на почве благороднейшего характера, и «великолепной страстностью», как прекрасно сказано в предисловии. Жаль, что эти сти­хотворения не появились на несколько месяцев раньше, чем

* — любовная лирика. Рев,


и


Ф. ЭНГЕЛЬС


немецкое национальное сознание поднялось против имнератор-ско-русской европейской нентархии 44; они были бы наилучшим ответом на нее. Быть может и пентархист 45 нашел бы здесь не одно меткое словечко для своего труда.

Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом в декабре 1839 г.

Напечатано в журнале

« Telegraph für Deutschland» Л? 31,

февраль 1840 г.

Подпись; Фридрих Освальд


[НА ИЗОБРЕТЕНИЕ КНИГОПЕЧАТАНИЯ]

Достойно ли поэта петь чертоги

Властителей иль блеск войны кровавой,

Когда звучат, ликуя, трубы славы

На небесах, где обитают боги?

Не стыдно ль вам? Сокровища таланта,

Сиянье славы расточать, о братья,

На тех, кого история навеки

С презреньем осудила на проклятье?

О, пробудитесь! Пусть взовьется в тучи

Благоговейный гимн,

Досель еще неслыханно могучий!

И если вы хотите, чтоб нетленный

Венок расцвел вкруг вашего чела,

Так нужно, чтобы расцвела

И ваша песнь, гремя по всей вселенной!

У древних без нужды не расточался

Священный фимиам:

У алтаря возвышенных деяний,

Возвышенных умов он проливался.

Но вот пришел Сатурн и мощным плугом

Грудь матери-земли он разрыхлил, —

Тогда увидел человек,

Как семена взросли на почве бедной,

И к небесам вознесся гимн победный, —

Сатурн был богом в тот блаженный век.

А ты не бог ли, кто века назад


Но вот встает она, чтоб новый знак Могущества явить, н Рейн холодный Увидел Гутенберга. «Тщетный труд! Что пользы вам, когда своим пером Вы жизнь даете мысли, — Она умрет: над ней уже нависли Покровы тьмы, забвения фантом! Какой сосуд в себя вместить сумеет Бушующие волны Океана? Так нет пути для мысли, заключенной В единый том, во все земные страны! Так что ж? Взлететь? По одному подобью Несметные творит природа жизни, — Так следуй же за ней, мое творенье! И пусть раздастся Истины глагол, Тысячекратным эхом полня дол И в высь летя на крыльях вдохновенья!»

Сказал, — и был станок, и вот Европа,

Ошеломленная, глядит, как в миг,

С великим шумом, словно ветер в бурю,

Прорвавшийся, возник

Тот пламень яростный, что в недрах темных


Ф. ЭНГЕЛЬС

В живую плоть облек и мысль, и слово, Что, раз возникши, улетело б снова, В печатном знаке не найдя преград?

Не будь тебя, — в могилу

Забвения навеки погрузясь,

Само б себя и Время поглотило.

Но ты пришел, — и мысль

Раздвинула границы, что мешали

В младенчестве ей развиваться долгом,

И унеслась, взмахнув крылом, в простор,

Где с Будущим Прошедшее заводит

Торжественный и вещий разговор.

Ты, победитель мрака,

Возрадуйся, бессмертный, похвалам

И почестям, что ныне надлежит

Воздать тебе, возвышенному духу!

И, словно показав в твоем лице,

Какая в ней еще таится сила,

С тех пор природа больше никогда

Такого чуда миру не дарила.


НА ИЗОБРЕТЕНИЕ КНИГОПЕЧАТАНИЯ

Дремал, в глубоких притаившись домнах. О, крепость зла, невежества покров, Созданье гнусной ярости тиранов! Раскрылись недра пламенных вулканов И потрясли гранит твоих основ! Кто этот призрак, мрака порожденье, Нечистый демон, что, забывши стыд, Себе престол кровавый воздвигает, Над павшим Капитолием царит, Всему земному смертью угрожает?

Еще он жив, — по призрачная мощь

Уже слабеет: рушатся вершины,

И далеко вокруг лежат руины.

И царствует на выступе скалы

Одна лишь башпя над громадой горной,

Где крепость возвели сыны войны,

В борьбе позорной,

Откуда низвергаются толпой,

Похитив мощь, с громовым криком, в бой.

И башня та стоит,

Заброшена, являя мрачный вид,

Еще, как прежде, дряхлая, далеко

Грозящее вокруг наводит око, —

Но пробил час, и рушится она;

Тогда гудят равнины

Под грудами обломков, и с тех пор

Она лежит, как пугало лесное,

Как чучело, людской смущая взор.

То был венок, что увенчал впервые

Чело рассудка; смело вспрянул ум,

Духовного взыскуя жадно хлеба,

В своем полете обнимая мир.

Коперник в звездное поднялся небо,

Что плотный некогда скрывал эфир,

И сквозь безмерность далей созерцает

Ярчайшую из звезд,

Что нам лучи дневные посылает.

И чует под ногою Галилей

Земли круговращенье, но ему

Рим ослепленный шлет за то тюрьму.

А шар земной летит, не уставая,

Моря пространств бездонных проплывая,


«Безумцы! Эти жаркие костры,

Что в ярости мне смертью угрожают

И с правдой за меня вступают в бой,

То факелы, что свет несут с собой

И царство правды в мире утверждают!

С любовью и тоской

Моя душа, отдавшись вдохновенью,

Ей вслед глядит, она влечет меня,

Я не боюсь ни смерти, ни огня, —

Так неужель поддамся я сомненью?

Иль, может быть, назад

Мне отступить? Но разве волны Тахо

Когда-нибудь обратно возвращались,

В морской простор однажды устремившись?

Пускай навстречу громоздятся горы,

Им не сдержать кипящий ураган, —

Его несет сквозь встречные заторы

Сама судьба в мятежный океан».


за


Ф. ЭНГЕЛЬС


Светила с ним, горящие, плывут

В полете огненном; тогда был вброшен

В средину их Ньютона быстрый дух;

Он следует за ними,

Оп указует вечный

Им предначертанный движенья круг.

Что пользы в том, что покоришь ты небо,

Найдешь закон, который управляет

Водой и ветром, раздробишь лучи

Неосязаемого света, в землю

Зароешься, чтоб злата колыбель

Иль хрусталя открыть? О, гордый ум,

Вернись к собратьям! Горькая обида

Тогда в его ответе прозвучала:

«Как долго ум с невежеством боролся,

Как тяжко цепь бряцала,

Что тирания в ярости сковала,

Из края в край, от века и до века,

Бросая человека

От рабской доли к смертному одру!

Теперь довольно!» — Пламенную речь

Услышали тираны я призвали

Двух верных слуг к себе: огонь и меч.


НА ИЗОБРЕТЕНИЕ КНИГОПЕЧАТАНИЯ

Настал великий день,

В который смертный из глубин паденья

Воспрянул гордо, полный возмущенья,

Й над простором рек

Пронесся клич: свободен человек!

И полетел, сметая все преграды,

Святой призыв; и эхо понесло

Его чудесно на крылах могучих,

Что создал Гутенберг;

И, окрыленный, вмиг

Он взвился над горами, над морями,

Господствуя, свободный, над ветрами.

Не заглушил его тиранов крик,

И мощно прозвучал во всей природе

Призыв рассудка: человек свободен!

О, слово сладкое: свободен! Сердце Трепещет, ширясь, твой заслышав звук; Тобой зажженный дух, Охваченный священным вдохновеньем, Взмывает ввысь на огненных крылах И радостно кружится в облаках. Вы, внемлющие песне Моей, о, где вы, смертные? Я вижу С высот, как медные врата судьбы Отверзлись — и, порвав покров времен, Грядущее простерлось предо мною! И вижу я, что шар земной отныне Не жалкая планета, где царят Война и зависть в яростной гордыне.

Исчадья зла, они навек исчезли,

Как прекращается ужасный мор,

Как черная чума уходит, если

Суровый Аквилон подует с гор.

Все люди равными отныне стали,

Распался гнет губительных оков;

Ликующие клики прозвучали:

Тиранов нет, нет более рабов!

Любовь и мир на всей земле настали,

Любовь и мир вдыхает все вокруг,

«Любовь и мир!» — гремят раскатом дали.

А в небе бог, на троне золотом,

Простер свой скипетр вниз, благословляя, -


40 Ф. ЭНГЕЛЬС

Да радость и веселье спидут в мир,

Как в древние века,

Потоком мощным землю затопляя.

Ты видишь, видишь этот обелиск, Сей памятник прекрасно-величавый, — Он ослепляет, словно солнца диск! Не так могущественны пирамиды, Создание рабов, что, их же мощью Потрясены, свои склонили главы! Пред ним неугасимо Струится аромат,

Что Гутенбергу в изумленье люди В знак благодарности везде кадят. Хвала тому, кто темной силы чванство Повергнул в прах, кто торжество ума Пронес сквозь бесконечные пространства; Кого в триумфе Истина сама, Осыпавши дарами, вознесла! Борцу за благо — гимны без числа!

Бремец


Переведено Ф. Энгельсом в начале 1840 г.

Напечатано в «Gutenbergs- Album ». Braunschweig , 1840

Подпись: Фридрих Энгельс


Печатается по тексту алъбо/лс Перевод с немегского


[ 41

ИОЭЛЬ ЯКОБИ

Акробатическая труппа Гёрреса приобрела в лице Йоэля Якоби ценного сотрудника. Прежде партию паяца исполнял сам г-н Гвидо Гёррес, но его шутки не пользовались большим успехом у публики; напротив, новый член труппы недавно еще раз доказал поразительнейшим образом в своей «Борьбе и победе» *, что у него призвание к этой роли. Человек столь разносторонний, которому равно к лицу красный колпак и пур­пурная мантия Давида, фрак кандидата, жаждущего долж­ ности, и власяница новообращенного, который с удовольствием берет на себя труд ходячей рекламы, нося на груди номер « Berliner politisches Wochenblatt», а на спине каталог издатель­ ской фирмы Манц в Регенсбурге, — такой человек легко справ­ ляется с любой ролью. И вот ныне он впервые выступает в новой роли, нисколько не смущаясь, и, «вещая о спасении и мире, о борьбе и победе» 47, косится одним глазом на орден Красного Орла, а другим на митру епископа.

«Чем прикажете повеселить вас?» — спрашивает он публи­ку. — «Какой год издания вам угоден: 1832 или же 1834, 1836 или 1839? Кого мне вам продекламировать: Марата или Ярке, Давида или Гёрреса, или Гегеля?» Но он великодушен и дает нам рагу из всех реминисценций, которые ему удалось выловить в пустыне своей головы, и, действительно, он преподносит нам нечто увеселительное.

Положительно недоумеваешь, с какой стороны подойти к этой бессмыслице. Мне незачем останавливаться на вероломстве

* Регенобург, 1840.


42


Ф. ЭНГЕЛЬС


образа мыслей, на хаотическом смешении понятий, характе­ризующих также и эту книжку автора; ведь перед нами полупомешанный, в голове которого собственные, уродливые зародыши мыслей справляют безудержную оргию с понятиями, заимствованными у других! Какое же представление имеет наш поэт, например, о своем прошлом, если он называет себя «ти­хим человеком»? Тот, кто в течение восьми лет беспрестанно кричит, беснуется и распинается за революцию, против рево­люции, за Пруссию, за папу, он — тихий человек? Он, чьи жалобы всегда были одновременно и обвинениями * против других, — этот прирожденный доносчик, который всегда брал людей под подозрение целыми массами, — его ли относить к разряду тихих граждан страны?

Словесная путаница Франца Карла Йоэля Якоби вполне соответствует путанице его мыслей. Я бы никогда не мог пове­ рить, что немецкий язык способен так буквально передавать самые путаные представления. Слова, никогда ранее рядом не стоявшие, сваливаются здесь в одну кучу, взаимно исключаю­ щие понятия связываются воедино каким-нибудь всемогущим глаголом; самые благонравные, самые невинные выражения внезапно оказываются среди реминисценций из революционных лет Йоэля, среди подозрительных фраз Менделя, Лео и Гёрреса, среди ложно понятых мыслей Гегеля; над всем этим поэт раз­махивает своим бичом, и дикая стая неистово несется вперед, ломая все на своем пути, спотыкаясь и падая, и, наконец, обретает покой в лоне единоспасающей церкви.

Истинное содержание этого шедевра, написанного в духе псевдопараллелизма, в стиле старой «импозантной манеры все говорить дважды» (а то и трижды и четырежды), состоит из лирических жалоб иудея и новообращенного, а затем из жалоб католика, в которых автор выходит за пределы одностороннего лирического субъективизма и развивает чисто современную драму. В центре ее выступает энергичная личность автора в трагическом облике (во всяком случае, он являет собой достаточно печальное зрелище), и над присущей ему безотрад­ ной путаницей восходит, наконец, средневековая заря католи­ ческой церкви. Во весь свой богатырский рост поднимается из современного хаоса новый пророк Йоэль и предвещает гибель всем революционным, либеральным, гегелингским 48 и проте­стантским устремлениям, которые должны уступить место новому веку скудомыслия. Предается проклятию все, что не скло­ няется перед посохом; лишь «прусское отечество» удостаи-

* Игра слов: «Klagen» — «жалобы»; «verklagen» — «обвинения». Ред.


ЙОЭЛЬ ЯКОБИ


43


ваётся pia desideria *; напротив, карлистские баски и «бель­гийский соловей» погибают к радости своего владыки Лойолы 19. Видимо, терроризм якобинской эпохи 60 хорошо сохранился в памяти г-на Якоби. Кровавая расправа производится над всеми врагами иезуитизма и монархического принципа, прежде всего над новыми философами, которые носят кинжал в ножнах из запутывающих понятий, а под своим пестрым рубищем — всем знакомый саван (но крайней мере, г-н Якоби с давних пор очень хорошо его знает), в котором пастыри и государи вместе вкушают смертный сон. Но новый пророк знает филосо­фов: «Я всегда понимал вас», — говорит он сам. Однако самому учителю ** он выносит оправдательный приговор, ибо некото­рые идеи учителя попали, как снег, в разгоряченный мозг г-на Якоби и там, конечно, превратились в воду. Перед следую­щим далее хором коршунов и сов и перед адским ликованием критика, естественно, замолкает.

В Йоэле Якоби проявилась та ужасающая крайность, к кото­рой в конце концов неминуемо приходят все рыцари скудоумия. Туда же в конечном счете ведет всякая вражда к свободной мысли, всякая оппозиция против абсолютной власти духа, вы­ступает ли она в виде дикого, необузданного санкюлотизма или в виде бессмысленного и подлого раболепия; носит ли она пробор пиетиста или тонзуру католического попа. Йоэль Якоби — живой трофей, эмблема победы, одержанной мысля­щим духом. Каждый, кто только выступал в защиту девятна­дцатого века, может с торжеством взирать на этого потерпевшего крушение поэта своего времени, ибо рано или поздно ему упо­добятся все враги этого века.

Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом в январе март« 1840 г.

Напечатано в журнале

«Telegraph für Deutschland» M SS,

апрель 1840 г.

Подпись; Фридрих О с в а л ъв

* — благочестивых пожеланий. Ред. *• Имеется в виду Гегель. Ред.


44 ]

РЕКВИЕМ ДЛЯ НЕМЕЦКОЙ «ADELSZEITUNG» 81

Dies irao, dies ilia Saocla solvot in favilla *

Тот день, когда Лютер извлек первоначальный текст Нового завета и с помощью этого греческого огня превратил в прах и пепел столетия средневековья с их всесилием сеньориальной власти и бесправием крепостных, с их поэзией и скудомыс­лием, — тот день и последовавшие за ним три столетия поро­дили, наконец, время,

«при котором ведущее место целиком принадлежит общественному мнению, время, о котором Наполеон, — а ему, несмотря на его очень многие предосудительные, особенно в глазах немцев, качества, нельзя отказать в редкой проницательности, — сказал: «Le journalisme est une puissance»» **.

Я привожу здесь эти слова лишь для того, чтобы показать, как мало средневекового духа, т. е. скудомыслия, в проспекте «Adelszeitung», откуда они заимствованы 52. Немецкая «Adelszei­tung» призвана была увенчать собой это общественное мнение и пробудить его сознание. Ибо ясно: Гутенберг изобрел книгопеча­тание не для того, чтобы помочь распространять по свету пу­таные мысли какому-нибудь Берне — этому демагогу, или Гегелю, который спереди раболепен, как доказал Гейне, а сзади революционен, как доказал Шубарт 53, или какому-нибудь другому бюргеру; — нет, он изобрел его единственно для того, чтобы дать возможность основать «Adelszeitung». Мир ей, она отошла в вечность! Она взглянула только украдкой,

* — «Гнева день — день разрушенья, преврати г весь мир он в тленье». Слова из заупокойной католической мессы — реквиема. Другие латинские цитаты, встреча­ющиеся в этой статье, тоже заимствованы оттуда. Ред. » * — «Печать — это сила». Ред.


реквием для немецкой «adelszeitong»


45


робко на этот гадкий, несредневековый мир, и ее чистая девичья душа, или, вернее, душа благородной девицы, отпрянула в тре­пете перед мерзостью запустения, перед грязью демократиче­ской canaille *, перед ужасающим высокомерием тех, кто не имеет доступа ко двору, перед всеми теми прискорбными обсто­ятельствами, взаимоотношениями и неурядицами нашего вре­мени, которые, появляясь у ворот баронских замков, удостаи­ваются приветствия хлыстом. Мир ей, она отошла в вечность, она не видит больше ничтожества демократии, потрясения основ существующего, слез высокородных и высокоблагородных, она опочила вечным сном.

Requiem acternam dona ei, Domine! **

И все-таки мы многое потеряли с ее кончиной! Как радо­ вались во всех салонах, куда допускаются лишь господа, насчи­тывающие не менее чем шестнадцать поколений предков, как ликовали на всех, наполовину потерянных, аванпостах право­верной аристократии! Вот сидит в наследственном кресле старый сиятельный папаша, окруженный любимыми собаками, держа в правой руке наследственную трубку, а в левой наследствен­ный арапник, и благоговейно изучает допотопное генеалоги­ческое древо в первой книге Моисея, как вдруг раскрывается дверь и ему приносят проспект «Adelszeitung». Высокоблаго­родный, заметив напечатанное большими буквами слово дво­ рянская, поспешно поправляет очки и с чувством блаженства читает листок; он видит, что в новой газете уделено место также и семейным новостям, и радуется при мысли о своем будущем некрологе — с каким интересом он прочел бы его сам! — когда в один прекрасный день он присоединится к сонму своих пред­ ков. — Но вот во двор замка въезжают галопом молодые господа; старик поспешно посылает за ними. Г-н Теодерих «фон дер Нейге» *** загоняет ударом хлыста лошадей в конюшню; г-н Зиг варт сшибает с ног нескольких лакеев, наступает на хвост кошке и рыцарски отталкивает в сторону старого крестьянина, который пришел с просьбой и получил отказ; г-н Гизелер приказывает слугам под страхом телесного наказания тщатель­нейшим образом приготовить все для охоты; наконец, юные бароны с шумом входят в зал. Собаки с лаем бросаются им навстречу, но ударами арапников их загоняют под стол, и г-н Зигварт фон дер Нейге, успокоивший любимую собаку пинком сиятельной ноги, на этот раз не встречает со стороны

* — черни. Ред. •• — Вечный покой даруй ей, господи! Ред. ••* «Neige» означает «остаток», «последыш». Ред.

3 М. и Э., т. 41 •


46


Ф. ЭНГЕЛЬС


восхищенного отца даже обычного в таких случаях сердитого взора. Г-н Теодерих, который кроме библии и родословной читал еще кое-что в энциклопедическом словаре и потому пра­вильнее других произносит иностранные слова, должен прочесть вслух проспект, а старик, проливая слезы радости, забывает про указ о выкупе и про обложение дворян налогами.

Как нравственно-скромно-снисходительно прискакала мило­стивая госпожа в современный мир на своем белом бумажном иноходце, как смело глядели вперед оба ее рыцаря — бароны с головы до ног, в каждой капле крови — плод шестидесяти четырех равных бракосочетаний, в каждом взгляде — вызов! Первый — г-н фон Альвенслебен, который гарцевал раньше на своем рыцарском боевом коне по тощим степям французских романов и мемуаров, а теперь решился напасть на дикарей-бюргеров. На его щите начертан девиз: «Благоприобретенное право никогда не может стать несправедливостью», и он громким голосом кричит на весь мир: «Дворянство в прошлом имело счастье отличиться, теперь оно почивает на лаврах, или, говоря проще, разленилось; дворянство мощной рукой защищало кня­зей, а тем самым и народы, и я позабочусь о том, чтобы эти великие деяния не были забыты, а моя возлюбленная «Adels­zeitung» reqniescat in расе * — прекраснейшая в мире дама, и кто это отрицает, тот...»

Но тут благородный рыцарь летит с лошади, и на смену ему плетется рысцой на ристалище г-н Фридрих, барон де ла Мот Фуке. Старый «светло-гнедой» Росинант, у которого от продол­жительного пребывания в конюшне отвалились подковы, — этот гиппогриф, который не был упитанным даже в лучшие свои времена и давно уже прекратил романтические прыжки под седлом северных богатырей, начал вдруг бить копытом землю. Г-н фон Фуке позабыл ежегодный поэтический комментарий к «Berliner politisches Wochenblatt», приказал почистить пан­цирь, вывести старого слепого коня и с величием одинокого героя двинулся в путь, чтобы принять участие в крестовом походе идей времени. Но, чтобы честолюбивое бюргерское сословие не подумало, что надломленное копье старого богатыря направ­лено против него, Фуке кидает ему вступительное слово64. Столь снисходительная милость заслуживает рассмотрения.

Вступительное слово поучает нас, что всемирная история существует не для того, чтобы осуществить понятие свободы, как весьма ошибочно полагает Гегель, а лишь для того, чтобы дока­зать необходимость существования трех сословий, причем gBO-

* — на почиет о миром. Рев,


РЕКВИЕМ ДЛЯ НЕМЕЦКОЙ «ADELSZEITUNG»


47


ряне обязаны воевать, бюргеры — мыслить, крестьяне — пахать. Однако это не должны быть кастовые различия; сословия долж­ны взаимно поддерживать и обновлять друг друга, но не путем неравных браков, а путем возведения в высшее сословие. Конечно, трудно понять, каким образом это «прозрачное, как родниковая вода, озеро» дворянства, которое образовалось из чистых источников, бивших с высот разбойничьих замков, может нуждаться еще в каком-то освежающем пополнении. Но благородный барон разрешает людям, которые были не только бюргерами, но и «конюхами рыцарей», а, может быть, даже портняжными подмастерьями, обновлять дворянство. Однако г-н Фуке не говорит, каким образом дворянство должно обнов­лять другие сословия, — вероятно, с помощью опустившихся из рядов дворянства субъектов. Или же — поскольку г-н Фуке в своей доброте готов согласиться, что дворянство внутренне, собственно говоря, нисколько не лучше черни, — может быть, для дворянина возвышение в бюргерское сословие или даже в крестьянское сословие будет столь же почетно, как дворян­ский диплом для бюргера? В государстве г-на Фуке уж поза­ботятся о том, чтобы философия не очень-то поднимала голову. Кант со своими идеями вечного мира ъъ попал бы там на костер, ибо при вечном мире дворяне не могли бы драться, в лучшем случае этим занимались бы разве лишь подмастерья.

Несомненно, что за свое основательное изучение истории и государствоведения г-н Фуке заслуживает возведения в мысля­щее, т. е. бюргерское, сословие; он превосходно наловчился отыскивать среди гуннов и аваров, среди башкир и могикан и даже среди допотопных людей не только почтенную публику, но даже и знатное дворянство. К тому же он сделал совершенно новое открытие, — что в средние века, когда крестьяне были крепостными, они встречали любовь и ласку со стороны двух других сословий и платили им тем же. Его язык несравненен, он мечет в читателя «проникающие до самых корней размеры» и «умеет извлекать золото из явлений в себе (Гегель — Саул среди пророков) самых темных».

Et lux perpétua luceat eis * —

они поистине нуждаются в этом.

У покойной «Adelszeitung» было еще так много прекрасных мыслей, например, мысль о дворянском землевладении и еще сотни других, что восхвалять все эти мысли было бы невоз­можным делом. Но счастливейшая ее мысль состояла, однако,

* — И пусть вечный свет просияет им. Ред. 3*


48


Ф. ЭНГЕЛЬС


в том, чтобы уже в самом первом своем номере поместить среди объявлений извещение об одном неравном браке. Готова ли она с такой же гуманностью причислить г-на фон Ротшильда к не­мецкому дворянству, — об этом она не сообщила. Да утешит господь бог горестных родителей, да возведет усопшую в небес­ное графское достоинство.

Пусть спит она спокойно До страшного суда! —

Мы же споем ей реквием и произнесем надгробную речь, как это подобает честному бюргеру.

Tuba mirum spargens sonum Per sepulcra regionum Coget omrtes ante thronum *.

Разве вы не слышите трубного гласа, опрокидывающего могиль­ные плиты и заставляющего радостно колебаться землю, так что разверзаются гробницы? Настал судный день, день, который никогда больше не сменится ночью; дух, вечный царь, воссел на своем троне, и у ног его собираются народы земли, чтобы дать отчет о своих помыслах и деяниях; новая жизнь прони­ зывает весь мир, и старое древо народов радостно колышет свои покрытые листвой ветви в дыхании утра, сбрасывая увядшие листья; ветер уносит их и собирает в один большой костер, который сам бог зажигает своими молниями. Свершился суд над земными поколениями, суд, который дети прошлого пре­кратили бы столь же охотно, как процесс о наследстве; но вечный судия неумолим, и грозен его пронизывающий взор; талант, которого они не использовали, отнимается у них, и они низвергаются во тьму кромешную, где их не усладит ни единый луч духа.


Написано Ф. Энгельсом в январе апреле 1840 г.

Напечатано в журнале «Telegraph für Deutschland» MM 59 и 60; апрель 1840 г.

Подпись; Фридрих Освальд


Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого


* — Трубный глас чудесной силы возвещает: из могилы пред всевышним веян предстань. Ред.


[ 49

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ5«

I

КАРЛ ГУЦКОВ КАК ДРАМАТУРГ

Можно было ожидать, что после известной статьи Гуцкова в «Jahrbuch der Literatur» б7 у его противников — за исклю­ чением Кюне, с которым тут разделались слишком поверх­ностно, — сразу же возгорится благородная жажда мести. Но ожидать чего-либо подобного от наших литераторов значило бы плохо понимать присущий им эгоизм. Весьма знаменательно, что «Telegraph» * в своем курсовом бюллетене литературы принял собственную оценку каждого писателя за нормальную коти­ровку. Итак, можно было предвидеть, что с этой стороны новейшим произведениям Гуцкова будет оказан не особенно дружелюбный прием.

Однако среди наших критиков есть люди, которые кичатся своим беспристрастным отношением к Гуцкову, и другие, которые сами признаются в чрезвычайной благосклонности к его литературной деятельности. Последние сильно превознесли его «Ричарда Сэведжа» б8, того самого «Сэведжа», которого Гуцков в лихорадочной поспешности написал за двенадцать дней, а его «Саула» 59, кодорого с такой явной любовью писатель вынашивал и так заботливо лелеял, встретили парой слов, равносильных полупризнанию. В то время как «Сэведж» шел с блестящим успехом на всех театральных сценах и все журналы были запол­ нены рецензиями о нем, тем, кто не имел возможности познако­миться с этой драмой, следовало бы изучать драматический талант Гуцкова на «Сауле», доступном в опубликованном виде. А между тем как мало газет поместили даже поверхностную

• — «Telegraph für Deutschland». Ред.


50


Ф. ЭНГЕЛЬС


рецензию на эту трагедию! Поистине не знаешь, что и думать о наших литературных делах, если сравнить это пренебрежение с дискуссиями, вызванными «Странствующим поэтом» Бека 29 — стихами, право же, значительно более далекими от классиче­ского образца, чем «Саул» Гуцкова.

Но прежде чем перейти к разбору этой драмы, нам следует заняться двумя драматическими этюдами, появившимися в «Книге набросков»ео. Первый акт незаконченной трагедии «Марино Фалъери» показывает, как умеет Гудков обработать и довести до завершения каждый отдельный акт, как владеет он искусством диалога, придавая ему тонкость, грацию и остро­умие. По в этом отрывке не хватает действия, содержание его можно передать в трех словах, и в силу этого он покажется на сцене скучным даже тому, кто умеет ценить искусство исполне­ния. Исправить что-нибудь здесь, разумеется, трудно: действие построено таким образом, что ничего перенести в первый акт из второго нельзя без ущерба для последнего. По здесь-то и сказывается настоящий драматург, и, если Гудков действи­тельно таков, а я в этом убежден, он успешно справится в целом с этой проблемой в обещанной трагедии, которая, будем на­деяться, в недалеком будущем будет закончена.

«Гамлет в Виттенбергеь уже дает нам общие контуры целого. Гуцков хорошо сделал, предложив здесь лишь наброски; ведь самая удачная часть — сцена, в которой появляется Офелия, — при более детальном изображении оскорбляла бы наши чувства. Зато мне совершенно непонятно, как мог Гуцков, желая заро­дить в душе Гамлета сомнение — немецкий элемент, устроить ему встречу с Фаустом. Нет никакой нужды привносить это направление в гамлетовскую душу извне: оно там давно и яв­ляется его прирожденным свойством. Иначе Шекспир, конечно, не преминул бы его особо обосновать. Гуцков ссылается здесь на Берне, но именно последний наряду с раздвоением подчерки­вал цельность характера Гамлета 61 . A каким образом у Гуц­кова эти элементы проникают в духовный мир Гамлета? Может быть, в силу проклятия, которое Фауст обрушивает на голову молодого датчанина? Такие приемы с dens ex machina * сделали бы невозможной всякую драматическую поэзию. Или благодаря подслушанному Гамлетом разговору Фауста с Мефистофелем? Во-первых, в этом случае утратило бы свое значение проклятие, во-вторых, нить, ведущая от этих речей к характеру шекспи-

* — буквально: с «богом из машины» (в античных театрах актеры, изображав­шие богов, появлялись на сцене с помощью особых механизмов); в переносном смы­сле: неожиданно появляющееся лицо или неожиданная, не вытекающая из хода со­бытий ситуация. Ред.


СОЙРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРЙАЯ ЖЙЗЙЬ 51

ровского Гамлета, зачастую столь тонка, что ее теряешь из виду, и, в-третьих, разве Гамлет мог бы тотчас же вслед за этим так равнодушно говорить о посторонних вещах? Иначе обстоит дело с появлением Офелии. Здесь Гуцков либо до конца постиг Шекспира, либо его дополнил. Это своего рода колумбово яйцо; после того как в течение двухсот лет критики спорили об этом, дается разгадка, столь же оригинальная, как и поэтичная и, вероятно, единственно возможная. И написана эта сцена ма­стерски. Тот, кого известная сцена в «Вали» 62 еще не убедила, что Гуцков владеет фантазией, что он — не человек холодного рассудка, тот поймет это теперь. Нежное, поэтическое дыхание, которым овеян воздушный образ Офелии, дает больше, чем можно требовать от простого наброска. — Совершенно неудачны строфы, которые произносит Мефистофель. Чтобы воспроиз­вести язык гетевского «Фауста», гармонию, которая звучит в его только с виду вольных стихах, нужно быть вторым Гёте; от прикосновения любой другой руки этот легкий стих делается деревянным и тяжеловесным. Спорить с Гуцковым о концепции принципа зла я здесь не намерен.

Переходим к главному предмету нашей беседы — «Царю Саулу». Гуцкову ставили в упрек, что, прежде чем выпустить «Сэведжа», он многократно трубил во все трубы на страницах «Telegraph», хотя весь этот шум подняли из-за двух-трех небольших заметок; когда другие организуют благосклонный прием своим произведениям силами нанятых музыкантов, об этом никто не задумывается, но Гуцкову, который одному вы­сказал в лицо суровую правду, а другого, может быть, задел маленькой несправедливостью, это засчитывается как серьезное преступление. Относительно «Царя Саула» эти упреки вовсе неуместны. Он вышел в свет без предварительных оповещений, не было ни газетных заметок, ни публикаций отрывков в « Tele­ graph». Та же скромность присуща самой драме: никаких сценических эффектов, возникающих с громом и молнией из морских пучин водянистого диалога на манер вулканических островов, никаких помпезных монологов, восторженная или трогательная риторика которых призвана скрывать драмати­ческие прорехи; здесь все развивается спокойно, органично, сознательная поэтическая сила уверенно ведет действие к раз­вязке. И разве когда-нибудь наша критика прочтет такое произ­ведение и напишет затем статью, пестрые цветы красноречия которой сразу выдают бесплодную, песчаную почву, породив­шую их? Я ставлю «Царю Саулу» в большую заслугу именно то, что его красоты не лежат на поверхности, что их надо отыскивать, больше того — что . по первом прочтении книгу


52


Ф. ЭНГЕЛЬС


можно, пожалуй, пренебрежительно отложить в сторону. Заставьте образованного человека позабыть на миг о знамени­тости Софокла и предложите ему сделать выбор между «Антиго­ной» и «Саулом». Я убежден, что при первом чтении он объявит то и другое произведение в равной мере плохими. Этим я, разумеется, не хочу сказать, что «Саула» можно поставить рядом с величайшим творением величайшего из греков. Я хочу лишь показать, сколь превратны суждения, выносимые с по­верхностным легкомыслием. Забавно было видеть, как некото­рые заклятые враги автора, внезапно вообразив, что они одер­жали неслыханный триумф, ликующе указывали перстом на «Саула» как на вечно памятный образец бездарности и антиху­дожественности Гуцкова; как, не умея разобраться в Самуиле, они применили к нему изречение: «Я не знаю, жив он или мертв». Смешно было видеть, как наглядно, сами того не сознавая, они выставляли напоказ свою крайнюю поверхностность. Но Гуд­ков мояшт быть спокоен; так бывало с пророками и до него, а в конечном счете его Саул тоже будет зачислен в пророки. С тем же пренебрежением относились они к драмам Людвига Уланда, пока не открыл им на него глаза Винбарг 27. Именно, драмы Уланда со скромной простотой их формы имеют много родственного с «.Саулом».

Другая причина того, что верхоглядство так легко раздела­лось с «Саулом», коренится в своеобразном понимании истори­ческого предания. Об исторических произведениях, столь ши­роко известных, как первая книга Самуила *, и подвергавшихся неоднократно столь различным толкованиям, у каждого имеется своя собственная точка зрения, которую он и хотел бы увидеть хоть отчасти отображенной или учтенной в стихотворном произ­ведении при поэтической переработке этого материала. Один стоит за Саула, другой — за Давида, третий — за Самуила. И каждый, как бы он горячо ни клялся и ни заверял, что наме­рен уважать точку зрения писателя, бывает все же сам задет, если его собственный взгляд не учитывается. Но Гуцков посту­пил очень правильно, покинув проторенную дорогу, где самая заурядная телега найдет колею. Хотел бы я видеть человека, который взялся бы создать в трагедии образ подлинно истори­ческого Саула. Меня не удовлетворяют сделанные до сих пор попытки вернуть историю Саула на чисто историческую почву. Историческая критика Ветхого завета не покинула еще область изжившего себя рационализма. Возьмись за это какой-нибудь Штраус, ему пришлось бы еще много поработать, чтобы четко

* Библия. Ветхий завет. Первая книга царств. Ред.


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


53


разграничить, что принадлежит мифу, что — истории и какие искажения внесли священники. Далее, разве тысячи неудачных попыток не доказали, какой бесплодной почвой для драмы является Восток как таковой? И где в истории то более высокое начало, одерживающее победу в то время, когда терпят крах пережившие себя личности? Ведь не Давид же это? Он по-прежнему остается подвержен влиянию священников и если является поэтическим героем, то лишь в том неисторическом освещении, в котором преподносит его библия. Итак, Гудков не только воспользовался здесь присущим каждому поэту пра­ вом, но и устранил препятствия, мешающие поэтическому изо­бражению. В самом деле, как бы выглядел подлинно историче­ ский Саул в том облачении, которым наградили его эпоха и национальность? Представьте себе, как он изъясняется языком дровнеиудсйских параллельных метафор, как все его представ­ления связаны с Иеговой, все его образы с древнееврейской религией; представьте исторического Давида, изрекающего фразы из псалмов, — об историческом Самуиле и речи быть не может, и подумайте, допустимы ли такие действующие лица в драме? Здесь категории времени и национальности надо было отбросить, очертания характеров, как они даны в библейской истории и в последующей критике, должны были претерпеть немало весьма необходимых изменений; здесь у них много из того, что в исторической действительности было лишь догадкой или, в лучшем случае, смутным представлением, потребовалось довести до ясного понимания. Так, поэт с полным правом допу­стил наличие у своих действующих лиц, например, понятия церкви. — Ив этом отношении Гуцков заслуживает лишь самую горячую похвалу, учитывая то, как он разрешил свою задачу. Нити, из которых сотканы его характеры, все нахо­дятся в первоисточнике, хотя и в весьма запутанном виде; некоторые нити ему пришлось извлечь и отбросить, но только самый пристрастный критик может упрекнуть его в том, что он привнес нечто чуждое — за исключением сцены с филистим­лянами.

В центре драмы группируются три характера, своеобразная обрисовка которых Гуцковым по существу и делает его сюжет трагическим. Здесь сказывается подлинно поэтическое пони­мание истории; никогда меня не убедят в том, что «человек холодного рассудка», «склонный дискутировать», способен извлечь из сбивчивого рассказа то, что сможет привести к высо­котрагической развязке. Эти три характера — Саул, Самуил и Давид. Саул замыкает целый период истории еврейского народа, эпоху судей и героических сказаний; Саул — последний


54


Ф. ЭНГЕЛЬС


израильский нибелунг, уцелевший от поколения богатырей в эпоху, которой он не понимает и которая его не понимает. Саул — эпигон, первоначально предназначенный сверкать ме­чом в эпоху туманных мифов, чья беда в том, что ему довелось жить в эпоху распространения культуры, в эпоху, ему чуждую, обрекающую на ржавчину его меч и которую он в силу этого пытается повернуть вспять. Вообще же он человек благородный, которому ничто человеческое не чуждо; но любовь ему неведома, он не узнает ее, когда она приходит к нему в одеянии нового времени. Эту новую эпоху и ее проявления он считает порож дением священников, тогда как священники ее лишь подгото­вили, являясь только орудием в руках истории, из иерархиче­ского посева которой вырастают невиданные ростки. Саул борется против новой эпохи, по она шагает через него, приобре­тая в своем стремительном движении гигантскую силу, она крушит все, что ей противоборствует, в том числе и великого благородного Саула.

Самуил стоит на рубеже перехода к культуре; в качестве привилегированных носителей образования священники здесь, как и всюду, подготавливают переход к культуре у варварских народов, но образованность проникает в гущу народа, и свя­щенники, чтобы утвердить свое влияние в противовес народу, вынуждены прибегать уже к другому оружию. Самуил — на­стоящий священник, для которого иерархия — святая святых; он твердо верит в свою божественную миссию, он убежден, что с ниспровержением власти священников гнев Иеговы обру­шится на народ. С ужасом видит он, что народ, раз он требует царя, уже слишком много знает. Он видит, что моральная сила, импонировавшее священное облачение уже не воздействуют на народ. Он вынужден использовать изворотливость как оружие и незаметно становится иезуитом. Но кривые дороги, на кото­рые он теперь вступил, вдвойне ненавистны царю; тот никогда не мог питать дружественных чувств к священникам. И на­сколько Саул в ходе борьбы был слеп к знамениям времени, настолько же быстро он вскоре стал разбираться в махина­циях священников.

Третий, выходящий победителем из этой борьбы, это — пред­ставитель новой исторической эпохи, в которую иудейство поднимается на новую ступень своего сознания, — Давид, по человечности равный Саулу, а в понимании эпохи значительно его превосходящий. Вначале он выступает как воспитанник Самуила, только что вышедший из школы. Но он не настолько подчинил свой разум авторитету, чтобы лишить его эластич­ности, разум воспрянул и вернул Давиду его самостоятельность.


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


55


Как бы еще ни импонировал ему Самуил лично, разум неизменно помогает ему преодолеть это влияние, а поэтическая фантазия заново создает ему новый Иерусалим, сколько бы проклятий ни обрушивал на его голову Самуил. Саул не может с ним примириться, так как цели этих двух противоположны; а если он говорит, что ненавидит в Давиде лишь то, что обманом внесено в его душу священниками, он опять-таки смешивает результат властолюбия священников с чертами новой эпохи. И вот на наших глазах Давид из робкого мальчика вырастает в представителя целой эпохи, и, таким образом, исчезают кажущиеся противоречия в его образе.

Чтобы не прерывать развития этих трех характеров, я наме­ренно обошел вопрос, поднятый всеми критиками, которые дали себе труд хоть раз прочесть «Саула»: вопрос о том, появляется ли Самуил в сцене с ведьмой и в конце драмы во плоти и крови или дух его произносит там предназначенные ему речи. Допу­стим, что при ознакомлении с драмой этот вопрос не только не получает ответа без труда, но, пожалуй, вообще не может получить удовлетворительного ответа; неужели же это такой большой порок? На мой взгляд, вовсе нет: принимайте его за кого угодно, а если есть у вас на то охота, затевайте скучнейшие дискуссии на эту тему. Ведь и с Шекспиром произошло то же самое: насчет помешательства Гамлета все критики и коммен­таторы вот уж целых два века судят и рядят «вдоль и поперек и вообще во всех направлениях» "3, рассматривая его со всех сторон. Между тем Гуцков не так уж и усложнил проблему. Ему давно известно, как смешны привидения среди бела дня, как mal à propos * появляется Черный рыцарь в «Орлеанской деве» ** и что как раз в «Сауле» привидения были бы совер­шенно неуместны. В особенности в сцене с ведьмой легко раз­глядеть, кто скрывается под маской, даже если бы старый пер­восвященник еще раньше, до того как зашла речь о смерти Самуила, не появлялся в подобном же виде.

Из остальных характеров пьесы лучше всех обрисован Авенир, который предан Саулу в силу глубокого убеждения и полной гармонии душ и в котором воин и враг священников совершенно оттеснил человека на задний план. Зато меньше всех удались Ионафан и Михаль. Ионафан с начала и до конца разглаголь­ствует о дружбе, изливается в своей любви к Давиду, не идя, однако, при этом дальше слов. Он весь изошел дружбой к Да­виду и утратил при этом всякое мужество и всякую силу. Его

* — некстати. Ред. • * Ф. Шиллер. «Орлеанская дева», действие Ш, сцена 9. Ред.


56


Ф. ЭНГЕЛЬС


податливость и мягкотелость нельзя даже назвать характером. Здесь Гудков оказался в затруднении, не зная, что делать с Ионафаном. Во всяком случае, в таком виде он не нужен. Михаль дана совершенно неопределенно и лишь до некоторой степени охарактеризована своей любовью к Давиду. Как неудачны эти две фигуры, яснее всего видно из сцены, где они беседуют о Давиде. Их речи о любви и дружбе совершенно лишены той бросающейся в глаза остроты, того богатства мысли, к которым нас приучил Гудков. Одни фразы, которые и не совсем правдивы и не совсем лживы. Ничего характер­ного, ничего рельефного. — Церуя — та же Юдифь. Не знаю, то ли Гудков, то ли Кюне однажды сказал, что Юдифь, как всякая женщина, ломающая преграды, стоящие на пути ее пола, совершив свое дело, должна умереть, чтобы не казаться безобразной; соответственно умирает и Церуя. — Характери­стика князей-филистимлян сама по себе превосходна и изоби­лует ценными чертами; на месте ли это в данном произведении — другой вопрос, он будет рассмотрен ниже.

Читатель любезно освободит меня от дальнейшего разбора самой текстуры драмы. Но все же необходимо кое на что обра­тить внимание, в частности на экспозицию. Она превосходна и содержит черты, по которым можно безошибочно узнать боль­шой драматургический талант Гуцкова. Вполне соответствует бурному, порывистому характеру Гуцкова появление народных масс лишь в коротких сценах. Большие народные сцены таят в себе известную опасность: у того, кто не обладает талантом Шекспира или Гёте, они невольно получаются тривиальными и бессмысленными. Зато несколько слов, которыми обмени­ваются отдельные воины или другие лктди из толпы, зачастую производят большое впечатление и вполне достигают своей цели — отдельными штрихами передать общественное мнение; к этому можно прибегать значительно чаще, не надоедая и не утомляя. Таковы первая и четвертая сцены первого акта. Вторая и третья сцены содержат монолог Саула и его беседу с Самуилом, которые принадлежат к числу прекраснейших и самых поэтических мест драмы. Сдержанная на античный лад страстность диалога характерна для духа, в котором написана вся драма. После того как в этих сценах кратко обрисованы контуры действия, в пятой сцене между Ионафаном и Давидом мы проникаем глубже в детали. Эта сцена несколько грешит беспорядочностью мыслей; диалектическая нить не раз усколь­зает из поля зрения — это, несомненно, результат неудачной с самого начала зарисовки Ионафана. Зато мастерски дана заключительная сцена акта. Мы уже до некоторой степени позна-


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


57


комились с главными характерами, и здесь они сведены вместе; с серьезным намерением помириться Давид и Саул идут на­встречу друг другу; здесь писателю предстояло раскрыть все различие их натур, их несовместимость и подвести их не к на­меченному примирению, а к неизбежному конфликту. И эта задача, для решения которой требуется необычайно живое понимание действительности, умение с величайшей остротой обрисовать грани характеров, безошибочное проникновение в человеческую душу, непревзойденным образом разрешена. Переходы настроений у Саула — от одной крайности к дру­ гой — столь верны психологически, столе> тонко обоснованы, что, вопреки неудачной картине с зятем, я не могу не признать эту сцену лучшей во всей драме.

Во втором акте сцена с филистимлянами поразительна или, говоря словами Кюне, «по-новому пикантна». Но едва ли бле­стящее остроумие этой сцены может само по себе оправдать ее присутствие в трагедии. Если Гуцков поднял своего Саула над идейным уровнем его эпохи, приписав ему понимание того, что на самом деле было его сознанию чуждо, то это имеет свое оправдание; но в данную сцену привнесено чисто современное понятие: Давид здесь перенесен на немецкую почву. Это нару­шает по меньшей мере стройность трагедии. Комические сцены вообще бывают уместны, но они должны быть другого рода. Комическое присутствует в трагедии отнюдь не для разнообра­зия и контраста, как утверждают поверхностные критики, а скорее для того, чтобы верно отобразить жизнь, в которой серьезное перемешано со смешным. Однако сомневаюсь, чтобы Шекспир ограничился такими соображениями. Разве в жизни глубочайшая трагедия не предстает подчас в шутовском наряде? Напомню только о характере, который хотя и выведен, как и подобает ему, в романе, но по трагичности, по-моему, не имеет себе равного, — я имею в виду Дон-Кихота. Что может быть трагичнее человека, который из чистой любви к человечеству, оставаясь непонятым своими современниками, совершает самые комические сумасбродства? Еще трагичнее фигура Блазедова, этого Дон-Кихота грядущих времен — с сознанием более раз­витым, чем у его прототипа. Между прочим, я должен здесь взять под свою защиту Блазедова от обоснованной в остальном критики в «Rheinisches Jahrbuch» e4, которая обвиняет Гуцкова в комической трактовке трагической идеи. Блазедова и надо было изобразить в комическом свете, наподобие Дон-Кихота. Подойдите к нему серьезно — и получится самый заурядный, терзаемый внутренними противоречиями пророк мировой скорби; отбросьте комическое безумие романа — и останется


58


Ф. ЭНГЕЛЬС


одно из тех бесформенных, неудовлетворяющих произведений, которыми начиналась современная литература. Нет, «Блазе-дов» — это первый верный показатель того, что молодая лите­ратура уже оставила позади неизбежный, правда, период разочарованности, период «Вали» и «писанных кровью сердца» «Ночей» 22. Подлинно комическое в трагедии проявляется в образе шута в «Лире» и в сценах с могильщиками в «Гамлете» *.

Всегдашний камень преткновения для драматурга — послед­ние два акта и здесь созданы автором не вполне удачно. В чет­вертом акте лишь тем и занимаются, что принимают решения: принимает решение Саул; дважды принимает решение Астарот; Церуя, Давид также принимают решения. Далее — сцена с ведьмой, эффект которой тоже ничтожен. Пятый акт состоит только из битв и размышлений. Саул, пожалуй, чересчур раз­мышляет для героя, Давид — для поэта. Временами кажется, что слышишь в нем не поэта-героя, а поэта-мыслителя, вроде Теодора Мундта. Вообще у Гуцкова обычно монологи менее заметны благодаря тому, что они произносятся в присутствии других действующих лиц. А так как подобного рода монологи редко могут привести к решению и носят характер чистых рассуждений, то и монологов в собственном смысле слова все равно большей частью не получается.

Язык разбираемой драмы, как и можно было ожидать от Гуцкова, весьма оригинален. Мы встречаем здесь снова столь характерную для прозаических произведений Гуцкова образ­ность, благодаря которой переход от простой голой прозы к ярко расцвеченному современному стилю остается совершенно незаметным, встречаем те краткие, меткие выражения, которые часто сродни поговорке. Гуцков не лирик, если не считать тех лирических моментов в развитии действия, где его охватывает лирическое вдохновение и он может излить его в прозе. Поэтому песни, вложенные в уста его Давида, либо неудачны, либо лишены значения. Вот Давид говорит, обращаясь к филистим­лянам:

Я должен вам шутя стихи Сплести в венок, никак иначе **.

Как это понять? Основная идея такой песни зачастую бывает превосходна, но осуществление ее всегда неудачно. Впрочем, по стилю тоже заметно, что Гуцков еще не обладает достаточной легкостью стиха; это, правда, лучше, чем встать на путь зауряд­ного, избитого и водянистого рифмоплетства.

* Имеются в виду трагедии Шекспира «Короть Лир» и «Гамлет». Ред, '* И. Гуцков. «Царь Саул». Акт 2, сцена седьмая. Ред.


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


59


Не удалось автору избежать и неудачных образов. Так, например, на стр. 7:

Тот гнев священника, У коего народ сперва корону отнял И коему она затем в его руке худой Стать палкою должна *.

Здесь корона — уже образ царской власти и никак не может служить абстрактной основой для второго образа — палки. Это тем более бросается в глаза, что ошибки очень легко было избежать — ясное доказательство того, что Гуцкову стихи все еще даются с трудом.

Познакомиться с «Ричардом Сэведжемь мне помешали обстоя­тельства. Однако, сознаюсь, непомерный успех первых его постановок вызвал у меня недоверие к пьесе. Мне вспомнилось при этом то, что произошло три года тому назад с «Гризель-дой» °5. С тех пор появилось достаточно неодобрительных отзывов, причем первый из них — поскольку можно судить на основании журнальных выдержек, не зная самого произве­дения, — самый основательный и, как это ни странно, на­печатан в политическом журнале «Deutscher Courier» "6. Но я легко могу избавиться от необходимости рецензировать это произведение, ибо в какой только газете не появились от­клики на него. Итак, подождем, чтобы оно появилось в печати.

«Вернер)), новейшая работа Гуцкова <", удостоилась в Гам­бурге такого же одобрения. Судя по предварительным отзывам, это произведение не только само по себе представляет большую ценность, но является по существу и первой современной трагедией. Примечательно, что Кгоне, который так много рас­суждал о современной трагедии и, казалось бы, должен был сам создать такого рода произведение, дал Гуцкову опередить себя. Неужели он не чувствует себя призванным попробовать свои силы в драме?

Пусть же Гуцков, проложивший молодой литературе путь на театральную сцену, продолжает своими оригинальными, полными жизни драмами вытеснять с театральных подмостков незаконно узурпировавшую их пошлость и посредственность. Одной критикой, сколь бы уничтожающей она ни была, достичь этого, как мы убедились, невозможно. Гуцкову обеспечена сильная поддержка со стороны тех, кто проводит те же тенден­ции, и это дает нам новые надежды на расцвет немецкой драмы и немецкого театра.

* К. 1'уцкоа. «Царь Саул» Акт 1, сцена третья. Рев,


60


Ф. ЭНГЕЛЬС


II

СОВРЕМЕННАЯ ПОЛЕМИКА

У молодой литературы есть оружие, которое делает ее непо­бедимой и собирает под ее знамена все молодые таланты, — я имею в виду современный стиль. Его жизненная конкрет­ность, острота выражения, многообразие оттенков дают каж­дому молодому писателю поле для свободного развития своего гения — будь то поток или ручей — во всем его своеобразии, если таковое у него имеется, без чрезмерной примеси чужерод­ных элементов вроде гейневского сарказма или едкости, свой­ственной Гуцкову. Отрадно видеть, как каждый молодой автор старается присвоить себе современный стиль с его гордо взле­тающими ракетами воодушевления, которые, достигнув куль­минационного пункта, рассыпаются пестрым поэтическим дож­дем огней или разлетаются на трескучие искры остроумия. В этом отношении имеют важное значение рецензии в «Rheini­sches Jahrbuch», о которых я уже упоминал в своей первой статье *; они явились первым проявлением влияния, оказан­ного новой литературной эпохой на Рейнскую область, которой немецкая поэзия довольно-таки чужда. Здесь налицо весь современный стиль с его светом и тенями, с его оригинальными, но меткими характеристиками, с полыхающим над ним поэти­ческим заревом-

При таких обстоятельствах о наших авторах можно не только сказать: le style c'est l'homme, но и: le style c'est la littérature **. Современный стиль носит на себе печать взаимопроникновения не только различных стилей корифеев прошлого, как это заме­тил недавно Л. Виль, но и художественного творчества и кри­тики, поэзии и прозы. Наиболее глубокое взаимопроникновение этих элементов мы находим у Винбарга в «Драматургах совре­менности» 27 — здесь поэт превратился в критика. То же самое можно было бы сказать и о втором томе кюновских «Характе­ров» 26, если бы стиль их был более выдержан. Немецкий стиль пережил диалектический процесс опосредствования; от наивной непосредственности нашей прозы отпочковался язык разума, кульминационной вершиной которого является мраморный стиль Гёте, и язык фантазии и сердца, все великолепие которого раскрыл нам Жан Поль. Начало опосредствованию положил Берне, хотя и у него еще, особенно в «Письмах» 20, преобладает рассудочный элемент; зато Гейне дал волю поэтической стороне.

* См. настоящий том, стр. 57. Ред. ♦ * — стиль—это человек (по словам Ж. Л. Бюффона)... стиль—это литера­тура. Peö.


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


61


В современном стиле опосредствование завершено. Фантазия и рассудок не сливаются воедино без участия сознания, но и не противостоят резко друг другу; они сочетаются в стиле, как сочетаются в человеческой душе, а вследствие того, что это сочетание осознано, — оно прочно и неподдельно. Поэтому-то я не согласен с Вилем, который все еще приписывает современ­ному стилю характер случайности; я вижу в нем органическое исторически закономерное развитие.

То же опосредствование происходит и в литературе; здесь трудно найти автора, который бы не сочетал в себе художест­венное творчество и критику, — даже лирик Кройцонах создал «Швабского Аполлона», а Бек писал о венгерской литературе °8. Упреки в том, что молодая литература растворяется в критике, имеют свое основание скорее в количество критиков, чем в коли­честве критических произведений. Разве художественные про­изведения Гуцкова, Лаубе, Мундта, Кюне не превосходят в значительной мере — и количественно и качественно — критиче­ские статьи этих же авторов? Итак, современный стиль остается зеркалом литературы. Но у стиля есть одна сторона, которая всегда является характерным признаком его сущности, это — полемика. У греков полемика воплотилась в поэзии и благодаря Аристофану приобрела пластические формы. У римлян ее облекли в форму нашедшего всеобщее применение гекзаметра; а лирик Гораций с помощью той же лирики превратил полемику в сатиру. В средние века — период пышного расцвета лирики — она вылилась у провансальцев в сирвенту и канцону, а у нем­цев в песню. Когда в XVII веке голый разум воцарился в по­эзии, для подчеркивания полемической остроты была исполь­зована возрожденная к жизни римская эпиграмма времен упадка. Свойственная французскому классицизму тенденция к подражанию породила сатиры Буало в духе Горация. Минув­ший век, который подхватывал все традиции прошлого, пока немецкая поэзия не встала на путь совершенно самостоятель­ного развития, испробовал в Германии всевозможные полеми­ческие формы, пока антикварные письма Лессинга 69 не открыли в прозе ту сферу, которая способствовала наиболее свободному развитию полемики. Тактика Вольтера, который при каждом удобном случае наносит удар противнику, — чисто француз­ская; то же можно сказать и о Беранже, который никому не дает спуску и в той же французской манере все изливает в песне. А современная полемика?

Да простит мне читатель." он уже, вероятно, давно дога­дался, к чему клонит эта диатриба; но ведь я как-никак немец и не могу отказаться от прирожденного немецкого свойства


62


Ф. ЭНГЕЛЬС


всегда начинать с Адама. А теперь я хочу высказаться более откровенно. Речь идет о распрях в современной литературе, о позиции отдельных сторон и прежде всего о споре, который стоит в центре всего остального, о споре между Гуцковым и Мундтом или — как выяснилось сейчас — между Гуцковым и Кюне. Этот спор вот уже два года занимает главное место в на­ шем литературном движении и пе может не оказывать на него частью благоприятное, частью неблагоприятное влияние. Не­благоприятное — ибо спокойный ход развития всегда нару­шается, когда литературу превращают в арену борьбы личных симпатий, антипатий и идиосинкразии; благоприятное — по­тому что литература вышла, говоря словами Гегеля, за пределы той односторонности, которая была присуща ей как группе единомышленников, и даже самый распад ее свидетельствует об ее победе; далее и потому, что вопреки ожиданию многих «молодая поросль» не примкнула к той или другой стороне, а воспользовалась возможностью освободиться от всяких посторонних влияний и вступить на путь самостоятельного развития. А если кто и встал на ту или другую сторону, то лишь доказал этим, как мало имел веры в самого себя и как мало могла рассчитывать на него литература.

Гуцков ли первый бросил камень или Мундт первый обна­жил меч, это пока можно оставит!, без внимания; достаточно того, что камень брошен и меч обнажен. Вскрыть надо более глубокие причины войны, которая рано или поздно должна была вспыхнуть; ведь ни один беспристрастный свидетель всего хода событий ни за что не поверит, чтобы у какой-либо из сторон преобладали субъективные мотивы, коварная зависть, легко­мысленная жажда боя. Для одного только Кюне личная дружба с Мундтом, и в этом нет ничего низменного, явилась побуди­тельным мотивом для того, чтобы принять брошенный Гуцко­вым вызов.

Литературное творчество и стремления Гуцкова носят харак­тер ярко выраженной индивидуальности. Весьма немногие из его многочисленных произведений оставляют после прочтения чувство полного удовлетворения; и все же нельзя отрицать, что они принадлежат к числу самых выдающихся в немецкой литературе за последнее время, начиная с 1830 года. Чем это объясняется? Я усматриваю в этом авторе дуализм, имеющий много родственного с душевным раздвоением Иммермана, которое впервые раскрыл сам Гуцков. По признанию всех немецких авторов^- разумеется, беллетристов — Гуцков обла­дает огромной силой разума; он никогда не затрудняется вынести свое суждение, его глаз с изумительной легкостью ориенти-


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖПЗНЬ 63

руется б самых запутанных явлениях. Наряду с таким разумом в нем живет столь же могучая сила страсти; она проявляется в его произведениях как вдохновение и приводит его фантазию в состояние того, я бы сказал, возбуждения, при котором только и возможно духовное творчество. Произведения его, зачастую даже и долго вынашиваемые композиции, рождаются мгновенно; если, с одной стороны, на них лежит печать вдохно­вения, во время которого они написаны, то, с другой стороны, эта поспешность зачастую мешает спокойной разработке част­ностей. И они, подобно «Вали», остаются просто набросками, liojiee уравновешены его позднейшие романы, особенно «1>ла-зедов», который носит на себе печать небывалой до этого у Гуц-кова пластичности. Его прежние герои были не столько живым воплощением характеров, сколько их изображением. Они витали р.гхЕшрх * между небом и землей, как говорит Карл Грюн. Однако Гуцков не может помешать своему вдохновению време­нами уступать место разуму; в таком настроении и писались те места его произведений, которые производят вышеупомянутое неприятное впечатление. Это настроение Кюне назвал в своей оскорбительной манере «старческим брюзжанием».

Но присущая Гуцкову страстность зачастую порождает в нем гнев порой по самым незначительным поводам; и тогда полемика Гуцкова брызжет ненавистью, в ней бушует ярость, в чем он задним числом, несомненно, раскаивается, так как не мо­жет не понимать, как неразумно поступал в моменты неистов­ства. Что он эго сознает, явствует из известной статьи в «Jahrbuch der Literatur», беспристрастие которой он слишком расхва­ливает, — значит, ему известно, что его полемика несвободна от мимолетных влияний. К этим двум сторонам его ума, гармо­ническое единство которых Гуцков до сих пор, видимо, еще не обрел, присоединяется еще необузданная жажда независи­мости; он не терпит ни малейших оков, будь они железные или сотканные из паутины; он не успокоится, пока не разорвет их. Когда он, вопреки своей воле, был причислен вместе с Гейне, Винбаргом, Лаубе и Мундтом к «Молодой Германии» 5, а эта «Молодая Германия» стала вырождаться в клику, ему стало не по себе, и это чувство неловкости покинуло его только тогда, когда он открыто порвал с Лаубе и Мундтом. Но как бы эта жажда независимости ни ограждала его от постороннего влия­ния — она слишком легко заставляет его отталкивать от себя все, что не есть он, замыкаться в самом себе, предаваться чрезмерному чувству собственного достоинства, граничащего

* — метеорами. Ред.


64


Ф. ЭНГЕЛЬС


с себялюбием. Я далек от того, чтобы приписывать Гуцкову сознательную тенденцию к неограниченному господству в лите­ратуре, но он порой употребляет такие выражения, которые дают его противникам повод упрекать его в эгоизме. Уже одна его страстность заставляет его полностью выявлять себя, какой он есть, и в силу этого в его произведениях можно сразу же увидеть всего человека. К этому духовному своеобразию прибавьте еще раны, непрерывно наносимые ему цензурой за последние четыре года, полицейские рогатки, поставленные его свободному лите­ратурному развитию, — и зарисовку литературной личности Гуцкова в ее основных чертах, надеюсь, можно считать закон­ченной.

В то время как Гуцков представляется нам натурой вполне оригинальной, у Мундта мы находим приятную гармонию всех духовных сил, ту гармонию, которая является первым условием для юмориста: спокойный рассудок, доброе немецкое сердце и к этому еще необходимая доля фантазии. Мундт — истинно немецкий характер, но именно в силу этого он редко возвы­шается над обыденностью и довольно часто впадает в прозаизм. Он мил и любезен, по-немецки основателен, добропорядочен, но это не поэт, который жаждет художественного перевоплощения. Произведения, написанные Мундтом до «Мадонны», незна­чительны. «Современный жизненный водоворот» 70 изобилует добродушным юмором и художественными частностями, но как художественное произведение не представляет ценности, а как роман — скучен. В «Мадонне» воодушевление новыми идеями породило в нем подъем, дотоле ему неведомый, но и этот подъем опять-таки породил не художественное произведение, а лишь нагромождение благих мыслей и восхитительных картинок. И все же «Мадонна» — лучшее произведение Мундта, потому что вскоре вслед затем сгустившиеся на литературном небе Германии тучи разразились по воле немецкого громовержца Зевса проливным дождем, который в значительной степени охладил вдохновение Мундта 71. Скромный немецкий Гамлет подтвердил заверения в полной безвредности своего творчества безобидными небольшими новеллами, где идеи эпохи высту­пили с подстриженной бородой и прилизанными волосами, во фраке просителя, протягивающего верноподданнейшее хода­тайство на всемилостивейшее их осуществление. «Комедия склонностей» п нанесла его поэтической славе урон, который он вздумал возместить «Прогулками и скитаниями по свету» 73, вместо того чтобы создать новые, более шлифованные поэти­ческие произведения. Если Мундт не возьмется за творчество с былым вдохновением, если вместо описания путешествий и


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


65


журнальных статей он не создаст поэтических произведений, то о нем, как о поэте, очень скоро совсем перестанут говорить. Другой очевидный шаг назад Мундт сделал в области стиля. Его пристрастие к Варнхагену, в котором он узрел первого стилиста Германии, толкнуло его на путь подражания дипло­матическим выкрутасам этого автора, его изощренным оборо­там и абстрактной витиеватости. При этом Мундт незаметно для самого себя нарушил основной принцип современного стиля — его непосредственную, жизненную конкретность.

К различиям в характерных чертах двух спорящих сторон добавляются еще и коренные различия в ходе их духовного формирования. Гудков с первых своих шагов восторгался «современным Моисеем» — Берне, и это глубокое преклонение и по сей день живет в его душе; Мундт же укрылся в надежной тени, отбрасываемой гигантским древом гегелевской системы, и долгое время проявлял высокомерие, свойственное боль­шинству гегельянцев. Аксиома философского падишаха, гласив­шая, что свобода и необходимость тождественны, а тенденции южногерманского либерализма — проявлейие ограниченно­сти, сковывала политические взгляды Мундта в первые годы его литературной деятельности. Гуцков распрощался с Берли­ном, негодуя на тамошнюю обстановку, и в Штутгарте про­никся чувством любви к Южной Германии, которой остается верен и по сей день. Мундт же чувствовал себя хорошо в Бер­лине, охотно участвовал в чаепитиях светских эстетов, черпал 'в берлинском умственном водовороте идеи своих «Личностей и обстоятельств» 74 — ту тепличную литературную поросль, которая задушила в нем и во многих других всякую свободу поэтического творчества. Печально видеть, как Мундт, крити­чески разбирая произведение Мюнха во второй тетради журнала «Freihafen» за 1838 год 75, приходит от описания подобной лич­ности в такой восторг, которого не вызывало в нем ни одно поэтическое произведение. Ради берлинских обстоятельств — слово как будто специально придумано для Берлина — он за­бывает о всем остальном и доходит даже до смехотворного прене­брежения красотами природы, как это мы видим, в «Мадонне».

Так противостояли друг другу Гуцков и Мундт, пока их пути неожиданно не сошлись на идеях эпохи. Им пришлось бы вскоре снова разойтись, продолжая, пожалуй, изредка привет­ствовать друг друга издали и приятно вспоминать былую встречу, если бы образование «Молодой Германии» и Roma locuta est * светлейшего Союзного сейма 17 не вынудили обоих

* Буквально: Рим сказал; в данном случае: решение. Ред.


ее


Ф. ЭНГЕЛЬС


объединиться. Это существенно изменило положение вещей. Общая судьба обязывала Гуцкова и Мундта при обоюдных высказываниях друг о друге проявлять сдержанность, соблю­дение которой не могло в конечном счете не стать невыносимым обоим. «Молодая Германия», или молодая литература, как она менее замысловато стала именовать себя после катастрофы «сверху», чтобы не оттолкнуть других приверженцев аналогич­ных тенденций, близка была к вырождению в клику вопреки собственной воле. Все видели необходимость отказываться от противоречивых тенденций, прикрывать слабости, слишком выпячивать общее мнение. Это противоестественное, вынужден­ное лицемерие не могло долго продолжаться. Винбарг, самая выдающаяся фигура «Молодой Германии», отошел в сторону; Лаубе с самого начала протестовал против выводов, которые позволяли себе делать власти; Гейне в Париже был слишком далеко, чтобы метать в злободневную литературу электрические искры своего остроумия; Гуцков и Мундт оказались достаточно откровенными, чтобы, сказал бы я, по взаимному уговору нару­шить перемирие.

Мундт полемизировал мало и по незначительным поводам, но однажды он позволил вовлечь себя в такую полемику, которая заслуживает самого резкого порицания. В конце статьи «Гёррес и католическое мировоззрение» («Freihafen», 1838, II) 78 он заявил, что если немецкий религиозный мир знать ничего не хочет о «Молодой Германии», то и эта последняя достаточно ясно показала, что в ее рядах имеется в религиозном отношении немало гнилых элементов. Совершенно ясно, что помимо Гейне, которого мы здесь не касаемся, имелся в виду Гуцков. Если бы даже это обвинение и было справедливым, Мундту полагалось иметь достаточно уважения к своим товарищам по несчастью, чтобы не лить воду на мельницу ограниченности, филистерства и пиетизма 9. Мундт поступает действительно дурно, когда с фарисейским торжеством говорит — слава тебе, господи, что я не таков, как Гейне, Лаубе и Гуцков, и что меня до некоторой степени может уважать если не Германский союз ", то немец­кий религиозный мир!

Что касается Гуцкова, то он находил подлинное удоволь­ствие в полемике. Он использовал все регистры и от аллегро модерато «Литературных эльфов» 78 сразу перешел к аллегро фуриозо фельетонных заметок. Он имел то преимущество перед Мундтом, что мог раскрыть со всей силой его литературные причуды и взять их под обстрел своих всегда заряженных остроумием пушек. Почти не было недели, чтобы он не нанес Мундту хотя бы один удар в журнале «Telegraph». Он умел


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


67


использовать все преимущества, которые дает обладание часто выходящим журналом, когда у противника в распоряжении только журнал, выпускаемый четыре раза в год, да его собст­венные произведения. Особенно примечательно то, что Гуцков наращивал остроту своей полемики и лишь постепенно прояв­лял свое пренебрежение к литературному дарованию Мундта, тогда как последний сразу же после объявления войны, не со­блюдая постепенных переходов, начал обращаться с Гуцковым как с личностью второстепенной.

Обычные уловки политических газет — рекомендация статей того же направления в других печатных органах, под видом признания и похвального беспристрастия протаскивание скры­тых шпилек и т. д. — все это было перенесено в ходе этого спора в литературную сферу. Распространялись ли при этом собственные статьи под видом поступивших со стороны коррес­понденций — сказать, разумеется, невозможно, так как с са­мого же начала к той и другой стороне примкнуло множество услужливых безымянных пособников, которым очень льстило, если их работы принимались за произведения командующего ими генерала. Именно на этих пособников, готовых ценой своего усердия купить себе одобрительную фельетонную заметку, Маргграф возлагает большую долю вины за разгоревшуюся распрю 79.

К концу 1838 г. на арену выступил третий участник спора, на амуницию которого мы теперь должны обратить внимание; это был Кюне. Он давнишний личный друг Мундта и, несомненно, является тем самым Густавом, к которому обращается однажды Мундт в «Мадонне». В его литературном характере много родственного с Мундтом, хотя, с другой стороны, ему, несом­ненно, присущ и некий французский элемент. С Мундтом его особенно связывал общий для них обоих путь духовного форми­рования — через Гегеля и социальную жизнь Берлина, откуда Кюне тоже вынес увлечение личностями и обстоятельствами, а также подлинным изобретателем этих литературных помесей Варнхагеном фон Энзе. Кюне тоже принадлежит к тем, кто восхваляет стиль Варнхагена, упуская из виду, что единственно хорошее в этом стиле сводится, собственно говоря, к подража­нию Гёте.

Основным стержнем литературного облика Кюне является остроумие, тот чисто французский склад ума, в котором изобре­тательность сочетается с живой фантазией. Даже крайнее проявление этого склада — красивая фраза настолько не чу­жда Кюне, что он, напротив, приобрел на редкость мастер­ское умение владеть ею, и его критические статьи, например,


68


Ф. ЭНГЕЛЬС


на второй том мундтовских «Прогулок» («Elegante Zeitung» *, 1838, май), читаешь не без некоторого удовольствия. Разу­меется, довольно часто случается, что эта словесная игра производит неприятное впечатление, и невольно вспоминаются меткие, хотя и избитые слова Мефистофеля 80. Такие витиеватые вещи могут, пожалуй, нравиться в каком-нибудь журнале, но когда такое место попадается в произведении вроде «Характе­ров», то, хоть оно и хорошо читается, под ним не чувствуется никакой реальной основы, а так бывает не раз, и это свидетель­ствует о слишком легкомысленном выборе средств. С другой стороны, именно эта французская легкость делает Кюне одним из наших лучших журналистов, и, несомненно, он мог бы без особого труда, приложив несколько больше усилий, поднять «Elegante Zeitung» значительно выше ее теперешнего уровня. Но удивительно, что Кюне не проявил здесь той живости, кото­рая, казалось бы, особенно соответствует остроте его ума, напоминающей Лаубе.

У Кюне, как критика, особенно ярко проявляются черты уроженца левого берега Рейна. В то время как Гуцков не знает покоя, пока не доберется до сути предмета, и выносит свое суждение исключительно на основании существа дела, не учи­ тывая каких-либо благоприятных и смягчающих побочных обстоятельств, Кюне освзщает предмет лучами своей остроумной мысли, рожденной, правда, в большинстве случаев в результате созерцания объекта. Если Гуцков бывает односторонен, то лишь потому, что он выносит суждение нелицеприятно, с боль­шим учетом слабостей, чем достоинств объекта, и требует от молодых поэтов вроде Бека классических творений. Если Кюне односторонен, то это потому, что он старается охватить все стороны своего объекта с одной точки зрения, не поднимаясь на максимальную высоту, удобную для обозрения. Он оправды­вает игривость «Тихих песен» Бека 31, пожалуй, удачной для характеристики Бека фразой: он — лирик-музыкант.

Далее, у Кюне надо различать два периода: в начале своей литературной карьеры он находился в плену гегелевской доктрины и, как мне кажется, преклонялся перед Мундтом или же разделял его взгляды, причем ему не всегда удавалось сохранить самостоятельность. «Карантин» 38 свидетельствует о первом шаге к избавлению от этих влияний; вполне сложилось мировоззрение Кюне лишь в литературных блужданиях после 1836 года. Для сравнения поэтических тенденций Кюне и Туч­кова напрашиваются два одновременно написанных произведе-

* — «Zeitung für die elegante Welt». Ред.


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


69


ния — «Карантин в сумасшедшем доме» и «Серафина» и. И в каж­дом из них полностью отражается личность автора. В образах Артура и Эдмунда Гуцков воплотил рассудочную и эмоцио­нальную стороны своего характера. Кюне, как начинающий писатель, более непосредственно вложил себя всего в героя «Карантина», показав, как он ищет выхода из лабиринта геге­левской системы. Гуцков, как всегда, не имеет себе равного в остроте зарисовки душевного мира, в психологической моти­вировке; чуть ли не весь роман построен на душевных пережи­ваниях. Благодаря такого рода рассудочному сопоставлению побудительных мотивов, в силу чистого недоразумения сводится на нет всякое спокойное наслаждение также и вкраплен­ными в роман идиллическими ситуациями; и как ни совершенна «Серафини» с одной стороны, с другой — она не удалась. — Кюне, напротив, так и брызжет остроумными рассуждениями о Гегеле, немецком глубокомыслии и моцартовской музыке; он заполняет ими три четверти своей книги и в конце концов вызывает у читателя сплошную скуку и губит этим свой роман. В «Серафине» нет ни одного законченного характера; меньше всего удалось Гуцкову то, к чему он собственно стремился, — показать свое умение изображать женские характеры. Во всех его романах женщины либо тривиальны, как Целинда в «Бла-зедове», либо лишены истинной женственности, как Вали, либо непривлекательны из-за отсутствия внутренней гармонии, как Серафина. Кажется, он сам близок к пониманию этого, когда в «Сауле» вкладывает в уста Михаль такие слова:

Подобно человеческому мозгу,

Ты сердце женское на части расчленить

Умеешь. Показать ты можешь

Все, из чего составлено оно.

Но ни ножом и не сравненьем едким .

В нем искру жизни невозможно уловить *.

То же отсутствие яркой характеристики дает себя чувство­вать и в «Карантине». Герой его не цельный характер, а лишь индивидуальное воплощение переходной эпохи современного сознания, лишенное вследствие этого каких бы то ни было лич­ ных черт. Остальные образы почти все даны без определенности, так что лишь об очень немногих из них можно с полным правом сказать, удались они или нет.

Гуцков давно уже бросял вызов Кюне, но тот отвечал лишь косвенно тем, что чрезмерно выдвигал достоинства Мундта и редко упоминал о Гуцкове. Но в конце концов выступил

К. Гтт*. «Царь Саул»< Акт 3, сцена первая. Ред.


70


<t>. ЭНГЕЛЬС


и Кюне, на первых порах спокойно, скорее критически, чем по­лемически; он назвал Гудкова любителем полемики, но больше не захотел признать никаких его литературных заслуг; вскоре, однако, Кюне в свою очередь перешел в наступление в такой форме, которой от него никто не ожидал, в статье «Новейшие романы Гуцкова»82. С большим остроумием он изобразил в карикатурном виде дуализм Гуцкова, доказав это на приме­рах из его произведений; но наряду с этим он нагромоздил столько недостойных выпадов, необоснованных утверждений и плохо замаскированных, наспех состряпанных выводов, что Гудков лишь получил преимущества от этой полемики. Он отве­тил краткой ссылкой на «Jahrbuch der Literatur» за 1839 г. (почему до сих нор не вышел в свет ежегодник за 1840 г.?), в котором была напечатана его статья о новейших литературных разногласиях. Тактика, которая заключалась в том, чтобы своим беспристрастным тоном завоевать симпатии, была достаточно умна, а выдержка, которую проявил Гудков в этой статье, заслуживает признания. Пусть не все в ней вполне удовлетво­рительно, пусть он, в частности, слишком поверхностно раз­делался с Кюне, которому нельзя отказать в значительном влиянии на нынешнюю литературу и в несомненном, хотя и не вполне еще выявленном в «Монастырских новеллах» 83 таланте в области исторического романа. Но это Гуцкову легко можно простить, поскольку противники поступили точно так же и даже перещеголяли его.

Однако этот выпуск «Jahrbuch der Literatur» таил в себе зачаток нового раскола, а именно «Швабское зеркало» Гейне 84. Как это все произошло, знают лишь немногие из самих участ­ников; лучше обойти эту прискорбную историю молчанием. Неужели Гейне не соберет в ближайшее время требуемое количество листов, чтобы выпустить не подлежащую цензуре книгу, в которую «Швабское зеркало» войдет в неурезанном виде? Тогда, по крайней мере, можно будет увидеть, что сак­сонская цензура сочла нужным вычеркнуть и действительно ли нанесенные увечья можно поставить в вину цензурным властям. Достаточно сказать, что война снова вспыхнула, а Кюне повел себя неразумно, приняв глупейшую статью о «Сэведже» и сопро­водив заявление доктора Виля (появление которого в «Elegante» так же мало можно было ожидать, как если бы Бек послал в «Telegraph» заявление против Гуцкова) собачьей народней, которую противная сторона, в свою очередь, отвергла громким лаем 85. Вся эта собачья история — позорнейшее пятно на всей современной полемике: если наши литераторы начнут обходиться друг с другом по-звериному и применять на прак-


СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ


71


тике законы естественной истории, то немецкая литература скоро уподобится зверинцу и долгожданный литературный мес­сия станет брататься с Мартином и ван Амбургом.

Чтобы не дать заглохнуть уже ослабевающей полемике, некий злой демон вновь раздул распрю между Гуцковым и Беком. Относительно Бека я уже высказал свой взгляд в другом месте *, но, откровенно признаюсь, не без пристрастия. Регресс, который Бек обнаружил в «Сауле» и «Тихих песнях», заставил меня отнестись недоверчиво и несправедливо к «Ночам» и «Стран­ствующему по:>ту». Мпе бы не следовало писать ту статью, а тем более помещать се в журнале, который ее опубликовал. Во исправление высказанного мною суждения позволю себе сказать, что прошлое Бека — «Ночи» и «Странствующего поэта» я, разу­меется, признаю; но я согрешил бы против своей критической совести, если бы Fie охарактеризовал его «Тихие песни» и пер­вый акт «Саула» как шаг назад. Промахи в первых двух про­изведениях Бека были неизбежным следствием его молодости, и можно было рассматривать'нахлынувшие на него образы и не совсем зрелые, разбросанные мысли как проявление избытка сил и, во всяком случае, таланта, от которого следовало ожидать многого. — И вот на смену этим пламенным образам, этой необуз­данной юношеской силе в «Тихих песнях» приходит утрата тонуса, вялость, которых от Бека меньше всего можно было ожидать. Таким же лишенным силы был и первый акт «Саула». Но, быть может, эта слабость лишь естественное преходящее следствие минувшего перенапряжения, и следующие акты «Саула» возместят все недостатки первого. Нет, Бек — поэт, и критика при самом резком и справедливом порицании должна быть осторожна в предвидении будущих творений. Такого уважения заслуживает каждый подлинный поэт; и я вовсе не хотел бы прослыть врагом Бека, так как охотно сознаюсь, его поэтическим произведениям я обязан самыми разнообразными и устойчивыми побуждениями.

Гуцкову и Беку можно было бы обойтись и без этого спора. Нельзя отрицать, что Бек, разумеется, невольно, при написа­нии своего «Саула» до некоторой степени пошел за Гуцковым, при этом пострадала отнюдь не его порядочность, а лишь его-оригинальность. Гуцков, вместо того чтобы этим возмущаться, должен бы скорее чувствовать себя польщенным. А Беку, вместо того чтобы подчеркивать оригинальность своих образов, кото­рую никто не брал под сомнение, хотя он и должен был — как он это сделал — поднять брошенную ему перчатку, следовало первый акт своей пьесы переработать, что он, надеемся, сделает.

• См. настоящий том, стр. 20—25. Ред.


72


Ф. ЭНГЕЛЬС


Гудков теперь занял позицию, враждебную всем лейпциг­ским литераторам, и резко преследует их своими фельетонными остротами. Он видит в них хорошо организованную банду разбойников, которая преследует его и литературу всеми воз­можными средствами. Но он, право, поступил бы правильнее, если бы вел против них войну иначе, раз уж он не хочет от нее отказываться. Личные связи и их влияние на общественное мнение в лейпцигской литературной среде неизбежны. И пусть Гуцков сам спросит себя, всегда ли он был свободен от этого, к сожалению, подчас неминуемого греха, или стоит ему напом­нить о некоторых его франкфуртских знакомствах? Если «Nord­licht», «Elegante» и «Eisenbahn» иногда сходятся в своих сужде­ниях, можно ли этому удивляться? Термин клика в таком случае совершенно неуместен.

Таково нынешнее положение вещей. Мундт отошел в сторону и не участвует больше в распре; Кюне тоже достаточно сыт этой вечной войной; скоро и Гуцков, наверное, поймет, что его поле­мика в конце концов наскучит публике. Мало-помалу они начнут проявлять себя в романах и драмах, обнаружат, что грозный фельетон не может служнть критерием в оценке журнала, что образованные люди нации отдают предпочтение не наиболее яростному полемисту, а лучшему поэту; они привыкнут к спо­койному сосуществованию и, быть может, вновь научатся ува­жать друг друга. Пусть возьмут в пример поведение Гейне, который, несмотря на разногласия, не делает секрета из своего уважения к Гуцкову. Пусть при сравнительной оценке своих достоинств руководствуются не субъективной меркой, а пози­цией молодежи, которой рано или поздно будет принадлежать литература. Пусть у «Hallische Jahrbücher» научатся тому, что полемика должна заостряться только против пережитков минув­шего, против теней покойников. Пусть помнят, что в противном случае между Гамбургом и Лейпцигом могут встать во весь рост такие литературные силы, которые затмят их полемиче-1 ский фейерверк. Гегелевская школа в лице ее самых молодых, вольных побегов и главным образом так называемое молодое поколение идут к объединению, которое окажет самое значи­тельное влияние на развитие литературы. В лице Морица Карьера и Карла Грюна это объединение уже совершилось.

Написано Ф. Энгельсом

в марте мае 1840 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Mitternachtzeitung Перевод с немецкого

für gebildete Leser» ММ SI —54, S3 —87; 26, 27, SO и SI марта, 21, 22, 25, 26 и 28 мая 1840 г.

Подпись: Фридрих Освальд


[ 7.3

[ОБ АНАСТАЗИУСЕ ГРЮНЕ]

Сейчас, когда Анасхазиус Грюн выступает претендентом на должность камергера, невольно вспоминаются стихи, которые он опубликовал два года назад в « Elegante» *. Стихотворение называлось «Отступничество» 86 и заканчивалось следующими строками:

Под знаменем тем не увидишь меня, Пока я здоров, никогда... Увидишь — то значит, что болен я Иль даже умер — да, да! Уж лучше мертвым считай ты меня, Ведь бывает куда тяжелей Проходить живому мимо плиты, Плиты надгробной своей.

Это звучит почти как предчувствие.

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту журнала

в первой половине апреля 1840 г.

Перевод с немецкого
Напечатано в журнале _,

« Telegraph für Deutschland» M 61, Ha Русском языке публикуется впервые

апрель 1840 г.

Подпись: Ф. О.

• — «Zeitung für die elegante Welt». Ред.


74 ]

ЛАНДШАФТЫ

На долю Эллады выпало счастье увидеть, как характер ее ландшафта был осознан и религии ее обитателей. Эллада — страна пантеизма. Все ее ландшафты охвачены — или, по мень­шей мере, были охвачены — рамками гармонии. И все же каждое ее дерево, каждый источник, каждая гора слишком рельефно выступают на передний план, ее небо чересчур сине, ее солнце чересчур ослепительно, ее море чересчур великолепно, чтобы они могли удовлетвориться суровым одухотворением воспетого Шелли Spirit of nature *, какого-то всеобъемлющего Пана; каждая отдельная часть природы в своей прекрасной завершенности претендует на собственного бога, каждая река требует своих нимф, каждая роща — своих дриад; так созда­валась религия эллинов. Другие местности не были так счаст­ливы; ни один народ не сделал их основой своей веры, и они должны ждать поэта, который пробудит к жизни дремлющего в них религиозного гения. Когда вы находитесь на вершине Драхенфельза или Рохусберга у Бингена и смотрите вдаль поверх благоухающих виноградников Рейнской долины на далекие голубые горы, сливающиеся с горизонтом, на зелень нолей и виноградников, облитую золотом солнца, и синеву неба, отраженную в реке, — тогда небо во всем своем сиянии склоняется к земле и глядится в нее, дух погружается в мате­ рию, слово становится плотью и живет среди нас — это вопло­ щенное христианство. Полную противоположность этому пред­ставляет собой северогерманская степь; там нет ничего, кроме

* — духа природы; пантеистический образ-символ из поэмы «Королева Маб» л других произведений Шелли. Ред.


ЛАНДШАФТЫ


75


высохших стеблей и жалкого вереска, который в сознании своей слабости не осмеливается подняться с земли; то тут, то там можно встретить некогда стойкое, а теперь разбитое молнией дерево; и чем безоблачнее небо, тем резче обособляется оно в своем самодовольном великолепии от бедной, проклятой земли, лежащей перед ним в рубище и пепле, тем более гневно глядит его солнечное око на голый, бесплодный песок: здесь представлено иудейское мировоззрение.

Степь бранили немало, вся литература * полна проклятиями ей и пользуется ею, как в «Эдипе» Платена 87, лишь в качестве предмета сатиры. Но почему-то пренебрегли тем, чтобы обна­ружить ее редкие привлекательные черты, ее скрытое поэтиче­ское очарование. В самом деле, нужно вырасти в прекрасной местности, среди гор и лесистых вершин, чтобы как следует почувствовать ужас и безнадежность северогерманской Сахары и в то же время любовно искать скрытые, подобно ливийскому миражу, не всегда видимые красоты этого края. Подлинная проза Германии представлена только картофельными полями правого берега Эльбы. Но родина саксов, этого наиболее бо­гатого подвигами германского племени, поэтична и в своей пустынности. В бурную ночь, когда облака, точно привидения, окружают луну, когда собаки издали заливаются лаем, умчи­тесь на бешеном коне в бескрайнюю степь, скачите во весь опор по выветрившимся гранитным глыбам и по могильным курганам. Вдали, отражая лунный свет, сверкает вода болот, над ними мерцают блуждающие огоньки, рев бури жутко раз­дается над широкой равниной; земля под вами дрожит и вы чувствуете, что попали в царство немецких народных сказаний. Только с тех пор как я узнал северогерманскую степь, я по-настоящему понял «Детские и семейные сказки» братьев Гримм 88. Почти на всех этих сказках заметен отпечаток того, что они возникли здесь, где с наступлением ночи исчезает все человеческое, и жуткие, бесформенные создания народной фантазии носятся над землей, пустынный вид которой наводит страх даже в ясный полдень. Они — воплощение чувств, которые охватывают одинокого жителя степи, когда он в такую бурную ночь шагает по своим родным местам или же с высо­кой башни созерцает их пустынную гладь. Тогда перед ним снова встают впечатления, сохранившиеся с детства от бурных степных ночей, и претворяются в сказки. На Рейне или в Шва­бии вы не подслушаете тайны возникновения народных ска­зок, между тем как здесь каждая грозовая ночь, — озаренная

* В третьем томе «Блазедова» *4 старик вступается за степь.


76


Ф. ЭНГЕЛЬС


молниями ночь, говорит Лаубе, — твердит об этом громовыми раскатами.

Паутинка моей апологии степи, уносимая ветром, могла бы протянуться дальше, если бы вдруг она не запуталась, зацепив­шись за несчастный, выкрашенный в ганноверские государст­венные цвета * дорожный столб. Я долго размышлял о значении этих цветов. Королевско-прусские цвета совсем не выражают того, что хочет в них найти Тирш в своей скверной прус­ской песне 89; но все же своей прозаичностью они напоминают о холодной, бессердечной бюрократии и обо всем том, что далеко не представляется привлекательным в пруссачестве для жителя Рейнской области. Резкий контраст между черным и белым можно рассматривать как аналогию отношений между королем и подданными в абсолютной монархии, а так как в сущности, согласно Ньютону, белое и черное вовсе не цвета, то они могут означать, что лояльный образ мыслей в абсолютной монархии это тот, который вообще не придерживается никакого цвета. Веселый красный и белый флаг ганзейцев был не плох, по крайней мере, в прошлом; французский esprit ** сверкает в трехцветном знамени, цвета которого присвоила себе и флегма­тическая Голландия, вероятно, для того, чтобы посмеяться над самой собой; однако самое красивое и многозначительное из всех — это все-таки, несомненно, злополучное немецкое трехцветное знамя. Но ганноверские цвета! Вообразите себе щеголя, который целый час в своих белых Inexpressibles ***, не разбирая дороги, бегал по канавам и только что вспахан­ным полям, вообразите себе соляной столб Лота 90, — пример былого ганноверского Nunquam retrorsum****, назидательный для многих, — вообразите себе, что невоспитанная бедуинская молодежь забросала глиной этот достопочтенный памятник, и перед вами ганноверский пограничный столб. Или, быть может, белое означает невинный государственный закон, а желтое — грязь, которой его забрызгали некие продажные перья?

Если бы я попытался определить религиозный характер, присущий той или иной местности, то голландские ландшафты по существу кальвинистские. Сплошная проза, невозможность какого-либо одухотворения, которая тяготеет над голландским пейзажем, серое небо, которое одно только и может подходить

* — желтый и белый. Ред. •* — ум. Ред.

*** — невыразимых. Ред.

• ••* — Никогда не отступать (надпись на ганноверском гербе, изобража­ющем вздыбленного коня). Ред.


ЛАНДШАФТЫ


77


к нему, — все это вызывает те же впечатления, какие оставляют в нас непогрешимые решения Дордрехтского синода 91. Ветря­ные мельницы, единственные движущиеся предметы в этом ландшафте, напоминают об избранниках предопределения, которые одни лишь движимы дыханием божественной благодати; все остальное пребывает в «духовной смерти». И Рейн, подобно стремительному, живому духу христианства, теряет в этой засохшей ортодоксии свою оплодотворяющую силу и совершенно мелеет! Такими представляются голландские берега Рейна, рассматриваемые с реки; говорят, что другие районы страны красивее, но я их не знаю. — Роттердам, с его тенистыми набережными, каналами и судами, кажется провинциалам из внутренней Германии настоящим оазисом; здесь понимаешь, как вслед за уходящими фрегатами фантазия Фрейлиграта могла уноситься вдаль, к более прекрасным берегам. А дальше опять проклятые Зеландские острова — ничего, кроме камыша и плотин, ветряных мельниц, церковных башен с их колоколь­ным перезвоном, и между этими островами пароход часами выводит свои зигзаги!

Но какое блаженное чувство охватывает нас, когда мы, наконец, выбираемся из филистерских плотин, из туго затя­нутой кальвинистской ортодоксии на простор свободного духа! Исчезает Хельфутслёйс, справа и слева берега Ваала погру­жаются в бурные, все выше вздымающиеся волны, желтый от песка цвет воды сменяется зеленым, — забудем теперь то, что осталось позади, и устремимся радостно в темно-зеленые, про­зрачные воды!

Обиды злого рока

Ты, наконец, забудь!

Перед тобой широко

Открыт свободный путь.

Гляди! Склонен бездонный

Над морем небосвод;

Меж них ты — раздвоенный —

Как мнишь найти проход?

К земле в томленьи страстном Приникнул небосклон; Он плотию прекрасной Блаженно опьянен. Волны порыв влюбленный Вздымает бурно грудь; — А ты, ты раздвоенный — Как завершишь свой путь?

4 м. и э., т. 41


78


Ф. ЭНГЕЛЬС


С благим, бессмертным богом Мир сочетай навек, И их любви залогом Явился человек. Бог несказанным чудом^ Живет в груди твоей: Достойным будь сосудом И божий дух лелей!

Ухватись за канаты бугшприта и смотри на волны, когда, рассекаемые килем, они подбрасывают вверх белую пену брызг, взлетающую высоко над твоей головой; смотри на далекую, зеленую поверхность моря, где вечно неугомонные вздымаются пенящиеся гребни волн, где солнечные лучи попадают в твои глаза, отражаясь от тысяч пляшущих зеркал; где зелень моря сливается с зеркальной синевой неба и золотом солнца в единый чудесный цвет, — и тогда исчезнут для тебя все мелочные заботы, все воспоминания о врагах света и их коварных проис­ ках, и ты растворишься в гордом сознании свободного, бесконеч­ного духа! С этим сравнимо только одно впечатление, испытан­ ное мной: когда впервые предо мной раскрылась идея божества последнего философа *, эта грандиознейшая мысль XIX века, меня охватил такой же блаженный трепет, на меня точно пах­ нуло свежим морским ветром, веющим с чистого неба; глубины спекулятивной философии разверзлись предо мной точно без­донное море, от которого не может оторваться устремленный в пучину взор. Мы живем, действуем и существуем в боге! На море мы начинаем сознавать это; мы чувствуем, что все вокруг нас и мы сами пронизаны дыханием божьим: вся при­рода так близка нам, волны так доверчиво кивают нам, небо так любовно простирается над землей, а у солнечного света такой неописуемый блеск, что кажется, будто можно схватить его руками.

Солнце закатывается на северо-западе; слева от него из моря поднимается блестящая полоса' — побережье Кента, южный берег Темзы. На море ложатся уже туманы сумерек, только на западе небо и море окрашены в пурпур вечерней зари; на востоке небо густо-голубого цвета, и на его фоне уже ярко горит Венера; на юго-западе по горизонту тянется Маргет, в окнах его домов отражается вечерняя заря — длинная золо­тая полоса в волшебном сиянии. Теперь машите шапками и приветствуйте свободную Англию радостными криками и пол-

• — очевидно, Гегеля. Ред.


ЛАНДШАФТЫ


79


ными стаканами. Спокойной ночи, до приятного пробуждения в Лондоне!

Вы, жалующиеся на прозу железных дорог, которых вы никогда не видели, садитесь в поезд, идущий из Лондона в Ли­верпуль. Если есть на свете страна, созданная для того, чтобы проноситься через нее по железной дороге, то это Англия. Здесь нет ослепительных красот, нет колоссальных массивов скал, это страна мягких, волнистых холмов, страна, которая при английском, всегда не слишком ярком солнечном освещении, полна дивного очарования. Изумляешься многообразию соче­таний, созданных из простых элементов; из нескольких холмов, поля, деревьев, пасущегося скота природа создает тысячи прелестных ландшафтов. Своеобразную красоту придают пей­зажу деревья, рассаженные в одиночку и группами по полям, так что вся местность несколько напоминает парк. Затем идет туннель, оставляющий на несколько минут вагон во мраке и переходящий в лощину, из которой внезапно снова вырываешься на смеющиеся, солнечные поля. В одном месте дорога проходит по виадуку через обширную долину; глубоко внизу лежат города и деревни, леса и луга, между которыми извивается речка; направо и налево горы, очертания которых тают в отда­лении, а в очаровательной долине волшебное освещение — полутуман, полусолнечный свет. Но едва только успеешь окинуть взглядом чудесную местность, как уже попадаешь в обнаженную лощину и имеешь возможность воссоздать в своем воображении магическую картину. И так продолжается до тех пор, пока не наступит ночь и сон не смежит уставших от созер­цания глаз! О, какая богатая поэзия таится в провинциях Бри­тании! Часто кажется, что ты живешь в golden days of merry England * и вот-вот увидишь Шекспира, крадущегося в ку­старниках за чужой дичью с ружьем за плечом, или же удив­ляешься, что на этой зеленой лужайке не разыгрывается в дей­ствительности одна из его божественных комедий. Ибо где бы ни происходило в его пьесах действие — в Италии, Франции или Наварре, — по существу перед нами всегда merry England, родина его чудаковатых простолюдинов, его умничающих школьных учителей, его милых необыкновенных женщин; по всему видно, что действие может происходить только под английским небом. Лишь в некоторых комедиях, как например, «Сон в летнюю ночь», в характерах действующих лиц чувст­вуется так же сильно, как в «Ромео и Джульетте», влияние южного климата.

* — золотые дни веселой Англии. РеЭ.


80


Ф. ЭНГЕЛЬС


Но вернемся к нашему отечеству! Живописная и романти­ческая Вестфалия рассердилась на своего сына Фрейлиграта, который совершенно забыл ее, правда, ради гораздо более живописного и романтического Рейна; утешим ее несколькими любезными словами, чтобы терпение ее не лопнуло раньше, чем появится второй выпуск 92. Вестфалия отделена горными цепями от Германии и открыта лишь со стороны Голландии, — точно ее вытолкнули из Германии. И все же дети ее — настоя­щие саксонцы, верные, добрые немцы. В этих горах имеются восхитительные места: на юге — долины Рура и Ленне, на востоке — долина Везера, на севере — горная цепь от Миндена до Оснабрюка — повсюду богатейшие виды, и только в центре страны скучный песок равнины, то и дело проглядывающий сквозь траву и злаки. А затем старые, прекрасные города, прежде всего Мюнстер с его готическими церквами, с аркадами рынка, с Аинеттой Элизабет фон Дросте-Хюльсхофф и Левином Шюккингом. Последний, с которым я имел удовольствие позна­комиться там, любезно указал мне на стихотворения упомяну­той дамы 83, и я не могу пропустить случая, чтобы не взять на себя часть вины, которая падает на немецкую публику по отношению к этим стихам. Здесь липший раз подтвердилось, что хваленая немецкая основательность достаточно легкомыс­ленно относится к оценке стихотворений. Книгу стихов пере­листывают, рассматривают, гладок ли стих, хороши ли рифмы, легко ли понимается содержание и богато ли оно сильными или, во всяком случае, эффектными образами, — и приговор готов. Но стихотворения, подобные этим, в которых прояв­ляются глубокое чувство, нежность и оригинальность в описа­ниях природы, не уступающие поэзии Шелли, смелая байронов-ская фантазия, правда, в облачении несколько застывшей формы и не свободного от провинциализмов языка, — такие произведения проходят незамеченными; у кого будет охота читать их несколько медленнее, чем это делается обычно? Ведь стихи берут в руки лишь тогда, когда наступает час после­обеденного отдыха, а красота их могла бы только нарушить сон! К тому же наша поэтесса — верующая католичка, а разве протестант позволит себе заинтересоваться таким автором! Но дело в том, что если пиетизм делает смешным Альберта Кнаппа — этого мужа, магистра, старшего адъюнкт-пастора, — то детская вера к лицу фрейлейн фон Дросте. Религиозное свобо­домыслие — вещь рискованная для женщин. Такие женщины, как Жорж Занд, как подруга Шелли * — редкое явление;

* Мэри Уолстонкрафт-Шелли, урожденная Годвин. Ред.


ЛАНДШАФТЫ


81


скепсис слишком легко разъедает женский характер и придает рассудку большую силу, чем это годится для женщин. Но если идеи, за которые боремся мы, дети нового времени, истинны, то недалека уже пора, когда женское сердце начнет биться за идеалы современного духа так же горячо, как оно сейчас бьется за набожную веру отцов, — и лишь тогда наступит победа нового, когда молодое поколение станет его впитывать вместе с молоком матери.

Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом с конце июня июле 1840 г.

Напечатано в журнале «Telegraph

fur Deutschland» MM 122 и 123;

июль и август 1840 г.

Подпись: Фридрих Освальд


82 ]

[КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА]

ТЕАТР. ПРАЗДНИК КНИГОПЕЧАТАНИЯ

Бремен, июль

Насколько мне известно, ни один из видных журналов не держит в Бремене постоянного корреспондента. Из этого Con ­ sensus gentium * можно было бы легко заключить, что здесь не о чем писать, однако это не так; у нас имеется театр, в кото­ром еще недавно гастролировали друг за другом Агнесса Шебест, Каролина Бауэр, Тихачек и г-жа Шрёдер-Девриент. Их репертуар по своей солидности может соперничать с репер­ туаром некоторых других более знаменитых актеров. Здесь уже ставились «Ричард Сэведж» Гуцкова 58 и «Модный фанатизм» Блю­ма 94. О первой из этих двух пьес уже и так слишком много говорилось. Я считаю, что появившаяся недавно в «Hallische Jahrbücher» рецензия на эту пьесу 85, за вычетом частых выпа­дов, содержит значительную долю истины, а именно: основной недостаток произведения заключается в том, что отношения между матерью и ребенком, не являясь свободными, никогда не могут быть положены в основу драмы. Быть может, Гудков уже и раньше видел свою ошибку, но он был прав, когда не отказался из-за этого от постановки спектакля, поскольку, если он желал одной-единственной пьесой проложить себе путь на сцену, он должен был пойти на уступки укоренившейся театральной рутине,уступки, которые он мог бы позже, в случае, если бы его план удался, взять назад. Он должен был построить свою пьесу на оригинальном фундаменте, хотя бы этот фунда­мент и не мог противостоять поэтической критике, даже если его сцены грешили погоней за эффектами и мелодраматичностью. Можно критиковать «Ричарда Сэведжа», можно его отвергать, но необходимо также признать, что Гуцков продемонстрировал

• — общего согласия. Реф.


Корреспонденций из Времена


83


в нем свой драматический талант. — О «Модном фанатизме» Блюма я не стал бы говорить, если бы многие журналы не раструбили об этой пьесе, как о «современной». В ней, однако, нет решительно ничего современного — ни в характерах, ни в действиях, ни в диалоге. Правда, заслуга Блюма заключается в том, что у него хватило мужества вывести на сцену пиетизм 9, но столь легковесным манером нельзя справиться с этим выви­хом христианства. Пора уже перестать видеть в пиетизме обман, алчность или утонченную чувственность; от таких преувели­чений и крайностей, которые проявились в Кенигсберге, от таких злоупотреблений, которые позволил себе Стефан из Дрез­дена, настоящий пиетизм решительно отворачивается. Когда Стефан со своей несчастной компанией был здесь, собираясь отплыть в Новый Орлеан, и еще ни у кого не было ни малейшего морального подозрения по отношению к нему, я сам видел, с каким недоверием отнеслись к нему местные пиетисты. Кто желает писать об этом направлении, пусть зайдет когда-нибудь к «квакерам», как их здесь называют, и увидит, с какой любовью идут эти люди навстречу друг другу, как скоро возникает дружба между двумя совершенно чужими людьми, которые не знают друг о друге ничего, кроме того, что они «верующие», с какой уверенностью, каким постоянст­вом, какой решительностью идут они своим путем, с каким тонким психологическим тактом умеют они раскрывать все свои маленькие недостатки, и я убежден, что он уже не напишет «Модного фанатизма». Упреки, которые расточаются пиетизму в этом спектакле, столь же неправильны, как неправ пиетизм в своем отношении к свободным идеям нашей эпохи. — Поэтому то единственное, на что обратил внимание местный пиетизм в этой пьесе, выразилось в вопросе: не было ли в ней «греховных речей»? Праздник Гутенберга отмечался и здесь, в ultima Thule * немецкой культуры, и притом более весело, чем в обоих других ганзейских городах. Печатники уже в течение многих лет еженедельно откладывали малую толику из своего заработка, дабы достойно отметить этот торжественный день. Еще забла­говременно был образован комитет, но и здесь проведение праздника все же встретило трудности по вине государства. Возникли мелкие интриги, большей частью личного порядка, без которых невозможно обойтись в таких маленьких государ­ствах, некоторое время обо всей затее вообще ничего не было

• — далекой Фуле (Фула — сказочная островная страна на крайнем Севере, ' упоминаемая в античных легендах. В переносном смысле выражение «ultima Thule» употребляется для обозначения далекой окраины. Оно встречается, в частности, в поэ­ме Вергилия «Георгики»). Ред.


84


Ф. ЭНГЕЛЬС


слышно, и создалось впечатление, что в лучшем случае состоится лишь «Праздник ремесленников». Только накануне торжества интерес к нему стал всеобщим, появилась программа. Профессор Вильгельм Эрнст Вебер, известный своими прекрасными пере­водами древних классиков и комментариями к немецким поэтам, произнес речь в актовом зале и привлек внимание всех к наме­ченному на следующий день празднику, так что главы торговых фирм были в нерешительности, не подарить ли им на завтра своим конторщикам свободных полдня. Праздничный день настал, все корабли на Везере подняли флаги, а на нижнем конце города стояли два корабля, верхушки мачт которых были соединены гирляндой из бесчисленного множества флагов и образовали как бы огромные триумфальные ворота. На одном из этих кораблей стояла единственная имевшаяся в распоря­жении пушка, из которой палили весь день с утра до вечера. Комитет вместе со всеми печатниками образовал торжественное шествие, которое направилось в церковь, а оттуда — к только что построенному пароходу «Гутенберг», прекраснейшему из кораблей, которые когда-либо плавали по Везеру, с белоспеж-ным, инкрустированным золотом корпусом. Для своего первого плавания он был празднично украшен венками и флагами. Участники шествия поднялись на борт, проехали под музыку и пение вверх по Везеру и остановились у моста, где был испол­нен хорал и один из печатников произнес речь. В то время как все участники празднества на борту вкушали завтрак, который дал по этому поводу один из владельцев корабля, г-н Ланге из Вегезака, «Гутенберг» со скоростью, которая делала честь его строителям, проплыл через ворота из флагов и дошел до Ланкенау, увеселительного места ниже города, а тысячи людей на мосту и на набережной кричали ему вслед «Ура!». Благодаря этому торжественному шествию и поездке по Везеру празднику был придан народный характер, но в еще большей степени это было достигнуто сначала ограниченной, а позже свободной раздачей билетов в специально снятый на этот вечер и иллюми­нированный городской сад, куда после праздничного обеда направился комитет. Здесь праздник завершился музыкой, бле­ском огней, о-сотерном, сен-жюльеном и шампанским.

ЛИТЕРАТУРА

Времен, июль

В остальном жизнь здесь довольно однообразная и типично провинциальная; haute volée *, то есть семьи патрициев и денежной аристократии, отправляются летом в свои имения,

* — люди высокого полета. Ред.


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА


85


дамы среднего сословия даже в это прекрасное время года не могут оторваться от кружка своих друзей за чайным столом, где они играют в карты и чешут языки, а купечество изо дня в день посещает музеи, биржу или свой союз, где беседуют о ценах на кофе и табак и о переговорах с Таможенным сою­зом . Театр посещается плохо. — В текущей литературе нашего общего отечества здесь участия не принимают, придер­живаются в основном взгляда, что Гёте и Шиллер заложили последние камни в свод немецкой литературы, хотя и признают, что романтики его позже несколько украсили. Состоят в читательском кружке, частично ради моды, частично для того, чтобы иметь возможность с удобством провести сиесту за журналом, однако интерес возбуждает лишь скандал и все, что говорится в газетах о Бремене. У большинства образован­ных людей эта апатия вызвана, разумеется, недостатком вре­мени для досуга, ибо особенно купцы вынуждены постоянно думать о своем деле, а оставшиеся у них свободные часы зани­мает этикет, посещения обычно весьма многочисленных родст­венников и т. д. Однако тут существует и обособленная ли­тература; с одной стороны, это брошюры, большей частью о богословских спорах, с другой — периодические издания, кото­рые достаточно хорошо расходятся. Прекрасно осведомленная, редактируемая с большим тактом « Bremer Zeitung» поль­зуется значительной славой в широком кругу читателей, кото­рый за последнее время сузился из-за ее непроизвольного вмеша­тельства в политическую жизнь соседнего государства. Статьи газеты на западноевропейские темы написаны остро, хотя и не грешат особым свободомыслием. Приложение к газете, журнал «Bremisches Conversationsblatt», пытался представлять Бре­ мен в современной немецкой литературе и помещал остроумные статьи профессора Вебера и д-ра Штара из Ольденбурга. Стихи поставлял Николаус Делиус, талантливый молодой фило­лог, который мог бы постепенно завоевать себе почетное место и как поэт. Однако вербовать сколько-нибудь значительных сотрудников за пределами города оказалось слишком тяжело, и журнал прекратил существование из-за недостатка материалов. Другой журнал, «Patriot», который стремился стать достой­ ным органом, посвященным обсуждению местных тем, и одно­ временно достигнуть большей значимости в эстетическом отно­шении, чем маленькие местные газеты, скончался в промежуточ­ ном положении между беллетристическим изданием и местной газетой. Большей выносливостью могут похвастаться малень­кие местные газеты, питающиеся скандалами, спорами ме­жду актерами, городскими сплетнями и т. п. Особенно редкую


86


Ф. ЭНГЕЛЬС


известность заслужила газета «Unterhaltungsblatt» * с помощью своих многочисленных сотрудников (почти каждый конторщик может похвалиться тем, что написал для «Unterhaltungsblatt» несколько строчек). Если в театре из скамьи торчит гвоздь, если в купеческом союзе не купили какую-нибудь брошюру, если пьяный рабочий табачной фабрики веселился ночью на улице, если сточная канава недостаточно очищена — первый, кто обращает на это внимание, — это «Unterhaltungsblatt». Если офицер гражданской гвардии считает себя вправе, в силу своих полномочий, проехать верхом по пешеходной дорожке, он может быть уверен, что в следующем номере газеты будет поставлен вопрос, имеет ли право офицер гражданской гвардии ездить верхом по пешеходной дорожке. Можно назвать эту превосходную газету провидением Бремена. Главный ее сотруд­ник — Кришан Трипстеерт. Под этим псевдонимом там печа­таются стихи на нижненемецком наречии. Для нижненемецкого наречия было бы лучше, если бы его вообще отменили, как этого требовал Винбарг, чем позволить Кришану Трипстеерту злоупотреблять им в своих стихотворениях. Остальные местные печатные органы слишком ординарны, чтобы называть их имена широкой публике. Особняком от них стоит «Bremer Kirchenbote», пиетическо-аскетический журнал, редактируемый тремя про­поведниками, куда время от времени поставляет материал Крум-махер, известный сочинитель притч**. Журнал так усердствует, что цензуре часто приходится вмешиваться, — причем, прини­мая во внимание то одобрение, которое общее направление журнала находит в высоких кругах, это происходит лишь в крайних случаях. Он постоянно полемизирует с Гегелем, «отцом современного пантеизма», и «его учеником, холодным, как лед, Штраусом», а также с каждым рационалистом, который появляется в радиусе десяти миль 97. В следующий раз я рас­скажу кое-что о Бремерхафене и о социальных условиях в Бремене.

Написано Ф. Энгельсом в июле 1840 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете »Morgenblatt Перевод с немецкого

für gebildete Leser» MM 181 и 182;

30 и 31 июля 1840 г. На русском языке публикуется впервые

Подпись : Ф . О .

* — «Bremisches Unterhaltungsblatt». Ред. Фридрих Адольф Круммахер. Ред,


ВЕЧЕР

To - morrow comes Shelley *

1

Сижу в саду, — склонившегося дня Светило кануло внезапно в волны, И пляшут в облаках, веселья полны, Златые брызги алого огня. Цветы уныло опустили взоры, Дневных лучей веселый свет погас, Лишь меж дерев поют в вечерний час Беспечных птиц приветливые хоры. На гребне вод недвижны пароходы, Проплывшие широкий океан; Колебля мост и уходя в туман, Усталые влачатся пешеходы. В бокале бродит пенистый напиток, Передо мной — творенья Кальдерона; И я, как бражник, чую сил избыток, Вина и слова мощью опьяненный.

2

Уже бледней вечерняя заря, Лишь миг, — уже грядет заря свободы; Вот вспыхнет солнце, пурпуром горя, Минует ночь, а с ней — ее невзгоды. Тогда взрастет цветов младое племя Не только там, где мы бросали семя, — Цветущим садом станет вся земля,

* — День завтрашний придет! Шелли. »Королева Маб». Рев.


Пернатые, что в зелени вершин

Восход зари стоустно возвещают

И ведают, когда главы склоняют

Громады влажных туч на дно долин,

Что солнце снова на престол восходит, —

Так и поэты в стройном хороводе;

Их слово вольный ветер разнесет,

Он с вольным словом свяжет свой полет.

Певцы стоят не у дворцовых башен,

Дворцы в развалинах давно лежат;

С дубов, которым натиск бурь не страшен,

Они на солнце радостно глядят,

Хотя бы света луч, давно желанный,

Их ослепил, рассеявши туманы;

И я один из вольных тех певцов,

Дуб — это Берне, бывший мне поддержкой,

Когда гонители, в тисках оков,

Германию пятой сдавили дерзкой.

Да, я одна из этих смелых птах,

Плывущих в море вольного эфира;

Пусть воробьем я буду в их глазах,

Я лучше буду воробьем для мира,

Чем заключенным в клетку соловьем,

Для развлеченья взятым в барский дом.


88


Ф. ЭНГЕЛЬС


И все растенья страны переменят,

И пальма мира Север приоденет,

Украсит роза мерзлые поля;

Дуб устремит свой шаг на полдень ясный,

Он троны тяжкой сокрушит стопой,

Тому, кто мир вернул стране несчастной,

Он обовьет чело своей листвой.

Алоэ всюду даст могучий рост,

Ему подобен крепкий ум народа,

В нем та же неуклюжая порода,

И так же кряжист он, колюч и прост,

Пока, под грохот, сквозь преград, прорвется

Свободы пламя, что под спудом бьется,

И к богу донесет свой аромат

Быстрей, чем ладан, что льстецы кадят.

Лишь кипарис, былой лишенный славы,

Забыт останется среди дубравы.


Тогда любовь протянет мост незримый

От сердца к сердцу; пусть под ним ревет

Бегущих лет поток неудержимый,

Страстей кипящих пенный водомет,

Не дрогнет мост — алмазной он породы;

А в вышине горит штандарт свободы,

И человек идет; и мирный взор

Куда ни бросит он, куда ни станет,

Меж братских крыш, в гостеприимном стане,

Приют всегда найдет он с этих пор;

И если сонные смежит он очи,

Как дома будет и во мраке ночи.

И новый мост взлетит до облаков,

И человечество отныне твердо

Направит к небу шаг спокойно-гордый,

Чтоб созерцать прообраз всех духов.

Не из его ль возникли люди лона,

Не снова ль их в себя оно приемлет,

Как звенья цепи, духом укрепленной,

Что, вечная, материю объемлет!

6

И новое вино наполнит чаши, Вино свободы, крепкое вдвойне; Оно не затуманит чувства наши,


ВЕЧЕР


89


4

Тогда корабль сквозь волны повезет Не грузы богачу для накопленья, И не товар — купцу в обогащенье, А счастья и свободы сладкий плод. То — конь, задорно вставший на дыбы, Чей всадник смерть приносит лицемеру, То утешитель, возвестивший веру В свободу мысли, жизни и борьбы. Венчают флаг не королей гербы, Пред кем команда в страхе поникает, — Там облако, в котором расцветает, Когда рассеет молния его, Миротворящих радуг волшебство.


90


Ф. ЭЙГЕЛЬС


Но новый смысл придаст их глубине.

И ты уловишь слухом напряженным

Небесных сфер звучанье в тишине,

И заструится током просветленным

По жилам кровь, как пламенный эфир,

Что наполняет бесконечный мир.

Ты кинешь взор в предвечные пространства,

Ты покоришь созвездья в вышине,

И, как огней земных непостоянство,

Былые скорби вспомнишь лишь во сне.

7

Тогда восстанет новый Кальдерон 98,

Ловец жемчужин в море вдохновенья,

Чей голос мощный словно кедров стон

На жертвенном огне в часы моленья;

Чья песнь шумит, чьей арфы медный звон

Пророчит тираний ниспроверженье;

Внимают все победной песне той,

Приветствуя грядущий мир земной.

Он повествует, как, сквозь тучи пик,

Тиранов мощь разбил поток народа,

Как через мост мантиблъский * он проник

В обетованную страну свободы;

И как он стал, в порыве грозной мести,

Целителем своей народной чести **, —

Он, что давно, как мужественный князь ***,

Освобожденья ждал, в цепях томясь.

Тогда из царства горнего эфира,

Дочь воздуха ****, свобода низошла,-

И мощью чар ее звучала лира,

И жизнь вокруг, как сладкий сон *****, была

И, наполняя снова кубок мира,

Сверкающая влага потекла;

Вставало солнце, утра озаряя

Апреля нежного, златого мая ******_


* *

* * »

** *

* » w * *


La puente de Mantible. El médico de su horira. El principe constante. La hi Ja del aire. La vida es sueflo. Mafianas de Abrll y Mayo.


ВЕЧЕР


91


8

Когда же солнце новое взойдет И старый мир повергнется в руины? Мы созерцали старых солнц заход, Надолго ль ночь окутала долины? Унылый месяц смотрит на поля, Туманы на холмах лежат седые; В туманах спит усталая земля, Мы бодрствуем, но бродим, как слепые. Но тучи, скрывшие небесный свод, Уже спугнул восход зари веселый; Туманы, ускользающие в долы, — Лишь пробужденных духов хоровод. Звезда, танцуя, вспыхнула меж гор, Багряные лучи сквозь туч пробились, Ты видишь, как цветы уже раскрылись, Ты слышишь, как щебечет птичий хор! Полнеба в ослепительном сиянье, Горят алмазом снеговые грани; Златые тучи, в зареве огней, Как гривы буйных солнечных коней; Взгляни туда, где ?кгучих стрел потоки, Младое солнце всходит на востоке!


Написано Ф. Энгельсом в июле 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале « Telegraph Перевод с немецкого

für Deutschland» AS 126, август 1840 г .

Напечатано в журнале «telegraph ür Deutschland» AS 126, август 1840 г .

Подпись: Фридрих Освальд


92 ]

[КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА]

ПОЕЗДКА В БРЕМЕРХАФЕН

Бремен, июль

В шесть часов утра «Роланд» должен был отплыть. Я стоял, прислонившись к штурвальному мостику, и искал знакомых в толпе людей, теснившихся у борта парохода. Ведь сегодня была организована воскресная увеселительная поездка в Бре-мерхафен, к тому же по пониженным ценам, поэтому каждый воспользовался случаем, чтобы поближе увидеть море и посмот­реть на большие суда. Странно было, что жажда наживы, которая вообще всегда служит интересам денежной аристокра­тии, на этот раз пошла на некоторые уступки демократии. Снижение цен позволило несостоятельным людям принять участие в поездке, к тому же была отменена разница в цене между каютами первого и второго класса, что очень много значит для Бремена, где «высшие сословия» ничего так не страшатся, как смешанного общества. Поэтому пароход был переполнен. Ядро общества составляли стопроцентные «бре­менские бюргеры», ни разу в жизни не выезжавшие за пределы вольного ганзейского города 10°, а теперь пожелавшие показать гавань своим семьям; много было также бондарей, эмигрантов, подмастерьев; то здесь, то там можно было видеть биржевика, который, как представитель хорошего общества, держался в сто­роне от толпы, и повсюду были конторские служащие — эти пешки на шахматной доске торгового города, всегда высылаемые вперед и подразделяющиеся, в свою очередь, на приказчиков, старших учеников и младших учеников. Приказчик воображает себя уже важной персоной, ему остался только шаг до самостоя­тельности; он — правая рука фирмы, знает насквозь все дела своего торгового дома, знаком с состоянием рынка, и на бирже


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ ВРЕМЕНА


93


его осаждают маклеры. Старший ученик считает себя немногим ниже. Он хоть и не находится в таких же близких отношениях с хозяином, как приказчик, но уже умеет великолепно обра­щаться с маклерами и в особенности с бондарями или лодоч­никами, а в отсутствие* хозяина и приказчика держит себя как представитель фирмы и делает вид, что кредит всего торгового дома зависит от него. Но младший ученик — это несчастное со­ здание, он является представителем торгового дома в лучшем случае только для рабочего, который упаковывает товар, или для почтальона того района, где находится контора. Он обязан не только снимать копии со всех коммерческих писем и векселей, разносить и оплачивать счета, но вообще должен быть на побе­гушках, отправлять письма, перевязывать пакеты, делать надписи на ящиках и приносить письма с почты. Ежедневно в полдень почтовая контора наполнена толпой этих «младших», ожидающих прибытия гамбургской почты. Но тяжелее всего то, что младший вынужден покорно принимать на себя вину за все обнаруженные в конторе недочеты, так как быть козлом отпущения для всей конторы входит в его обязанности. Эти три категории строго обособляются друг от друга также и в об­ ществе: младшие, в большинстве случаев еще не вышедшие из детского возраста, находят удовольствие в том, чтобы громко посмеяться и затеять много шума из ничего; старшие ученики оживленно говорят о последней крупной закупке, которую сделал торговец сахаром, и каждый высказывает свои предпо­ложения по этому поводу; приказчики ухмыляются по поводу острот, не подлежащих широкой огласке, и сообщают занятные вещи о присутствующих дамах.

Пароход отчалил от берега. Хотя жители Бремена ежедневно имеют возможность наблюдать подобное зрелище, тем не менее любопытство бременцев привлекло и на этот раз огромную массу людей, наблюдавших со всех выступов набережной за нашим отплытием. — Погода была, впрочем, неблагоприятная: хотя над нами и простиралась та старая небесная твердь, о которой повествует Гомер, но обращенная к нам сторона ее, не подвергающаяся ежедневной чистке по велению бессмертных богов, заметно подернулась ржавчиной. Не раз капли дождя с шипением гасили мою сигару. Денди, которые до сих пор держали свои макинтоши в руках, были вынуждены надеть их, а дамы раскрыли зонты. — Бременский берег, от которого от­ходит пароход, если смотреть с Везера, выглядит очень красиво: слева — Новый город с его длинной, обсаженной деревьями «плотиной»; справа — дамба, доходящая здесь до самого Везера и увенчанная огромной ветряной мельницей. Но затем начинается


94


Ф. ЭНГЕЛЬС


бременская пустыня, справа и слева ивовый кустарник, болоти­стые луга, картофельные поля и множество огородов красной капусты. Красная капуста — любимое кушанье бременцев.

На штурвальном мостике, несмотря на сильный дождь и резкий ветер, стоял долговязый помощник страхового агента и беседовал на нижненемецком наречии с капитаном, который спокойно пил свой кофе. Затем он снова поспешил вниз, к об­ществу купцов второго ранга, чтобы доложить им о важных сообщениях капитана. Приказчики и старшие ученики чуть не передрались из-за этой важной персоны, но он даже не обернулся в их сторону, так как сегодня он разговаривал только с солидными фирмами. Вот он поспешно сорвался вниз со штурвального мостика и сообщил: «Через четверть часа мы будем в Вегезаке». «Вегезак!» — радостно повторили все слу­шатели. Вегезак — это оазис в бременской пустыне, в Веге­заке есть горы высотой в шестьдесят футов, и бременец любит говорить о «Вегезакской Швейцарии». Вегезак действительно представляет собой очень живописную или «чудесную», «сла­достную» картину, как здесь выражаются, думая при этом, по-видимому, о последней, выгодно проданной партии желтого гаванского сахара. Само местечко со стороны Везера очень привлекательно; уже издали видны на Везере корпуса много­численных судов, частью отслуживших, частью заново здесь построенных. В этом месте Лезум впадает в Везер, также обрамляясь поистине чудесными холмистыми берегами, которые выглядят даже романтично, как меня честью уверял учитель из Грона, деревни в окрестностях Вегезака. Сразу за Вегезаком песчаное море бороздится более или менее значительными вол­нами и довольно круто спускается к Везеру. Здесь расположены виллы бременских аристократов, зеленые насаждения, которые в самом деле очень украшают берег Везера на этом небольшом пространстве. Потом снова начинается прежняя скучная кар­тина. — Я спустился на нижнюю палубу и в одной небольшой комнате, прилегающей к каюте, обнаружил сборище «старших учеников», которые прилагали все старания, чтобы развлечь подобающим образом трех хорошеньких портновских дочек. В дверях теснилась толпа «младших», с напряженным внима­нием прислушивавшихся к болтовне старших учеников; за ними стоял garde d'honneur * этих дам, старый друг дома, сердито ворча по случаю творившегося беспорядка. Разговор наводил на меня скуку, я вновь поднялся наверх и взошел на штурваль­ный мостик. Нет ничего прекраснее, чем стоять так, возвышаясь

» т- страж чести. pçQ,


корресйойДейций из ёремёйа


05


над толпой людей, наблюдать за их толкотней и прислуши­ваться к смутному гулу доносящихся снизу голосов. Свежее дуновение ветра чувствуется там наверху сильнее, и дождь действует здесь, конечно, более освежающе и во всяком случае приятнее, чем капли, падающие вам за воротник с зонта какого-нибудь филистера.

Наконец, после ряда ничем не замечательных ганноверских и ольденбургских деревень, снова приятная перемена — воль­ная гавань Браке, дома и деревья которой образуют эффектный фон для стоящих на Везере судов. Сюда заходят уже довольно крупные морские суда, и ниже этого места Везер становится много шире, особенно там, где он не рассечен островами. — После непродолжительной стоянки пароход отправился дальше, и через полтора часа, после почти шестичасового пути, мы были у цели. Когда перед нашими глазами возник форт Бремерха-фена, один из моих знакомых книготорговцев стал цитировать Шиллера, страховой агент — « Shipping and Mercantile Gazette », а купец — последний номер импортного бюллетеня. Сделав великолепный поворот, пароход вошел в Геест, небольшую речку, которая впадает в Везер у Бремерхафена. Несмотря на предостережения капитана, пассажиры столпились на носу судна, и, так как отлив достиг наиболее низкого уровня, «Ро­ланд», представитель бременской независимости, внезапно сел на мель. Пассажиры разошлись, машина дала обратный ход, и «Роланд» благополучно снялся с песчаной отмели.

Бремерхафен — новое место. В 1827 г. Бремен купил у Ган­ новера небольшой участок земли и с огромными затратами вы­ строил там порт. Постепенно туда переселилась целая бремен­ская колония, и сейчас еще население городка продолжает расти. Поэтому здесь все бременское, от архитектуры до­мов до нижненемецкого наречия жителей, и бременец старого закала, досадовавший, быть может, на огромные налоги, ценой тсоторых был куплен этот кусок земли, сейчас уже не может скрыть своей радости, когда он видит, насколько здесь красиво, целесообразно и по-бременски. — С пароходной пристани можно лучше всего обозреть всю местность в целом: красивую широкую набережную, в центре которой возвышается колоссальное зда­ние порта в неудавшемся античном стиле; гавань во всю свою длину со всеми ее судами; слева, по ту сторону гавани, небольшой форт с расквартированными в нем ганноверскими солдатами; его кирпичные стены слишком явно свидетельствуют о том, что он стоит здесь только pro forma *. Поэтому вполне понятно, что

• — для формы. Ред.


96


<J>. ЭНГЕЛЬС


здесь никому не разрешается входить внутрь форта, в то время как в любой прусской крепости можно легко получить на это разрешение. — Мы шли под дождем вдоль набережной. То и дело перед нами открывался через боковые улицы вид на внут­реннюю часть городка: все расположено под прямым углом, прямые как стрелы улицы, дома, часто еще не достроенные. Эта современная планировка городка — единственное, что отличает его от Бремена. Ввиду плохой погоды и еще не закончившегося богослужения на улицах было так же тихо, как в Бремене.

Я отправился на большой фрегат, на палубе которого нахо­дилось множество эмигрантов, наблюдавших за подъемом «ялика». Яликом здееь называют всякий челн, снабженный килем и поэтому пригодный для плавания по морю. Люди были еще настроены весело, пока они не расстались с берегами родной земли. Но я видел, как тяжело им бывает в ту минуту, когда они действительно навсегда покидают немецкую землю, когда судно со всеми пассажирами на борту медленно выходит из гавани на рейд, а оттуда, подняв паруса, в открытое море. Это большей частью немцы, с честными открытыми лицами, без фальши, с сильными руками. Достаточно пробыть минуту среди них, достаточно увидеть, с какой сердечностью они обращаются друг с другом, чтобы понять, что действительно далеко не самые худшие покидают свое отечество, переселяясь в страну долларов и девственных лесов. Заповедь: оставайся на родине и честно добывай свой хлеб *, кажется как бы созданной нарочно для немцев. Но на самом деле это не так: кто хочет честно добывать свой хлеб, отправляехся, по крайней мере очень часто, в Аме­рику. Далеко не всегда голод, не говоря уже о страсти к на­живе, гонит этих людей в чужие края. Неопределенное положе­ние немецкого крестьянина между крепостной зависимостью и свободой, наследственное подданство, произвол и самоуправ-' ство патримониальных судов 101 — вот что делает горьким хлеб крестьянина и беспокойным его сон до тех пор, пока он не решится покинуть родину.

С этим пароходом уезжали саксонцы. Мы спустились по лестнице вниз, чтобы осмотреть внутреннее помещение корабля. Кают-компания была обставлена исключительно элегантно и комфортабельно: маленькая четырехугольная комната, все очень изящно, как в аристократическом салоне, красное дерево с позолотой. Напротив кают-компании в маленьких, уютных каютах — койки для пассажиров; через открытую дверь к нам доносился из кладовой запах ветчины. Нам пришлось снова

* Библия, Ветхий завет. Псалтырь. Ред.


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА


97


подняться на верхнюю палубу, чтобы по другой лестнице попасть на среднюю палубу. «Но страшно в подземной таинст­венной мгле» *, — цитировали все мои спутники, когда мы вновь поднялись наверх. Там, внизу, была чернь, у которой не хватает денег на то, чтобы заплатить девяносто талеров за проезд в каюте; народ, перед которым не снимают шляпы, нравы которого одни называют грубыми, другие — невежест­венными, плебеи, ничего не имеющие, но составляющие самое лучшее из того, что может иметь король в своем государстве, — и при этом именно они одни сохраняют в Америке в неприкос­новенности немецкий склад. Презрительная жалость амери­канцев к нашей национальности внушена им немцами-горо­жанами. Немецкий купец гордится тем, что он отказывается от всего немецкого и становится сущей обезьяной, копирующей янки. Этот ублюдок счастлив, когда его больше не принимают за немца, он говорит по-английски даже со своими соотечест­венниками, а когда возвращается в Германию, то еще больше разыгрывает из себя янки. На улицах Бремена можно часто услышать английскую речь, но было бы большой ошибкой принимать всякого, кто говорит по-английски, за британца или за янки; когда эти последние приезжают в Германию, они всегда говорят по-немецки, чтобы изучить наш трудный язык; те же, кто говорит по-английски, — это немцы, побы­ вавшие в Америке. Один только немецкий крестьянин и, может быть, еще ремесленник из приморских городов с железным упорством придерживаются своих народных обычаев и языка. Отрезанные от янки девственными лесами, Аллеганскими горами и большими реками, они строят в самом сердце Соединенных Штатов новую, свободную Германию. В Кентукки, Огайо и на западе Пенсильвании английскими являются только города, в то время как в деревне все говорят по-немецки. В своем новом отечестве немец приобрел новые добродетели, не утратив при этом старых. Немецкий корпоративный дух развился здесь в дух политического свободного товарищества, настойчиво требующий от правительства введения немецкого языка в судо­ производство немецких округов; он создает одну за другой немец­ кие газеты, которые единодушно одобряют обдуманное, спокой­ное стремление к развитию наличных элементов свободы. И лучшим показателем его силы является то, что он вызвал к жизни существующую во всех штатах партию «Прирожденных американцев» 102, которая стремится препятствовать иммигра­ции и приобретению иммигрантами прав гражданства.

* Шиллер- «Кубок». Р»в.


m


Ф. ЭНГЕЛЬС


«Но страшно в подземной таинственной мгле». Вдоль всей средней палубы расставлен ряд коек; вплотную друг к другу и даже одна над другой. В помещении, где мужчины, женщины и дети лежат вповалку, как камни мостовой, больные рядом со здоровыми, стоит спертый, тяжелый воздух. На каждом шагу спотыкаешься о груды одежды, домашнего скарба и т. п.; здесь плачут маленькие дети, там с койки приподнимается чья-то голова. Печальное зрелище! И что же тут должно тво­риться, когда продолжительный шторм швыряет и опрокиды­вает все, а волны перекатываются через верхнюю палубу, так что нельзя даже открыть люк, через который только и прони­кает свежий воздух! При этом на бременских судах все устроено еще более или менее по-человечески. Известно, каково при­ходится большинству, которое отправляется через Гавр. Вслед затем мы посетили другое, американское судно. Там как раз варили обед, и одна немецкая женщина, которая стояла около, при виде скверных продуктов и еще более скверного их приго­товления, сказала сквозь горькие слезы, что если бы только она знала это, то лучше осталась бы дома.

Мы вернулись в гостиницу. В углу сидела примадонна нашего театра со своим супругом, ultimo uomo * этого же театра, и с некоторыми другими артистами; остальное общество не представляло собой ничего примечательного, и я начал про­сматривать произведения печати, лежавшие на столе, из кото­рых самым интересным был бременский годовой торговый отчет. Я взял его и прочел следующие места:

«Спрос на кофе был летом и осенью, вплоть до того, когда зимою на­ступили более вялые настроения рынка. Сахар пользовался устойчивым сбытом, но настоящая идея по этому поводу появилась лишь с прибытием более крупных партий».

Что должен сказать на это бедный литератор, когда он видит, что стиль маклеров пронизывается литературными оборотами не только из современной беллетристики, но и из философии! Настроения и идеи в торговом отчете — кто бы мог этого ожи­дать! Я перевернул страницу и нашел такое обозначение:

«Высокосортный среднего качества обыкновенный настоящий доми­никанский кофе».

Я спросил у находившегося здесь приказчика одного из крупнейших бременских судовладельцев, что означает это высокосортное обозначение. Он ответил: «Взгляните на этот образец, который я только что взял из прибывшей для нас

* — последним человеком. Рев.


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ ВРЕМЕНА


99


партии. К нему, примерно, подойдет это название». Тут-то я установил, что высокосортный среднего качества обыкновен­ ный настоящий доминиканский кофе — это кофе с острова Гаити, бледного серо-зеленого цвета, на один фунт которого прихо­дится пятнадцать лотов хороших зерен, десять лотов черных зерен и семь лотов пыли, камешков и прочего сора. Так я был посвящен еще во многие другие тайны Гермеса и в этом занятии провел время до самого обеда, который оказался очень посред­ственным, после чего колокол призвал нас возвратиться на пароход. Дождь, наконец, прекратился, и едва только судно «легло на курс» из Гееста, как тучи рассеялись и засверкали яркие лучи солнца, согревая нашу все еще сырую одежду. Но к всеобщему удивлению пароход пошел не вверх по реке, а вниз, к рейду, где только что бросил якорь гордый трехмачто­вый корабль. Едва только мы достигли середины реки, волны стали выше, и началась заметная качка. Кто, когда-либо побы­вавший на море, не почувствует, как усиленно бьется его сердце при этих nepFbix признаках близости моря! На минуту кажется, что вновь выходишь в открытое шумящее море, в глубоко прозрачную зелень волн, в этот чудесный свет, излучаемый одновременно солнцем, синевой неба и морем; невольно начи­наешь вновь раскачиваться в такт движению судна. Но дамы придерживались другого мнения, они испуганно смотрели друг на друга и бледнели, в то время как пароход « in a gallant style » *, как говорят-англичане, описал полукруг около вновь прибыв­шего судна и принял на борт его капитана. В тот самый момент, когда капитан поднимался по трапу парохода, помощник стра­хового агента разъяснял нескольким пассажирам, которые тщетно пытались разглядеть на носу название судна, что по­ следнее, согласно номеру флага, есть судно «Мария», капитан Рюйтер, а согласно реестру Ллойда такого-то числа вышло из Тринидада на Кубе. Наш помощник страхового агента выступил навстречу капитану, с покровительственным видом пожал ему руку, осведомился о его плавании, о грузе и вообще завел с ним длинный разговор на нижненемецком наречии, в то время как я прислушивался к комплиментам, которые книготорговец расточал полунаивным, полукокетливым портновским дочкам. Закат солнца был полон величия. Как раскаленный шар, висело оно в сетке из тонких облаков, нити которой, казалось, начали уже загораться, так что каждую минуту можно было ожидать: вот-вот сетка прогорит и солнце с шипением упадет в воду! Но оно спокойно опустилось за группой деревьев,

♦ ■»- «в галантном стиле», Ред,


100


Ф. ЭНГЕЛЬС


напоминавших неопалимую купину Моисея 103. Поистине, здесь, как и там, слышен громкий глас божий! Но .хриплое карканье оппозиционно настроенного бременца пыталось заглушить его; сей мудрый муж выбивался из сил, доказывая своему соседу, что было бы гораздо благоразумнее вместо того, чтобы строить Бремерхафен, углубить русло Везера, дабы в него могли вхо­дить и большие суда. К сожалению, оппозиция здесь слишком часто возникает скорее из зависти к власти патрициев, чем из сознания, что аристократия препятствует созданию разумного государства; при этом она настолько ограниченна, что с ней столь же трудно говорить о бременских делах, как и с самыми строгими приверженцами сената. — Обе партии все более убеждают, что такие малые государства, как Бремен, пережили себя и что они, даже входя в состав могущественного государ­ственного союза, вынуждены нести внешне зависимый, а внут­ренне флегматический, старчески-вялый образ жизни. — Но вот мы уже у самого Бремена. Высокая башня церкви святого Ансгария, с которой связаны наши «церковные смуты», подни­мается над болотами и лугами, и вскоре мы подошли к высоким товарным складам, которые тянутся по правому берегу Везера.


Написано Ф. Энгельсом в июле 1840 г.

Напечатано без подписи в газете «Morgenblatt für gebildete Leser» ЛГ°Л° 19в, 197,108,199 и 200; 17 — 21 августа 1841 г.


Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


[ 101

[ДВЕ ПРОПОВЕДИ Ф. В. КРУММАХЕРА]

Перед нами лежат две проповеди, которые побудили обычно столь набожных бременцев запретить эльберфельдскому ревни­телю веры Ф. В. Круммахеру выступать в дальнейшем в церкви св. Ансгария 104. Если в рядовых проповедях, где бог назы­вается лишь отцом вселенной или высшим существом, часто можно найти очень много воды, то текст вышеупомянутых речей Круммахера содержит щелочь и квасцы и даже азотную кислоту. Эти речи прочтут с интересом уже ради той ориги­нальности, в "силу которой проповедник обращается с кафедры к пастве, как это имеет место в данном случае; они доказы­вают, что Круммахер весьма остроумный, одаренный изобрета­тельностью и фантазией фанатик. Вызваны ли его грозные речи настоящей твердокаменной верой в христианство — подлежит сомнению. Мы полагаем, что Круммахер не лицемер и прибег­нул к этой манере проповедовать только ради вкуса и никак не может отказаться от нее, поскольку привычный тон сюсю­кающих о любви евангельских пастырей и дамских проповед­ников просто пошл. Ясно одно — Круммахер извращает зна­ чение кафедры проповедника, если он превращает ее в кресло инквизитора. Что может вынести его паства из такой проповеди? Ничего, кроме духовного высокомерия, которое так противно в пиетизме в. Кто требует от членов своей общины только веры, определяя эту непреложную заповедь лишь синонимами,а осталь­ную часть проповеди использует для полемики по злободнев­ным вопросам, тот распространяет самомнение, высокомерие, ортодоксальную закоснелость и в очень малой степени пропо­ведует христианство. Создается впечатление, что Круммахер


102


Ф. ЭНГЕЛЬС


довольно методично решает задачу превращения христианской простоты в высокомерие. Обычным для него является утвержде­ние, что остроумие, ум, фантазия, поэтический талант, искусство и наука — ничто перед лицом господа. Он говорит:

«Небеса радуются не тогда, когда рождается поэт, а когда пробуж­дается заблуждающийся».

Он так изображает самому нищему духом из своей общины то значение, которое тот мог бы приобрести, что этот чело­век сам себе неизбежно начинает казаться выше и мудрее Канта, Гегеля, Штрауса и др., которых Круммахер в своих проповедях непрестанно предает анафеме. Не складывается ли самая сокровенная сущность Круммахера из подавленного честолюбия и стремления отличиться? Есть много людей, которые желали добиться высокого положения, не сумели достичь его с помощью прилежания, труда и таланта и теперь надеются овладеть этой вечной вершиной беспримерной изощрен­ностью в вере. Постоянные выпады Круммахера против всего, что в мире знаменито, многие склонны объяснять себе именно так, а не иначе. Очень обидно, что в упомянутых проповедях содер­жится так мало смягчающих элементов, трогательности, за­душевности и настоящей боли. Темы любви непривычны столь твердому и ревностному человеку. В то же время мы находим в них места, которые вновь примиряют нас с удивительным характером этого человека. Как мало есть у нас проповедей, в которых можно обнаружить такие прекрасные строчки, как например:

«Да, друзья, мир еще не кончается там, где на дальнем морском берегу ревет буря или там, где восходит печальная луна и тихие звезды с горестью смотрят на землю. За этим миром есть другой далекий, светлый мир. Там лучше, чем здесь. Там больше не носят роз на могилы, там любви не угро­жает больше разлука, там в бокале радости нет уже и капли желчи. Такой мир существует там, и это столь же верно, как то, что Иисус Христос зримо (?) вознесся туда».


Написано Ф. Энгельсом в начале сентября 1840 г.

Напечатано без подписи в журнале

» Telegraph für Deutichland» Лв 149,

сентябрь 1840 г.


Печатается по тексту журнала

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


НА СМЕРТЬ ИММЕРМАНА

Под славное испанское вино

Немецкие мы песни распевали,

Вдали светлело поля полотно,

И от бессонницы глаза устали.

Вот солнца первый луч проник в шатер,

Бокалы наши озарив пустые...

А. нам пора. Нас вновь зовет простор,

И снова кони нас несут лихие!

Домой спешим. Ночной угар и чад Так сладко утром разгонять пригожим, А песни все еще в ушах звучат, И день еще заботой не тревожим. А свет святой уж озарил ручей, И дерево, и влажный луг зеленый; Взгляд жаждет новых солнечных лучей, И в небосвод он устремлен влюбленно.

Мы дома. Кони донесли нас вмиг, Пора настала для трудов печальных... Газету! Я к источнику приник — Народа жизнь пью из ключей хрустальных! Что мне Россия, бритты и ислам — Германия, чем ты нас привечаешь? Но что? Он мертв! Не верю я глазам..'. Мой Иммерман, и ты нас покидаешь!


104


Ф. ЭНГЕЛЬС


О гневный властелин могучих чар! Уходишь ты в край вечного покоя Как раз когда, познав твой светлый дар, Склонились все мы низко пред тобою? Едва, как Шиллер, от народа ты Любви добился, общего признанья, А в сердце образ вечной красоты Взошел в лучах прекрасного сиянья?

В лесу поэзии особняком

Ты жил, вдали от криков, завываний,

На Рейне в одиночестве своем

Ты ткал народу много дивных тканей.

Ты был далек от громкой суеты,

В твоем саду тебя цветы манили,

Еще при жизни стал легендой ты —

И люди мелкие тебя забыли.

Толпе, которой чуждо волшебство, Которое с ума поэта сводит — Скажи, какое дело до того, Кто по своим путям особым ходит? А ты, о ныне пленник немоты, С самим собой боролся ты жестоко, С усобицей, в которой вырос ты, Ты бился доблестно — и одиноко.

И долгой ночью, что во мгле густой

Немецкую поэзию держала,

Ты бодрствовал в борьбе с самим собой,

Пока нам утро вновь не воссияло.

Когда же в стены дома твоего

Июльский гром * ударил с грозной силой,

Ты «Эпигоны» 105 создал для того,

Чтоб проводить прошедшее в могилу.

Ты отдавал неугасимый жар Своей души иному поколенью, Оно признало твой могучий дар, Рукоплескало твоему творенью. Благоговея, мы к тебе пришли, У ног твоих в молчании мы сели,

* Имеется в виду революция 1830 г. во Франции. Ред.


НА СМЕРТЬ ИММЕРМАНА


105


Внимали, как твои стихи текли, И в очи вдохновенные глядели.

И вот, когда, признав тебя, народ

В почтении перед тобой склонился

И пышные венки тебе несет, —

Мой Иммерман, — куда от нас ты скрылся?

Прощай! Ты нас совсем осиротил,

Тебя сравнить у нас, ты знаешь, не с кем.

Но я поклялся стать, каким ты был:

Таким же твердым, сильным и немецким.


Написано Ф. Энгельсом в сентябре IS 40 г.

Напечатано а ракете «Morgenblatt

für gebildete ],cser» M 243,

10 октября ISiO г.

Подпись: Фридрих Освальд


Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публиьуется впервые


106 ]

[КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА]

РАЦИОНАЛИЗМ И ПИЕТИЗМ

Бремен, сентябрь

Наконец-то появился материал, который выходит за пределы болтовни за чайным столом, волнует всю публику в нашем воль­ ном государстве 10° и дает пищу для размышлений даже наи­более серьезным, так что каждый должен высказаться либо «за», либо «против». Гроза на небосводе эпохи разразилась и над Бременом, борьба за более свободное или более ограниченное толкование христианства разгорелась и здесь, в столице северо­германского ортодоксального верования. Голоса, прозвучав­шие сначала в Гамбурге, Касселе и Магдебурге, нашли свое эхо в Бремене. — Коротко, дело происходило так: пастор Ф. В. Круммахер, папа вуппертальских кальвинистов п, свя­ той Михаил учения о предопределении, посетил здесь своих родителей и дважды произносил проповеди за своего отца * в церкви св. Ансгария 104. В первой проповеди речь шла о его любимом представлении, о страшном суде, во второй — о том месте из послания апостола Павла галатам, в котором тот предает анафеме инаковерующих **. Обе проповеди были написаны с пламенным красноречием и с поэтической, хотя и не всегда изысканной образностью, которыми славится этот одаренный оратор. Однако обе проповеди и особенно последняя источали проклятия инакомыслящим, как это и следовало ожидать от столь заядлого мистика. Церковная кафедра пре­вратилась в председательское кресло инквизиционного суда, с которого раздавались проклятия в адрес всех богословских

• — Фридриха Адольфа Круммахера. Ред. ** Библия. Новый завет. Послание к галатам святого апостола Павла. Ред.


корреспонденции аз бремена


107


направлений, известных или неизвестных инквизитору; каж­дый человек, который не считает глубокий мистицизм за абсо­лютное христианство, отдавался дьяволу. При этом Круммахер с софистикой, которая выглядела на редкость наивной, все время прятался за апостола Павла. «Это же вовсе не я здесь проклинаю! Нет! Дети, опомнитесь! Это апостол Павел про­клинает!» — Самым скверным во всем этом является то, что апостол писал по-гречески, и ученые до сегодняшнего дня не могут понять смысла некоторых его выражений. К этим сомни­тельным выражениям относится и упоминаемая в его послании анафема, которой Круммахер без долгих размышлений придал наиболее резкий смысл пожелания вечного проклятия. Пастор Паниель, главный представитель рационализма 106 на упомя­нутой кафедре, имел несчастье толковать это слово в более мяг­ком смысле и вообще быть противником взглядов Круммахера. Поэтому он выступил с контрпроповедями 107. Можно думать все что угодно о его убеждениях, но к его поведению нельзя предъявить сколько-нибудь обоснованных упреков. Круммахер не может отрицать, что при составлении своих проповедей он имел в виду не только стоящее на позициях рационализма боль­шинство общины, но и в первую очередь Паниеля. Он не может отрицать, что весьма нетактично, будучи в гостях, произносить проповеди, возбуждающие общину против ее официальных пастырей, он должен признать, что он получил по заслугам. К чему он принялся бранить Вольтера и Руссо, которых в Бре­мене даже самый заядлый рационалист боится, как черта? К чему он расточал проклятия в адрес спекулятивного бого­словия, в котором вся его аудитория, за двумя-тремя исклю­чениями, была столь же мало компетентна, как и он сам? Что иное могло это означать, как не стремление замаскировать со­ вершенно определенную, даже личную тенденциозность про­поведей? — Контрпроповеди Паниеля были выдержаны в духе рационализма Паулюса и, несмотря на похвальную основатель­ность их композиций и риторический пафос, страдают всеми недостатками этого направления. В них все и неопределенно и многословно, встречающиеся кое-где поэтические порывы напо­минают жужжание прядильной машины, а обращение с тек­стом — гомеопатическую настойку. В трех фразах Круммахера больше оригинальности, чем в трех проповедях его против-, ника. — В часе езды от Бремена живет сельский священник-пиетист *, который настолько превосходит в знаниях своих крестьян, что стал почитать себя за одного из величайших

• — Иоганн Николаус Тиле. Рев,


408


Ф. ЭНГЕЛЬС


богословов и языковедов. Он издал трактат против Паниеля 108, в котором пустил в ход весь аппарат богослова-филолога прош­лого столетия. Слепота доброго деревенского пастора в области науки была высмеяна весьма чувствительным образом в аноним­ной брошюре 109. Неизвестный автор *, в котором предполагают одного заслуженного ученого из нашего города, имя кото­рого неоднократно упоминается в моем предыдущем сообще­нии **, с большим знанием дела и с таким же одушевлением указал мудрому представителю «слова божьего в деревне» на все те бессмыслицы, которые тот ценой великих усилий собрал в кни­гах, давно ставших антикварной редкостью. Круммахер издал «Богословскую реплику» по против контрпроноведей Паниеля. В ней он подвергает откровенным нападкам личность послед­него и притом в такой форме, которая сводит на нет все упреки в грубости в адрес его противника. Насколько умело Круммахер в своей «Реплике» обнажает наиболее слабые стороны рацио­нализма вообще и Паниеля в частности, настолько неуклюжи его попытки ниспровергнуть толкования Паниеля. Наиболее солидной из всего, что было написано в этой полемике с пиети-стикой, является брошюра соседнего проповедника Шлихт-хорста, в которой автор спокойно и бесстрастно доказывает, что основы рационализма и особенно того, который проповедует пастор Паниель, лежат в философии Канта, и задает Паниелю вопрос: почему последний недостаточно честен и не хочет при­знаться, что фундамент его веры не библия, а ее толкование в духе кантовской философии, предложенное Паулюсом? — В ближайшие дни выйдет из печати новая брошюра Паниеля ш. Но если она даже вновь окажется слабой, ее автор всколыхнул рутину, он заставил бременцев, которые раньше верили во что угодно, кроме самих себя, обратиться к собственному разуму. Пусть пиетизм 9, почитавший до сих пор за благодеяние гос­подне то, что его противники разбиты на столь большое коли­чество партий, почувствует, наконец, что во всех тех случаях, когда идет борьба с мракобесием, мы должны выступать единым фронтом.

ПРОЕКТ СУДОХОДСТВА. ТЕАТР. МАНЕВРЫ

Времен, сентябрь

Здесь сейчас носятся с планом, выполнение которого может иметь важнейшие последствия не только для Бремена. Один местный коммерсант, молодой и всеми уважаемый, вернулся

* — Вильгельм Эрнст Вебер. Ред. ** См. настоящий том, стр. 84—85. Ред.


КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ ИЗ БРЕМЕНА


109


недавно из Лондона, где подробно ознакомился с устройством парохода «Архимед», который, как известно, приводится в дви­жение вновь изобретенным способом, с помощью Архимедова винта. На этом корабле, скорость которого значительно пре­восходит скорость обычных пароходов, он совершил пробную поездку вокруг всей Великобритании и Ирландии и теперь замышляет применить новое изобретение на одном из проекти­руемых пароходов, дабы обеспечить быстрое и постоянное сообщение между Нью-Йорком и Бременом. Корпус корабля, так называемый каско, хочет построить за свой счет наш первый кораблестроитель, а стоимость машины и пр. будет покрыта выпуском акций. Важность этого мероприятия понимает каж­дый. Хотя некоторые из наших парусных кораблей покрывают расстояние от Балтиморы до Бремена за непостижимо короткий срок в двадцать пять дней, эта скорость, однако, всегда зави­сит от ветра, который может увеличить время перехода в три раза, в то время как пароходам, оснащенным на случай благо­приятного ветра также парусами, без сомнения, было бы доста­точно всего 11—18 дней, чтобы добраться от какой-нибудь гавани Соединенных Штатов до Бремена. Как только начнутся рейсы паровых пакетботов между Германией и американским континентом, то новое устройство будет, без сомнения, скоро внедрено и окажет существенное влияние на связь между этими странами."Не за горами то время, когда из любой части Гер­мании можно будет за четырнадцать дней достигнуть Нью-Йорка, оттуда объехать и осмотреть за четырнадцать дней все достопримечательности Соединенных Штатов и еще за четыр­надцать дней вновь добраться до дома. Несколько поездов, несколько пароходов — и готово. С той поры как Кант сделал категории времени и пространства независимыми от мыслящего духа, человечество стремится и физически освободить себя от этих ограничений.

Недавно в нашем театре господствовало небывалое оживле­ ние. Обычно наша сцена находится полностью вне общества. Абоненты уплачивают свои взносы и посещают театр время от времени, если не находят для себя лучшего занятия. Теперь же, когда прибыл Зейдельман, как актерами, так и зрителями овладел энтузиазм, к которому мы в Бремене еще не привыкли. Пусть жалуются сколько угодно на упадок драмы в связи с преобладанием оперы, пусть даже театры пустуют, когда дают пьесы Шиллера и Гёте, в то время как все спешат послу­шать погудку Доницетти и Меркаданте, но пока драма в лице своего достойнейшего представителя может достичь подобного триумфа, до тех пор наша сцена может еще исцелиться от своей

б м. и э., т. 41 •


110


Ф. ЭНГЕЛЬС


сонной болезни. Мы видели Зейдельмана, помимо пьес Коцебу и Раупаха, еще в ролях Шейлока, Мефистофеля и Филиппа («Дон Карлос»). Но если бы я стал распространяться о широко известном исполнении им этих ролей, это было бы все равно, что лить воду в море.

Миниатюрная картина лагеря при Гейльбронне дает нам представление о только что состоявшихся здесь на границе с Ольденбургской областью маневрах ольденбургско-ганзей-ской бригады. Говорят, что при фиктивном занятии одного пункта наши войска вели себя так храбро, что от сильного артиллерийского огня полопались стекла во всех домах. Вре­менны рады, что у них появилось новое место для развлечений, и толпами отправляются из города посмотреть на этот спек­такль, в то время как их сыновья и братья несут службу и проводят самые веселые ночи в своей жизни за вином и пением.


Написано Ф. Энгельсом в сентябре 1840 г.

Напечатано в газете «Morgenblatt

für gebildete Leser» M 249 и 250:

17 и 19 октября 1840 г.

Подпись: Ф. О.


Печатается по тексту газеты , Перевод с немецкого На русском языке публикуется впервые


[ 111

СВЯТАЯ ЕЛЕНА

ФРАГМЕНТ

Ты, в гордом одиночестве морском Скала — его стальной души могила! Он думал здесь о времени своем, Здесь рок терзал его с могучей силой... Ты не горишь уже былым огнем, Потухшая свеча — вас много было В те дни, когда вас, мир создав, зажег, Чтоб видеть рук своих творенье, бог.

Сюда героя падшего сослали *, — Когда младенец, новый век, рождался, И молния зажгла земные дали, От канонады ум людей мешался, То крик дитяти, сына всех печалей, В пространстве безотрадном затерялся — Тогда эпоха средь грозы и гула Сюда в насмешку гордеца метнула.

Написано Ф. Энгельсом в ноябре 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале « Telegraph Перевод с немецкого

für Deutschland» M 191,

ноябрь 1840 г. "а русском языке публикуется впервые

Подпись: Фридрих Освальд

* — Наполеона I. Ред. б»


112 ]

РОДИНА ЗИГФРИДА

И в Нидерландах рыцарь в то время подрастал, Он матерью Зиглинду, отцом Зигмунда звал; Богатый замок Ксантен — его родимый дом — Стоял внизу на Рейне и славился кругом.

«Песнь о Нибелунгах», 20 112

Рейн следует посещать не только выше Кёльна. Особенно немецкая молодежь не должна подражать путешествующему Джону Булю *, который томится от скуки в каюте парохода от Роттердама до самого Кёльна и лишь здесь вылезает на палубу, ибо согласно его путеводителю для путешественников по Рейну панорама Рейна от Кёльна до Майнца начинается отсюда. Немецкая молодежь должна была бы избрать целью своего паломничества одно малопосещаемое место, я имею в виду родину неуязвимого Зигфрида — Ксантен.

Построенный, как и Кёльн, римлянами, он оставался в тече­ние средних веков маленьким и внешне незначительным горо­ дом, между тем как Кёльн вырос и дал свое имя курфюршеству-архиепископству. Но кафедральный собор Ксантена в своем законченном великолепии высоко вознесся над прозой голланд­ской песчаной равнины, в то время как колоссальный Кёльн­ский собор остался торсом; но у Ксантена есть Зигфрид, у Кёльна же только святой Ганнон, а что значит «Песнь о Ган- ноне» ш по сравнению с «Песнью о Нибелунгах».

Я прибыл сюда со стороны Рейна. Через узкие, развалив­шиеся ворота вошел я в город; грязные, узкие улицы вывели меня на веселую рыночную площадь, и оттуда я вышел к ба­шенным воротам в стене, некогда окружавшей монастырский двор в церковь. Над воротами по правую и по левую руку, под обеими башенками, находятся два барельефа, несомненно два Зигфрида, которых легко отличить от патрона города, святого

• Ироническое прозвище англичан. Ред.


РОДИНА ЗИГФРИДА


ИЗ


Виктора, изображенного над дверью каждого дома. Герой стоит здесь в плотно облегающем чешуйчатом панцире, с копьем в руке; на барельефе справа он вонзает копье в пасть дракону, слева — поражает им «могучего карлика» Альбериха. Меня удивило, что в германских героических сказаниях Вильгельма Гримма 114, где вообще собрано все, что касается данного пред­мета, не упоминается вовсе об этих скульптурных произведе­ниях. Да и помимо того я не помню, чтобы где-нибудь читал о них, между тем они являются одним из важнейших свиде­тельств, связывающих средневековое сказание с определенной местностью.

Я прошел через ворота с готическим, гулким сводом и ока­зался перед церковью. Греческое зодчество — это светлое, радостное сознание, мавританское — печаль, готическое — свя­щенный экстаз; греческая архитектура — это яркий солнечный день, мавританская — пронизанные звездным сиянием су­мерки, готическая — утренняя заря. Здесь, перед этой цер­ ковью, я почувствовал, как никогда еще, мощь готического архитектурного стиля. Готический собор производит захваты­вающее впечатление, но не тогда, когда он расположен среди современных -зданий, как Кёльнский собор, и не тогда, когда застроен домами, облепившими его, подобно ласточкиным гнез­дам, как церкви в северогерманских городах; его надо видеть среди лесистых гор, как, например, альтенбергская церковь в бергском княжестве, или, по крайней мере, обособленным от всего чужеродного, современного, среди монастырских стен и старых зданий, как собор в Ксантене. Только тут можно глу­боко почувствовать, что в состоянии создать то или иное сто­ летие, если оно со всей своей силой сосредоточивается на какой-нибудь одной большой задаче. И если бы Кёльнский собор стоял так же свободно и открывался бы взору со всех 'сторон, во всех своих колоссальных размерах, как церковь в Ксан­тене, то, право, XIX век должен был бы умереть от стыда, что при всей своей премудрости он не может закончить этого сооружения. Нам больше уж неизвестен религиозный подвиг, и поэтому вызывает у нас такое удивление какая-нибудь миссис Фрай, которая в средние века была бы самым заурядным явле­нием.

Я вошел в церковь, где как раз шла обедня. С хоров неслись звуки органа — ликующая рать покоряющих сердце воинов, — они мчались под гулким сводом и затихали в отдаленных пере­ходах церкви. Пусть и твое сердце покорится их очарованию, сын девятнадцатого века, — эти звуки смиряли более сильных и необузданных, чем ты! Они изгнали старых германских богов


114


Ф. ЭНГЕЛЬС


иэ их священных рощ; они повели героев великого времени по бурным морям и пустыням, а их непобедимых потомков — в Иерусалим; они — тени прошлых веков с их горячей кровью и жаждой подвигов! Но в тот момент, когда трубы возвещают чудо пресуществления, когда священник поднимает блистаю­ щую дароносицу и прихожане опьянены вином благоговения, — тогда беги, спасайся, спасай свой разум от этого моря чувств, наполняющего церковь, и молись вне церковных стен богу, чей дом не создан руками человека, чье дыхание пронизывает весь мир и кто хочет, чтобы ему поклонялись лишь в духе и истине. Потрясенный, я вышел из церкви и расспросил, как пройти к единственной в городе гостинице. Когда я вошел в залу, я по­ чувствовал, что нахожусь по соседству с Голландией. Выставка, представляющая странную смесь из развешанных по стенам картин и гравюр, из вырезанных на оконных стеклах ланд­шафтов, из золотых рыбок, павлиньих перьев и высохших листьев тропических растений перед зеркалом, ясно свидетель­ствовала, как горд хозяин тем, что он является обладателем вещей, которых не имеют другие. Эта страсть к редкостям, с которой человек при полном отсутствии вкуса окружает себя произведениями искусства и природы — безразлично, краси­выми или безобразными — и особенно хорошо чувствует себя в комнате, переполненной подобной дребеденью, — наслед­ственный грех голландца. Но какой ужас охватил меня, когда добрый хозяин повел меня в свою так называемую картинную галерею! Она представляла собой маленькую комнату, стены которой были сплошь увешаны малоценными картинами, хотя он уверял, будто Шадов сказал об одном портрете, который был действительно гораздо лучше, чем другие вещи, что он принад­лежит кисти Ганса Гольбейна. Несколько напрестольных икон работы Яна ван Калькара (из соседнего городка) выделялись ярким колоритом и могли бы заинтересовать знатока. И каких только украшений не было еще в этой комнате! Из каждого угла торчали пальмовые листья, ветки кораллов и т. п. вещи, повсюду были разбросаны чучела ящериц, на камине стояло несколько фигур, составленных из пестрых морских раковин, вроде тех, которые так часто встречаются в Голландии; в одном углу стоял бюст Вальрафа из Кёльна, а под ним висел высох­ший, как мумия, труп кошки, упиравшейся передней лапой прямо в лицо распятого Христа, изображенного на картине. Если кого-нибудь из моих читателей забросит когда-нибудь в Ксантен и если он попадет в эту единственную в городке гостиницу, то пусть спросит у любезного хозяина о его пре­красной античной гемме; он является обладателем изумитель-


Р0ДЙЯА ЗИГФРИДА


нь


ной, вырезанной на опале, Дианы, стоящей больше, чем вся его коллекция картин.

В Ксантене надо не забыть осмотреть коллекцию древностей г-на нотариуса Гоубена. Здесь собрано почти все, что было выкопано и найдено в местоположении Castra vetera m. Кол­лекция интересна, но не содержит ничего особенно ценного в художественном отношении, как этого и следовало ожидать от такой военной стоянки, как Castra vetera. Немногочисленные красивые геммы, найденные здесь, рассеяны по всему городу; единственный более крупный памятник скульптуры — это сфинкс, фута в три длиной, принадлежащий упомянутому выше хозяину гостиницы; он высечен из обыкновенного песчаника, плохо сохранился, но, впрочем, никогда и не был красивым.

Я вышел за город и поднялся на песчаную гору, единствен­ную естественную возвышенность на всем пространстве вокруг. На этой горе стоял, по преданию, замок Зигфрида. У опушки соснового леса я опустился на землю и стал смотреть на распо­ложенный внизу город. Окруженный со всех сторон плотинами, он лежал в котловине, над краем которой величественно воз­вышалась только церковь. Направо Рейн, охватывающий ши­рокими, сверкающими рукавами зеленый остров, налево, в го­лубой дали, — Клевские горы.

Что захватывает нас с такой силой в сказании о Зигфриде? Не развитие действия само по себе, не подлейшее предательство, жертвой которого пал юный герой, а глубокая значительность, заложенная в его личности. Зигфрид — представитель немец­ кого юношества. Все мы, у кого бьется в груди еще не укрощен­ное трудностями жизни сердце, все мы знаем, что это значит. Все мы чувствуем ту же жажду подвига, тот же бунт против старинных обычаев, которые заставила Зигфрида покинуть замок его отца; нам глубоко противны вечные колебания, фи­листерский страх перед смелым деянием, мы хотим вырваться на простор свободного мира, мы хотим пренебречь осторож­ностью и бороться за венец жизни — подвиг. О драконах и великанах позаботились и филистеры, особенно в сфере цер­ковной и государственной жизни. Но время уже не то; нас запирают в темницы, называемые школами, где, вместо того чтобы сражаться, мы должны, точно в насмешку, спрягать во всех" наклонениях и временах греческий глагол «сражаться»; а когда нас освобождают от школьной муштры, мы попадаем в объятия богини нашего века — полиции. Полиция, когда думаешь; полиция, когда говоришь; полиция, когда ходишь, ездишь верхом, путешествуешь; паспорта, виды на жительство, таможенные квитанции, — пусть дьявол сражается с великанами


116


Ф. ЭНГЕЛЬС


и драконами! Они нам оставили только тень подвига, рапиру вместо меча, но к чему нам все искусство фехтования рапи­рой, если его нельзя применить для удара мечом? А когда, наконец, вырываешься на волю, когда побеждены, наконец, филистерство и индифферентизм, когда жажда подвигов нахо­дит себе выход, — то видите ли вы там, по ту сторону Рейна, башню Везеля? Цитадель этого города, называемая твердыней немецкой свободы, стала могилой немецкого юношества. И она стоит как раз напротив колыбели величайшего германского юноши! Кто был заключен там? Студенты, которые думали, что они недаром научились драться, — vulgo * дуэлянты и дема­гоги 11в. Теперь, после данной Фридрихом-Вильгельмом IV амнистии ш, мы вправе сказать, что эта амнистия была не только актом милости, но и справедливости. Примем все пред­ посылки, допустим, что государство по необходимости должно было выступить против этих союзов; однако все те, кто видит благо государства не в слепом послушании, не в строгой суб­ординации, согласятся со мной, что обращение с участниками этих союзов требовало восстановления их чести и достоинства. Демагогические союзы были так же естественны во времена Реставрации 41 и после июльских дней, как невозможны они сейчас. Кто же подавлял тогда всякое проявление свободного духа или назначал «временную» опеку над биением молодого сердца? А как обращались с этими несчастными! Можно ли отрицать, что именно этот правовой акт освещает ярким светом все невыгоды и пороки бумажной, тайной судебной процедуры и показывает противоречивость такого положения, когда опла­ ченные государственные чиновники, а не независимые присяж­ные, должны судить по обвинениям в государственных преступ­ лениях? Можно ли отрицать то, что приговоры произносились оптом или «гуртом», как выражаются купцы?

Но я спущусь к Рейну и послушаю, что рассказывают осве­щенные вечерней зарей волны земле, породившей Зигфрида, о его могиле в Вормсе и о потонувшем сокровище. Может быть, какая-нибудь добрая фея Моргана воздвигнет передо мной вновь замок Зигфрида или покажет мне, какие геройские под­виги суждено совершить сыновьям его в девятнадцатом веке.

Написано Ф. Энгельсом в ноябре 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано е журнале «Telegraph Перевод с немецкого

für Deutschland» M 197, декабрь 1S40 г .

Подпись: Фридрих Освальд

* — попросту. Ред.


[ 117

ЭРНСТ МОРИЦ АРНДТ "в

Как верный Эккарт из саги 11!), стоит старый Арндт у Рейна, предостерегая немецких юношей, вот уже многие годы загля­дывающихся на французскую Венерину гору, с высот которой манят их обольстительные пылкие девы — идеи. Но неистовые юноши не слушаются старого богатыря и устремляются туда, и не все остаются лежать обессиленные, как новый Тангейзер Гейне.

Такова позиция Арндта по отношению к современной немец­кой молодежи. Но как бы высоко вся молодежь его ни почи­ тала, его идеал немецкой жизни ее не удовлетворяет; она желает большей свободы действий, более полной, ликующей жизненной силы, пламенного, бурного биения всемирно-исторических ар­терий, по которым течет кровь Германии. Отсюда симпатия к Франции, разумеется, не симпатия, связанная с подчинением, о которой грезят французы, а более возвышенная и свободная, природу которой в противоположность тевтонской ограничен­ности так хорошо показал Берне в своем «Французоеде» 28.

Арндт чувствовал, что современность ему чужда, что она чтит не его за его идею, а его идею чтит из уважения к его сильной, мужественной личности. И потому для него, как для человека, популярности которого способствовали его талант, убеждения, а также в течение ряда лет и самый ход событий, — стало обязанностью оставить своему народу памятник своего духовного развития, своего образа мыслей и своего времени. Это он и осуществил в своих нашумевших «Воспоминаниях о пережитых событиях».

Отвлекаясь пока от тенденции книги Арндта, следует за­метить, что и с эстетической стороны она во всяком случае


Ü 8


Ф. ЭНГЕЛЬС


представляет одно из интереснейших явлений. Мы уже давно не слышали в нашей литературе такой сильной, выразительной речи, достойной иметь длительное влияние на многих предста­ вителей нашего молодого поколения. Лучше суровость, чем расслабленность! Ведь есть авторы, по мнению которых су­ щество современного стиля заключается в том, чтобы всю остроту речи, всю ее мускулатуру облечь в красивые, мягкие формы, хотя бы даже с риском впасть в женственность. Нет, уж лучше мужественная суровость арндтовского стиля, чем расплывча­ тость иных «современных» стилистов! Тем более, что Арндт, насколько это возможно, избежал причудливых особенностей стиля своих сотоварищей по 1813 г., и лишь употребление превосходной степени в абсолютном значении (свойственное южнороманским языкам) вносит в его речь элементы напыщен­ности. Такого ужасного пристрастия к иностранным словам, ко­торое теперь снова в ходу, у Арндта даже искать нечего; он показывает, напротив, что мы можем обойтись, не испытывая затруднений, без прививки чужих ветвей к нашему языковому стволу. Право, колесница наших мыслей на многих и многих путях лучше может продвигаться с помощью немецких коней, чем с помощью французских или греческих, и вопрос не решается одними насмешками над крайностями пуристского направления. Перейдем теперь к содержанию книги. Большую часть ее занимает набросанная подлинно поэтической рукой идиллия юношеского периода жизни. Навсегда может быть признателен провидению тот, кто провел свои ранние годы, как Арндт! Не в пыли большого города, где радости отдельной личности подавляются интересами целого, не в детских приютах и фи­лантропических тюрьмах, где заглушаются молодые побеги, — нет, под открытым небом, в лесу и в поле природа создавала стального мужа, на которого, как на северного богатыря, с удивлением взирает изнеженное поколение. Большая пласти­ ческая сила, с которой Арндт излагает этот период своей жизни, почти наводит на мысль, что пока наши писатели переживают такие идиллии, как Арндт, всякие идиллические фантазии излишни. Особенно чуждым покажется нашему веку самовоспи­ тание юноши Арндта, которое соединяет в себе германское целомудрие со спартанской строгостью. Но эту строгость, которая так наивно, без всякой примеси бахвальства, свой­ственного Яну, напевает про себя свое hoc tibi proderit olim *, следует, как нельзя более, рекомендовать нашей изнеженной молодежи. Нечего сказать, хороша опора отечества — моло-

• — это когда-нибудь буяет тебе на пользу. Ред.


ЭРНСТ МОРИЦ АРНДТ


119


дежь, которая, подобно бешеной собаке, боится холодной воды, кутается в три-четыре одеяния при малейшем морозе и считает для себя честью освободиться по слабосилию от военной службы! Говорить же о целомудрии в наше время, когда в каж­дом городе прежде всего осведомляются о том месте, «где до­мов последний ряд» *, она считает преступлением. Я, право, не абстрактный моралист, мне ненавистно всякое аскетическое уродство, никогда не стану я осуждать грешную любовь, но мне больно, что строгая нравственность грозит исчезнуть, а чувственность пытается возвести себя на пьедестал. Перед лицом такого человека, как Арндт, проповедники практической эмансипации плоти всегда должны будут краснеть от стыда.

В 1800 г. Арндт занимает предоставленную ему должность. Полчища Наполеона наводняют Европу, и с ростом могущества императора французов растет и ненависть к нему Арндта; грейфсвальдский профессор протестует от имени Германии про­тив угнетения и вынужден бежать. Наконец, немецкий народ подымается, и Арндт возвращается обратно. Следовало бы поже­лать, чтобы эта часть книги была изложена обстоятельнее; Арндт скромно умалчивает о национальном ополчении и его деяниях. Вместо того чтобы предоставить нам догадываться, что он не остался бездеятельным, ему следовало бы подробнее изобразить свое участие в движении того времени и рассказать со своей субъективной точки эрения историю тех дней. После­дующие события изложены еще короче. Следует отметить здесь, с одной стороны, все более определенную склонность к орто­доксии в области религии и, с другой стороны, таинственную, почти верноподданническую и холопскую манеру, с которой Арндт говорит о своем отстранении от должности. Однако тот, на кого это произвело неприятное впечатление, мог убедиться из появившихся недавно в газетах объяснений самого Арндта, что он рассматривает свое восстановление в должности как акт справедливости, а не как дар милости, и что он еще обладает своей прежней твердостью и решительностью.

Особенное значение, однако, приобретает книга Арндта благодаря одновременному изданию множества воспоминаний об освободительной войне. Таким образом опять живо встает перед нами то славное время, когда германская нация впервые за несколько столетий вновь поднялась и противопоставила всю свою силу и величие чужеземному игу. И нам, немцам, следует постоянно помнить о битвах того времени, чтобы заста­вить бодрствовать наше сонливое народное сознание, — не в том

* Из баллады Tête «Бог и баядера». Ред.


120


Ф. ЭНГЕЛЬС


смысле, конечно, как это понимает партия, которая воображает, что все уже свершила, и, почив на лаврах 1813 г., самодовольно созерцает себя в зеркале истории, но скорее в противополож­ном смысле. Ибо не свержение чужеземного господства, которое держалось только на атлантовых плечах Наполеона и по своей вопиющей противоестественности рано или поздно должно было пасть само собой, не завоеванная «свобода» были главнейшим результатом борьбы, — результат этот заключался в самом факте борьбы и в одном ее моменте, ясно ощущавшемся лишь весьма немногими современниками. Тот факт, что мы осознали ценность потерянных национальных святынь, что мы вооружи­лись, не ожидая всемилостивейшего дозволения государей, что мы даже заставили властителей стать во главе нас *, словом, что мы выступили на одно мгновенье как источник государст­венной власти, как суверенный народ, — вот что было вели­чайшим достижением тех лет. Поэтому после войны те люди, которые яснее всего это чувствовали и решительнее всех в этом направлении действовали, должны были казаться правитель­ствам опасными. — Но как скоро опять задремала эта творче­ская сила! Из-за проклятой раздробленности воодушевление, столь необходимое стране в целом, поглощалось отдельными ее частями, общегерманские цели разменивались на множество провинциальных интересов. В результате стало невозможным заложить в Германии основу государственной жизни, подоб­ную той, какую создала себе Испания в конституции 1812 го­да 12°. Напротив, наши подавленные гнетом сердца не устояли перед теплым весенним дождем всевозможных обещаний, кото­рые неожиданно посыпались на нас из «высших сфер», а мы, глупцы, и не подумали, что есть обещания, нарушение которых с точки зрения нации совершенно непростительно, но с личной точки зрения считается очень легко извинительным. (?) Потом начались конгрессы т, они дали немцам время выспаться после освободительного угара, чтобы, проснувшись, опять вернуться к старым отношениям его величества и верноподданных. Кто еще не утихомирился и не мог отучиться от привычки оказывать воздействие на нацию, того все силы времени гнали в тупик тевтономании. Лишь немногие исключительные умы пробились сквозь лабиринт и нашли путь, ведущий к истинной свободе.

Тевтономаны хотели дополнить дело освободительной войны и освободить Германию, вернувшую себе материальную незави­симость, также и от духовной гегемонии чужеземцев. Но именно

* Ср. по этому вопросу: Karl Bade . « Napoleon im Jahre 1813». AUona, 1840 [Карл Баде. «Наполеон в 1813 году». Альтоыа, 1840].


ЭРНСТ МОРЙЦ АРНДТ


121


потому тевтономания стала отрицанием, а то, чем она кичилась, как положительным, было погребено во мраке неопределенности и никогда полностью не поднялось оттуда; то же, что вышло на дневной свет разума, большей частью оказывалось в доста­точной мере бессмысленным. Все это миросозерцание было философски несостоятельно, ибо оно утверждало, что весь мир был создан ради немцев, а сами немцы давно достигли наивысшей ступени развития. Тевтономания была отрицанием, абстракцией в гегелевском смысле. Она создавала абстрактных немцев, отметая все то, что не было истинно немецким до шестьдесят четвертого поколения предков и не выросло из народных кор­ней. Даже то, что казалось в ней положительным, было отрица­ тельным, ибо привести Германию к идеалам тевтономании можно было только путем отрицания целого тысячелетнего пути раз­вития; она хотела, следовательно, отбросить нацию вспять, к германскому средневековью или даже к чистоте первобытного тевтонства из Тевтобургского леса. Выразителем крайностей этого направления стал Ян. Результатом этой односторонности явилось провозглашение немцев избранным народом Израиля и игнорирование бесчисленных ростков всемирно-историче­ского значения, которые произрастали не на немецкой почве. С особой силой и больше всего иконоборческая ярость обруши­лась на французов, чье нашествие было отражено и чья гегемо­ния во всем внешнем основана на том, что они во всяком случае легче всех других народов усваивают форму европейской обра­зованности, цивилизацию. Великие, вечные результаты рево­люции подверглись глумлению как «романская мишура» или даже «романское шарлатанство»; никто не подумал о родстве этого гигантского народного дела с народным подъемом 1813 го­да; все, что принес Наполеон: эмансипацию евреев, суд при­сяжных, здоровое частное право вместо схоластики пандектов — все это подверглось осуждению только из-за личности инициа­тора. Французоненавистничество стало обязанностью, всякое воззрение, сумевшее стать выше этого, клеймилось как инозем­щина. Таким образом, и патриотизм стал по существу чем-то отрицательным и в борьбе того времени оставил отечество без поддержки, изощряясь в то же время в изобретении исконно немецких высокопарных выражений взамен давно укоренив­шихся в немецком языке иностранных слов. Если бы это направление было конкретно немецким, если бы оно рассматри­вало немца таким, каким он стал в результате двухтысячелет- него развития истории, если бы оно не проглядело существен­нейшего момента нашего назначения — быть стрелкой на весах европейской истории и следить за развитием соседних народов,—


122


ф. з й г в а ь с


оно бы избежало всех своих ошибок. — Но, с другой стороны, нельзя также не отметить, что тевтономания была необходи­мой ступенью развития нашего народного духа и образовала с последующей ступенью ту противоположность, на плечах которой покоится современное миросозерцание.

Этой противоположностью тевтономании был космополити­ ческий либерализм южногерманских сословных собраний, от­рицавший национальные различия и ставивший своей целью образование великого, свободного, объединенного человечества. Он соответствовал религиозному рационализму, с которым имел общий источник в филантропии прошлого века, между тем как тевтономания вела последовательно к теологической орто­доксии, куда со временем пришли почти все ее приверженцы (Арндт, Стеффенс, Менцель). Односторонности космополити­ческого свободомыслия часто вскрывались его противниками, правда, тоже с односторонней точки зрения, поэтому я могу остановиться на этом направлении коротко. Июльская револю­ция, казалось, благоприятствовала ему сначала, однако это событие было использовано всеми партиями. Фактическое уни­чтожение тевтономании, или, вернее, ее жизнеспособности, датируется с июльской революции и было заложено в ней. Но в то же время произошло и крушение мирового гражданства, ибо важнейшее значение великой недели 37 заключалось именно в восстановлении французской нации в качестве великой дер­ жавы, что побудило и другие нации стремиться к более сильной внутренней спаянности.

Еще до этого недавнего мирового потрясения два человека трудились в тиши над развитием немецкого духа, над совре­ менным развитием, как его обычно называют, два человека, которые при жизни почти не знали друг друга, и лишь после их смерти стало ясно, что они взаимно друг друга дополняют, — эти двое были Берне и Гегель. Часто, и совершенно несправед­ливо, Берне клеймили как космополита, но он был немцем больше, чем его враги. Журнал «Hallische Jahrbücher» связал недавно тему «политической практики» с именем г-на фон Фло- ренкура ш, но последний на самом деле не является ее предста­ вителем. Он стоит на той точке, где соприкасаются крайности тевтономании и космополитизма, как это было в буршен-шафтах ш, и его лишь поверхностно затронули позднейшие этапы развития национального духа. Берне — вот кто человек политической практики, и историческое его значение в том и заключается, что он вполне осуществил это призвание. Он сорвал с тевтономании ее блестящее мишурное одеяние и в то же время безжалостно раскрыл наготу космополитизма, питав-


ЭРНСТ МОРИЦ АРВДТ


123


шегося лишь бессильными благими пожеланиями. Он обратился к немцам со словами Сида: Lengua sin manos, cuemo osas fab- lar? * Никто не умел так изображать величие дела, как Берне. Все в нем — жизнь, все — мощь. Лишь о его сочинениях можно сказать, что это — деяния во имя свободы. Не говорите мне здесь об «определениях рассудка», о «конечных категориях»! В том, как Берне понимал положение, занимаемое европейскими нациями, и их назначение, нет ничего спекулятивного. Но Берне первый правдиво осветил взаимоотношения Германии и Франции и этим оказал идее большую услугу, чем гегельянцы, которые в это время учили наизусть «Энциклопедию» Гегеля m и думали, что они тем самым сделали достаточно для своего века. Именно то освещение вопроса, которое дает Берне, и показывает, как высоко он стоит над плоским космополитизмом. Разумная односторонность была так же необходима Берне, как Гегелю чрезмерный схематизм; но вместо того, чтобы понять это, мы ничего не видим за грубоватыми и часто парадоксальными аксиомами «Парижских писем» ао.

Рядом с Берне и в противовес ему Гегель, человек мысли, преподнес нации свою, уже готовую систему. Власть имущие не взяли на себя труда проникнуть в смысл неясных форм си­стемы и тяжеловесного стиля Гегеля; да и как могли они знать, что из тихой гавани теории эта философия отважится выйти в бурное море событий, что она уже обнажает меч, чтобы опол­читься как раз на практически существующее положение вещей? Ведь сам Гегель был таким солидным ортодоксальным чело­ веком, и полемика его была направлена прямо против неодоб-ряемых государственной властью течений, против рационализма и космополитического либерализма! Но господа, сидевшие у руля, не понимали, что эти направления оспаривались лишь для того, чтобы дать место высшему, и что новое учение должно сначала утвердиться, получив признание нации, чтобы затем иметь возможность свободно и последовательно развить свои жизненные принципы. Когда Берне нападал на Гегеля, он был со своей точки зрения совершенно прав, но когда власть покровительствовала Гегелю, когда она возвела его учение чуть ли не в ранг прусской государственной философии, она попала впросак и теперь, очевидно, раскаивается в этом. И неужели Альтенштейн, принадлежавший, правда, к более либеральному времени и стоявший на более возвышенной точке зрения, мог иметь такую свободу действий, что можно все от­нести на его счет? Но как бы то ни было, когда после смерти

• — Язык без рук, как дерзаешь ты говорить? ,!4 Рев,


124


Ф. ЭНГЕЛЬС


Гегеля его доктрины коснулось свежее дыхание жизни, из «прусской государственной философии» выросли побеги, какие не снились ни одной партии. Штраус — на поприще теологии, Ганс и Руге — на поприще политики останутся знамениями своего времени. Только теперь слабые туманные пятна спеку­лятивной философии превратились в светящиеся звезды идей, которые должны будут освещать путь движению века. Можно сколько угодно ставить в укор эстетической критике Руге, что она страдает трезвостью и схематизмом доктрины; заслугой его остается то, что он привел политическую сторону гегелев­ской системы в соответствие с духом времени и оживил к ней интерес нации. Ганс сделал это лишь косвенно, продолжив философию истории до нашего времени; Руге открыто выразил свободомыслие гегельянства, Кёппен присоединился к нему; оба не побоялись вражды и продолжали идти своим путем, не останавливаясь даже перед опасностью раскола школы, и потому честь и слава их дерзанию! Вдохновенная, непоколеби­мая вера в идею, которая свойственна новогегельянству, есть единственная крепость, куда могут надежно укрыться свободо­мыслящие, если поощряемая свыше реакция одержит над ними временную победу.

Таковы последние этапы развития немецкого политического духа, и задача нашего времени заключается в том, чтобы завер­шить взаимопроникновение идей Гегеля и Берне. В младо­гегельянстве есть уже изрядная доля Берне, и немало статей в «Hallische Jahrbücher» Берне подписал бы не задумываясь. Но необходимость соединения мысли с делом частью еще недо­статочно осознана, частью еще не проникла в нацию. Берне все еще рассматривается кое-где как прямая противоположность Гегелю; но так же, как не следует судить о практическом значении Гегеля для современности (не о его философском зна­чении для всех времен) по чисто теоретической стороне его системы, точно так же и по отношению к Берне не следует огра­ничиваться плоской критикой его односторонностей и экстра-вагантностей, которые никогда не отрицались.

Думаю, что этим я достаточно охарактеризовал отношение тевтономании к нашему времени, чтобы перейти к более деталь­ному рассмотрению отдельных ее сторон, освещенных Арндтом в его книге. Глубокая пропасть, отделяющая Арндта от тепереш­него поколения, яснее всего видна в том, что для него в госу­дарственной жизни безразлично именно то, за что мы готовы отдать кровь и жизнь. Арндт объявляет себя решительным монархистом — допустим. Но конституционным или абсолю­тистским — об этом он даже не упоминает. Спорный пункт


ЭРНСТ МОРИЦ АРНДТ


125


вот в чем: Арндт и все его сторонники видят благо государства в том, что государь и народ привязаны друг к другу искренней любовью и сходятся в стремлении к всеобщему благу. Для нас, наоборот, незыблемо, что отношения между правящими и управляемыми должны быть установлены на почве права раньше, чем они могут стать и оставаться сердечными. Сначала право, потом справедливость! Едва ли найдется такой плохой государь, который не любил бы своего народа и — я говорю здесь о Германии — не был бы любим своим народом уже в силу того, что он его государь? Но какой государь смеет по­хвалиться, что с 1815 г. он значительно продвинул вперед свой народ? Не наше ли это собственное творение — все то, чем мы обладаем, разве оно не наше вопреки контролю и над­зору? Можно разглагольствовать о любви государя и народа друг к другу, и с тех пор, как великий поэт 12в, сочинивший «Хвала тебе, в венке победном!», пел: «Любовь свободных охраняет вершины те, где восседает на тронах сонм князей», с тех самых пор на эту тему наболтали бесконечно много вся­кого вздора. Грозящий нам сейчас с известной стороны образ правления можно было бы назвать реакцией, соответствующей духу времени; патримониальные суды 101 для создания высшего дворянства, цехи для восстановления «почтенного» бюргерского сословия, поощрение всех так называемых исторических рост­ков, которые являются, собственно говоря, старыми обрублен­ными сучками.

Но не только в этом пункте тевтономания отдала в жертву решительной реакции свободу своей мысли. Ее идеи государ­ственного устройства также нашептаны ей господами из « Ber­ liner politisches Wochenblatt». Больно было видеть, как даже положительный, спокойный Арндт дал себя прельстить софи­стической мишурой «органического государства». Фразы об исто­рическом развитии, об использовании данных обстоятельств, об организме и т. д., должно быть, имели для своего времени очарование, о котором мы не можем составить себе никакого представления, ибо мы видим, что это большей частью красивые слова, в которых нет серьезного соответствия с их собственным значением. Надо, наконец, покончить со всеми этими призра­ками! Что вы понимаете под органическим государством? Такое государство, установления которого развивались в тече­ние столетий вместе с нацией и из нее, а не конструировались из теории. Очень хорошо. А в применении к Германии? Этот организм, видите ли, заключается в том, что граждане госу­дарства подразделяются на дворян, горожан и крестьян вкупе со всем, что этому сопутствует. Все это должно заключаться


126


Ф. ЭНГЕЛЬС


в слове «организм» in nuce *. Разве это не жалкая, не позорная софистика? Саморазвитие нации — разве это не выглядит точь-в-точь так же, как свобода? Вы стараетесь схватить ее обеими руками и ловите — весь гнет средневековья и ancien régime **. К счастью, это фокусничество нельзя отнести на счет Арндта. Не приверженцы сословных делений, а мы, их противники, хо­ тим органической государственной жизни. Речь идет пока вовсе не о «теоретической конструкции»; речь идет о том, чем нас хотят прельстить, — о саморазвитии нации. Только мы относимся серьезно и искренне к этому; но те господа не знают, что всякий организм становится неорганическим, коль скоро умирает; они приводят в движение гальваническим током трупы прош­лого и хотят нас уверить, что это не механизм, а жизнь. Они хотят способствовать саморазвитию нации и заковывают ее ноги в колодки абсолютизма, чтобы она быстрее продвигалась вперед. Они не хотят знать, что то, что они называют теорией, идеологией или еще бог знает чем, давно уже перешло в плоть и кровь народа и частью уже вошло в жизнь, что в этом вопросе не мы, а они блуждают в области утопических теорий. Ибо то, что полстолетие тому назад действительно было еще теорией, развилось со времени революции как самостоятельный момент в государственном организме. И, что важнее всего, разве разви­тие человечества не стоит выше развития нации?

А порядки сословного строя? Никакой перегородки между горожанами и крестьянами при нем не существует, даже исто­рическая школа 127 не может этого серьезно отрицать; эта пере­городка устанавливается только pro forma, чтобы сделать для нас более приемлемым обособление дворянства. Все вертится вокруг дворянства, с падением дворянства падет и сословный строй. Но с сословием дворянства дело обстоит еще хуже, чем с его состоянием ***. Ведь наследственное, основанное на майо­рате сословие, безусловно, представляет по современным поня­тиям архибессмыслицу. Другое дело средние века! Тогда и в имперских городах (как, например, в Бремене еще и теперь) цехи и их привилегии были наследственными, там существовали поколения пекарей, поколения лудильщиков. И в самом деле, что значит дворянская спесь по сравнению с сознанием: мои предки были пивоварами до двадцатого колена! Кровь мясников, или, по более поэтической бременской терминологии, живодеров, еще течет в жилах дворян, воинственное призвание которых, установленное г-ном Фуке, как раз и состоит в непрекращаю-

* — в зародыше. Ред. ** — старый порядок. Ред. ♦ •• игра слов: «Stand» —сословие, «Bestand» — состояние. Ред.


Эрнст мориц арядт


127


щемся убиении и живодерстве. Смешна претензия со стороны дворянства считать себя сословием, ибо по законам всех госу­дарств ему вовсе не принадлежит исключительное право на какое-либо занятие, будь то военное дело, будь то крупное землевладение. Ко всякому сочинению о дворянстве можно было бы поставить эпиграфом слова трубадура Гийома де Пуатье: «Эта песня ни о чем». И так как дворянство чувствует свое внутреннее ничтожество, то ни один дворянин не может скрыть своей скорби по этому поводу, начиная с весьма остро­умного барона фон Штернберга и кончая весьма скудоумным К. Л. Ф. В. Г. фон Альвенслебеном. Совершенно неуместна та терпимость, с которой предоставляют дворянству удовольствие считать себя чем-то особым, если только оно не требует себе еще каких-нибудь привилегий. Ибо пока и поскольку дворян­ство будет представлять собой нечто особое, постольку оно захочет и должно будет иметь привилегии. Мы остаемся при нашем требовании: никаких сословий, а лишь великая, еди­ная, равноправная нация граждан!

Другое требование, предъявляемое Арндтом своему госу­дарству, — майораты, вообще аграрное законодательство, уста­ навливающее для землевладения неизменные отношения. И этот пункт также, независимо от общего его значения, заслуживает внимания уже потому, что упомянутая, соответствующая духу времени реакция грозит и в этой области вернуть положение вещей к периоду до 1789 года. Ведь в самое недавнее время мно­гим было даровано дворянское звание под условием основать майорат, гарантирующий благосостояние семьи! — Арндт — решительный противник неограниченной свободы и дробления землевладения; он видит, что неизбежным следствием этого является разделение земли на парцеллы, причем ни одна из них не может прокормить своего хозяина. Но он не видит, что именно полная свобода земельной собственности дает воз­можность в общем и целом восстановить все то равновесие, которое она, конечно, в отдельных случаях может нарушать. Между тем запутанное законодательство большинства гер­манских государств и столь же запутанные проекты Арндта не только не устраняют возможных затруднений в аграрных от­ношениях, но в высшей степени усложняют их; в то же время при возникновении неурядиц они мешают добровольному вос­ становлению должного порядка, вывивают необходимость чрез­вычайного вмешательства государства и тормозят совершен­ствование этого законодательства множеством мелочных, но неизбежных соображений частного порядка. Напротив, сво­бода земли не оставляет места для какой-либо крайности: ни


128


Ф. ЭНГЕЛЬС


для превращения крупных землевладельцев в аристократию, ни для раздробления земельных угодий на слишком мелкие, становящиеся бесполезными клочки земли. Если одна чаша весов опускается слишком низко, то на другой тотчас же проис­ходит концентрация содержания, и равновесие восстанавли­вается. И если даже земельная собственность переходит из рук в руки, я все же предпочитаю волнующийся океан с его безграничной свободой маленькому озеру с его спокойной гладью, с его миниатюрными волнами, прерываемыми на каждом шагу то откосом берега, то корнем дерева, то камнем. Разрешая учреждение майоратов, государство не только дает согласие на образование аристократии: нет, это сковывание землевладения, как и всякое неотчуждаемое наследственное право, работает прямо на революцию. Если лучшая часть земли закреплена за отдельными семьями и делается недоступной остальным гражда­нам, не есть ли это прямой вызов народу? Разве институт майо­рата не основан на таком понимании собственности, которое давно уже не соответствует нашим взглядам? Разве одно поко­ление имеет право неограниченно распоряжаться собствен­ностью всех будущих поколений, которой оно в настоящий мо­мент пользуется и управляет? Как будто свобода собственности не уничтожается таким самоуправством, которое лишает этой свободы всех потомков! Как будто такое прикрепление человека к земле может действительно сохраниться навеки! Впрочем, вни­мание, которое Арндт уделяет земельной собственности, вполне заслужено, и важность предмета, пожалуй, была бы достойна обстоятельного обсуждения с точки зрения современности и це­ликом своевременна. Все прежние теории страдают наследствен­ной болезнью немецких ученых, усматривающих свою самостоя­тельность в том, что каждый создает для себя особую систему. Если ретроградные стороны тевтономании и заслужили более внимательного рассмотрения отчасти из уважения к че­ловеку, защищающему их по убеждению, отчасти вследствие поощрения, которого они недавно удостоились в Пруссии, то другое направление тевтономании следует отвергнуть тем ре­шительнее, что в настоящий момент оно угрожает снова востор­жествовать у нас, — это французоненавистничество. Я не стану вступать в спор с Арндтом и прочими деятелями 1813 г., но подобострастная, беспринципная травля французов, поднятая теперь во всех газетах, противна мне до глубины души. Нужна высокая степень верноподданности, чтобы из июльского трактата 128 вынести убеждение, будто восточный вопрос яв­ляется для Германии вопросом жизни и будто Мухаммед-Али представляет опасность для нашего народа. С этой точки зрения


Эрнст мориц арндт 129

Франция поддержкой египтянина совершила, конечно, по отно­ шению к немецкой национальности такое же преступление, в ка­ком она провинилась в начале этого века. Печально, что вот уже в течение полугода нельзя взять в руки ни одной газеты, чтобы не натолкнуться на вновь ожившее неистовое французоедство. И для чего все это? Дабы способствовать приросту владений русских и усилению торговой мощи англичан настолько, чтобы они могли нас, немцев, окончательно задушить и раздавить! Принцип равновесия, проводимый Англией, и система Рос­сии — вот исконные враги европейского прогресса, а не Фран­ция и ее движение. Но так как два германских государя сочли за благо присоединиться к трактату, вопрос вдруг становится немецким, Франция делается старым, исконным безбожным «романским» врагом, а совершенно естественные меры по воору­жению, принятые действительно оскорбленной Францией, — дерзким вызовом, брошенным немецкой нации. Глупую бол­товню нескольких французских журналистов по поводу рейн­ской границы считают заслуживающей пространных возра­жений, которых французы, к сожалению, совсем не читают, и песню Беккера «Они его по получат» * хотят par force ** сделать народной песней. Я охотно отдаю дань успеху песни Беккера и совсем не хочу входить в рассмотрение ее поэтиче­ского содержания, меня даже радует, когда я слышу такой немецкий образ мыслей с левого берега Рейна, но тем не менее, солидаризируясь с уже появившимися по этому вопросу в на­стоящем журнале статьями, которые мне только что попались на глаза, я нахожу смешными потуги возвести скромное стихо­творение в ранг национального гимна. «Они его не получат!» Стало быть, опять отрицание? Неужели вы можете удовлетво­риться народной песней, содержащей только отрицание? Не­ужели немецкое национальное чувство может найти опору только в полемике против заграницы? Текст «Марсельезы» ***, несмотря на все вдохновение, — не очень высокого достоинства, но на­сколько благороднее здесь выход за пределы национально-огра­ниченного к общечеловеческому. И после того как у нас отор­вали Бургундию и Лотарингию; после того как мы допустили, чтобы Фландрия стала французской, а Голландия и Бельгия приобрели независимость; после того как Франция с присоеди­нением Эльзаса продвинулась уже до Рейна и в наших руках осталась лишь относительно малая часть некогда немецкого

• Начальная строка стихотворения Н. Беккера «Немецкий Рейн» («Der deutsche Rhein»). Ред.

*• — насильно. Ред. **• Автором текста и музыки является Руте де Лиль. Ред.


130


Ф. ЭНГЕЛЬС


левого берега Рейна, — мы не стыдимся чваниться и вопить: а последней пяди вам все-таки не получить! Ох уж эти немцы! Если бы французы получили и Рейн, то мы со смехотворнейшей надменностью все же возгласили бы: Они его не получат, свобод­ный немецкий Везер и т. д. вплоть до Эльбы и Одера, пока Германия не была бы поделена между французами и русскими и нам бы оставалось только петь: Они его не получат, свободный поток немецкой теории, доколе он спокойно катит свои волны в океан бесконечности, доколе на дне его шевелит плавниками хоть одна непрактичная мудрствующая рыбешка! И все это вместо того, чтобы принести глубокое покаяние за грехи, из-за которых мы потеряли все эти прекрасные земли, за разобщен­ ность и предательство идеи, за провинциальный патриотизм, жертвующий целым из-за местных выгод, и за отсутствие нацио­нального сознания. Правда, у французов есть такая навязчивая идея, что Рейн составляет якобы их собственность, но един­ ственным достойным немецкого народа ответом на это заносчи­вое требование является арндтовское восклицание: «Прочь из Эльзаса и Лотарингии!»

Дело в том, что я придерживаюсь, — может быть, в противо­положность многим, взгляды которых я вообще разделяю, — той точки зрения, что для нас возврат говорящего по-немецки левого берега Рейна — дело национальной чести, германиза­ция отложившихся Голландии и Бельгии — политическая необ­ ходимость. Неужели мы можем допустить в этих странах окон­чательное подавление немецкой национальности, в то время как на востоке славянство подымается все с большей силой? Неужели мы заплатим за дружбу Франции отказом от немец­кого характера наших лучших провинций? Неужели нам сле­ дует примириться с завоеваниями, едва имеющими столетнюю давность, причем завоеватель даже не сумел ассимилировать того, что было им захвачено, и неужели мы должны считать трактаты 1815 г. 129 за приговор мирового духа в последней инстанции?

Но, с другой стороны, мы не будем достойны эльзасцев, пока не сможем дать им того, чем они располагают сейчас, — свободной общественной жизни в рамках великой державы. Нет сомнения, что нам придется еще раз померяться силами с Францией, и тогда будет видно, кто достоин левого берега Рейна. А до тех пор мы можем спокойно предоставить разреше­ние вопроса развитию нашей народности и мирового духа, до тех пор мы будем работать для достижения ясного взаимопо­ нимания между европейскими нациями и стремиться к внутрен­нему единству — первой нашей потребности и основе нашей


ЭРНСТ МОРИЦ АРНДТ


131


будущей свободы. Пока наше отечество будет оставаться раз­дробленным, до тех пор мы — политический нуль, до тех пор общественная жизнь, завершенный конституционализм, сво­ бода печати и все прочие наши требования — одни благие поже­лания, которым не суждено осуществиться до конца; вот к чему следует стремиться, а не к истреблению французов!

И при всем этом тевтономанское отрицание все еще не выпол­нило своей задачи до конца: еще много осталось такого, что следует отправить восвояси — за Альпы, за Рейн и за Вислу. Русским мы оставим пентархию и, итальянцам — их папизм и все с ним связанное, их Беллини, Доницетти и даже Россини, если они хотят его хвастливо противопоставить Моцарту и Бет­ховену, французам — их высокомерные отзывы о нас, их воде­ вили и оперы, их Скриба и Адана. Все эти нелепые чужеземные повадки и моды, все излишние иностранные слова мы прогоним туда, откуда они пришли; мы перестанем быть посмешищем для иностранцев и сольемся в единый, неделимый, мощный и — так угодно богу — свободный немецкий народ.

Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом в декабре 1840 г.

Напечатано в журнале ^Telegraph.

für Deutschland» MM 2, S, 4 и 5;

январь 1841 г.

Подпись: Ф. Освальд


132 ]


НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Я ехал ночью темной, одиноко,

Через немецкий край, известный всем нам,

Где властью все угнетены жестокой

И где сердца кипят в порыве гневном —

На то, что здесь добытая трудами И долгою бессонницей свобода Вновь изгнана, и злыми языками Позорится она в глазах народа.

Густой туман покрыл степные дали,

И тополя застыли у дороги,

На миг их ветры с шумом пробуждали —

Но вскоре замолкали недотроги.

Прозрачней воздух. Вот мечом Дамокла Висит над этой мрачною столицей Серп месяца — гнев короля разит далеко, И от него ничем не заслониться.

Вслед экипажу брешут зло собаки — Положено им злиться по уставу. Им не сродни ль столичные писаки, Кому мой дух свободный не по нраву?

Что мне, скажите, в злобном лае этом? Я о свободе думаю грядущей.


НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ


133


Не заблуждайтесь — ведь перед рассветом Всегда бывает мгла мрачней и гуще.

И вот светлеет. Скоро утро будет — Звезду оно предтечей посылает. Колокола свободы смертных будят — Не бурю, ясный мир они вещают!

Да, древо духа мощными корнями Обломки ветхой старины сломало, Ну, а потом — прекрасными цветами Оно цвести для всех народов стало.

Тут я уснул. А поутру проснулся — И вижу землю в утреннем сиянье. Мне город Штюве * светлый улыбнулся, Свободы город, полный обаянья.

Написана Ф. Энгельсом в конце 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано е журнале «Deutscher Перевод с немецкого

Courier» M 1, 3 января 1841 г.

На русском я.тке публикуется впервые Подпись: Фридрих Освальд

Оснабрюк, бургомистром которого был Иоганн Карл Бертрам Штюве. Ред.


ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ИМПЕРАТОРА 130

Безлюдны улицы Парижа: к Сене Все населенье бурно потекло; Сверкает солнце Франции, но тени Легли на гордое его чело.

Веселые примолкли парижане, — Их не прельщает новой славы пир; К ним близится герой военной брани, Европы бич и Франции кумир.

Прах императора, сереброглавой Толпою ветеранов окружен, К Парижу движется, увитый славой, Под грохот пушек и под плеск знамен.

Вновь гордая столица, как когда-то, У ног кумира своего лежит; Пусть горшая, чем некогда, расплата Ей угрожает, — месть в душе кипит.

О музыка войны и смерти! — биться Сильней сердцам французов ты велишь; Не с тем же ль блеском после Аустерлица Иль в дни Маренго он въезжал в Париж?

И как тогда сквозь строй толпы влюбленной Скакал он, сжав немой и бледный рот,


ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ИМПЕРАТОРА


135


Так ныне — прах, навеки просветленный — Среди толпы он движется вперед.

Где гвардия? Где генерал Домбровский, Непобедимый вождь своих полков? И где лихой Мюрат? Где Понятовский? Где маршал Ней, храбрец из храбрецов?

Могучих сонм стал жертвой рока злого, Их громы Ватерлоо повергли в прах; Остатки гвардии шагают здесь сурово, Лишь Монтолон томится в кандалах.

Краса и цвет всей Франции — и старой, И молодой — за гробом вслед идет; Всеобща скорбь: республиканец ярый, И тот со всеми вместе слезы льет.

Кто те, на чьем челе пылают рядом Печать побед и горьких мук следы, Чей стан так горд под траурным нарядом? Знай: то поляков скорбные ряды.

И императора металл и камень Приветствуют из арок и колонн, В которых — тот же дерзновенья пламень, Каким горел всю жизнь свою и он.

Мертв дом его, упала в прах корона, Надменный сон рассеялся, как дым; Как Александр, своим потомкам трона Не завещав, лежит он недвижим.

Спит император, смолкла литургия; Покрыты мглой торжественных теней Стоят колонны, словно часовые; Храм — над усопшим богом мавзолей.

Написано Ф. Энгельсом в декабре 1840 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале »Telegraph Перевод с немецкого

für Deutschland» M 23, аТевраль 1841 г.

Подпись: Ф pu д р их О.


136 ]

«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА

ПЕРВЫЙ ТОМ. ГАМБУРГ, ГОФМАН И КАМНЕ. 1840 •

Известие о смерти Иммермана было тяжелым ударом для нас, жителей Рейнской области, не только вследствие значения его как поэта, но и как человека, хотя о личности Иммермана можно еще скорее, чем об Иммермане-поэте, сказать, что зна­чение ее только начало по-настоящему проявляться. Он нахо­дился в своеобразном отношении к молодым литературным силам, недавно объявившимся на Рейне и в Вестфалии; ведь в литературном отношении Вестфалия и Нижний Рейн тесно связаны, несмотря на резкое до сих пор разделение в поли­тическом отношении, и недаром «Rheinisches Jahrbuch» яв­ляется объединяющим центром для авторов обеих провинций. Насколько Рейнская область сторонилась до сих пор литера­туры, настолько стараются теперь рейнские поэты выступить в качестве представителей своей родины, действуя при этом, если и не по единому плану, то все же с устремлением к единой цели. Подобное устремление редко обходится без центра в виде какой-либо сильной личности, которой подчиняются более молодые поэты, нисколько при этом не поступаясь своей само­ стоятельностью, — и этим центром для рейнских поэтов, каза­лось, готовился стать Иммерман. Несмотря на кое-какие преду­беждения против жителей Рейнской области, он мало-помалу сроднился с ними; он открыто примирился с современным ли­ тературным направлением, к которому принадлежала вся мо­лодежь; он проникся новыми, свежими веяниями, и его произ-

* Immermanns Memorabilien. Erster Band. Hamburg, Hoffmann und Campe.

1840. Ред.


«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА


137


ведения стали встречать все большее признание. Благодаря этому все более расширялся круг молодых поэтов, собиравшихся вокруг него и прибывавших к нему из соседних местностей; сколько раз, например, Фрейлиграт, когда он еще писал в Бар­мене фактуры и составлял текущие счета, захлопывал мемориал и гроссбух, чтобы провести день-другой в обществе Иммермана и дюссельдорфских художников! И вот Иммерман занял видное место в зарождавшихся кое-где мечтах о рейнско-вестфальской поэтической школе; он был связующим звеном между провин­циальной и общегерманской литературой, пока не созрела слава Фрейлиграта. Кто способен разбираться в подобных взаимоотношениях и связях, для того это давно уже не состав­ляло тайны; еще год назад Рейнхольд Кёстлин наряду с другими отмечал в «Europa», что Иммерману предстоит занять то место, которое занимал Гёте на склоне своих лет 131. Смерть разбила все эти надежды и мечты о будущем.

Несколько недель спустя после смерти Иммермана появились его «Воспоминания». Но вполне ли уже созрел он для того, — ведь он был еще человеком средних лет, — чтобы писать свои собственные мемуары? Его судьба дает на этот вопрос утверди­ тельный ответ, его книга — отрицательный. Но мы и не должны рассматривать «Воспоминания» как расчеты старца с жизнью, заявляющего тем самым о завершении своего жизненного пути. Иммерман подводил скорее итоги более раннему, исключительно романтическому периоду своей деятельности, и поэтому на его книге лежит, конечно, печать какого-то иного духа, чем на произведениях того периода. К тому же огромные перемены, происшедшие за последнее десятилетие, отодвинули описанные в ней события в такую даль, что даже ему, их современнику, они казались чем-то отошедшим в историческое прошлое. И все же, мне кажется, я вправе сказать, что десять лет спустя Иммерман сумел бы более свободно и широко охватить события своего времени и отнесся бы по-другому к освободительной войне — основному стержню своего повествования. Как бы то ни было, но «Воспоминания» приходится брать такими, какие они есть.

Если уже в «Эпигонах» прежний романтик стремился до­ стичь вершин гетевской пластики и покоя, если «Мюнхгаузен» ш уже целиком написан в современной поэтической манере, то посмертное произведение Иммермана показывает еще с боль­шей ясностью, как высоко умел он ценить новейшие литератур­ные достижения. Стиль, а вместе с тем и форма восприятия со­вершенно современные; только более продуманное содержание, более строгое распределение материала, резко выраженное своеобразие характеров и антисовременное, хотя и довольно


138


Ф. ЭНГЕЛЬС


замаскированное, настроение автора выделяют эту книгу из массы описаний, характеристик, мемуаров, бесед, ситуаций, положений и т. д., которыми ныне насыщена наша литература, томящаяся по здоровой поэтической атмосфере. При этом у Иммермана достаточно такта, чтобы не так уж часто привле­кать на форум рефлексии вещи, которые нуждаются в ином судилище, чем трибунал голого рассудка.

Темой лежащего перед нами первого тома является «Моло­дежь двадцать пять лет тому назад» и господствовавшие среди нее влияния. Во вступительном «Обращении» самым точным образом объясняется характер всего произведения. С одной стороны, современный стиль, современные словечки, даже совре­менные принципы, а с другой — особенности автора, давно уже утратившие значение для широкого круга читателей. Иммерман пишет, как он довольно сухо отмечает, для совре­ менных немцев, для тех, кто одинаково далек от крайностей немецкого национализма и космополитизма; нацию он понимает в совершенно современном смысле и выдвигает предпосылки, которые, если их логически развить, привели бы к утверждению суверенности, как назначению народа; он решительно выска­зывается против «недостатка веры в себя, мании прислужи­ваться и унижаться» 133, которой страдают немцы. И все же наряду с этим у Иммермана особое пристрастие к пруссачеству, в пользу которого он может привести лишь очень слабые доводы, и такое холодное, равнодушное упоминание о конституционных стремлениях в Германии, которое совершенно ясно показывает, что Иммерман все еще никак не уразумел единства всех сторон современной духовной жизни. Мы ясно видим, что понятие «современное» ему вовсе не по душе, потому что он восстает против многих факторов этого «современного», хотя в то же время и не может отказаться от этого понятия.

Собственно мемуары начинаются с «Воспоминаний маль­чика». Иммерман остается верен своему обещанию рассказы­вать лишь о тех моментах, когда «история совершала свое шествие через него» 1S4 . Вместе с ростом сознания мальчика нара­стают и мировые события, возводится колоссальное здание, свидетелем падения которого ему пришлось быть. Волны исто­рии, вначале бушевавшие вдали, в битве при Йене разру­ шают плотину Северной Германии, разливаются по самодоволь­ной Пруссии, подтверждая теперь правильность изречения великого короля «Après moi le déluge» * также специально и для его государства i35, и затопляют в первую очередь родной

• — «После меня хоть потоп». Рев.


«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА


139


город Иммермана — Магдебург. Эта часть книги — лучшая. Им-мерман более силен в повествовании чем в рассуждении, и ему от­ лично удалось изобразить отражение мировых событий в сердце отдельного человека. К тому же это как раз тот пункт, начиная с которого он открыто, — правда, только на время — примы­кает к делу прогресса. Для него, как и для всех добровольцев 1813 г., Пруссия до 1806г. представляет ancien régime* этого государства, но та же Пруссия после 1806 г., — с чем теперь менее охотно соглашаются, — совершенно возродившееся госу­дарство с новым порядком вещей. Но возрождение Пруссии — это особый вопрос. Первое возрождение Пруссии — дело вели­кого Фридриха — так прославляли в связи с прошлогодним юбилеем, что нельзя понять, каким образом двадцатилетнее междуцарствие могло вызвать необходимость второго возрож­дения 136. А затем нас уверяют, что, несмотря на двукратное огненное крещение, ветхий Адам в последнее время снова начал подавать заметные признаки жизни. Однако в рассма­триваемом разделе Иммерман избавляет нас от прославлений status quo **, и лишь дальше мы увидим яснее, где расходятся пути Иммермана и нового времени.

«Молодежь, до вступления ее в общественную жизнь, воспитывают семья, школа, литература. Для того поколения, о котором идет речь, чет­вертым средством воспитания являлся еще деспотизм. Семья лелеет молодежь, школа изолирует ее, а литература опять выводит на простор; деспотизм же дал нам начала характера» "'.

Часть книги, содержащая размышления, составлена на основе этой схемы, которую нельзя не одобрить, так как боль­шим преимуществом ее является возможность рассматривать ход развития сознания в последовательной смене его ступе­ней. — Раздел книги, посвященный семье, вполне хорош, пока речь идет о старой семье, и остается только пожалеть, что Иммерман не попытался связать в одно целое светлые н тене­вые стороны. Все его замечания здесь в высшей степени удачны. Но зато его взгляд на новую семью опять-таки показывает, что он все еще не освободился от старых предубеждений и от недовольства явлениями последнего десятилетия. Конечно, «па­триархальное благодушие», удовлетворенность домашним оча­гом все более уступают место недовольству, неудовлетворен­ности радостями семейной жизни, но зато все более исчезает и филистерство патриархального быта, ореол ночного колпа­ка, — и указываемые Иммерманом почти совсем правильно,

* — старый порядок. Рев. • • — существующего положения. Ред.


140


Ф. ЭНГЕЛЬС


хотя и слишком резко, причины недовольства как раз и являются симптомами еще борющейся, незавершенной эпохи. Век, предшествовавший чужеземному господству, был завер­шен и как таковой носил на себе печать покоя, но также и бездеятельности; он влачил свое существование, тая в себе зародыш разложения. Наш автор мог бы сказать совсем кратко: новая семья не может освободиться от некоторого чувства неудобства потому, что к ней предъявляются новые требования, которые она не умеет еще сочетать со своими собственными правами. Общество, как соглашается и Иммерман, стало другим; появился совершенно новый момент — общественная жизнь; литература, политика, наука — все это проникает теперь глубже в семью, и ей трудно разместить всех этих чужих гостей. В этом все дело! В семье еще слишком сильны старые обычаи, чтобы столковаться и наладить хорошие отношения с пришельцами, и все-таки здесь возрождение семьи безусловно происходит; мучительный процесс должен быть, наконец, пройден, и мне кажется, что старая семья действительно нуж­дается в этом. Впрочем, Иммерман изучал современную семью как раз в самой оживленной, особенно подверженной совре­менным влияниям части Германии, на Рейне, а здесь ведь всего резче сказалось недовольство, вызываемое переходным процессом. В провинциальных городах центральной Германии старая семья все еще продолжает существовать под сенью единоспасающего шлафрока; общество находится здесь еще на уровне 1799 года; от общественной жизни, литературы, науки отделываются с полным хладнокровием и спокойствием, и никто не позволяет выбить себя из привычной колеи. — В под­тверждение сказанного им о старой семье автор приводит еще «педагогические анекдоты» и затем заканчивает повествователь­ную часть своей книги главой о «дяде», характерной фигуре старого времени. Воспитание, получаемое подрастающим поко­лением в семье, закончено; молодежь бросается в объятия науки и литературы. Здесь начинаются менее удавшиеся части книги. Что касается ученического периода, то он протекал у Иммер-мана в то время, когда душа всякой науки, философия, и основа знаний, преподносимых юношеству, — изучение древности, на­ходились в процессе головокружительного преобразования, и Иммерману не посчастливилось в качестве ученика до конца участвовать в этом перевороте: когда последний завершился, он давно уже окончил школу. Сначала Иммерман ограничи­вается только указанием на то, что обучение в те годы было односторонним, и лишь в дальнейшем он восполняет картину и в особых разделах останавливается на наиболее влиятель-


«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА


141


ных умах своего времени. По поводу Фихте он пускается в фило­софию, что может показаться нашим представителям философ­ской мысли довольно странным. Он вдается здесь в остроумные рассуждения о предмете, для понимания которого недостаточно остроумия и поэтической наблюдательности. Как ужаснутся наши строгие гегельянцы, прочитав здесь изложение истории философии па трех страницах! И нужно признать, что трудно говорить о философии более дилетантским образом, чем это делается здесь. Уже первое положение его, будто философия всегда колеблется между двумя точками, отыскивая достоверное или в вещи или в «Я», написано, очевидно, в угоду следова­нию фихтевского «Я» за кантовской «вещью в себе»; и если это положение еще с трудом можно приложить к Шеллингу, то опо ни в коем случае неприменимо к Гегелю. — Сократ назван воплощением мышления, и именно поэтому за ним не признается способности создать свою систему; в нем якобы соединились чистая доктрина с непосредственным проникнове­нием в эмпирию, а так как подобное сочетание оказалось за пределами понятия, то Сократ мог проявиться только как лич­ность, но не как создатель особого учения. Разве такие поло­жения не должны привести в величайшее смущение поколение, выросшее под влиянием Гегеля? Не прекращается ли всякая философия там, где согласованность мышления и эмпирии «выходит за пределы понятия»? Какая логика сможет удер­жаться там, где отсутствие системы признается необходимым атрибутом «воплощения мышления»?

Но зачем следовать за Иммерманом в область, которой он сам хотел коснуться лишь мимоходом? Достаточно указать на то, что он так же мало способен связать философию Фихте с его личностью, как и справиться с философскими положе­ниями прошлых веков. Зато он опять-таки превосходно рисует характер Фихте как оратора, обращавшегося к немецкой нации, а также ярого проповедника гимнастики Яна. Эти характери­стики проливают больше света на действующие силы и идеи, в сфере, которых находилась тогдашняя молодежь, чем про­странные рассуждения. Даже там, где Иммерман говорит о ли­тературе, мы с большим интересом читаем об отношении «мо­лодежи двадцать пять лет тому назад» к великим поэтам, чем слабо обоснованное рассуждение о том, что немецкая литера­тура в отличие от всех ее сестер имеет современное нероман­тическое происхождение. Нельзя не считать искусственной попытку искать у Корнеля романтически-средневековые корни или же видеть у Шекспира многое от средневековья помимо сырого материала, который он оттуда заимствовал. Не дает ли 6 м. и э., т. 41 •


142


Ф. ЭНГЕЛЬС


себя знать здесь, быть может, не совсем чистая совесть бывшего романтика, желающего избавиться от упрека в сохранившемся еще скрытом романтизме?

Раздел о деспотизме — именно наполеоновском — также не встретит одобрения. Гейневский культ Наполеона чужд народному сознанию, но вряд ли кому придется по душе, что Иммерман, претендующий здесь на беспристрастие историка, говорит как оскорбленный пруссак. Он, разумеется, чувство­вал, что тут необходимо подняться над национально-герман­ской и, особенно, прусской точкой зрения; поэтому он весьма осторожен в выражениях, пытается, насколько возможно, приспособиться к современному образу мыслей и решается говорить лишь о мелочах и второстепенных вещах. Ыо посте­пенно он становится более смелым, признается, что не вполне понимает, почему Наполеона причисляют к великим людям, рисует законченную систему деспотизма и доказывает, что в этом ремесле Наполеон был изрядным тупицей и бездарностью. Однако не таким путем можно понять великих людей.

Таким образом, Иммерман — если не говорить об отдель­ных мыслях, опередивших его убеждения, — во всяком случае в основном, чужд современному сознанию. Но все же его нельзя зачислить ни в одну из тех партий, на которые принято делить духовный status quo Германии. Он определенно отвергает то направление, к которому как будто наиболее близок, — тевто-номанию. Известный иммермановский дуализм проявился в его образе мыслей, с одной стороны, как пруссачество, с другой — как романтика. Но первое постепенно вылилось у него в самую бездушную механически размеренную прозу, главным образом оттого, что он был чиновником, а вторая — в какую-то без­мерную чувствительность. Пока Иммерман оставался на этой позиции, он не мог добиться настоящего признания и должен был все более и более убеждаться в том, что направления эти не только представляют полярные противоположности, но и становятся все более безразличными сердцу нации.

Наконец, он отважился на некоторый шаг вперед в области поэзии и написал «Эпигонов». И едва только это произведение покинуло лавку книгоиздателя, как оно дало своему автору возможность понять, что препятствием к всеобщему признанию его таланта со стороны нации и молодой литературы являлось только его прежнее направление. «Эпигоны» почти повсюду были оценены по достоинству и дали повод к такой резкой критике характера их автора, к которой Иммерман до сих пор не привык. Молодая литература, — если применить это назва­ние к фрагментам того, что еще никогда не было целым, —


«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА


143


первая признала значение Иммермана и по-настоящему познако­мила нацию с поэтом. Вследствие все обострявшегося расхож­дения между пруссачеством и романтической поэзией и сравни­ тельно малой популярности своих произведений Иммерман внутренне был раздражен, и на его произведениях непроиз­вольно выступала все более заметно печать суровой изолиро­ванности. Теперь, сделав некоторый шаг вперед, он обрел вместе с признанием иной, более свободный и веселый дух. Снова воскресло прежнее юношеское воодушевление, и в «Мюнхгау­зене» у Иммермана намечается уже перелом к примирению с практически-рассудочной стороной характера. Свои романти­ческие симпатии, все еще крепко владевшие им, он утолил «Гисмондой» и «Тристаном»; но какая разница по сравнению с прежними романтическими сочинениями, сколько в них пластичности, в особенности, по сравнению с «Мерлином»! 138

Вообще романтика была для Иммермана только формой; от мечтательности романтической школы его спасала трезвость пруссачества, но последняя, с другой стороны, сделала его в известной мере неприязненным по отношению к современному развитию. Известно, что Иммерман, хотя и был в религиозном отношении очень свободомыслящим человеком, в политическом отношении являлся слишком ревностным приверженцем пра­вительства. Правда, благодаря своему отношению к молодой литературе он стал ближе к политическим стремлениям века и стал рассматривать их под другим углом зрения; между тем, как показывают «Воспоминания», пруссачество сидело в нем еще весьма крепко. Все же именно в этой книге встречается немало высказываний, так резко контрастирующих с основ­ ными воззрениями Иммермана и так тесно связанных с совре­менной основой, что приходится признать значительное влия­ ние на него современных идей. «Воспоминания» определенно свидетельствуют об усилиях их автора идти в ногу со своим временем, и, кто знает, может быть, поток истории и размыл бы постепенно плотину консерватизма и пруссачества, за которой укрылся Иммерман?

И еще одно замечание! Иммерман говорит, что характер той эпохи, которую он описывает в «Воспоминаниях», был по преимуществу юношеским: зазвучали юношеские мотивы, выступили на первый план юношеские настроения. Но разве не то же самое наблюдается в нашу эпоху? Старое литературное поколение вымерло, молодежь завладела словом. Наше буду­щее зависит, больше чем когда бы то ни было, от подрастающего поколения, ибо ему придется разрешать все более возрастаю­щие противоречия. Правда, старики страшно жалуются на

в *


144


Ф. ЭНГЕЛЬС


молодежь, и действительно, она очень непослушна; но пусть молодежь идет своим путем; она найдет свою дорогу, а тот, кто заблудится, будет сам виноват в этом. Ведь пробным кам­нем для молодежи служит новая философия; требуется упор­ным трудом овладеть ею, не теряя в то же время молодого энтузиазма. Кто страшится лесных дебрей, в которых располо­жен дворец идеи, кто не пробивается через них при помощи меча и не будит поцелуем спящей царевны, тот недостоин ее и ее царства; пусть идет куда хочет, пусть станет сельским пастором, купцом, асессором или чем ему угодно, пусть же­нится, наплодит детей с благословения господня, но век не признает его своим сыном. Не обязательно для этого стать старогегельянцем, забрасывать вас терминами «в себе» и «для себя», «целокупность» и «этость», но не надо бояться работы мысли, ибо подлинен лишь тот энтузиазм, который, подобно орлу, не страшится мрачных облаков спекуляций и разрежен­ного воздуха вершин абстракции, когда дело идет о том, чтобы лететь навстречу солнцу истины. А в этом смысле и современ­ная молодежь прошла школу Гегеля; и не одно зерно осво­бодившейся от сухой шелухи системы пышно взошло затем в юношеской груди. Но это и дает величайшую веру в совре­менность, в то, что судьба ее зависит не от страшащегося борьбы благоразумия, не от вошедшего в привычку филистер­ства старости, а от благородного, неукротимого огня молодости. Будем же поэтому бороться за свободу, пока мы молоды и полны пламенной силы; кто знает, окажемся ли мы еще спо­собными на это, когда к нам подкрадется старость!

Написано Ф. Энгельсом вначале 1841 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале «Telegraph Перевод с немецкого

für Deutschland» MM 53, 54 и 55; апрель 1841 г.

Подпись: Фридрих Освальд


[ 145

[КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА]

ЦЕРКОВНЫЙ СПОР *

Бремен, январь

Вместе с истекшим годом наши споры о церковных делах в основном закончились. Во всяком случае, еще ожидаемые в настоящий момент полемические статьи не могут больше рас­считывать на то внимание со стороны широкой публики, кото­ рым они пользовались раньше. Больше не будет того, что про­исходило прежде, когда за неделю расхватывалось несколько изданий. А ведь подобные споры рассчитаны главным образом на участие народа. Не может же претендовать на чисто науч­ный интерес такой вопрос, который имеет значение лишь на почве направлений, давно отвергнутых наукой. — Пастор Паниель возместил задержку выхода в свет своей работы, на­правленной против круммахеровской «Богословской репли­ки» ио, ее солидным объемом ш. На десяти листах он обру­шивается на своего противника. В предисловии он объясняет, что хочет ответить на возможные дальнейшие нападки ссыл­ками на историю пиетизма 9 и доказать, что это направление берет свой исток в язычестве. Разумеется, этот источник дол­ жен быть чем-то вроде источника Аретузы139, который долго бежал под землей, прежде чем вышел наружу на христианской почве. В остальном он использует против своего противника право на реторсию, честно возвращая ему, помимо тех обычных упреков, которые произносятся в адрес пиетизма, почти каждое бранное слово. Таким образом, вся борьба свелась в конечном счете к словесным дрязгам; полуистинные утверждения пере­брасываются, как мячи, то туда, то сюда и в конечном счете

* Ср. настоящий том, стр. 10t — 10? и 10Ç — 108. Реф.


146


Ф. ЭНГЕЛЬС


сводятся, видимо, к определению понятий, то есть к тому, что должно было бы быть сделано до начала спора. Однако рацио­нализм 106 всегда оказывается в таком положении перед лицом ортодоксии. Этим он обязан своей промежуточной позиции, стоя на которой, он хочет выступать то в качестве нового раз­вития христианского духа, то в качестве его первоначальной формы, и в обоих случаях присваивает, хотя и с измененным значением, библейские термины ортодоксии. Рационализм не­честен и по отношению к самому себе и по отношению к библии; такие понятия, как откровение, спасение и вдохновение, при­обретают в его устах крайне неопределенное и искаженное значение. — Рассудочную сухость рационализма Паниель вознес на редкую высоту. С ужасной, скорее вольфовской, чем кан­товской логикой он почитает своей величайшей заслугой резко выделять все членения своей работы. Его аргументация — это не живая плоть, облегающая логический скелет, а пропитанные расслабленной сентиментальностью тряпки, которые он выве­сил для просушки на всех торчащих углах церковного здания. Ибо эти водянистые экскурсы, по которым, вопреки содержа­ щимся в них религиозным ортодоксальным лозунгам, каждый узнает рационалиста, Паниель тоже очень любит; он только не может сплавить их воедино с сухостью своих рассуждений и поэтому часто бывает вынужден прерывать поток прекрасных фраз выражениями: во-первых, во-вторых и в-третьих. Нет ничего противней безвкусной слащавости, когда она просту­пает на каждом шагу. Наиболее интересными во всей книге являются выдержки из произведений Круммахера, в которых отчетливо проступает грубый образ мыслей этого человека. — Решительность, с которой выступил здесь рационализм, побу­дила проповедников противной партии к совместному заявле­нию, изданному в виде брошюры и подписанному двадцатью двумя проповедниками 140. Брошюра содержит основы орто­доксии в последовательном изложении и с полуприкрытой ссылкой на эпизоды происходящего спора. Намечавшееся выступление в печати семи проповедников-рационалистов еще не последовало. Но ошибутся те, кто по соотношению числа проповедников будут судить о соотношении партий среди публики.

Большинство проповедников-пиетистов состоит из приход­ских священников нашей области, которые получили свои места частично благодаря временному перевесу своей партии, частично благодаря умеренному непотизму. Зато среди публики число рационалистов по сравнению с пиетистами по меньшей мере одинаково, и им не хватало лишь энергичного представи-


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ ВРЕМЕНА


147


теля, который разъяснил бы им их положение в обществе. С этой стороны Паниель неоценим для своих сторонников; он обладает мужеством, решительностью, а в некоторых областях и достаточной ученостью, и ему недостает лишь писательского и риторического таланта, чтобы создать что-нибудь значительное. За последнее время появилось много брошюрок, большей частью анонимных, которые, однако, не повлияли на настрое­ние публики. Несколько дней тому назад вышла из печати брошюра «Непиетистские рифмы» 141 размером в один печатный лист, но она не делает особой чести своему автору и о ней сле­дует упомянуть лишь из любопытства. Главный глашатай бре­менских пиетистов, талантливый проповедник Ф. Л. Маллет, обещал публике брошюру «Доктор Паниель и библия», но даже она вряд ли обратит на себя внимание противной партии, так что борьбу можно считать законченной и подытожить ее перипетии с общей точки зрения как нечто завершенное. — Нужно признать, что на этот раз пиетизм действовал более умело, чем его противник. Вначале у него были и кое-какие преимущества перед рационализмом, а именно: двухтысячелет-ний авторитет и все же научное, хоть и одностороннее, развитие с помощью современных ортодоксальных и полуортодоксальных богословов. В то же время рационализм даже в период своего расцвета находился между двух огней и был атакован одно­временно Толуком и Гегелем. Рационализм никогда не мог ванять ясную позицию по отношению к библии; он отличался злосчастной половинчатостью, которая сначала, казалось, ка­тегорически признавала веру в откровение, но в своих даль­нейших выводах настолько ограничивала божественность биб­ лии, что от нее почти ничего не оставалось. Эти колебания ставят рационализм в невыгодное положение всякий раз, когда речь заходит о библейском обосновании его теоретических положе­ний. К чему прославлять разум и в то же время не провозгла­шать его автономии? Ведь в тех случаях, когда обе стороны признают библию, как общую основу, правота всегда на сто­роне пиетизма. Но, кроме того, на сей раз на стороне пиетизма был также и талант. Такой человек, как Круммахер, способен в отдельных случаях допустить безвкусицу, но он никогда не сможет заполнять целые страницы ничего не значащими фра­зами, как это делает Паниель. Наилучшим из того, что напи­сали рационалисты, были «Анафемы», автором которых при­знал себя В. Э. Вебер ш. Когда-то Г. Шваб сказал о Штраусе, что он выделяется из толпы противников позитивного 14а уди­вительно тонким чувством прекрасного во всех его проявле­ниях. С помощью аналогичной характеристики я хотел бы


148


Ф. ЭНГЕЛЬС


выделить В. Э. Вебера из рационалистической черни. Он рас­ширил свой кругозор редкими познаниями греческих и немец­ких классиков, и хотя с некоторыми его утверждениями, в частности, с догматическими, не всегда можно согласиться, свобода его. мысли, благородная энергичная манера изложе­ния — все это должно найти признание. Недавно выпущенная против него полемическая брошюра лишена всех этих свойств. Только что вышла другая брошюра «Апостол Павел в Бре­мене» 14S , написанная не без остроумия и содержащая пикант­ные намеки на политические и социальные отношения в Бре­мене, но и она решает что-либо не в большей степени, чем уже упомянутые. — Для Бремена этот спор имел особенно большое значение. Прежде партии выступали друг против друга без всякого смысла, и дело не шло дальше мелочных придирок. Пиетизм стремился к своим собственным целям, в то время как рационализм мало о нем заботился и именно поэтому имел о своем противнике ряд превратных представлений. В мини-стериуме, то есть в узаконенном собрании всех реформатских и униатских проповедников города, рационализм был пред­ставлен до сих пор лишь двумя и то очень робкими членами. Паниель сразу же после своего приезда выступил более реши­тельно, и уже донесся слух о разногласиях в министериуме. Теперь, с той поры как Круммахер раздул этот спор, каждая партия знает, чего она хочет. Пиетизм давно понимал, что его принцип авторитета не может согласоваться с основой рацио­нализма — разумом, и справедливо видел в этом течении уже при его возникновении отход от староортодоксального хри­стианства. Теперь же и каждый рационалист тоже понял, что его убеждения не просто отделены от пиетизма иным толкова­нием текста, а находятся в прямом противоречии с ним. И только сейчас, когда партии взаимно узнали друг друга, может произойти их объединение на более высокой основе, в связи с чем можно спокойно ожидать будущего.

ОТНОШЕНИЕ К ЛИТЕРАТУРЕ. МУЗЫКА

Бремен, январь

Можно подумать, что ганзейские города теперь насильно во­ влечены в поток литературы. С той поры как появились «Очерки» Бёйрмана 144, дождем сыплются рецензии на этот и в самом деле интересный материал. Сам Бёйрман в «Германии и немцах» иъ отвел трем вольным приморским городам значительное место. Журнал «Freihafen» напечатал «Ганзейские письма» Зольтве-деля 14в. Гамбург уже с давних времен занимает определенное


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ ВРЕМЕНА


149


место в немецкой литературе; Любек лежит несколько в сто­ роне, да и в экономическом отношении времена его расцвета остались далеко позади; однако А. Зольтведель собирается и там основать сейчас журнал. Бремен взирает на литературу с недоверием, поскольку по отношению к ней его совесть не совсем чиста, и обычно его затрагивают в ней не слишком нежно. И все же нельзя отрицать, что именно Бремен, благодаря его положению и политической обстановке в нем, в большей степени, чем любой другой город, пригоден для того, чтобы стать центром просвещения северо-западной Германии. Если бы только удалось перетянуть сюда двух или трех способных литераторов, здесь можно было бы основать журнал, который имел бы огромнейшее влияние на развитие культуры Северной Германии. Бременские книготорговцы достаточно предприим­чивы, и я слышал уже от многих из них, что они охотно выде­лили бы необходимые фонды и согласились бы нести вероятные убытки первых лет издания.

Наиболее сильной стороной Бремена является музыка. В немногих городах Германии занимаются музыкой так много и так хорошо, как здесь. В Бремене образовалось сравнительно большое количество хоровых объединений, а частые концерты всегда хорошо посещаются. К тому же здесь почти в полной чистоте сохранился хороший музыкальный вкус; наибольшей популярностью пользуются немецкие классики — Гендель, Моцарт, Бетховен, а из новых — Мендельсон-Бартольди и лучшие композиторы-песенники. Новофранцузская и ново­итальянская школы имеют поклонников почти исключительно лишь среди молодых конторщиков. Было бы только жела­тельно, чтобы меньше отодвигали на задний план Себастьяна Баха, Глюка и Гайдна. При этом здесь ни в коей мере не отка­зываются от новых имен. Наоборот, мало найдется мест, где произведения молодых немецких композиторов исполняются с такой охотой, как здесь. Тут можно также всегда встретить имена, известные музыкальному миру с самой лучшей стороны. Талантливый композитор-песенник Штегмайер дирижировал несколько лет оркестром нашего театра. На его место пришел Космали, который отчасти своими произведениями, отчасти ста­тьями, главным образом в журнале Шумана «Neue Zeitschrift für Musik», видимо, приобрел многих друзей. Столь же признан­ным композитором является Рим, дирижирующий хоровой капеллой и большинством концертов. Рим очень любезный старик с юношеской пылкой душой; никто, кроме него, не умеет так зажечь певцов и оркестрантов и вдохнуть жизнь в их исполнение.


150


Ф. ЭНГЕЛЬС


НИЖНЕНЕМЕЦКОЕ НАРЕЧИЕ

Бремен, январь

Первое, на что обращает здесь внимание приезжий, это упо­требление нижненемецкого наречия даже в самых видных семьях. Лишь только бременец переходит на сердечный, кон­фиденциальный тон, он начинает изъясняться на нижненемец­ком наречии. Он так привержен к этому диалекту, что переносит его даже за океан. На гаванской lonja * на бременском ниж­ненемецком наречии говорят не меньше, чем по-испански. Я знаю людей, которые в Нью-Йорке и Веракрусе в совершен­стве научились у проживающих там многочисленных бремен-цев диалекту их родного города. Но ведь не прошло и трех сотен лет с тех пор, как верхненемецкое наречие было объяв­лено официальным языком. Основные законы города — Скри­жали и Новое соглашение 14? — составлены на нижненемецком языке, и первые звуки, которые учится здесь произносить мла­денец, произносятся на нем. Ребенок редко начинает говорить на верхненемецком языке до четырех или пяти лет. Крестьяне области никогда ему не учатся и тем самым часто заставляют суды вести заседание на нижненемецком наречии, а протоколы писать на верхненемецком. Кстати, нижнесаксонское наречие здесь сохранилось еще в довольно чистом виде и осталось пол­ностью свободным от примеси верхненемецких форм, которая искажает гессенский и рейнский диалекты. В североганновер­ ском диалекте несколько больше архаизмов, чем в бременском, однако он гораздо более страдает разнообразными местными наслоениями; вестфальский совсем потерялся в ужасающей широте дифтонгов, а к западу от Везера начинается переход к фризскому диалекту. Бременский говор можно спокойно считать за свободное от примесей дальнейшее развитие старого нижнесаксонского письменного языка. Народный язык на­столько чувствителен, что, воспринимая верхненемецкие слова, он постоянно преобразует их по звуковым законам нижнесак­сонского наречия. Такой способностью обладают сейчас лишь немногие народные нижнесаксонские диалекты. Язык «Рейнеке Лиса» 148 отличается от современного диалекта лишь более полными формами, в настоящее время претерпевшими стяже­ние, в то время как корни слов, за немногим исключением, все еще сохранили свою жизненность. И поэтому правильно посту­пили языковеды, когда они рассматривали «Бременский сло­варь» в лексическом отношении, как средний итог современных

♦ — бирже. Ред.


КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ. БРЕМЕНА


151


нижнесаксонских наречий. Создание грамматики бременского диалекта, с учетом говоров между Везером и Эльбой, было бы очень ценной работой. Многие здешние ученые проявили инте­рес к нижненемецкому наречию, и было бы желательно, чтобы один из них взял на себя эту работу.

Написано Ф. Энгельсом в январе 1841 г. Печатается по тексту газеты

Натгечатано без подписи Перевод с немецкого

в газете «Morgenblatt гт

für gebildete Leser» MM 13, 14, 15 и 1в; «а русском языке публикуется впервые

15, 10, 18 и 19 января 1841 г.


152 ]

СКИТАНИЯ ПО ЛОМБАРДИИ 149

I ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ!

Слава богу, Базель уже позади! Такой скучный город, переполненный праздничными сюртуками, треуголками, фили­стерами, патрициями и методистами, в котором нет ничего свежего и крепкого, кроме деревьев вокруг кирпично-красного собора да красок на гольбейновских «Страстях господних», висящих среди других картин в здешней библиотеке; такое захолустье со всеми уродствами средневековья, но без его красот, не может понравиться юной душе, которую волнуют мечты о швейцарских Альпах и Италии. Быть может, переход от Германии к Швейцарии, от мягкого, обрамленного вино­градниками маркграфства баденского к Базелю для того так безнадежно уныл, чтобы после него впечатление от Альп стало особенно глубоким? А местность, которую мы теперь проезжаем, отнюдь не самая прекрасная. Справа — последние отроги Юры, хотя зеленые и свежие, но лишенные особого характера; слева — узкий Рейн, который как будто тоже испытывает страх при виде Базеля, — так медленно течет он по долине; а по ту сторону Рейна — еще кусочек Германии. Мало-помалу мы удаляемся от зеленых берегов реки, дорога идет в гору, и мы поднимаемся на самый крайний хребет Юры, вклинившийся между Ааре и Рейном. Сразу меняется весь ландшафт. Перед нами залитая солнцем веселая долина — нет: три, четыре долины; Ааре, Рейс, Лиммат, видимые на далекое расстояние, извиваются меж холмов и сливаются друг с другом; села и городки обступают их берега, а вдали, за рядами передних холмов, поднимается одна горная цепь за другой, как скамьи гигантского амфитеатра; сквозь туман, реющий над самыми


СКИ ^ АЙНЯ ПО ЛОМБАРДИИ


153


отдаленными зубцами, тут и там сверкает снег, а над множе­ством вершин возвышается Пилат, словно он вершит суд, как некогда прокуратор Иудеи, давший ему имя. Это — Альпы!

Быстро спускаешься под гору, и лишь теперь, вблизи Альп, замечаешь, что ты в Швейцарии. Вместе с швейцарской природой появляются швейцарские костюмы и постройки. Язык звучит красивее и одухотвореннее, чем базельский диа­лект, которому удобство патрицианской городской жизни сообщило какую-то материальную тяжеловесную растянутость; лица здесь становятся более свободными, открытыми, живыми, треуголка уступает место круглой шляпе, сюртук с длинными болтающимися фалдами — короткой бархатной куртке. — Го­родок Бругг скоро остается позади нас, и мы, продолжая путь, пересекаем быстрые, окаймленные зелеными берегами реки; на лету охватывая взором множество очаровательных, быстро сменяющихся видов, мы покидаем Ааре и Рейс вместе с Габ­сбургом, развалины которого выглядывают с покрытой лесом вершины, и въезжаем в долину Лиммата, с которой уже не рас­станемся до Цюриха.

В Цюрихе я должен был пробыть день, а по пути в обето­ ванную страну немецкой молодежи остановка на день — уже значительный срок. Чего мог я ждать от Цюриха? Оправдала ли бы себя эта задержка в пути? Признаюсь: со времени сентябрь­ской истории, со времени победы пфеффиконских стражей Сиона ° я не мог представить себе Цюрих иначе, как вторым Базелем, и с ужасом думал о потерянном дне; об озере я по простоте душевной и не подумал, тем более что ливни, которые после многих солнечных дней настигли меня, наконец, между Базелем и Цюрихом, сулили мне дождливый день. Но когда, пробудившись, я увидел голубое утреннее небо над залитыми солнцем горами, я быстро вскочил и поспешил на улицу. Бродя наугад, я подошел к чему-то вроде террасы, окружен­ной насаждениями и увенчанной старыми деревьями. Из надписи на деревянной доске я узнал, что предо мной общественный парк, и бодро поднялся наверх. Тут я увидел перед собой озеро, сверкавшее в утреннем сиянии, дымившееся ранним туманом и окруженное покрытыми густым лесом горами. В первое мгно­вение я не мог отделаться от наивного изумления перед тем, что существует такая поразительно красивая местность. Один любезный житель Цюриха, к которому я обратился, сказал мне, что с вершины Ютлиберга открывается такой чудесный вид, что цюрихские жители называют свою гору маленьким Риги, — и не совсем без основания. Я взглянул на вершину, — она была самой высокой из цепи Альбиса, тянувшейся по юго-


154


Ф. ЭНГЕЛЬС


западной стороне озера, и вообще выше всех окрестных гор. Я осведомился о дороге и, не мешкая, пустился в путь. После полуторачасового пути я был наверху. Здесь озеро расстила­лось предо мной во всю свою длину, сверкая пестрыми перели­вами зеленых и голубых красок, с городом и бесчисленными домами на своих холмистых берегах, а там, по ту сторону Альбиса, виднелась долина с зелеными лужайками, к которой с гор спускались светлые дубняки и темные ельники, — зеле­ное море с волнами холмов, среди которых дома выделялись подобно кораблям, на юге же, у горизонта, тянулась сверкаю­щая цепь глетчеров, от Юнгфрау до перевалов Септимер и Юлия; а сверху, с синего неба, майское солнце изливало потоки •своих лучей на празднично украшенный мир, так что озеро, поля и горы сверкали одно другого ярче, и не было конца великолепию.

Устав от созерцания, я вошел в деревянный дом, стоящий на вершине, и попросил, чтобы мне дали чего-нибудь выпить. Мою просьбу удовлетворили и вместе с тем вручили книгу для гостей. Всем известно, что можно найти в подобных книгах; каждый филистер считает, что здесь он может себя увекове­чить, и пользуется случаем, чтобы передать потомству свое никому неведомое имя и одну из своих в высшей степени три­виальных мыслей; чем он ограниченнее, тем более длинными замечаниями сопровождает он свое имя. Купцы стремятся доказать, что наряду с кофе, ' ворванью или хлопком в их сердце сохранено местечко для красавицы-природы, которая создала все это и в придачу золото; женщины изливают в них потоки своих чувств, студенты — свою веселость и свою на­смешливость, а умудренные знаниями и опытом школьные учителя выдают природе высокопарный аттестат зрелости. «Чудный Ютлиберг, опасный соперник Риги!» — так начал свое цицероновское обращение какой-то доктор несвободных искусств. Я с раздражением перевернул страницу и не стал читать всех этих немцев, французов и англичан. И вдруг мне на глаза попался сонет Петрарки на итальянском языке *, который в переводе звучит приблизительно так:

Я поднят был мечтой к жилищу милой. Та, что ищу я на земле напрасно, Мне ласковой и ангельски прекрасной Предстала в сфере третьего светила.

Дав руку мне, она проговорила:

«Нас здесь разъединить судьба не властна;

Sonetti di Petrarca, in morte, 261.


СКИТАНИЯ ПО ЛОМБАРДИИ 155

Я — та, что мучила тебя всечасно И до заката день свой завершила.

Ах, людям не понять, как я блаженна! Тебя лишь жду и мой покров, тобою Любимый и оставшийся в юдоли».

Зачем она умолкла так мгновенно? Еще бы звук, — и, прелестью святою Пронзен, я б с неба не вернулся боле ш.

Вписал его в книгу некий Иоахим Трибони из Генуи; я сразу почувствовал в нем друга, ибо чем бессодержательнее и бессмысленнее были остальные излияния, тем резче выступал сонет на этом фоне, тем сильнее захватил он меня. Кто ничего не чувствует там, где природа раскрывается во всем своем вели­колепии, где дремлющая в ней идея если и не пробуждается, то как будто видит золотые сны, кто способен лишь на такое восклицание: «как ты прекрасна, природа!» — тот не вправе считать себя выше обыкновенной серой и плоской толпы. Напротив, у более глубоких натур при этом выступают наружу личные горести и страдания, но лишь для того, чтобы потонуть в окружающем великолепии и раствориться в кротком при­мирении с жизнью. Это чувство примирения едва ли могло найти себе лучшее выражение, чем в приведенном сонете. Но еще одно обстоятельство сблизило меня с генуэзцем. Уж кто-то до меня принес на эту вершину свою любовную печаль, и я стоял здесь не один, с сердцем, которое месяц тому назад было так бесконечно счастливо, а ныне чувствовало себя опустошенным и разбитым. И какая скорбь имеет большее право излиться перед лицом прекрасной природы, как не самое благородное, самое возвышенное из всех личных страданий — страдание любви?

Я еще раз окинул взором зеленые долины и спустился с горы, чтобы внимательнее рассмотреть город. Он расположен амфи­театром вокруг узкого рукава озера и, если смотреть на него с воды, представляет вместе с окружающими его деревнями и виллами столь же очаровательное зрелище. И улицы щеголяют красивыми новыми зданиями. Но это положение вещей суще­ствует не так давно, как я установил вечером из разговора с одним стариком-путешественником, который не мог доста­точно надивиться, до какой степени похорошел старый Цюрих за последние шесть лет и какой блеск придало предыдущее правительство внешнему облику республики постройкой обще­ственных зданий. Теперь, когда известная партия системати­чески забрасывает грязью труп этого правительства, уместно


156


Ф. ЭНГЕЛЬС


напомнить, что оно при жизни своей не только проявило исклю­чительное в наше время мужество, призвав в университет такого человека, как Штраус, но с честью выполнило и другие свои обязанности.

На следующее утро мы двинулись дальше на юг. Сперва дорога шла вдоль всего озера до Раппершвиля и Шмерикона — чудесный путь через сады, виллы и живописно расположенные, окруженные виноградниками деревни; по ту сторону озера — длинный темно-зеленый хребет Альбиса с его пышным пред­горьем, а по направлению к югу, где горы расступаются, — ослепительные пики Гларнских Альп. Посреди озера всплы­вает остров Уфнау, могила Ульриха фон Гуттена. Так бороться за свободную идею и так отдыхать от бранных трудов, — бла­жен, кто этого удостоился! Вокруг могилы героя шумят зеле­ные волны озера, словно гул далекой битвы и боевой клич, а на страже стоят закованные в лед, вечно юные великаны — Альпы! И сюда в качестве представителя германской молодежи приходит паломником Георг Гервег, чтобы возложить на могилу свои песни, в которых прекраснее, чем где бы то ни было, выражены чувства, воодушевляющие новое поколение. Какие памятники и статуи могут сравниться с ними?

В Уцнахе, куда свернула дорога, после того как она отдали­лась от озера, была ярмарка, и империал почтовой кареты, где я до сих пор сидел один, наполнился ярмарочными гостями, которые постепенно поддались действию проведенной без сна ночи и, задремав, предоставили меня моим размышлениям. Мы оказались в чудной долине: мягко очерченные холмы, покрытые лесом и зелеными лужайками, окружали нас; впер­вые увидел я здесь на близком расстоянии своеобразные от­тенки зелени швейцарских лесов, наполовину лиственных, наполовину хвойных, и не в состоянии передать того глубокого впечатления, которое на меня произвело все это. Сочетание листвы и хвои, ярко выявляющее как светлые, так и темные оттенки зелени, придает даже однообразным ландшафтам необычайную прелесть, и если в данном случае расположение гор и долины тоже не отличалось оригинальностью, то все же поражало, что можно встретить местность, почти вся красота которой основана на колорите; зато она и была тем более прекрасна. Величие и строгость природы мне пришлось созер­цать еще не раз, прежде чем я поднялся на вершину альпий­ского хребта; но эту мягкость и прелесть пейзажа я вновь увидел лишь на итальянском склоне.

Скоро, однако, я очутился у подножия более высоких гор, вершины которых, хотя они и находятся ниже снеговой линии,


СКИТАНИЯ ПО ЛОМБАРДИИ


157


еще теперь, в мае, были белы от снега. То через узкие, то через более широкие долины дорога шла вдоль канала, соединяю­щего Цюрихское озеро с Валленштедтским. Это последнее скоро открылось моему взору. Здесь характер местности совсем иной, чем у Цюрихского озера. Почти неприступным лежит водоем между крутыми скалами, которые поднимаются прямо из воды и лишь при входе и выходе оставляют узкое отверстие. Плохонький пароход принял пассажиров, и скоро за сдвинув­шимися горами исчез Везен — городок, где мы пересели на пароход. Все следы человеческой деятельности остались позади, одинокий пароход все дальше и дальше углублялся в живописную чащу, в тихое царство природы; в ярком сол­нечном свете сверкали зеленые гребни волн, снежные вершины гор и низвергавшиеся с них то там, то здесь водопады; из-за серовато-белого гранита скал иногда показывались веселые лужайки и лесные прогалины; тонкая пелена тумана, подни­мавшаяся над озером, превращалась вдали среди гор в мягкие фиолетовые тени. Это была одна из тех местностей, которые почти заставляют человека персонифицировать природу, как мы это видим в народных сказаниях, где изборожденные рас­селинами скалы с их снежными вершинами принимают облик испещренных морщинами среброкудрых старцев, а на поверх­ность прозрачных вод всплывают зеленые волосы очарователь­ных русалок. Наконец, стоявшие сплошной стеной скалы немного раздвинулись, покрытые густым кустарником камен­ные выступы спустились к озеру, сквозь синюю дымку тумана сверкнула белая полоска, то были дома Валленштедта, рас­положенного в конце озера. Мы вышли на берег и весело на­правились к Куру, в то время как над нашими головами на­висла скалистая цепь, самые высокие пики которой называются Семью Курфюрстами. Эти почтенные мужи так торжественно восседали в своих окаменелых горностаевых мантиях и с по­злащенными вечерним солнцем снежными коронами, как если бы они собрались во Франкфуртской ратуше для избрания императора, глухие к крикам и требованиям теснящегося у их ног населения всей Священной Римской империи , консти­туция которой с течением времени так же окаменела, как и эти семь ее представителей. Такие названия, данные народом, свидетельствуют, впрочем, о том, какими немцами с головы до пят являются швейцарцы, как бы они сами этого ни отрицали. Быть может, я впоследствии еще остановлюсь подробнее на этой теме и поэтому пока не буду касаться ее.

Все дальше углублялись мы теперь в скалистые горы, все реже встречались места, где рука человека придала дикой


158


Ф. ЭНГЕЛЬС


природе более мягкий облик; подобно ласточкину гнезду висел замок Саргана на отвесной скале, и, наконец, лишь у Parana деревья нашли достаточно земли на скалах, чтобы покрыть их густой растительностью. И здесь замок расположен над самым обрывом, но он совершенно разрушен; таких замков — следов кулачного права — в особенности много на перевалах, веду­щих из одной речной долины в другую. Около Рагаца долина широко раскрывается, горы почтительно отступают перед мощ­ным юным гением реки, которая силой пробила себе дорогу сквозь гранитные массы у Готарда и Шплюгена и теперь муже­ ственно и гордо шумит навстречу своей великой судьбе; это — Рейн, который мы вновь приветствуем. В широком русле тор­жественно катится он по камням и песку, но по далеко раз­бросанному щебню можно судить, как дико бросается он, когда ему надоедает уютный покой и в нем пробуждается жажда разрушения. Отсюда долина его образует дорогу, которая под­нимается к Куру, а оттуда — к Шплюгенскому перевалу.

В Куре уже начинается смешение языков, которое царит повсюду на самом высоком из альпийских хребтов. На дворе почтовой конторы раздавались вперемежку немецкие, роман­ские и итальянские, на ломбардском диалекте, возгласы. О романском языке, на котором говорят горцы Граубюндена, лингвисты высказывали самые разнообразные мнения, и на нем все еще лежит печать таинственности. По самостоятель­ности некоторые ставят его в ряд с главными романскими язы­ками, другие находят в нем французские элементы, не задумы­ваясь над тем, откуда они могли в него проникнуть. Однако чтобы хоть сколько-нибудь подробно изучить это наречие, необходимо прежде всего сравнить его с соседними наречиями. До сих пор этого не делали. Судя по тому, что мне при быстром' проезде удалось установить на основании бесед со сведущими людьми, словообразование этого наречия весьма напоминает словообразование соседнего ломбардского диалекта и отли­чается от последнего лишь особенностями местного говора. Все, что принимали за французское влияние, можно снова встретить и к югу от Альп.

На следующее утро мы отправились из Кура вверх по тече­нию Рейна, вдоль широкой долины, окруженной дикими ска­лами. Через несколько часов из легкого утреннего тумана под­нялась отвесная стена, увенчанная скалистыми выступами, и стала поперек дороги. Долина перед нами оказалась как бы замурованной, и мы могли двигаться вперед лишь по тесному ущелью. Перед нами выросла узкая белая башня: это была башня Тузиса, или, как говорят ломбардцы, Тозаны, т. е.


СКИТАНИЙ ПО ЛОМБАРДИИ


159


города девушек. Он чудесно расположен в тесной котловине, окруженной отвесными скалами, на самой недоступной из которых находятся развалины Гогенретийского замка. Нет большей изолированности, чем та, на которую обрекла природа это селение, и все же люди и здесь оказались сильнее при­роды; как бы издеваясь над ней, провели они шоссе через Тузис, и ежедневно здесь проезжают англичане, купцы, ту­ристы. — За Тузисом начался подъем, и до наступления вечера-мы должны были перевалить через Альпы. Я оставил карету и, подкрепившись бутылкой вельтлинского вина, которое здесь особенно высокого качества, пошел по дороге. Такой дороги больше нигде на свете нет. Вырубленная в нависающих скалах, она вьется вверх по ущельям, которые проложил себе Рейн. Отвесные гранитные стены обступили тропу, на которую кое-где не проникает даже луч полуденного солнца, а глубоко внизу, через груды камней, с громовым шумом мчится дикий горный поток, с корнем вырывая сосны, волоча за собой исполинские камни, как рассвирепевший титан, которому на грудь кто-то из богов бросил две горы. Кажется, будто сюда бежали последние, упрямые горы, не пожелавшие подчиниться всепокоряющему господству человека, и остановились здесь в боевой готовности, адобы отстаивать свою свободу. Неподвижным, наводящим ужас взором встречают они путника, и кажется, что слышишь их голос: «Подойди, человек, поднимись, если осмелишься, на наши вершины и посей свой хлеб в бороздах наших морщин; во здесь, наверху, ты почувствуешь свое ничтожество до голо­вокружения, почва заколеблется под твоими ногами, и ты |«аобьешься вдребезги, свергаясь вниз, со скалы на скалу! Отрой свои дороги только между нами; ежегодно наш союзник Рейн будет спускаться, раздуваемый гневом, и будет разрушать твою работу!»

Это противодействие сил природы человеческому духу нигде ве выражено с такой грандиозностью, можно было бы даже сказать, — сознанием своей силы, как здесь. Жуткая уединен­ность дороги и опасность, с которой когда-то был связан переход в этом месте через Альпы, дали этому перевалу прозвище Via mala *. Теперь, конечно, дело обстоит иначе. Дух и здесь побе­дил природу, и как связующая лента тянется от скалы к скале безопасная, удобная и почти неразрушимая дорога, которая проходима во все времена года. И все же при виде угрожающих скал трудно превозмочь чувство страха: кажется, что они угрюмо помышляют о мести и об освобождении.

• — Злая дорога. Ред.


160


Ф. ЭНГЕЛЬС


Но мало-помалу ущелье раздвигается, бурные водопады встречаются все реже, русло Рейна, который часто должен был прокладывать себе путь сквозь теснины шириной, измеряемой дюймами, расширяется, отвесные стены становятся более на­клонными и все более отступают назад, открывается зеленая долина, и посреди этой первой террасы Шплюгена расположен Андер — местечко, которое известно жителям Граубюндена и Вельтлина как курорт. Растительность становится здесь уже гораздо менее скудной, что особенно сильно бросается в глаза, так как от Тузиса до сих пор не было ни кустарника, ни травы, и лишь ели могли карабкаться по крутым скалам. И все же так отрадно было после этих суровых, серо-коричневых гранитных степ увидеть, наконец, зеленый луг и поросшие кустарником холмы. Сейчас же за Андером дорога бесконечными зигзагами стала подниматься вверх; я предоставил эту дорогу карете и по ускользающим из-под ног камням, сквозь кустарники и вьющиеся растения вскарабкался туда, где дорога повернула к другому склону горы. Глубоко подо мной лежала зеленая долина с извивавшимся по ней Рейном, шум которого снова доносился до меня. Еще один прощальный взор вниз, и дальше в путь! Дорога привела меня в котловину между поднимаю­щимися до небес наклонными скалами, — опять в один из самых заброшенных уголков мира. Я облокотился на каменную ограду и стал смотреть на Рейн, который образовал водоем, окаймленный темной зеленью деревьев. Спокойная зеленая гладь, над которой склонялись ветки, осеняя множество укром­ ных уголков, высокие мшистые скалы, там и здесь прогляды­вающие лучи солнца — во всем этом было какое-то невырази­мое очарование. Журчанье успокоившейся реки звучало почти понятно, как лепет тех прекрасных дев-лебедей, которые при­летают из-за далеких гор и в уединенном месте сбрасывают с себя лебединое оперенье, чтобы искупаться под зелеными ветвями в ледяных волнах. Но эти звуки прерывались громом водопадов, звучавшим как разгневанный голос речного духа, который бранит лебедей за неосторожность, так как они ведь знают, что должны будут пойти за тем, кто похитит их лебединые покровы. А там сзади уже подъезжает почтовая карета, полная глазеющих на них пассажиров, да и во­обще не пристало женщинам, даже если они романтиче­ские девы-лебеди, купаться у проезжей дороги. ' Но прек­расные русалки поднимают насмех пугливого старика, по­тому что знают, что их видит лишь тот, кому открылась тайная жизнь природы, и что он не сделает им ничего дур­ного.


СКИТАНИЯ ПО ЛОМБАРДИИ


161


В горах становилось все прохладнее; поднимаясь, около полудня я натолкнулся на первый снег, и на меня, разгоря­ченного быстрым подъемом под палящим солнцем, вдруг заметно повеяло холодным воздухом. Это была температура вто­рой террасы перевала, на которой расположена деревня Шплю-ген — последнее место, где говорят по-немецки, — среди высоких гор, из-за зеленых склонов которых виднелись темно-коричне­ вые хижины пастухов. В доме, построенном уже совсем по-итальянски, в котором до самого верхнего этажа были лишь каменные полы и толстые каменные стены, мы пообедали, после чего отправились дальше вверх по почти отвесной скале. В лесистом ущелье, между последними деревьями, которые я видел по эту сторону Альп, лежала лавина — широкий снежный поток, спустившийся с неприступной вершины. Про­шло немного времени, и нам стали встречаться пустынные ущелья, в которых под твердым снежным покровом гремят горные потоки и стоят голые скалы, местами едва прикрытые мхом. Все выше, все более широкими пеленами лежал снег. На самом верху была расчищена дорога, по обе стороны кото­рой лежал слой снега, в три-четыре раза превышающий рост человека. Каблуками я выбил себе ступени в снеговой стене и поднялся наверх. Предо мной открылась обширная белоснеж­ная равнина, посреди которой возвышалась крыша — авст­рийская таможня, первое здание на итальянском склоне Альп. Проверка наших вещей в этом доме, во время которой мне уда­лось скрыть мой варинасский * табак от взоров пограничной стражи, дала мне время осмотреться. Со всех сторон — голые, серые скалы с покрытыми снегом вершинами, равнина, на ко­торой из-за сплошного снега не видно ни одного стебля и уж подавно ни одного куста или дерева, — словом, страшная заброшенная пустыня, над которой, пересекая друг друга, проносятся итальянские и немецкие ветры, то и дело сгоняя в кучу серые облака, — пустыня более безотрадная, чем Сахара, и более прозаическая, чем Люнебургская пустошь, мест­ ность, где из года в год девять месяцев идет снег, а три месяца — дождь. Это было первое, что я увидел в Италии. Но вот путь пошел быстро под гору, снег исчез, и где вчера едва успел рас­таять белый зимний покров, сегодня уже расцветали желтые и голубые крокусы, начинала зеленеть трава, вновь стали по­являться кусты, потом деревья, среди которых с шумом неслись вниз водопады, а глубоко внизу, в долине, полной лиловых теней, протекал пенящийся Лиро, снежный блеск которого

• Варинас (Баринао) — город в Венесуэле (Южная Америка). Рев,


162


Ф. ЭНГЕЛЬС


светился из-за темных каштановых аллей; воздух делался все теплее и теплее, хотя солнце уже зашло за горы, а в Кампо Дольчино мы уже очутились если не в подлинной Италии, то, во всяком случае, среди подлинных итальянцев. Целой толпой собрались обитатели деревушки вокруг нашей кареты и на своем гортанном носовом ломбардском диалекте болтали о ло­шадях, повозке и пассажирах; у всех у них были настоящие романские лица с энергичным выражением, обрамленные чер­ными, густыми волосами и бородами. Мы двинулись дальше, вниз по течению Лиро, среди лугов и лесов, между бесчислен­ных огромных гранитных глыб, которые кто знает когда сва­лились с альпийских вершин и на светло-зеленых лужайках своеобразно выделялись своими острыми и черными зубцами и выступами. Мы проезжаем ряд очаровательных, приютившихся у скал деревень с их стройными, белоснежными колоколь­нями, — среди них Санта Мария ди Галиваджо; наконец, открывается долина, в одном из углов которой возвышается башня Кьявенны, — или, по-немецки, Клевена, — одного из главных городов Бельтлина. Кьявенна уже совсем итальянский город с высокими домами и узкими улицами, на которых по­всюду слышишь взрывы ломбардских страстей: fiocul d'ona putana, рогсо della Madonna * и т. д. В то время как мы сидели за итальянским ужином с вельтлинским вином, солнце зака­тилось за Ретийские Альпы; австрийская почтовая карета с итальянским кондуктором в сопровождении карабинера по­ везла нас к озеру Комо. Полная и ясная луна глядела с темно-си­него неба, тут и там зажигались звезды и разгоралась вечерняя заря, золотя горные пики; роскошная южная ночь спуска­лась на землю. Так ехал я среди зеленых тутовых рощ, листва которых переплеталась с виноградными лозами, теплое дыха­ние Италии все нежнее и нежнее обвевало мне грудь, чары никогда не виданной природы, о которой я так давно мечтал, пронизывали меня сладостной дрожью, и, рисуя в своем вооб­ражении все великолепие, которое скоро должно было от­крыться моему взору, я блаженно задремал.

Написано Ф. Энгельсом, в мае 1841 г. Печатается по тексту журнала

Напечатано в журнале «Athenäum» Перевод с немецкого

ММ 48 и 49; 4 и 11 декабря 1841 г.

Подпись: фр ид р их О с в алъд

* Итальянские бранные выражения. Ред.


[ 163

ШЕЛЛИНГ О ГЕГЕЛЕ 153

Если вы сейчас здесь, в Берлине, спросите кого-нибудь, кто имеет хоть малейшее представление о власти духа над миром, где находится арена, на которой ведется борьба за господство над общественным мнением Германии в политике и религии, следовательно, за господство над самой Германией, то вам ответят, что эта арена находится в университете, именно в аудитории № 6, где Шеллинг читает свои лекции по филосо­фии откровения. Ибо в настоящий момент все отдельные воз­ражения, которые делали спорным господство гегелевской философии, потускнели, поблекли и отступили на задний план перед одной оппозицией Шеллинга. Все враги, стоящие вне философии, как Шталь, Хенгстенберг, H еандер, уступают место одному борцу, от которого ждут, что он победит непобедимого в его собственной области. А борьба эта действительно в доста­точной степени своеобразна. Два старых друга юности, това­рищи по комнате в Тюбингенской духовной семинарии, снова встречаются лицом к лицу через сорок лет как противники. Один, умерший уже десять лет тому назад, но живой более чем Когда-либо в своих учениках; другой, по утверждению последних, духовно мертвый уже в течение трех десятилетий, ныне совершенно неожиданно претендует на полноту жизненной силы и требует признания. Кто является достаточно «беспри­страстным», чтобы считать себя одинаково далеким от них обоих, т. е. кто не считает себя гегельянцем, — ибо сторонником Шеллинга после немногих слов, сказанных им, никто, конечно, не может себя объявить, — кто, таким образом, обладает этим похвальным преимуществом «беспристрастия», тот усмотрит в смертном приговоре Гегелю, произнесенном ему выступлением


164


Ф. ЭНГЕЛЬС


Шеллинга в Берлине, месть богов за смертный приговор Шел­лингу, произнесенный в свое время Гегелем.

Значительная, пестрая аудитория собралась, чтобы быть сви­детелем этой борьбы. Во главе — университетская знать, ко­рифеи науки, мужи, каждый из которых создал свое особое направление; им отведены ближайшие места около кафедры, а за ними в пестром беспорядке, как попало, сидят представи­тели всех общественных положений, наций и вероисповедований. Среди задорной молодежи вдруг видишь седобородого штабного офицера, а рядом с ним в совершенно непринужденной позе вольноопределяющегося, который в другом обществе из-за поч­тения к высокому начальству не знал бы, куда деваться. Ста­рые доктора и лица духовного звания, чьи матрикулы могли бы вскоре праздновать свой юбилей, чувствуют, как внутри их начинает бродить старый студенческий дух, и они снова идут на лекции. Евреи и мусульмане хотят увидеть, что за вещь христианское откровение. Слышен смешанный гул немецкой, французской, английской, венгерской, польской, русской, ново­греческой и турецкой речи, — но вот раздается звонок, призы­вающий к тишине, и Шеллинг всходит на кафедру.

Человек среднего роста, с седыми волосами и светло-голубы­ми веселыми глазами, в выражении которых больше живости, чем чего-либо импонирующего, вместе с некоторой embonpoint *, производит впечатление скорее благодушного отца семейства, чем гениального мыслителя; неблагозвучный, но сильный голос, швабо-баварский диалект с постоянным « eppes» вместо «etwas» ** — таков внешний вид Шеллинга.

Я обхожу молчанием содержание его первых лекций ш, чтобы немедленно перейти к его высказываниям о Гегеле, и только оставляю за собой право для разъяснения их добавить самое необходимое. Я передаю его слова так, как я их сам за­писал, присутствуя на его лекции.

«Философия тождества, выдвинутая мной, представляла собой только одну сторону всей философии, а именно — негативную. Это «негативное» или должно было быть дополнено изложением «позитивного» или же, впитав все позитивное содержание прежних философских систем, занять место «позитивного» и таким образом возвести себя в абсолютную фило­софию. Судьбой человека также правит некий разум, который заставляет его упорствовать в односторонности, пока он не исчерпал все ее вошож-ности. Так было и с Гегелем, который выдвинул негативную философию в качестве абсолютной. — Я называю имя г-на Гегеля в первый раз. Я свободно высказался о своих учителях: Канте и Фихте, так же я по­ ступлю и по отношению к Гегелю, хотя как раз это мне не доставляет никакого удовольствия. Но я это Сделаю, потому что я обещал вам, госпо-

— дородностью. Ред.

* — «что-нибудь». Ред,


ШЕЛЛИНГ О ГЁГЕЛЁ


165


да, полнейшую откровенность. Пусть вам не кажется, будто я чего-то опа­саюсь, будто есть пункты, по которым я не могу свободно высказаться. Я помню ту пору, когда Гегель был моим собеседником, моим близким товарищем, и я должен сказать, что в то время, когда философия тождества была понята вообще поверхностно и плоско, именно он спас для будущего ее основную мысль, которой он остался верен до конца, как мне это дока­зали главным образом его «Лекции по истории философии» 155. Он, найдя огромный материал уже разработанным, сосредоточил свое внимание глав­ным образом на методе, в то время как мы, другие, преимущественно занимались содержанием философии. Меня самого не удовлетворяли добытые негативные результаты, и я охотно бы принял, даже из чужих рук, всякое удовлетворительное решение.

Речь, впрочем, идет здесь о том, занимал ли Гегель свое место в истории философии — то место, которое следует ему отвести в ряду великих мыслителей, — на основании того, что он пытался поднять фило­софию тождества до абсолютной, последней философии, что, конечно, могло произойти лишь при значительном изменении ее содержания; и это я намерен доказать на основании его собственных, доступных всему миру сочинений. Если кто-нибудь скажет, что в этом-то и кроется упрек Гегелю, то я на это отвечу, что Гегель сделал то, что было у него на первом плане. Философия тождества должна была бороться сама с собой, выйти за соб­ственные пределы, пока еще не было той пауки «позитивного», которая рас­пространяется также и на существование. Этим объясняется стремление Гегеля вывести философию тождества за ее пределы, за пределы потенции бытия, чистой возможности бытия и подчинить ей существование.

«Гегель, который вместе с Шеллингом возвысился до признания абсо­лютного, отошел от него, так как считал, что абсолютное не предположено в интеллектуальном созерцании, а было им найдено научным путем». Эти сло­ва представляют собой текст, о котором я сейчас буду с вами говорить.— В основе вышеприведенного места лежит то мнение, что философия тож­дества имеет-де своим результатом абсолютное, не только по существу, но и по существованию; а так как исходный пункт философии тождества заклю­чается в безразличии субъекта и объекта, то отсюда делается вывод, будто и их существование уже было доказано посредством интеллектуального со­зерцания. Потому-то Гегель совершенно чистосердечно думает, будто я хо­тел при помощи интеллектуального созерцания доказать существование, бытие этого безразличия, и порицает меня за недостаточность моего доказа­тельства. Что я этого не хотел, доказывают мои неоднократные заявления о том, что философия тождества не есть система существования, а что касается интеллектуального созерцания, то это определение совсем не встречается в том изложении философии тождества, которое я признаю единственно научным из всех относящихся к тому раннему периоду. Это изложение находится там, где его никому не придет в голову искать, а именно в «Zeitschrift für spekulative Physik», во второй книге второго тома. Разумеется, это определение встречается и в других местах, являясь частью наследства Фихте. Фихте, с которым я не хотел попросту пор­вать, достиг при помощи интеллектуального созерцания непосредственного сознания, своего «я»; я примкнул к этому, чтобы таким путем дойти до без­различия. Так как это «я» в интеллектуальном созерцании уже не рассмат­ривается субъективно, то оно вступает в сферу мысли и, таким образом, перестает быть непосредственно достоверно существующим. Таким образом, само интеллектуальное созерцание не могло бы доказать даже существо­вания «я», и если Фихте пользуется им для этой цели, то я все же не могу сослаться на это созерцание, чтобы, исходя из него, вывести существо­вание абсолютного. Итак, Гегель мог порицать меня не за недостаточность


166


Ф. ЭНГЕЛЬС


доказательства, которого я никогда не собирался давать, а только за то, что я недостаточно определенно подчеркивал то, что я вообще не ка­саюсь вопроса о существовании. Ибо, если Гегель требует доказатель­ства бытия бесконечной потенции, то он выходит за пределы разума; если бы была бесконечная потенция, то философия была бы несвободна от бытия, и тут следует поставить вопрос: можно ли мыслить prius * существования? Гегель отвечает на этот вопрос отрицательно, ибо он на­чинает свою логику с бытия и сразу переходит к системе существования. Мы же отвечаем на этот вопрос утвердительно, беря за исходную точку чистую потенцию бытия как существующую только в мышлении. Гегель, ко­торый так много говорит об имманентности, сам имманентен только в сфере того, что не имманентно мышлению, ибо бытие является этим неимманент­ным. Отступить в сферу чистого мышления — значит прежде всего уйти от всякого бытия вне сферы мысли. Утверяздение Гегеля, что существование абсолютного доказано в логике, имеет еще тот недостаток, что мы, таким образом, имеем бесконочное дважды: в конце логики и еще раз в конце всего процесса. Вообще нельзя понять, почему в системе «Энциклопедии» 125. логика предпосылается всему остальному, вместо того чтобы животворным образом пронизывать весь цикл».

Так говорит Шеллинг. Я большей частью, и поскольку это было для меня возможно, приводил его собственные слова и могу смело утверждать, что он не мог бы не подписаться под этими выдержками. К сказанному я могу добавить из его пре­дыдущих лекций, что он рассматривает вещи с двух сторон, отделяя quid от quod **, сущность и понятие от существования. Вопросы первого рода он относит к науке чистого разума или к негативной философии, вопросы же второго рода — к науке с эмпирическими элементами, которую еще надлежит создать, к позитивной философии ш. О последней до сих пор еще ничего не было известно, первая же появилась сорок лет тому назад в несовершенной формулировке, от которой отказался сам Шеллинг, и теперь он развивает ее в ее истинном, адекватном выражении. Ее основой является раэум, чистая потенция по­знания, имеющая своим непосредственным содержанием чистую потенцию бытия, бесконечную возможность бытия. Необходи­мым для этого третьим принципом является возвышающаяся над бытием потенция, которая не может больше самоотчуж­даться; эта потенция и есть абсолютное, дух — то, что освобож­дено от необходимости перехода в бытие и вечно пребывает свободным по отношению к бытию. Абсолютное может быть назва­ но также «орфическим» *** единством этих двух потенций, как то, вне которого не существует ничего. Если потенции вступают

* — первичность. Ред. * * — quid и quod — латинские местоимения, соответствующие русскому ме­стоимению — что. В схоластической философии quid относилось к понятию сущ­ности, quod — к понятию существования. Ред.

*** — соответствующим культу Орфея, мистическим. РеЭ,


ШЕЛЛИНГ О ГЕГЕЛЕ


167


р противоречие друг с другом, то эта их исключительность есть конечность.

Я думаю, что этих немногих положений достаточно для по­ нимания предыдущего и для выяснения основных черт нео- шеллингианства, поскольку последние могут быть уже сейчас вдесь охарактеризованы. Мне остается еще сделать отсюда те выводы, которые Шеллинг, может быть, намеренно замалчивает, и выступить в защиту великого покойника.

Если освободить смертный приговор, произнесенный Шел­лингом над системой Гегеля, от канцелярской формы выраже­ния, то получается следующее: у Гегеля, собственно, и не было вовсе своей системы, а поддерживал он свое жалкое существо­вание крохами со стола моей мысли. В то время как я работал над partie brillante *, над позитивной философией, он страстно отдался partie honteuse **, негативной, и взял на себя, так как мне некогда было заниматься этим, ее усовершенствова­ние и разработку, бесконечно счастливый, что я еще доверил ему это дело. Вы хотите порицать его за это? «Он делал то, что у него было на первом плане». Ему все же принадлежит «место среди великих мыслителей», ибо он был «единственный, кто признал основную мысль философии тождества, в то время как другие поняли ее плоско и поверхностно». И все же ничего хорошего у него не получилось, так как он захотел половину философии превратить в целую.

Передают известное изречение, которое обычно приписы­ вается Гегелю, но которое, как видно из вышеприведенных вы­сказываний Шеллинга, несомненно принадлежит последнему: «Только один из моих учеников меня понял, да и тот, к сожале­нию, понял меня неверно».

Будем, однако, говорить серьезно. Можем ли мы, обязан­ные Гегелю больше, чем он'был обязан Шеллингу, допустить, «иобы на могильной плите покойного писались такие оскорб­ления, и не выступить в защиту его чести, послав вызов его хулителю, как бы он ни был грозен? А ведь чтб бы Шеллинг ни говорил, но его отзыв о Гегеле есть оскорбление, несмотря на кажущуюся научной форму, в которую он это оскорбление облекает. О, я бы сам мог, если бы это понадобилось, «чисто йаучным образом» изобразить г-на Шеллинга и кого угодно в таком дурном свете, что он убедился бы в преимуществе «научного метода». Но к чему это мне? И без того было бы дер­зостью, если бы я, юноша, собирался давать наставления старцу, а тем более Шеллингу, ибо как бы решительно ни изменил

* — благородной частью. Ред. *• — неблагородной части. Ред.


168


ф. ЭНГЕЛЬС


Шеллинг свободе, он все же остается тем, кто открыл абсолютное, и имя Шеллинга, коль скоро он выступает как предшествен­ник Гегеля, всеми нами произносится только с глубочайшим благоговением. Но Шеллинг, преемник Гегеля, может пре­тендовать только на некоторое почтение и меньше всего может требовать от меня спокойствия и хладнокровия, так как я выступил в защиту покойника, а ведь борцу свойственна не­которая страстность; кто хладнокровно обнажает свой меч, тот редко бывает глубоко воодушевлен тем делом, за которое он сражается.

Я должен сказать, что выступление здесь Шеллинга и осо­бенно эти выпады против Гегеля уже не позволяют сомневаться в том, чему до сих пор не хотелось верить, а именно в сходстве с оригиналом портрета, набросанного в предисловии к появив­шейся недавно известной брошюре Риделя 166. Чего стоит уже тот тон, каким Шеллинг говорит обо всем развитии философии в этом столетии, о Гегеле, Гансе, Фейербахе, Штраусе, Руге и « Deutsche Jahrbücher»: сначала он ставит их в зависимость от себя, а затем не просто отвергает, нет, — одним риториче­ ским оборотом, выставляющим лишь его самого в наиболее благоприятном свете, рисует все это направление мысли как баловство духа, как курьезное недоразумение, как ряд напрас­ных заблуждений. Если этот тон, говорю я, не превосходит всего того, что в вышеупомянутой брошюре ставится в упрек Шеллингу, то я не имею ни малейшего представления о том, что в человеческом обиходе называется порядочностью. Надо, правда, признать, что Шеллингу трудно было найти средний путь, который не компрометировал бы ни его, ни Гегеля, и можно было бы извинить тот эгоизм, который побудил его в целях спасения своего положения пожертвовать другом. Но все же Шеллинг заходит слишком далеко, когда он требует от нашего века скинуть со счетов как попусту потраченное время, как сплошное заблуждение сорок лет труда и творческой деятельно­сти, сорок лет мысли, во имя которой были принесены в жертву наиболее дорогие интересы, самые святые традиции, и все это только для того, чтобы Шеллинг не оказался лишним человеком в течение этих сорока лет. И более чем насмешкой звучит, когда Шеллинг отводит Гегелю место в ряду великих мыслителей в такой форме, что по существу дела вычеркивает его из их числа, третируя его как свое создание, как своего слугу; и, наконец, не является ли это своего рода скряжничеством по отношению к мыслям, мелочностью — как называется эта всем известная низменная страсть? — когда Шеллинг все, что он считает правильным у Гегеля, объявляет своей собственностью,


ШЕЛЛИНГ О ГЕГЕЛЕ


169


больше того, плотью от своей плоти. Было бы ведь странно, если бы старая шеллинговская истина могла сохраниться только в плохой гегелевской форме, и в этом случае упрек в неясности формулировки, брошенный третьего дня Шеллингом в адрес Гегеля, неизбежно падал бы рикошетом на него самого. Этот упрек, правда, по общему мнению, и теперь относится к Шел­лингу, несмотря на обещанную им ясность изложения. Тот, кто расплывается в таких периодах, какие постоянно попадаются у Шеллинга, кто употребляет такие выражения, как quiddita-tiv * и quodditativ **, орфическое единство и т. д., и, не до­вольствуясь этим, сверх того еще каждую минуту прибегает к помощи латинских и греческих слов и выражений, тот, ко­нечно, лишает себя права бранить стиль Гегеля.

Впрочем, всего больше Шеллинг достоин сожаления в связи с печальным недоразумением по вопросу о существовании. Доб­рый наивный Гегель с его верой в существование философских результатов, в право разума вступить в существование, гос­ подствовать над бытием! Но все же было бы странно, если бы Гегель, столь основательно изучивший Шеллинга и долгое вре­мя находившийся с ним в личных отношениях, а также все дру­гие, старавшиеся постигнуть смысл философии тождества, — если бы все они совершенно не заметили самого главного, а имен­но, что все это вздор и пустяки, которые существовали только в голове Шеллинга и нисколько не притязали на какое-нибудь влияние на внешний мир. Где-нибудь ведь это же должно было быть записано, и кто-нибудь, без сомнения, это нашел бы. И дей­ствительно, впадаешь в искушение взять под сомнение, было ли это первоначальным мнением Шеллинга и не является ли это позднейшим добавлением.

А новое понимание философии тождества? Кант освободил разумное мышление от пространства и времени; Шеллинг сверх этого отнял у нас и существование. Что же нам остается после этого? Тут не место доказывать в противовес Шеллингу, что * существование, несомненно, относится к мыслительной сфере, что бытие имманентно духу и что основное. положение всей современной философии, cogito , ergo sura ***, не может быть опрокинуто простым наскоком. Но да позволено нам будет спросить: может ли потенция, не обладающая сама бытием, порождать бытие? Может ли потенция, неспособная больше к самоотчуждению, еще считаться потенцией? И не соответ­ ствует ли трихотомия потенций самым странным образом резуль-

* — относящийся к понятию сущности. Ред. *• — относящийся к понятии существования. Pea. *** — мыслю, следовательно существую. Декарт. «Начала философии». Рев.


170


Ф. ЭНГЕЛЬС


тату, к которому приходит гегелевская «Энциклопедия», — триединству идеи, природы и духа?

И каков результат всего этого для философии откровения? Она относится, конечно, к «позитивной философии», к эмпири­ческой стороне. Единственный выход для Шеллинга — это признать откровение как факт и обосновать его каким-нибудь образом, только не путем разума, ибо для такого обоснования он ведь сам себе отрезал все пути. У Гегеля все же выходило не так просто — или, может быть, у Шеллинга в кармане имеются и другие способы решения? Таким образом, эту фило­софию можно с полным правом назвать эмпирической, ее тео­ логию позитивной, а ее юриспруденция будет, скорее всего, исторической. Такой результат был бы, конечно, похож на поражение, так как все это мы уже знали еще до приезда Шел­линга в Берлин.

Нашей задачей будет следить за его ходом мысли и защи­щать могилу великого учителя от поругания. Мы не боимся борьбы. Мы ничего так не желаем, как быть некоторое время в положении ecclesia pressa *. Здесь происходит размежевание умов. Все, что истинно, выдерживает испытание огнем, с недоброкачественными же элементами мы охотно расстанемся. Противники должны признать, что многочисленная, как нико­гда, молодежь стекается под наши знамена, что теперь, больше чем когда-либо, круг идей, владеющих нами, по­лучил богатое развитие, что никогда не было на нашей сто­роне столько людей мужественных, стойких и талантливых, как теперь. Итак, пойдем же смело в бой против нового врага; в конце концов найдется кто-нибудь среди нас, кто дока­жет, что меч воодушевления так же хорош, как и меч гения.

А Шеллинг пусть еще попробует, удастся ли ему собрать вокруг себя школу. Многие примыкают к нему теперь только потому, что они, как и он, против Гегеля и с благодарностью принимают каждого, кто нападет на Гегеля, будь это даже Лео или Шубарт. Я думаю, однако, что для этих господ Шел­линг слишком хорош. Будущее покажет, найдутся ли у него еще другие последователи. Я в это еще не верю, хотя некоторые из его слушателей делают успехи и дошли уже до индифферент­ности.

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту журнала

во второй половине ноября 1841 г.

Перевод с немецкого Напечатано в журнале «Telegraph für Deutschland» MM 207 и 208; декабрь 1841 г.

Подпись: Фридрих Освальд

• — гонимой церкви. Ред.


Титульный лист брошюры «Шеллинг и откровение»


[ 173

ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ

КРИТИКА НОВЕЙШЕГО ПОКУШЕНИЯ РЕАКЦИИ НА СВОБОДНУЮ ФИЛОСОФИЮ

Вот уже десять лет, как над горами Южной Германии на­висла грозовая туча, которая все более угрожающе и мрачно надвигалась на северогерманскую философию. Шеллинг снова появился в Мюнхене; шла молва, чхо его новая система прибли­жается к своему завершению, готовясь противопоставить себя засилью гегелевской школы. Сам Шеллинг решительно выска­зался против этого направления, и остальным противникам гегелевской школы, когда все их аргументы оказывались бес­сильными перед побеждающей силой этого учения, оставалось все еще последнее прибежище — ссылаться на Шеллинга, как на того человека, который в последней инстанции уничтожит это учение.

Ученики Гегеля могли поэтому только радоваться, когда полгода тому назад Шеллинг прибыл в Берлин и обещал отдать на суд публики свою теперь уже готовую систему. Можно было надеяться, что отныне не придется слышать пустых докучли­ вых разговоров о нем, о великом незнакомце, и можно будет, наконец, увидеть, что же представляет собой его система. И без того гегелевская школа при том боевом духе, которым она всегда отличалась, при присущей ей уверенности в себе могла только радоваться случаю скрестить шпаги со знамени­тым противником. Ведь давно был брошен Шеллингу вызов со стороны Ганса, Михелета и «Athenäum», а его младшим ученикам — со стороны «Deutsche Jahrbücher».

Так надвинулась грозовая туча и разразилась громом и молнией, которые с кафедры Шеллинга стали приводить в воз­буждение весь Берлин. Теперь гром затих, молния больше

7 М. и Э., т. 41


174


Ф. ЭНГЕЛЬС


не сверкает. И что же? Попала она в цель? Охвачено ли уже пламенем все здание гегелевской системы — этот гордый дворец мысли? Спешат ли гегельянцы спасти все то, что можно еще спасти? До сих пор этого еще никто не видел.

А ведь от Шеллинга всего ожидали. Разве не стояли на коленях «позитивные» 142 и не плакали о великой засухе на земле господней, моля о приходе дождевой тучи, которая навис­ла над далеким горизонтом? Разве не повторилось точь-в-точь то, что было некогда во Израиле, когда народ умолил Илию пророка прогнать недоброй памяти жрецов Ваала? * А когда, наконец, он пришел, великий заклинатель бесов, как сразу смолкло все это крикливое, бесстыдное доносительство, как стих весь этот оглушительный крик и все это неистовство для того, чтобы не пропало ни одно слово нового откровения! Как скром­но отступили назад все эти храбрые рыцари из «Evangelische» и «Allgemeine Berliner Kirchenzeitung» **, из «Literarischer Anzeiger», из фихтевского журнала157, чтобы дать место святому Георгию, который должен поразить ужасного дракона гегель­янства, чье дыхание — пламя безбожия и дым помрачения! Разве не водворилась такая тишина на земле, точно святой дух собирался снизойти, как будто господь бог сам пожелал говорить из облаков?

А когда философский мессия взошел на свой деревянный, весьма скверно обитый трон в Auditorium maximum ***, когда он возвестил дела веры и чудеса откровения, — какие восторжен­ные крики понеслись ему навстречу из боевого стана «позитив­ных»! Как все уста славословили его, на которого представители «христианского» направления возложили свои надежды! Разве мы не слышали, что этот неустрашимый великан, подобно Ролан­ду, один пойдет во вражескую землю, чтобы водрузить свое зна­мя в сердце вражеской страны, взорвать внутреннюю твердыню беззакония, никогда не покоренную крепость идеи, так чтобы врагам без опоры, без центра невозможно было найти ни совета, ни надежного прибежища в своей собственной стране? Разве уже не возвещалось ожидавшееся еще до пасхи 1842 г. крушение гегельянства, смерть всех атеистов и нехристей?

Все сложилось иначе. Гегелевская философия продолжает жить по-прежнему на кафедре, в литературе, среди молодежи; она знает, что все до сих пор направленные против нее удары не могли нанести ей ни малейшего ущерба, и спокойно продолжа­ет шествовать по пути своего внутреннего развития. Ее влияние

* Библия. Ветхий завет. Третья книга царств, глава 18. Ред. ** — « Berliner Allgemeine Kirchenzeitung». Ред. *** — Большой аудитории. Ред.


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


175


на нацию, как это доказывает растущая ярость и усиливающаяся деятельность ее противников, находится на быстром подъеме, а Шеллинг оставил неудовлетворенными почти всех своих слуша­телей.

Таковы факты, против которых не смогут представить ни одно­ го основательного возражения даже немногочисленные последо­ ватели неошеллингианской премудрости. Когда стали замечать, что создавшиеся против Шеллинга предубеждения подтвер­ ждаются даже слишком хорошо, то вначале пришлось призаду­маться, как совместить уважение к старому мастеру науки с тем открытым, решительным отклонением его претензий, к которому нас обязывал долг по отношению к Гегелю. Вскоре, однако, сам Шеллинг, к нашему удовольствию, помог нам освободиться от этой дилеммы, высказавшись о Гегеле в такой форме, которая сняла с нас всякую обязанность считаться с этим мнимым преем­ником Гегеля и мнимым победителем в споре с последним. Вот почему нельзя сетовать и на меня, если я в своих суждениях бу­ду следовать демократическому принципу и, не считаясь ни с чьей личностью, ограничусь лишь изложением сущности дела и его истории.

Когда Гегель в 1831 г., умирая, завещал свою систему своим ученикам, число их было еще сравнительно невелико. Система была налицо в той строгой, неподвижной, но и прочной форме, которую с тех пор так часто порицали, но которая была не чем иным, как необходимостью. Сам Гегель, в гордой вере в силу идеи, мало сделал для популяризации своего учения. Все сочи­нения, опубликованные им, были написаны в строго научном, почти неудобочитаемом стиле и могли быть рассчитаны, как и «Jahrbücher für wissenschaftliche Kritik», где в том же стиле пи­сали его ученики, только на немногочисленную ученую публи­ку, к тому же предрасположенную к этому учению. Языку не­чего было стыдиться рубцов, приобретенных в борьбе с мыслью; первая забота заключалась в стремлении решительно отбросить все, связанное с .представлениями, все фантастическое, все, связанное с чувствами, и постигнуть чистую мысль в ее самосо­ зидании. Как только этот надежный операционный базис был обретен, можно было спокойно смотреть навстречу всякой позд­ нейшей реакции со стороны исключенных элементов и даже спу­ ститься в сферу нефилософского сознания, так как тыл оставался прикрытым. Влияние гегелевских лекций никогда не выходило за пределы небольшого круга, и как бы значительно оно ни было, оно могло принести плоды лишь в более поздние годы.

Когда же Гегель умер, его философия как раз и начала жить. Издание полного собрания его сочинений 158 и, в особенности,

Т


176


Ф. ЭНГЕЛЬС


его лекций оказало огромное воздействие. Новые врата разверз­лись к скрытому чудесному кладу, который покоился в мол­чаливых недрах горы и чье великолепие сияло до сих пор толь­ко для немногих. Невелико было число тех, кто имел мужество на свой страх и риск подступиться к этому лабиринту ходов; теперь же открылась прямая удобная дорога, по которой можно было достигнуть сказочного сокровища. Одновременно учение Гегеля приняло в устах его учеников более человеческую, более наглядную форму, оппозиция со стороны самой философии ста­ новилась все слабее и незначительнее, и постепенно дело дошло до того, что только со стороны заскорузлых теологов и юристов можно было еще слышать сетования на дерзкое вторжение некомпетентного лица в область их специальности. Молодежь же с тем большей жадностью стала набрасываться на новые идеи, что совершившийся с течением времени прогресс в самой школе давал импульс к очень важным дискуссиям, касавшимся всех жизненных вопросов как науки, так и практики.

Те пределы, которые сам Гегель поставил как запруды мощ­ ному, бурно кипящему потоку выводов из его учения, обуслов­ ливались отчасти его временем, отчасти его личностью. Система в основных своих чертах была готова еще до 1810 г., к 1820 г. мировоззрение Гегеля уже сложилось окончательно. Его поли­тические взгляды, его учение о государстве, складывавшиеся под влиянием английских учреждений, носят явный отпечаток периода Реставрации 41, что отразилось также и на непонимании им июльской революции в ее всемирно-исторической необходи­мости. Таким образом, Гегель сам на себе испытал верность свое­ го изречения, что всякая философия представляет собой только выраженное в мыслях содержание своего времени. С другой стороны, если его личные взгляды благодаря системе и проясни­лись, то они все же не остались без влияния на выводы послед­ней. Так, например, его философия религии и его философия права безусловно получили бы совсем иное направление, если бы он больше абстрагировался от тех позитивных элементов, которыми он был пропитан под влиянием духовной атмосферы его времени, но зато он делал бы больше выводов из чистой мыс­ ли. Отсюда — вое непоследовательности, все противоречия у Гегеля. Все, что в его философии религии является чрезмерно ортодоксальным, все, что в его философии права сильно отдает псевдоисторизмом, приходится рассматривать под этим углом зрения. Принципы всегда носят печать независимости и свободо­мыслия, выводы же — этого никто не отрицает — нередко осто­рожны, даже нелиберальны. Тут-то выступила часть его уче­ников, которая, оставаясь верной принципам, отвергала выводы,


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


177


если они не могли найти себе оправдания. Образовалось левое течение. Руге создал ему орган — «Hallische Jahrbücher», и сразу вслед за тем было провозглашено отпадение от власти «позитивного*. Но пока еще не осмеливались открыто высказать все выводы. Представители этого течения считали себя, даже после Штрауса, еще находящимися в пределах христианства и даже чванились этим христианством перед евреями. Такие во­просы, как вопросы о личности бога и индивидуальном бессмер­тии, были им самим еще недостаточно ясны, чтобы они могли решительно высказаться по поводу них. Больше того, когда они почувствовали, что неизбежные выводы скоро будут сделаны, у них возникло сомнение в том, не должно ли новое учение остаться эзотерическим достоянием школы и тайной для нации. Тут выступил Лео со своими «Гогелингами» 48 и этим оказал своим противникам величайшую услугу. Как вообще все то, что было рассчитано на уничтожение этого направления, выступление Лео гало только на пользу этому направлению и ясно доказывало ему, что оно идет рука об руку с мировым духом. Лео дал гегелин-гам ясное представление о самих себе, вновь пробудил в них то гордое мужество, которое следует истине, не отступая перед самыми ее крайними выводами, и высказывает ее открыто и ясно, не страшась последствий. Забавно теперь читать то, что писали тогда против Лео гегелинги в свою защиту, забавно ви­деть, как эти бедняги гегелинги извиваются, открещиваясь от выводов Лео и обставляя их всевозможными оговорками. Теперь никому из них не приходит в голову опровергать обвинитель­ные пункты Лео — так велика стала их дерзость за эти три года. «Сущность христианства» Фейербаха, «Догматика» Штрауса 159 и «Deutsche Jahrbücher» свидетельствуют о тех результатах, к которым привело доносительство Лео, а «Трубный глас» 16° даже доказывает наличие таких выводов уже у самого Гегеля. Эта книга уже потому так важна для выяснения позиции Геге­ля, что она показывает, как часто в Гегеле независимый, сме­лый мыслитель брал верх над поддающимся тысячам влияний профессором. Она является реабилитацией личности человека, от которого требовали, чтобы он поднялся над своим временем не только в той сфере, где он был гениален, но и в тех областях, где он таковым не был. Здесь — подтверждение того, что Гегель оправдал и это ожидание.

Таким образом, «гегелингская банда» нисколько не скрывает теперь, что она не может и не хочет больше рассматривать хри­стианство как свой предел. Все основные принципы христиан­ства, мало того, все, что вообще до сих пор называлось религи­ей, рухнуло под беспощадной критикой разума; абсолютная


178


Ф. ЭНГЕЛЬС


идея претендует на роль основательницы новой эры. Великий переворот, по отношению к которому французские философы прошлого столетия являлись только предшественниками, по­лучил свое завершение, осуществил свое самосозидание в цар­ стве мысли. Философия протестантизма, начавшаяся с Декарта, завершила свое развитие; наступило новое время, и священной обязанностью всех тех, кто идет в ногу с саморазвивающимся духом, является — ввести в сознание нации и сделать жизнен­ным принципом Германии этот грандиозный результат.

Пока совершалось это внутреннее развитие гегелевской фи­лософии, не осталось без изменения и ее внешнее положение. Умер министр Альтенштейн, благодаря содействию которого в Пруссии была подготовлена колыбель нового учения; с насту­ пившими переменами не только прекратилось всякое покрови­ тельство этому учению, но даже проявилось стремление посте­пенно отлучить его от государства. Это было следствием более сильного проявления принципов как со стороны государства, так и со стороны философии. Так как последняя не постеснялась высказать то, что считала необходимым, то было вполне есте­ ственно, что и государство с большей определенностью сделало свои выводы. Пруссия является христианско-монархическим государством, и ее всемирно-историческое положение дает ей право на то, чтобы ее принципы были признаны фактически действующими. Можно их разделять или нет, но они существу­ют, и Пруссия достаточно сильна, чтобы в случае необходимости заставить считаться с ними. К тому же гегелевская филосо­фия не имеет никакого основания жаловаться на это. Ее преж­нее положение бросало ложный свет на нее и привлекало к ней множество мнимых последователей, на которых нельзя было рассчитывать в период борьбы. Ее мнимые друзья — эгоисты, люди поверхностные, половинчатые, несвободные, теперь благо­получно отступили, и она теперь знает, каково ее положение и на кого она может рассчитывать. К тому же, она может только радоваться обострению противоречий, так как конечная победа за ней все же обеспечена. Таким образом, было вполне естест­венно, что, в противовес господствовавшим до последнего вре­мени тенденциям, были приглашены представители противопо­ложного направления. Снова разгорелась борьба против гегелевской философии, а когда историко-позитивная фракция набралась храбрости, в Берлин был приглашен Шеллинг, чтобы разрешить этот спор и разделаться с учением Гегеля в его собственной философской сфере.

Появление Шеллинга в Берлине должно было возбудить все­общий напряженный интерес. Он сыграл значительную роль в


Шеллинг и откровение


179


истории новейшей философии; несмотря на то, что он пробудил столько мысли, он, между тем, никогда не давал законченной системы и неизменно откладывал подведение итогов своих на­ учных занятий до тех пор, пока не пообещал, наконец, теперь представить этот окончательный отчет обо всей своей жизненной деятельности. В своей первой лекции он действительно взялся совершить примирение веры и знания, философии и откровения, и еще многое другое он пообещал нам . Другим, важным мо­ментом, способствовавшим повышению интереса к нему, было еГо отношение к тому, кого он пришел победить. Друзья и то­варищи по комнате еще в университетские годы, эти два челове­ка жили потом в Йене вместо так дружно, что и по сей день ос­тается нерешенным, каково было их взаимное влияние друг на друга. Достоверно только одно, что именно Гегель довел до соз­ нания Шеллинга, в какой мере он, сам того не зная, вышел за пределы Фихте*. Однако вскоре после их разлуки до тех пор параллельно шедшие пути их развития стали расходиться. Ге­гель, чья глубоко внутренняя беспокойная диалектика только теперь, после того как влияние Шеллинга отступило на задний план, начала по-настоящему развиваться, сделал в 1806 г. в своей «Феноменологии духа» 1в1 огромный шаг вперед по сравне­нию с натурфилософской точкой зрения и объявил о своей неза­висимости от последней. Шеллинг все больше стал отчаиваться в возможности достигнуть на избранном им пути тех великих результатов, к которым он стремился, и попытался уже в то время овладеть абсолютом непосредственным образом, исходя из эмпирической предпосылки высшего откровения. В то время как способность Гегеля творить мысли неизменно проявлялась все энергичнее, живее и деятельнее, Шеллинг, как уже показы­вает этот ход его рассуждений, впал в состояние духовного из­неможения, которое нашло вскоре свое выражение также в за­тухании его литературной деятельности. Сколько бы он теперь самодовольно ни рассказывал о своей долгой, совершавшейся в тиши философской работе, о тайных кладах своего письмен­ного стола, о своей тридцатилетней войне с мыслью, ему никто больше не верит. Разве мыслимо, чтобы человек, который всю силу своего духа сосредоточил на одном пункте, человек, счи­тающий себя еще в полном обладании той юношеской силы,

• Если Шеллинг действительно обладает той «прямотой и искренностью», ко­торыми он хвастает, если он действительно искренно убежден в том, что он утверждает о Гегеле, и имеет основания для этого, то пусть он докажет это опубликованием своей переписки с Гегелем, которая, как говорят, находится в его руках или опубликование которой только от него зависит. Но тут-то — уязвимое место Шеллинга. Если он, та­ким образом, требует, чтобы верили в его правдивость, то пусть он выступит с этим доказательством, которое положит конец всем поднятым по этому поводу спорам.


180 ф. эвгельс

которая некогда преодолела самого Фихте, человек, который пре­тендует быть богатырем науки, гением первого ранга, — а ведь только такой человек, как это всякий должен признать, мог бы свергнуть Гегеля, — разве мыслимо, чтобы такой человек мог потратить тридцать и больше лет на то, чтобы добиться таких незначительных результатов? Если бы Шеллинг не стремился так облегчить себе свою философскую деятельность, то разве не нашли бы все этапы хода его мыслей свое выражение в отдель­ных печатных работах? Да и кроме того Шеллинг всегда прояв­лял в этом отношении мало самоограничения и все новое, что он находил, немедленно выпускал в свет без особой критики. Если он все это время продолжал чувствовать себя королем науки, как мог он жить без признания своего народа, как мог оп удовлетворяться жалким существованием какого-нибудь низло­женного монарха, какого-нибудь Карла X, как мог он удовлет­вориться давно изношенным и поблекшим пурпуром философии тождества? Разве он не должен был пустить в ход все средства, чтобы вернуть себе потерянные права, чтобы завоевать снова тот трон, который был отнят у него «позднее пришедшим»? * Вместо этого он свернул с пути чистой мысли, погрузился в ми­фологическую и теософическую фантастику и, как приходится думать, берег свою систему для нужд прусского короля**, ибо по зову последнего стало готовым сразу то, что раньше ни­как не могло получить законченной формы. Так прибыл он сюда с примирением веры и знания в чемодане, заставил о себе гово­рить и взошел, наконец, на кафедру. И что же представляло собой то новое, что он принес с собой, то неслыханное, что долж­но было совершить чудеса? Философию откровения, которую он, «начиная с 1831 г., в той же самой форме» читал в Мюнхене, и философию мифологии, «которая берет свое начало с еще более раннего периода». — Безусловное старье, которое вот уже де­сять лет бесплодно провозглашалось в Мюнхене, которое могло пленить только какого-нибудь Рингсейса, какого-нибудь Шталя. И это Шеллинг называет своей «системой»! Вот где кроются спасающие мир силы, заклинания, призванные изгнать безбо­жие — именно в том семени, которое не дало никаких всходов в Мюнхене! Почему же Шеллинг не опубликовал этого, вот уже десять лет готового, курса лекций? При всей самонадеянности Шеллинга и его уверенности в успехе, должна ведь существовать какая-то скрытая причина, какое-то тайное сомнение, которые удерживают его от этого шага.

* Шиллер. Перефразированные слова из трагедии «Пикколомшш», Действие первое, явление первое. Ред.

•» _ Фридриха-Вильгельма IV . Ред.


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


181


Выступив перед берлинской публикой, он, конечно, вышел на несколько более широкую общественную арену, чем это было до сих пор в Мюнхене. То, что там легко могло остаться эзоте­рическим тайным учением, так как никому до этого дела не было, беспощадно извлекается здесь на свет божий. Никто не будет впущен здесь в царство небесное, прежде чем он не пройдет через чистилище критики. Все необыкновенное, что сказано было се­годня в здешнем университете, будет завтра напечатано во всех немецких газетах. Таким образом, все те основания, которые удерживали Шеллинга от печатания его лекций, должны были бы удержать его и от переселения в Берлин, и даже, пожалуй, еще в большей мере, ибо печатное слово но допускает никаких недоразумений, между тем как слово, мимолетно сказанное, на­скоро записанное и, может быть, только краем уха слышанное, неизбежно подвергается лжетолкованиям. Но само собой разу­меется, что теперь уже но было выбора; он должен был ехать в Берлин, иначе своим отказом он признал бы свою неспособность победить гегельянство. Но и печатать курс было уже слишком поздно, ибо в Берлин необходимо было привезти с собой нечто новое, неопубликованное, а что в его «письменном столе» ника­ ких других вещей не имеется, — это показывает его здешнее выступление.

При таких-то обстоятельствах Шеллинг уверенно и смело взошел здесь на кафедру и начал свой курс перед аудиторией почти в четыреста человек из представителей всех сословий и наций, заранее суля своим слушателям нечто необычайное. Из этих лекций, основываясь на своих заметках, сверенных с чу­жими, по возможности точными записями, я сообщу то, что необходимо для оправдания моей оценки.

Всякая философия ставила себе до сих пор задачей понять мир как нечто разумное. Все, что разумно, то, конечно, и не­обходимо; все, что необходимо, должно быть или, по крайней мере, стать действительным. Это служит мостом к великим прак­тическим результатам новейшей философии. А так как Шеллинг этих результатов не признает, то с его стороны было вполне последовательно также отрицать разумность мира. Но прямо высказать это у него, однако, не хватило мужества, и он пред­ почел вместо этого отрицать разумность философии. Таким-то образом он пробирается наивозможно кружным путем между разумом и неразумностью, называя разумное термином — по­стигаемое a priori *, неразумное термином — постигаемое а posteriori ** и относя первое к «чистой науке разума или

* — заранее, независимо от опыта. Рев, *• — на основании опыта. Ред.


182


Ф. ЭНГЕЛЬС


к негативной философии», второе — к вновь создаваемой «пози­тивной философии».

Здесь первая глубокая трещина между Шеллингом и всеми другими философами; здесь его первая попытка протащить в свободную науку мышления веру в авторитет, мистику чувств и гностическую фантастику. Единство философии, цельность всякого мировоззрения разрывается во имя самого неудовлетво­рительного дуализма; противоречие, составляющее всемирно-историческое значение христианства, возводится также в прин­цип философии. Мы поэтому должны с самого начала протесто­ вать против этого раздвоения. Кроме того, насколько оно несостоятельно, нам станет ясно, когда мы проследим ход тех рассуждений Шеллинга, которыми он пытается оправдать свою неспособность постигнуть вселенную как нечто разумное и целое. Он исходит из схоластического положения, что в вещах следует проводить различие между их quid и quod, между что [Was ] и что [Daß]. Что такое вещи — этому учит нас разум; что они су­ ществуют — это показывает нам опыт. Всякая попытка упразд­ нить это различие ссылкой на тождество мышления и бытия является злоупотреблением этим положением. Результатом ло­гического процесса мысли может быть только идея мира, но не реальный мир. Разум, по Шеллингу, просто бессилен доказать существование чего-либо и должен в этом отношении удовлетво­риться свидетельством опыта. Однако философия занималась также вещами, выходящими за пределы всякого опыта, например, богом. И вот спрашивается, способен ли разум доказать существо­ вание этих вещей? Чтобы, ответить на этот вопрос, Шеллинг пускается в длинные рассуждения, которые мы считаем совер­шенно излишним приводить здесь, так как вышеупомянутые предпосылки не допускают никакого ответа, кроме решительного нет. Это и есть результат шеллинговского рассуждения. Отсюда, согласно Шеллингу, с необходимостью следует, что разум в своем чистом мышлении должен иметь своим объектом не дей­ствительно существующие вещи, а вещи, поскольку они воз­можны, не бытие вещей, а их сущность, и соответственно этому только сущность бога, а не его существование может явиться предметом его исследования. Таким образом, для действитель­ного бога следует изыскать сферу, отличную от сферы чистого разума, вещи должны обладать предпосылкой существования; они только потом, a posteriori, окажутся возможными или разум­ ными, а в своих последствиях — доступными опыту, т. е^ дей­ствительными.

Противоположность Гегелю выражена здесь уже со всей резкостью. Гегель с той наивной верой в идею, над которой так


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


183


возвысился Шеллинг, утверждает: что разумно, то" вместе с тем и действительно; Шеллинг же говорит, что все разумное воз­можно, и этим бьет наверняка, ибо это положение, при широком объеме понятия возможного, неопровержимо.' В то же время этим самым он обнаруживает, как это выяснится позднее, отсут­ствие ясности понимания в отношении всех чисто логических категорий. Я мог бы уже сейчас показать ту брешь в вышепри­ веденном боевом строе умозаключений, через которую злой дух зависимости пробрался в ряды свободных мыслей, но я хочу отложить это до более удобного случая, чтобы не повторяться, и перейти к содержанию чистой науки разума в том виде, как оно было сконструировано Шеллингом перед его слушателями к боль­шой потехе всех гегельянцев. Содержание это сводится к сле­дующему:

Разум есть бесконечная потенция познания. Потенция озна­чает то же, что способность (познавательная способность Канта). Как таковая она кажется лишенной всякого содержания, на самом же деле она во всяком случае таковое имеет, притом без всякого содействия, без всякого акта с ее стороны, ибо в против­ном случае она перестала бы быть потенцией, так как потенция и акт противостоят друг другу. Этим по необходимости непосред­ственным врожденным содержанием может быть только беско­нечная потенция бытия, соответствующая бесконечной потенции познания, так как всякому познанию соответствует некоторое бытие. Эта потенция бытия, эта бесконечная возможность бытия является той субстанцией, из которой мы должны выводить наши понятия. Занятие ею есть чистое, самому себе имманентное мыш­ ление. Эта чистая возможность бытия не есть только простая готовность к существованию, а понятие самого бытия, нечто по своей природе вечно переходящее в понятие, или то, что стремится к переходу в бытие, сущее, которое нельзя удержать от бытия и которое поэтому переходит от мышления к бы­тию. Это — подвижная природа мышления, в силу которой оно не может свестись к простому мышлению, а мышление вынужде­но вечно переходить в бытие. Однако это не есть переход в реаль­ ное бытие, а лишь логический переход. Таким образом, вместо чистой потенции появляется логически сущее. Но так как бес­конечная потенция является prius * того, что возникает в самом мышлении благодаря переходу в бытие, а только бесконечной потенции может соответствовать всякое действительное бытие, то разум обладает, в качестве неотделимого от него содержания, потенцией занять априорное положение по отношению к бытию

• — прежде, первичностью. Ред.


184


Ф. ЭНГЕЛЬС


и, таким образом, не прибегая к помощи опыта, постигнуть со­держание всякого действительного бытия. Все, что совершается в действительности, разум познал как логически необходимую возможность. Он не знает, существует ли мир, он только знает, что если мир существует, то он должен иметь такие-то и такие-то свойства.

То обстоятельство, что разум есть потенция, вынуждает нас, следовательно, и его содержание признать потенциальным. Бог, следовательно, не может быть непосредственно содержанием ра­зума, ибо он есть нечто действительное, а не только потенциаль­ное, возможное. В потенции бытия мы впервые открываем воз­можность перехода в бытие. Это бытие отнимает у потенции ее власть над самой собой. Прежде потенция была властна над бытием: она могла перейти в него, а также и не перейти. Теперь же она подпала под власть бытия, находится у него в подчине­нии. Это есть лишенное духовности, лишенное понятия бытие, ибо дух есть власть над бытием. Это лишенное понятия бытие не существует больше в природе, где все уже запечатлено фор­мой, но легко видеть, что этому оформленному бытию предшество­ вало слепое, беспредельное бытие, которое лежит в основе как материя. Но потенция есть то свободное бесконечное, что может переходить, а также и не переходить в бытие; таким образом, две противоречивых противоположности — бытие и небытие — не ис­ ключают в ней друг друга. Эта способность «также и не пере­ ходить» равна первой способности «переходить в бытие», пока первая способность остается в потенции. Лишь когда непосред­ственно могущее существовать действительно переходит, вто­рое — из него исключается. Индифферентность обоих в потенции тогда прекращается, ибо теперь первая возможность исключает из себя вторую. Этой второй — возможности существования — дается способность осуществиться только через исключение первой. Подобно тому как в бесконечной потенции способность ■ перехода и способность неперехода не исключаются взаимно, они также не исключают и того, что свободно витает между бы­тием и небытием. Таким образом, мы . имеем три потенции. Первая содержит непосредственное отношение к бытию, вторая — посредственное, могущее быть лишь через исключение первой потенции. Таким образом, мы имеем: 1) тяготеющее к бытию, 2) тяготеющее к небытию, 3) свободно витающее между бытием и небытием. Перед переходом третья потенция не отличается от непосредственной потенции и только тогда станет бытием, когда будет исключена из первых двух; она может осуществиться только тогда, когда обе первые потенции перешли в бытие. Этим замыкается цепь возможностей, и внутренний организм разума


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


185


исчерпывается в этой совокупности потенций. Первой возмож­ностью является только та, которой может предшествовать лишь сама бесконечная потенция. Есть нечто, что, покинув сферу воз­ можности, бывает только чем-нибудь одним, но до того, как оно решилось на это, остается instar omnium *, тем, что непосред­ственно предстоит, также и тем, что противостоит, противостоит другому, оказывает сопротивление призванному следовать за ним. Оставляя свое место, оно передает свою власть другому, возводя это последнее в ранг потенции. Этому другому, возведен­ному в ранг потенции, оно само подчинится как относительно несуществующее. Прежде всего выступает могущее быть в пере­ ходном смысле, которое является поэтому также наиболее слу­ чайным, наиболее необоснованным, тем, что может найти свое основание только в последующем, а не в предшествующем. Толь­ ко подчиняясь этому последующему, будучи для него относитель­но несуществующим, оно само через это получает впервые обо­снование, становится чем-то, так как, предоставленное самому себе, оно расплылось бы в ничто. Это первое начало есть prima materia ** всякого бытия, достигающая определенности бытия только тогда, когда полагает над собой нечто высшее. Второе — могущее быть — полагается и возвышается в свою потенцию толь­ко благодаря вышеуказанному исключению первого из его невозмутимости; то, что в самом себе еще не есть могущее быть, становится теперь таковым благодаря отрицанию. Вместо пред­ставляемой им первоначальной категории не-непосредственной возможности бытия оно положено как невозмутимое, спокойное хотение, и оно по необходимости будет стремиться отрицать свое отрицание и вернуться обратно в свое невозмутимое бытие. Это может произойти только таким путем, что первое из своего абсолютного отчуждения снова приводится в состояние возмож­ности бытия. Таким образом, мы получаем высшую форму воз­ можности бытия, бытие, снова сведенное к своей возможности, которое, как высшее бытие, является владеющим еамим собой бытием. Так как бесконечная потенция не исчерпывается не­посредственной возможностью бытия, то второе начало, заклю­ чающееся в ней, может быть непосредственно только невозмож-. ностью бытия. Но непосредственная возможность бытия уже вышла за пределы возможности; поэтому вторая потенция может быть только непосредственной не-невозможностью бытия, со­ вершенно чистым бытием, ибо только сущее не есть возможность бытия. Во всяком случае чистое бытие может быть, как бы это ни казалось противоречивым, потенцией, ибо оно не есть

* — заменой всего. Рев. •• — первая материя. Рев.


186


Ф. ЭНГЕЛЬС


действительное бытие, оно не перешло, подобно последнему, apotentia ad actum *, а является actus purus **. Непосредствен­ной потенцией оно, конечно, не является, но отсюда еще не следу­ ет, что оно вообще не может быть потенцией. Оно должно быть отрицаемо с тем, чтобы быть осуществленным; таким образом, оно не является везде и непременно потенцией, но может стать потенцией через отрицание. До тех пор, пока непосредственно могущее быть оставалось только потенцией, оно само покоилось в чистом бытии; как только оно возвышается над потенцией, оно вытесняет чистое бытие из своего бытия, чтобы самому стать бытием. Чистое бытие, подвергщееся отрицанию как actus purus, становится, таким образом, потенцией. Оно не обладает, следовательно, никакой свободой воли, но вынуждено действо­вать, вновь отрицать свое отрицание. Таким образом, оно могло бы переходить ab actu ad potentiam *** и найти свое осуществле­ ние вне себя. Первое, беспредельное бытие было то нежелаемое, та hyle ****, с которой демиургу приходится бороться. Оно пола­ гается с тем, чтобы немедленно быть отрицаемым второй потен­ цией. На место беспредельного бытия должно явиться оформлен­ ное бытие, оно должно быть обратно переведено через ряд сту­ пеней в возможность бытия, становясь тогда владеющей собой и на высшей ступени самосознающей способностью. Таким об­разом, между первой и второй возможностью лежит целый ряд производных возможностей и промежуточных потенций. Они составляют уже конкретный мир. Как только полагаемая вне себя потенция целиком и без остатка снова обращена в способ­ность, во владеющую собой потенцию, сходит со сцены также и вторая потенция, так как она только для того и существует, что­бы отрицать первую, и в этом акте отрицания первой она унич­ тожает самое себя как потенцию. По мере того как она преодо­левает противостоящее ей бытие, она уничтожает себя самое. Этим дело теперь ограничиться не может. Чтобы в бытии было нечто завершенное, на место всецело побежденного второй потенцией бытия должно быть положено нечто третье, чему вто­ рая потенция всецело передает свою мощь. Это нечто не может быть ни чистой возможностью бытия, ни чистым бытием бытия, а только тем, что в бытии является возможностью бытия, а в воз­можности бытия является бытием; это есть противоречие между потенцией и бытием, полагаемое как тояедество, то, что свободно витает между обоими, дух — неисчерпаемый источник бытия,

* — от потенции к акту. Ред. •* — чистым актом. Ред. *** — от акта к потенции. Ред. • •*• — материя. Ред.


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


187


который совершенно свободен и в бытии не перестает оставаться потенцией. Это начало не может действовать непосредственно, а может только осуществиться через вторую потенцию. Так как второе начало является опосредствованием между первым и третьим началом, то это третье начало полагается благодаря преодолению первого вторым. Это третье начало, оставшееся непреодоленным в бытии, является в качестве духа могущим быть бытием и завершающим бытие, так что его вступление в бытие дает завершенное бытие. Во владеющей собой способности, в духе, природа достигает своего завершения. Эта последняя способность может также отдаться новому, сознательно вызван­ному движению и построить себе, таким образом, над природой новый интеллектуальный мир. И эта возможность должна быть исчерпана наукой, которая, таким образом, становится фило­софией природы и философией духа.

Благодаря этому процессу исключается все, что не имманент­но мышлению, все, перешедшее в бытие, и остается потенция, которой не требуется больше переходить в бытие, так как бытие находится не вне ее, а ее возможность бытия и составляет ее бытие; существо, не подчиненное больше бытию, а являющееся бытием в своей истинности, — так называемое высшее существо. Таким образом, осуществляется высший закон мышления: по­ тенция и акт совмещаются в одном существе, мышление остается теперь в самом себе и остается благодаря этому свободным мыш­лением, не подчиненным больше безудержному, необходимому движению. Здесь достигнуто то, что вначале было предметом же­ лания; владеющее собой понятие (ибо понятие и потенция тож­дественны), которое, так как оно является единственным в своем роде, имеет особое название и, так как оно есть то, что было изна­ чально желаемым, называется идеей. Ибо кто в мышлении не интересуется результатом, чья философия не сознает своей соб­ственной задачи, тот подобен тому художнику, который стал бы малевать наугад, совершенно не думая о том, что выйдет из его работы.

Вот в общих чертах то, что сообщил нам Шеллинг о содержа­ нии своей негативной философии, и этот очерк вполне достато­ чен, чтобы увидеть весь фантастичный и нелогичный характер его способа мышления. Он уже неспособен больше двигаться в сфере чистой мысли даже в течение короткого времени; каждую минуту ему перебегают дорогу самые фантастические, самые причудливые призраки, так что кони его философской колесницы от испуга становятся на дыбы, и он сам сворачивает с первона­чально намеченного направления, гоняясь за этими туманными призраками. Сразу бросается в глаза, что его три потенции, если


188


Ф. ЭНГЕЛЬС


их свести к их голому логическому содержанию, представляют собой не что иное, как три момента гегелевского хода развития путем отрицания, только оторванные друг от друга, зафиксиро­ванные в их оторванности и подогнанные к целям «сознающей свои задачи философии». Печально видеть, как Шеллинг низ­водит мысль из ее возвышенного, чистого эфира в область чувст­венных представлений, как он срывает с ее головы корону из чистого золота и, нарядив ее в корону из золотой бумаги, за­ставляет ее, пьяную от тумана и испарений необычной романти­ ческой атмосферы, бродить пошатывающейся походкой на потеху уличных мальчишек. Эти так называемые потенции не яв­ляются вовсе мыслями, это — расплывчатые фантастические образы, в которых сквозь таинственно окутывающее их облачное покрывало уже ясно вырисовываются очертания трех божествен­ ных ипостасей. Мало того, они обладают уже известным самосоз­нанием: одна «тяготеет» к бытию, вторая — к небытию, третья «свободно витает» между обеими. Они «уступают друг другу место», у них разные «места», они «вытесняют» друг друга, они «противостоят» друг другу, они ведут борьбу между собой, они «стараются отрицать друг друга», они «действуют», они «стремят­ся» и т. д. Это странное превращение мысли в чувственное пред­ ставление вытекает опять-таки из ошибочного понимания ге­гелевской логики. Ту могучую диалектику, ту внутреннюю движущую силу, которая, точно чувствуя моральную ответствен­ность за несовершенство и односторонность отдельных предикатов идеи, неустанно толкает их к новому развитию и возрождению до тех пор, пока они в качестве абсолютной идеи не воскрес­нут в последний раз из могилы отрицания в нетленной незапят­нанной красоте, — эту могучую диалектику Шеллинг смог понять только как самосознание отдельных категорий, между тем как она представляет собой самосознание всеобщего, мыш­ ления, идеи. Язык пафоса он хочет возвысить до абсолютно-науч­ного, не показав нам предварительно чистой мыслив единствен­ но подходящей для нее форме изложения. G другой стороны, он так же мало способен постигнуть идею бытия в ее совершенной абстракции, доказательством чему может служить тот факт, что он определения «бытие» и «сущее» постоянно употребляет как равнозначащие. Бытие он может мыслить только как мате­рию, как hyle, как беспорядочный хаос. К тому же мы имеем теперь уже несколько таких материй — «беспредельное бытие», «оформленное бытие», «чистое бытие», «логическое бытие», «дей­ ствительное бытие», «невозмутимое бытие», а позже мы еще сверх того получим «предвечное бытие» и «противоречивое бытие». За­бавно видеть, как эти различные виды бытия сталкиваются в


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


189


вытесняют друг друга, как потенции предоставляется только на .выбор: затеряться в этой беспорядочной массе или остаться пу­стым призраком. И пусть мне не-говорят, что дело тут только в образной форме изложения; напротив, это гностически-восточ­ное бредовое мышление, представляющее себе каждое определе­ние идеи или как личность или как материю, является основа­нием всего процесса. Устраните этот способ созерцания, и все рухнет. Уже основные категории — потенция и акт — возникли в очень смутный период, и Гегель был совершенно прав, когда он выбросил из логики эти неясные определения. Шеллинг к тому же еще усугубляет путаницу, употребляя эту противопо­ ложность попеременно и произвольно вместо следующих гегелев­ских определений: в-себе-бытие и для-себя-бытие, идеальность и реальность, сила и проявление, возможность и действи­ тельность, и, сверх того, потенция еще остается особой, чувст­венно-сверхчувственной сущностью. Но по преимуществу, од­нако, она означает у Шеллинга возможность, и, таким образом, мы здесь имеем философию, основанную на возможности. В этом отношении Шеллинг по праву называет свою науку разума «ничего не исключающей», ибо возможно в конце концов все. Но дело заключается в том, чтобы мысль себя оправдала посред­ством своей внутренней силы к осуществлению. И поблагодарят же немцы за такую философию, которая тащит их по непрохо­димой дороге и через бесконечно скучную Сахару возможности, не давая им ничего реального для утоления голода и жажды и не приводя их ни к какой цели, а лишь туда, где реальный мир, по ее собственному утверждению, остается для разума книгой за семью печатями.

Однако возьмем на себя труд последовать за ним через ничто. Шеллинг говорит: сущность — для понятия, бытие — для позна­ния. Разум есть бесконечная потенция познания, его содержа­ние — бесконечная потенция бытия, как изложено выше. Но тут он вдруг начинает действительно познавать бесконечную потен­цию бытия посредством потенции познания. Может ли он это? Нет. Познание есть акт, акту соответствует акт, «познанию со­ответствует бытие», следовательно, предыдущему актуальному познанию соответствует актуальное, действительное бытие. Таким образом получается, что разум против воли вынужден познать действительное бытие, и, несмотря на все старания удер­жаться в открытом море возможности, мы выбрасываемся прямо на ненавистный берег действительности.

Но, возразят нам, потенция бытия познается ведь только после ее перехода, который является, конечно, логическим. Однако Шеллинг сам говорит, что логическое бытие и потенция


190


Ф. ЭНГЕЛЬС


бытия, понятие и потенция тождественны. Если, таким образом, потенция познания действительно переходит в акт, то потенция бытия не может удовлетвориться одним обманчивым, мнимым переходом. Раз потенция бытия не переходит действительно, то она остается потенцией, следовательно, не может познаваться разумом и, таким образом, является не «необходимым содержа­нием разума», а чем-то абсолютно неразумным.

Или Шеллинг думает назвать ту деятельность, которую разум проявляет в отношении своего объекта, не познанием, а, скажем, пониманием? Тогда разум неизбежно свелся бы к бесконечной потенции понимания, так как он в своей собствен­ной науке вообще не доходил бы до познания.

С одной стороны, Шеллинг исключает существование из числа объектов разума, с другой же стороны — он его снова включает в него вместе с познанием. Познание для него — един­ство понятия и существования, логики и эмпирии. Итак, всюду противоречия, куда бы мы ни обратились. Как же так?

Является ли разум в самом деле бесконечной потенцией познания? Является ли глаз потенцией зрения? Глаз, даже закрытый глаз, всегда видит: даже тогда, когда ему кажется, что он ничего не видит, он все же видит темноту. Только боль­ной глаз, именно излечимо-слепой, представляет потенцию зре­ния, не являясь одновременно актом, и только неразвитой или временно помутившийся разум представляет лишь потенцию познания. Но ведь представление о разуме как о потенции ка^ жется столь правдоподобным? Он действительно является потен­цией и не только возможностью, но и абсолютной силой, необ­ходимостью познания. Последняя, однако, должна проявиться, должна познавать. Разделение потенции и акта, силы и ее про­явления, есть явление только конечного, в бесконечности же потенция совпадает со своим актом, сила — со своим собствен­ным проявлением. Ибо бесконечное не терпит внутри себя про­тиворечия. Если разум является бесконечной потенцией, то он является, в силу этой бесконечности, также и бесконечным актом. Иначе пришлось бы и самую потенцию считать конечной. Это заложено также уже в непосредственном сознании. Разум, который не идет дальше потенции познания, называется неразу­мием. Только тот разум является действительным разумом, который доказывает свою состоятельность в акте познания, и только тот глаз, который действительно видит, является насто­ящим глазом. Значит, здесь противоположность между потенци­ей и актом оказывается сразу разрешимой, в конечном счете ничтожной, и это решение является триумфом гегелевской ди­алектики над ограниченностью Шеллинга, который не может


Шеллинг й откровение


191


справиться с этим противоречием, ибо даже там, где в идее по­тенция и акт должны совпадать, — это только утверждается, но действительный взаимный переход друг в друга этих определе­ний не раскрывается.

Но если Шеллинг скажет: разум есть понимание и, так как понятие есть потенция, он есть потенция познания, которая только тогда становится действительным познанием, когда она находит какой-нибудь реальный объект для познавания; на­против, в науке чистого разума, где разум занимается потен­цией бытия, он остается внутри потенции познания и только понимает, — в таком случае уже независимо от вышеприведен­ных рассуждений о потенции и акте всякий должен будет при­знать, что целью потенции познания может быть только переход к действительному познанию и что без этого перехода она — ни­ что. Таким образом, оказывается, что содержание науки чистого разума совершенно беспредметно, пусто, бесполезно и что разум, когда он выполняет свою задачу и действительно познает, ста­новится неразумием. Если Шеллинг признает, что сущность ра­ зума есть неразумие, то мне, конечно, ничего больше не остается сказать.

Вот почему Шеллинг с самого начала так запутался со сво­ими потенциями, переходами и соответствиями, что из пута­ницы логического бытия и бытия реального, от которых он хочет избавиться, он вынужден искать выход в признании со­вершенно иного пути мышления, чем его собственный. Пой­дем, однако, дальше.

Таким образом, разум должен постигнуть содержание вся­кого действительного бытия и занять по отношению к нему априорное положение; он не в состоянии доказать, что что-либо существует, а только то, что, если что-либо существует, оно дол­жно обладать такими-то и такими-то свойствами — в противо­ положность утверждению Гегеля, по которому вместе с мыслью дано также и реальное существование. Но в этих положе­ниях опять полнейшая путаница. Ни Гегелю, ни кому-либо другому не приходило в голову доказывать существование какой-либо вещи, не имея для этого эмпирических предпосылок; он доказывает только необходимость существующего. Здесь Шеллинг представляет себе разум так же абстрактно, как рань­ше потенцию и акт, и поэтому вынужден приписать ему доми-ровое существование, совершенно оторванное от всякого дру­гого существования. Вывод новейшей философии, который еще встречался в прежней философии Шеллинга, по крайней мере в ее предпосылках, и который лишь Фейербах со всей остротой довел до сознания, состоит в том, что разум может


192


Ф. ЭНГЕЛЬС


существовать только как дух, а дух может существовать только внутри и вместе с природой, а не так, что он в совершенной изо­лированности от всей природы, бог весть где, живет какой-то обособленной жизнью. Это признает и Шеллинг, когда он уста­навливает как цель индивидуального бессмертия не освобож­дение духа от природы, а как раз надлежащее равновесие обоих; также, когда он далее говорит о Христе, что он не растворился во вселенной, а как человек вознесся одесную бога. (Следова­тельно, остальные две божественные личности все же раствори­лись во вселенной?) Но раз существует разум, то его собствен­ное существование является доказательством существования природы. Следовательно, существует необходимость, в силу которой потенция бытия должна немедленно переходить в акт бытия. Или же будем исходить из совершенно обыденного по­ложения, понятного также и без Фейербаха и Гегеля: до тех пор, пока абстрагируются от всякого существования, о нем вообще не может быть речи. Если же делают исходным нечто существующее, то можно от него, без сомнения, совершать пе­реход к другим вещам, которые, в случае правильности всех умозаключений, должны также существовать. Если существо­вание предпосылок признается, то существование следствий является само собой разумеющимся. Но основой всякой фило­софии является существование разума. Это существование до­казано его деятельностью ( cogito , ergo sum *). Если, таким об­разом, исходят от него как от существующего, то отсюда само собой следует существование всех его последствий. Что суще­ствование разума является предпосылкой, — этого не отрицал еще ни один философ. Если Шеллинг все же не хочет признать этой предпосылки, то пусть он оставит философию в покое. Таким образом, Гегель, без сомнения, мог доказать существо­вание природы, т. е. доказать, что она является необходимым следствием существования разума. Шеллинг, исповедующий абстрактную и не имеющую силы имманентность мышления, забывает, однако, что самоочевидной основой всех его операций является существование разума. Он выставляет смешное тре­бование, чтобы действительный разум имел недействительные, только логические результаты, чтобы действительная яблоня приносила только логические, потенциальные яблоки. Такую яблоню обыкновенно называют бесплодной. Шеллинг же ска­зал бы: бесконечная потенция яблони.

Если, таким образом, гегелевские категории называют не только прообразами, по которым созданы вещи этого мира,

* — мыслю, следовательно существую. Декарт. «Начала философии». Pid .


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


193


но и творческими силами, которыми они созданы, то это оз­начает только, что они выражают идейное содержание мира, и доказывает, что он вытекает как необходимое следствие из существования разума. Шеллинг же, напротив, действительно принимает разум за нечто такое, что может существовать и вне мирового организма, относя его истинное царство к пустой, бессодержательной абстракции, к «зону до сотворения мира», который, однако, к счастью, никогда не существовал и в кото­ром разум еще в меньшей степени мог как-либо проявляться или же испытывать чувство блаженства. Здесь, однако, обна­руживается, насколько крайности сходятся; Шеллинг не спо­собен постичь конкретную мысль, он гонит ее в область са­мой головокружительной абстракции, которая тут же снова воплощается для него в чувственный образ, так что эта хао­тическая смесь абстракции и представления образует харак­ терную черту схоластически-мистического способа мышления Шеллинга.

Мы можем почерпнуть новые доказательства в пользу высказанного нами, если мы обратимся к развитию содержания «негативной философии». Потенция бытия служит основой. Карикатурное искажение гегелевской диалектики наиболее отчетливо бросается в глаза. Потенция по своему произволу может совершать переход или не совершать его. Таким образом, из нейтральной потенции выделяются в реторте разума две хи­мические составные части: бытие и небытие. Если бы вообще можно было всю эту путаницу потенций вернуть в сферу здра­вого смысла, то здесь обнаружился бы диалектический момент и здесь Шеллинг как будто догадывается, что сущность потенции есть необходимость перехода и что потенция может быть абстра­гирована только от акта действительности. Но нет, он все более запутывается в односторонней абстракции. Он один раз в виде опыта заставляет потенцию сделать переход и приходит, к ве­ликому открытию, что после этого перехода она утратила имев­шуюся у нее раньше возможность также и не совершать пере­ хода. Одновременно он открывает в потенции третье свойство: возможность воздержаться от того и другого и свободно витать между бытием и небытием. Эти три возможности, или потенции, должны заключать в себе всякое разумное содержание, всякое возможное бытие.

Возможность стать бытием становится действительным бы­тием. Этим отрицается вторая возможность — возможность так­же и не стать бытием. Попытается ли последняя восстановить себя? Как может она это сделать? Ведь то, чему она здесь под­вергается, не есть только отрицание в гегелевском смысле; она


194


<t>. ЭНГЕЛЬС


совершенно уничтожена, сведена на нет, на такое радикальное небытие, которое может встретиться только в философии воз­ можности. Как может эта раздавленная, проглоченная, съе­денная возможность еще иметь силу восстановить себя? Ведь отрицается не только вторая возможность, но даже первона­чальная потенция — тот субъект, простым предикатом которого является та вторая возможность, и тут, собственно, не эта последняя, а именно та первоначальная потенция должна была бы пытаться восстановить себя. Но это вовсе не может входить в ее задачу, — говоря образным языком Шеллинга, — ибо она должна была заранее знать, что, становясь актом, она подверг­ нет самое себя отрицанию, как потенцию. Такого рода восста­новление вообще может иметь место только там, где отрицают взаимно друг друга лица, а не категории. Только безграничное непонимание, только невероятная страсть к искажению могли так бессмысленно извратить принцип гегелевской диалектики, явно положенный здесь в основу. Насколько недиалектичен весь этот процесс, видно также из следующего: если обе стороны потенции имеют одинаковую силу, то без толчка извне она вов­се не может решиться на переход и должна остаться в прежнем состоянии. В этом случае весь процесс, конечно, не совершился бы, и Шеллинг был бы в безвыходном положении, не зная, где ему раздобыть прототипы мира, духа и христианского три­ единства. Таким образом, мы не видим необходимости всего построения в целом, и остается неясным, почему потенция остав­ляет свой прекрасный потенциальный покой, отдает себя во власть бытия и т. д., — весь процесс с самого начала покоится на произволе. Если это происходит в «необходимом» мышлении, то чтб еще ждет нас в «свободном» мышлении! Но так это и есть, этот переход должен остаться произвольным, ибо иначе Шел­линг ведь признал бы необходимость мира, а это не соответ­ствует его позитивизму. Это, однако, опять-таки является дока­зательством того, что потенция является потенцией лишь как акт, без акта же она — бессодержательный пустой призрак, которым сам Шеллинг не может удовлетвориться, ибо пустая потенция не дает ему никакого содержания; содержание появ­ляется, когда потенция становится актом, и, таким образом, он против воли вынужден признать несостоятельность противо­поставления потенции и акта.

Вернемся еще раз ко второй потенции, с которой Шеллинг проделывает самые удивительные вещи. Мы раньше видели, как она подвергалась отрицанию, сводилась на нет. Теперь Шеллинг продолжает: так как первая потенция есть нечто мо­гущее быть, то вторая является ее противоположностью, она


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


195


есть все, но только не могущее быть, следовательно чистое сущее, actus purus! Этот последний, однако, должен был, таким образом, уже заключаться в первоначальной потенции, но ка­ким образом он может там оказаться? Каким образом то «от­вратившееся от бытия, тяготеющее к небытию» и т. д. стано­ вится вдруг абсолютно чистым бытием, чем отличается «чистое бытие» от «беспредельного бытия», почему для могущего не быть нет другого выхода, как стать сущим? На эти вопросы мы не получаем никакого ответа. Вместо этого нас уверяют, что эта вторая потенция обратно возвращает в сферу возможности первую потенцию, ставшую беспредельной, тем самым восста-новляя и одновременно уничтожая себя. Пойми, кто может! Дальше — отдельные ступени этого процесса восстановления кристаллизуются в ступенях природы. Каким образом в этом процессе возникает природа, — этого никто не поймет. Почему, например, беспредельное бытие является материей — hyle ? Потому что Шеллинг с самого начала имел в виду эту hyle, опираясь на нее строил свою схему, без чего это бытие могло бы иметь и всякое другое содержание как чувственное, так и духовное. Не видно также, почему разные ступени в разви­тии природы следует понимать как потенции. Согласно этому положению, именно наиболее мертвое, неорганическое в при­роде должно было бы быть в наибольшей степени сущим, все органическое же — скорее лишь могущим быть. Но это можно рассматривать лишь как мистический образ, в котором исчезло всякое выраженное в мыслях содержание.

Вместо того чтобы понять третью потенцию, дух — а его-то, по-видимому, Шеллинг давно уже домогался — как высшую количественную ступень побежденной второй потенцией первой потенции, в которой одновременно происходит качественное изменение, Шеллинг опять-таки оказывается в недоумении, от­ куда же извлечь эту потенцию. «Наука ищет какое-то третье начало», «на этом остановиться нельзя», «на место бытия, по­бежденного второй потенцией, должно быть поставлено нечто третье» — вот те магические формулы, при помощи которых Шеллинг вызывает дух. Тут же следует поучение о том, как создан этот возникший путем generatio primitiva * дух. Если мы принимаем во внимание природу, то для нас, во всяком слу­чае, йсно, что в соответствии с данными предпосылками сле­дует представить себе дух как владеющую собой возможность бытия (а не просто возможность), что уже само по себе доста­точно скверно. Если же мы абстрагируемся от этой будущей

* — самопроизвольного зарождения. Ред.


196


Ф. ЭНГЕЛЬС


природы, которая, может быть, никогда даже и не появится, если мы остаемся в сфере чистых потенций, то нам при всем старании никак не удастся постигнуть, каким образом первая потенция, по возвращении ее при помощи второй в возможность бытия, может стать чем-либо иным, как не первоначальной по­ тенцией. Шеллинг, быть может, чувствовал всю глубину гегелев­ ского опосредствования, прошедшего через отрицание и про­тивоположность, но воспроизвести его он не в силах. У него все сводится к тому, что из двух безразличных друг другу вещей одна вытесняет другую, после чего вторая снова отвоевывает свое место и оттесняет первую к ее первоначальному месту. Невозможно, чтобы результатом всего этого явилось что-либо иное, а не первоначальное состояние. К тому же, если первая достаточно сильна, чтобы вытеснить вторую, откуда же вторая, у которой не хватило сил для обороны, вдруг набирается силы, чтобы перейти в наступление и прогнать врага? Я уже совсем не хочу говорить о неудачном определении духа; оно опровер­гает само себя и весь тот процесс, результатом которого оно является.

Таким образом, мы благополучно подходили бы уже к кон­цу этого так называемого процесса развития и могли бы не­медленно перейти к другим вещам, если бы Шеллинг, после того как дух явился последним звеном, замыкающим собой цепь всего сущего, не обещал нам другого, интеллектуального мира, заключительным звеном которого он называет идею. Каким образом Шеллинг после конкретной природы и живого духа может заполучить еще абстрактную идею (а в этом положении она может быть только абстрактной), это, во всяком случае, остается непонятным, а Шеллинг должен был бы обосновать это, так как он отвергает то отношение, в котором находится к вы­шеупомянутой идее гегелевская идея. Однако он приходит к этому благодаря страстному желанию иметь во что бы тони стало абсолютное в конце философии и из-за непонимания того, каким путем Гегель действительно добился этого результата. Но абсолютное есть самосознающий себя дух, — а таков смысл, конечно, и шеллинговской идеи, — и вот этот самосознающий себя дух является, согласно Шеллингу, постулатом, завершаю­щим негативную философию. Здесь, однако, опять противоре­чие. Эта негативная философия, с одной стороны, не может включить в себя историю, так как действительность не является ее объектом; с другой же стороны, она является философией духа, а ведь венцом этой последней является философия все­ мирной истории; негативная наука имеет также задачу «исчер­пать эту последнюю возможность сознательно совершающегося


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


197


процесса» (а таким процессом может быть только история). Как обстоит дело в действительности? Несомненно одно, а имен­но, что если бы у Шеллинга была философия истории, то само­ сознающий дух явился бы у него не постулатом, а результатом. Но самосознающий дух еще далеко не есть понятие личного бога, с которым Шеллинг отождествляет идею.

Покончив с этим, Шеллинг заявляет, что задачу системати­ческого построения этой изложенной сейчас науки он поставил себе уже сорок лет тому назад. Философия тождества хотела только стать этой негативной философией. То, что она медлен­но и постепенно возвышалась над Фихте, было, по крайней мере, отчасти преднамеренным; «он хотел избегнуть всяких резких переходов, сохранить непрерывность философского развития и даже льстил себя надеждой привлечь со временем, может быть, на свою сторону и самого Фихте». Чтобы поверить этому, нам нужно было бы не знать вышеприведенного мнения Гегеля, а также не знать, как плохо знает самого себя Шеллинг. Субъект, который в философии тождества вобрал в себя все возможное позитивное содержание, объявляется теперь потен­цией. Уже в этой философии тождества ступени природы явля­ются будто бы каждый раз чем-то относительно сущим по сравнению со следующими за ними высшими ступенями; эти же последние оказываются могущими быть по отношению к первым и в свою очередь относительно сущими по сравнению с более высокими ступенями, так что субъекту и объекту фи­ лософии тождества здесь соответствует могущее быть и сущее, пока, наконец, в результате и получится то, что уже больше не может быть относительно сущим, являясь абсолютным «сверхсущим» тождеством, а не простой индифферентностью мышления и бытия, потенции и акта, субъекта и объекта. Но все в этой философии тождества высказывается как «предпо­ сылка чистой науки разума», и было бы наихудшим недоразу­мением, если бы все в целом было понято как изображение не чисто логического, а также и реального процесса, если бы по­лагали, будто философия тождества из истинного самого по себе принципа выводит истинность всего того, что из него вы­текает. Только как заключительное звено этой философии по­является то, что не может больше самоотчуждаться, — бытие во всем его блеске, взирающее на природу и дух, как на свой трон, на который оно было вознесено. Однако хотя все это очень возвышенно, это чисто мысленный образ, и, только рас­положив весь процесс в диаметрально противоположном по­ рядке, мы получаем картину того, что происходит в действи­тельности.


1Ô8


Ф. ЭНГЕЛЬС


Пока мы оставляем открытым вопрос, не является ли это изложение философии тождества приспособлением к тепереш­ним взглядам Шеллинга и в самом ли деле Шеллинг сорок лет тому назад так же мало считал реальными свои мысли, как теперь, и не лучше ли было бы, вместо того чтобы хранить важ­ное молчание, двумя словами — как это легко было сделать — устранить «величайшее недоразумение». Мы желаем скорее перейти к суждениям Шеллинга о том муже, который вытеснил «из занимаемого им положения» Шеллинга без того, чтобы по­следнему до сих пор удалось ответить «отрицанием на отрица­ние себя».

В то время, говорит Шеллинг, когда почти все неверно и плоско понимали философию тождества, Гегель спас ее основ­ную идею, которой он остался верен до конца, о чем свидетель­ ствуют его «Лекции по истории философии» 155. Ошибка Гегеля заключалась в том, что он философию тождества считал абсо­лютной философией и но признавал, что существуют вещи, которые выходят за ее пределы. Ее границей была возможность бытия, Гегель же вышел за эту границу и включил в ее сферу и бытие. Его основная ошибка заключалась в том, что он эту философию хотел превратить в своего рода экзистенциальную систему. Он полагал, что философия тождества имела своим объектом абсолютное не только со стороны его сущности, но и со стороны его существования. Тем, что он вовлекает суще­ствование в свою систему, он выпадает из пределов развития чистого разума. Таким образом, он последователен, когда на­чинает свою науку с чистого бытия и этим отрицает prius су­ ществования. Тем самым обусловливается, что он был только имманентен в неимманентном, ибо бытие есть неимманентное в мышлении. Сверх того, он теперь утверждает, что в логике доказал абсолютное. Таким образом, получается, что абсолют­ное у него появляется дважды — в конце логики, где оно опре­деляется точно так же, как в конце философии тождества, и в конце всего процесса. Таким образом, здесь обнаружи­ вается, что логика не может быть предпослана в качестве первой части развития, а должна пронизывать именно весь процесс. У Гегеля логика определяется как субъективная наука, в ко­ торой мышление остается только в себе и с собой, до и вне вся­ кой действительности. И все же она будто бы имеет своим ко­ нечным пунктом действительную, реальную идею. В то время как философия тождества с первых шагов находится в при­роде, Гегель выбрасывает природу из логики и объявляет ее, таким образом, нелогической. Именно абстрактным понятиям гегелевской логики не место в начале философии; они могут


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


199


проявиться только тогда, когда сознание включило в свою сферу всю природу, ибо они являются только абстракциями от природы. Таким образом, у Гегеля не может быть и речи об объективной логике, ибо там, где начинается природа, объект, как раз кончается логика. Следовательно в логике идея нахо­дится в становлении, но только в мысли философа; ее объек­тивная жизнь начинается лишь там, где она достигла сознания. Однако она выступает как реально существующая уже в конце логики, следовательно продвигаться с ней далее уже невоз­можно. Ибо идея, как абсолютный субъект-объект, как идеаль­но-реальное, является завершенной в себе и неспособна больше ни к какому дальнейшему прогрессу. Как может она в таком случае переходить еще в другое, в природу? Здесь именно и об­наруживается, что в чистой науке разума но может быть речи о действительно существующей природе. Все, что касается дей­ствительного существования, должно быть отнесено именно к позитивной философии.

Извращение в этом изложении коренится главным образом в наивной уверенности, будто Гегель не пошел дальше точки зрения Шеллинга и к тому же еще плохо понял ее. Мы видели, как Шеллинг, при всех усилиях, не может выйти из пределов существования, и нет нужды, собственно говоря, искать оправ­даний тому, что Гегель не выдвигал этого притязания на абстрактную идеальность. Если бы Шеллинг даже и мог пре­бывать в чистой потенции, то его собственное существование должно было бы доказать ему, что потенция превзойдена, что, следовательно, все выводы чисто логического бытия перешли сей-чаЪ в область реального и что, таким образом, «абсолютное» су­ ществует. Что же он хочет дать своей позитивной философией? Если из логического мира следует логическое абсолютное, то и из существующего мира следует существующее абсо­ лютное. Но то обстоятельство, что этим Шеллинг не может удовлетвориться и прибегает теперь к позитивной философии веры, показывает, насколько эмпирическое внемировое суще­ствование абсолюта противоречит всякому разуму и как сильно Шеллинг сам это чувствует. И вот потому, что Шеллинг стре­мится низвести до низкого уровня своей точки зрения гегелев­скую идею, стоящую неизмеримо высоко над абсолютом фило­софии тождества, ибо она есть то, за что абсолют себя только выдает, Шеллинг и не может понять отношение идеи к природе и духу. Шеллинг опять-таки представляет себе идею как вне-мировое существо, как личного бога, что Гегелю и в голову не приходило. Реальность идеи у Гегеля есть не что иное, как природа и дух. Поэтому у Гегеля абсолютное не дано дважды.


200


Ф. ЭНГЕЛЬС


В конце логики идея выступает как идеально-реальное, но именно поэтому она тотчас и оказывается природой. Если она выражена лишь как идея, то она только идеальна, только ло­ гически существует. Идеально-реальное, завершенное в себе абсолютное есть именно единство природы и духа в идее. Шел­линг же все еще представляет себе абсолютное как абсолютный субъект, ибо, несмотря на то, что по содержанию оно напол­няется объективностью, оно все же остается субъектом, не стано­ вясь объектом, т. е. для него абсолютное реально только в виде представления личного бога. Пусть же он не припутывает по­следнего и держится только за чисто мыслительные определения, в которых нет речи о личности. Итак, абсолютное не реально вне природы и духа. В противном случае как то, так и другое оказалось бы излишним. Следовательно, если в логике говори­лось об идеальных определениях идеи как реализующейся в природе и духе, то теперь речь идет об этой самой реальности, о доказательстве наличия этих определений в существовании, которое является высшим критерием и одновременно и высшей ступенью философии. Таким образом, после логики дальнейшее развитие не только возможно, но и необходимо, и именно это развитие возвращается снова к идее в сознающем себя беско­нечном духе. Так обнаруживается несостоятельность утверж­дения Шеллинга, будто Гегель объявляет природу нелогической (чем Шеллинг, между прочим, объявляет сразу всю вселенную) и будто его логика — это необходимое, самодеятельное раз­витие мысли — является «субъективной наукой, а объективная логика совсем не может у него иметь места, так как последняя есть натурфилософия, которую он выбросил из логики». Как будто объективность науки состоит в том, что она рассмат­ривает внешний объект как таковой! Если Шеллинг называет логику субъективной, то нет никакого основания не считать и натурфилософию субъективной, потому что тот же субъект, который мыслит здесь, мыслит и там, а характер предмета не мо­жет тут играть роли. Однако объективная логика Гегеля не развивает мысли, она предоставляет мыслям самим развивать­ся, и мыслящий субъект является здесь просто чисто случайным зрителем.

Вслед за этим Шеллинг, переходя к философии духа, ка­сается тех высказываний Гегеля, в которых оказалось проти­воречие между философией Гегеля и его личными симпатиями и предрассудками. Религиозно-философская сторона системы Гегеля дает ему повод вскрывать противоречия между предпо­сылками и "выводом, которые были уже давно вскрыты и при­знаны младогегельянской школой. Он совершенно правильно


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


201


замечает: эта философия хочет быть христианской, хотя ее к этому ничто не принуждает; если бы она осталась на своей первоначальной стадии науки о разуме, она имела бы свою истину в себе самой. "— Он заканчивает затем свои замечания признанием гегелевского положения, что последними формами постижения абсолютного являются искусство, религия и фило­софия. И вот, рассуждает Шеллинг, так как религия и искус­ство вышли за пределы чистой науки разума, то и сама фило­софия должна была бы сделать то же самое и быть другой, отличной от той, которая существовала до сих пор. И это именно ему кажется диалектическим моментом мысли Гегеля. Но где же Гегель говорит это? В конце «Феноменологии», где вся ло­гика, как вторая философия, еще впереди. Но феноменология была — и этим именно понимание Шеллинга лучше всего опровергается — не чистой наукой разума, она указывала толь­ко путь к ней, возведение эмпирического, чувственного созна­ния на точку зрения чистой науки разума. Не логическое, а фе­номенологическое сознание имеет перед собой, как последние, эти три «возможности удостовериться в существовании абсо­лютно сверхсущего». Логическое, свободное сознание видит совсем другие вещи, о которых нам, однако, пока еще нет на­добности беспокоиться, — оно имеет абсолютное уже в себе.

Таким образом, сделан решительный шаг: открыто объяв­ лено об отречении от чистого разума. Со времени схоластиков Шеллинг является первым, решившимся на этот шаг, ибо Якоби и ему подобные не могут быть приняты в расчет, так как они пред­ставляли только отдельные стороны своего времени, а не время в целом. В первый раз за последние пятьсот лет выступает герой науки и объявляет последнюю служанкой веры. Он это сделал, и он несет ответственность за последствия. Нас может только радовать, что человек, который воплотил в себе свое время, как никто другой, в котором его век пришел к са­мосознанию, что этот человек объявлен также и Шеллингом величайшим представителем науки разума. Всякий, кто верит во всемогущество разума, пусть примет во внимание это сви­детельство врага.

Шеллинг так изображает позитивную философию: она со­вершенно независима от негативной и не может сделать своим исходным пунктом, в качестве чего-то существующего, то, чем завершается последняя, но должна самостоятельно доказать существование. Конец негативной философии является в сфере позитивной не принципом, а эадачей. Начало позитивной философии само по себе абсолютно. Никогда не существо­вало единства между этими двумя системами, и этого единства


202


Ф. ЭНГЕЛЬС


не удавалось достигнуть ни путем подавления одной из них, ни путем смешения обеих. Можно доказать, что обе философии испокон веку находились в борьбе друг с другом. (Здесь сле­дует попытка привести, начиная от Сократа и кончая Кантом, такое доказательство, причем эмпиризм и априоризм снова резко отмежеваны друг от друга. Однако мы вынуждены пройти мимо этой попытки, ибо она остается совершенно без­ результатной.) Но ведь позитивная философия не есть чистый эмпиризм, и меньше всего такой, который опирается на внут­ ренний, мистическо-теософский опыт, она имеет своим принци­пом то, что не заключается в чистом мышлении и не появляется в мире опыта, следовательно нечто абсолютно трансцендентное, выходящее за пределы всякого опыта и всякого мышления и им обоим предшествующее. Поэтому началом здесь должно служить не относительное prius, как это бывает в чистом мы­шлении, где потенция предшествует переходу, а абсолютное prius, так что переход совершается не от понятия к бытию, а от бытия к понятию. Этот переход не является необходимостью, подобно первому, а следствием свободного, преодолевающего бытие действия, которое доказывается a posteriori эмпириче­ским путем. В самом деле, если негативной философии, опи­ рающейся на логическую последовательность, может быть со­вершенно безразлично, существует ли мир и соответствует ли он ее конструкции, то позитивная философия развивается пу­ тем свободного мышления и нуждается в подтверждении опыта, с которым она должна идти в ногу. Если негативная философия является чистым априоризмом, то позитивная философия яв­ ляется априорным эмпиризмом. Так как в последней предпо­лагается свободное, т. е. основанное на воле, мышление, то и ее аргументы существуют только для хотящих и «мудрых»: надо не только понимать их, но и хотеть почувствовать их силу. Если среди предметов опыта находится также и откро­вение, то оно принадлежит позитивной философии в той же мере, как природе и человечеству; поэтому оно представляет для позитивной философии не большее значение, чем для всего прочего; так, например, для астрономии имеют, конечно, решаю­щее значение движения планет, с которыми должны согласо­ваться ее вычисления. Если скажут, что без предшествующего откровения философия не пришла бы к этому результату, то в этом, конечно, есть некоторая доля правды, но теперь фило­софия может и самостоятельно прийти к своим выводам; по­добно тому как существуют люди, которые, раз отыскав при помощи телескопа малые неподвижные звезды, после этого мо­гут находить их и невооруженным глазом и становятся, таким


ШЕЛЛИНГ Й ОТКРОВЕНИЕ


203


образом, независимыми от телескопа. Философия должна вклю­ чить в себя и христианство, которое является такой же реаль­ностью, как природа и дух. Но не одно откровение, а и внут­ ренняя необходимость чисто логической философии заставляет последнюю выйти за свои собственные границы. Негативная философия доводит все только до стадии простой познаваемо­ сти и передает потом это другим наукам, и только «нечто по­ следнее» она не может довести до этой стадии, а между тем это нечто и есть то, что более всего достойно познания. Следова­тельно, оно должно стать снова предметом какой-то новой фило­софии, которая имеет задачу доказать это «последнее» как суще­ ствующее. Таким образом, негативная философия становится философией только благодаря своему отношению к позитивной. Если бы негативная философия стояла особняком, у нее не было бы никакого реального результата, и разум был бы бесплоден; в позитивной же философии разум торжествует: в ней согнутый в негативной философии разум снова выпрямляется.

Мне, конечно, нет надобности говорить что-либо в разъяс­нение этих положений Шеллинга, они ясны сами по себе. Но сравним их с обещаниями, которые Шеллинг дал вначале. Ка­кая резкая разница! Нам обещали революционизировать фи­ лософию, развить учение, которое положит конец отрицанию последних лет, готовилось примирение веры и знания, а что в конце концов получается? Учение, не имеющее прочной осно­вы ни в себе самом, ни в чем-либо другом доказанном. То оно ищет опоры в освобожденном от всякой логической необходи­мости, следовательно, произвольном, лишенном всякого зна­чения мышлении, то оно ищет опоры в откровении, реальность которого именно ставится под сомнение, а утверждения кото­рого как раз и оспариваются. Как наивно требование отбро­сить все сомнения, с тем, чтобы излечиться от сомнений! «Да, если вы не верите, то вам нельзя помочь!» С чем же, собственно, приехал Шеллинг в Берлин? Лучше бы он вместо своего по­зитивного клада привез сюда опровержение «Жизни Иисуса» Штрауса182, «Сущности христианства» Фейербаха и т. д. — это сулило бы ему кое-какой успех. При теперешнем же положении гегельянцы предпочтут скорее остаться в своем известном «ту­пике», чем «сдаваться на гнев и милость» ему, а позитивные тео­ логи по-прежйему будут охотнее исходить из откровения, чем вкладывать что-нибудь в него. С этим также вполне совместимо повторяемое ежедневно с начала нового года признание, что он не ставит своей задачей давать обоснование христианства, а так­же спекулятивную догматику, но ставит задачей сделать лишь некоторый вклад в объяснение христианства. Что касается


204


Ф. ЭНГЕЛЬС


необходимости для негативной философии выйти за свои собст­венные пределы, то, как мы видели, она тоже мало убедительна. Если предположение перехода a potentia ad actum неизбежно ведет к зависимому только от этого предположения логическому богу, то доказанный опытом действительный переход должен вести к действительному богу, и позитивная наука является излишней.

Переход к позитивной философии заимствован Шеллингом из онтологического доказательства бытия бога. Бог не может существовать случайно, следовательно, «если он существует», он существует необходимо. Эта вставка в брешь силлогизма совершенно правильна. Таким образом, бог может быть понят только как сущее в себе и перед собой бытие (не для себя; — Шеллинг так зол на Гегеля, что он даже его выражения считает чуждыми духу языка и нуждающимися в поправках), т- е. он существует перед собой, перед своей божественностью. Таким образом, он является непосредственно предшествующим вся­кому мышлению, слепо сущим. Но так как сомнительно, су­ществует ли он, то мы должны исходить из слепо сущего и смотреть, нельзя ли, быть может, исходя из этого, достигнуть понятия бога. Если, следовательно, принципом негативной фи­лософии является предшествующее всякому бытию мышление, то принципом позитивной философии является предшествующее всякому мышлению бытие. Это слепое бытие есть необходимое бытие. Бог, однако, является не этим, а необходимым, «необ­ходимо сущим»; только необходимое бытие является возмож­ностью бытия высшего существа. Это же слепо сущее есть то, что не нуждается ни в каком обосновании, так как оно пред­шествует всякому мышлению. Таким образом, позитивная фи­лософия делает своим исходным пунктом то, что не имеет сво­его выражения в понятии, чтобы только a posteriori сделать его, как бога, понятным и имманентным содержанием разума. Этот последний только здесь становится свободным, уходя из-под власти необходимого мышления.

Это «слепо сущее» есть hyle, вечная материя прежней фило­софии. Что эта материя развивается, становясь богом, это, во всяком случае, — нечто новое. До сих пор она всегда была про­тивопоставлявшимся богу дуалистическим принципом. Однако проследим дальше содержание позитивной философии.

Это слепо сущее, которое может быть названо также «пред­ вечным бытием», есть purus, actus существования и тождество сущности и бытия (то, что говорится о боге, как об Aseität *).

* — самосущности (термин средневековой схоластики). Рев,


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


205


Казалось бы, что это бытие не может служить основой какого-нибудь процесса, так как оно лишено всякой движущей силы, и последняя заключена только в потенции. Но почему же отре­зать у actus purus всякую возможность стать впоследствии также потенцией? Здесь неуместен вывод, что сущее бытие также post actum * не может стать могущим быть. Предвечному бы­ тию может представиться возможность — этому ничто не пре­пятствует — произвести из себя второе бытие. Этим слепое бытие становится потенцией, ибо оно получает нечто, чего оно может хотеть, и становится, таким образом, господином своего собственного слепого бытия. Освобождая это второе бытие, пер­вое, слепое бытие становится лишь potentia actus purus и, таким образом, владеющим собой бытием (но все это пока гипотеза, которая еще должна быть доказана только по своим результа­там); лишь путем различения себя от этого второго бытия пер­вое бытие приходит к осознанию себя как чего-то необходимого по своей природе. Слепое бытие является случайным, поскольку оно не предусмотрено, и оно должно доказать свою необхо­димость путем преодоления своей противоположности. Это — последнее основание выступающего против него бытия, а вме­сте с этим последняя основа мира. Закон, что все становится явным и ничто не остается тайным, есть высший закон вся­кого бытия. Это не есть, правда, закон, который возвышается над богом, но такой, благодаря которому последний впервые становится свободным, следовательно божественный уже сам по себе. Этот великий мировой закон, эта мировая диалектика не желает допустить, чтобы что-нибудь осталось еще нерешен­ным. Только она способна решить великие загадки. Да, ведь бог так справедлив, что он до конца и до исчерпания всякого про­тиворечия признает этот противоположный ему принцип. Вся­кое недобровольное, предвечное бытие несвободно. Истинный же бог есть живой бог, который может стать чем-то иным, чем предвечное бытие, Иначе пришлось бы или допустить вместе со Спинозой, что все вытекает из божественной природы по необ­ходимости, без содействия самого бога (дурной пантеизм), или согласиться с тем, что понятие творения для разума непости­жимо (плоский теизм, неспособный побороть пантеизм). Таким образом, предвечное бытие становится потенцией противополож­ного, а так как потенциальность для него есть нечто невыно­ симое, то оно по необходимости будет желать действовать, ста­раться снова восстановить себя в actus purus. Поэтому второе бытие должно опять-таки отрицаться первым и быть переведено

• — t после акта. Р»д, 8 М, и Э., т, 41


206


Ф. ЭНГЕЛЬС


обратно в потенцию. Таким образом, предвечное бытие стано­ вится господином не только первой потенции, но и второй и по­лучает возможность обратить свое предвечное бытие в некое сущее и этим путем отторгнуть его от себя и, таким образом, упразднить все свое существование. В этом коренится также его ранее скрывавшаяся за бытием сущность. Чистое бытие, ставшее благодаря сопротивлению потенцией, становится те­перь самостоятельной сущностью. Таким образом, господину первой возможности дана также другая возможность, а именно возможность выявления своей истинной сущности, своей сво­боды от необходимого бытия, полагания себя как духа, ибо дух есть то, что обладает свободой действовать и не действовать, то, что в бытии владеет собой и остается сущим даже и тогда, когда оно не обнаруживает себя. Однако это не есть непосред­ственно могущее быть, также не долженствующее быть, а могущее быть-долженствующее быть. Эти три момента представ­ ляются предвечному бытию долженствующими быть в собствен­ном смысле, так что вне этих трех моментов ничего другого нет, и все будущее исключено.

Как мы видим, ход мыслей в позитивной философии чрез­ вычайно «свободен». Шеллинг здесь не скрывает, что он выстав­ ляет только гипотезы, правильность которых еще должна быть доказана по результатам, т. е. по их соответствию с открове­ нием. Одним из последствий этого свободного, направляемого волей мышления является то, что он это «предвечное бытие» заставляет так вести себя, как будто оно уже является тем, что еще должно из него развиться, именно богом. Предвечное бытие ведь никак еще не может видеть, желать, отпускать, вести обратно. Оно ведь не более, чем голая абстракция материи, которая как раз очень далека от всего личного, от всякого са­мосознания. Никакие рассуждения не могут внести самосозна­ние в эту неподвижную категорию, если только она не будет понята как материя и как развивающаяся через природу к духу, подобно «беспредельному бытию» в негативной филосо­фии, от которого оно отличается только ничего не говорящим определением предвечности. Эта предвечность может вести только к материализму и, самое большее, к пантеизму, но никак не к монотеизму. И тут оправдываются слова Кювье: «Шеллинг дает метафоры вместо доказательств и вместо того, чтобы развивать понятия, меняет по мере надобности образы и аллегории» 1вз. К тому же в философии, по крайней мере до сих пор« не встречались рассуждения, которыми пресекается всякое движение мысли вперед с помощью такого рода оборо­тов: «нет никакого основания, чтобы этого не случилось;


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


207


нельзя логически доказать, чтобы это было невозможным» и т. д. Таким путем можно развить из «предвечного бытия» и китай­скую, и отаитскую * религию, которая также подтверждается тем, что она является фактом не в меньшей степени, чем христи­анство. Что же касается вновь открытого мирового закона, что все становится явным, то нельзя отрицать, что здесь, по край­ней мере, очень немногое становится явным и очень многое остается скрытым. Тут только видишь, как ясность мысли то­нет в мрачной бездне фантастики. Если же этот закон означает, что все должно оправдать свое существование перед разумом, то это опять-таки одна из основных мыслей Гегеля и к тому же еще остающаяся без всякого применения у самого Шеллинга. Не мало еще времени придется напрасно потратить, прежде чем удастся сделать все ясным в заключение вышеприведенного хода мыслей с его возможностью, необходимостью и должен­ствованием. Спрашивается прежде всего, в каком отношении .стоят эти три позитивных потенции к трем негативным? Только одно становится ясным, что они суть во всяком случае возмож­ ности, хотя и долженствующие быть, но не могущие быть-дол­женствующие быть.

Только путем этой «решительнейшей» диалектики, утвер­ ждает Шеллинг, можно от спинозовского actu необходимо су­ ществующего прийти к понятию необходимо сущего natura sua **. Но только этого он и хотел, так как он желает доказать не существование божественного, а божественность существующего (как раз это самое делает также младогегельян-ская философия), именно божественность этого actu вечного, самого по себе сущего. Кто же, однако, нам доказывает, что нечто существует извечно? Это actu само по себе сущее может вести только к вечности материи, если мы будем рассуждать логически. Нелогические же умозаключения не имеют никакого значения, хотя бы они и подтверждались откровением.

«Если мы, следуя слабой диалектике, скажем: бог принимает потенцию противоположного бытия только для того, чтобы превратить слепое ут­ верждение своего существования в опосредствованное отрицанием, то спрашивается, для него он это делает? Не для себя, ибо он знает свою силу; только для других он может отличное от него бытие сделать предметом хотения. В этом отчуждении от себя и кроется сущность бога, его блажен­ ство; все его мысли — только вне его, в творении. Таким образом, перед нами, конечно, процесс временного устранения и восстановления, но между этими двумя моментами находится вся вселенная».

Как смешно выглядит здесь та надменность, с которой кари­катурная решительнейшая диалектика свысока взирает на свой

* — таитянскую (Otaheltl — одно из названий острова Таити). Ред. *• — actu — в действительности; natura sua — по своей природе. Ред,

8 «


208


Ф. ЭНГЕЛЬС


«слабый» прообраз! Она этот прообраз не смогла даже понять настолько, чтобы его верно изложить. Даже Гегель, если ве­рить Шеллингу, мыслит чувственными образами; Шеллинг за­ставляет его дедуцировать приблизительно следующим обра­зом: здесь бог. Он создает мир. Мир отрицает бога. Почему? Не потому ли, что мир представляет собой злое начало? Совсем нет, а просто в силу одного факта своего существования. Мир занимает все пространство, а бог, который не знает, куда ему деться, видит себя вынужденным снова его отрицать. При та­ком положении вещей бог, конечно, должен был бы уничтожить мир. Но глубины той концепции, по которой отрицание с необ­ходимостью вытекает лишь из самого по себе сущего, как раз­витие его внутренней сущности, как фактор, пробуждающий сознание, пока оно в своей высшей деятельности не приходит снова от самого себя к отрицанию себя, позволяя в результате возникнуть чему-то развитому, самобытному и свободному, — этой глубины Шеллинг не может постигнуть, ибо его бог сво-. боден, т. е. действует произвольно.

И вот бог, или предвечное бытие, создал мир, или противо­положное бытие. Мир держится именно лишь божественной во­лей и зависит от нее. Уничтожить мир одним ударом в целях своего восстановления не допускает божественная справедли­ вость, ибо противоположное начало имеет теперь в известном смысле право, независимую от бога волю. Поэтому оно посте­пенно и по принципу, определяющему ступени развития, при­водится обратно через две последние потенции. Если, таким образом, первая потенция явилась причиной, породившей все движение и противоположное бытие, то вторая была полагаема ex actu *; она осуществилась в процессе преодоления первой и, действуя на противоположное бытие, подчинила последнее третьей потенции, так что противоположное бытие выступило как конкретная вещь между тремя потенциями. Эти последние обнаруживаются сейчас как: causa materialis, ex qua, causa efficiens, per quam, causa finalis, in quam (secundum quam) omnia fiunt **.

Если теперь предвечное бытие является условием божества, то вместе с актом творения является бог как таковой, как гос­ подин бытия, в чьей власти превратить эти возможности в дей­ствительность или нет. Он остается вне всего процесса и воз-

* — посредством акта. Ред. ** — материальная причина — из которой, действующая причина >-» посред­ством которой, конечная причина — ради которой (согласно которой) все происхо­дит. Peg,


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


209


вышается над той триадой причин, как causa causarum *. И вот, чтобы не допустить возникновения мира в виде эманации его сущности, богу было необходимо испытать всевозможные по­ ложения потенций по отношению друг к другу, т. е. одним взором окинуть будущую вселенную. Ибо одного всемогущества и всеведения для этого недостаточно, но деяния существуют как видение творца. Поэтому та первоначальная потенция, первая причина противоположного бытия, являлась всегда пред­метом особого поклонения; она есть та индийская майя (род­ственная немецкому «Macht», потенции), которая плетет пау­тину только являющегося с целью побудить творца к действи­тельному творчеству, подобно Fortuna primigenia 16 * в Пренесте.

Я не добавляю к этому ни одного слова, чтобы не развеять мистического тумана этого видения.

Что бог действительно творит, нельзя доказать a priori: это вытекает из единственной, допустимой у бога потребности — дать себя познать, потребности, присущей больше всего наибо­лее благородным натурам. Бог творения не является безусловно простым, а простым во множестве, а так как это множество (упомянутые потенции) является замкнутым в себе, то творец является всеединым, и это есть монотеизм. Так как он всему предшествует, то он не может иметь равного себе, ибо бытие без потенции не может вообще мочь (!). Бог, о котором только мимоходом говорится, что он един, есть бог только теистов. Монотеизм требует единственности, без которой бог не яв­ляется богом, между тем как теизм держится взгляда о нем как о бесконечной субстанции- Дальнейший шаг отсюда к тому, что в отношении к вещам является богом, представляет собой пантеизм: в нем вещи являются определениями бога. Только в монотеизме бог выступает действительным богом, живым, где единство субстанции исчезло в потенции, а его место засту­пило сверхсубстанциальное единство, так что бог является не­одолимым единым против трех. Несмотря на множественность лиц, существует, однако, не множество богов, а единый бог. В божестве нет многих. Таким образом, монотеизм и пантеизм представляют шаг вперед в сравнении с теизмом, который яв­ляется последним выражением абсолютного в негативной фило­софии. Монотеизм является переходной ступенью к христиан­ству, ибо всеединство имеет свое определенное выражение в триединстве.

Попробуйте понимать это триединство как хотите, все же ничего другого не получится, как три против одного, один

• — причина причин. Ред.


210


Ф. ЭНГЕЛЬС


против трех. Если бог является единством этих трех, то он может этим быть только как четвертый, или остается трое богов. Если только божественность составляет их единство, то в такой же мере и человечество составляет единство всех людей, и мы имеем как единого бога, так и только единого человека. Однако подобно тому как нельзя устранить множественность, так нельзя устранить и тройственность. Из трех лиц никак не может получиться одно. Старое противоречие, кроющееся в понятиях триединства, остается явно налицо, и приходится толь­ко изумляться смелости утверждения Шеллинга, будто оно разрешено. Мысль о том, что только тройственность есть истин­ное выражение единства, опять-таки позаимствована у Гегеля, но по обыкновению упрощена до полной бессодержательности. У Гегеля тройственность остается градацией моментов в раз­витии бога, если уж непременно хотят думать, что таковой в его системе имеется. Здесь же эти три момента должны стоять ря­дом как личности, и оригинальным образом утверждается, что истинная личность одного лица в том и заключается, что оно будто бы составляет три лица.

До сих пор, однако, мы имеем только одно лицо, отца, ибо если предшествующее сущее отделяет от себя нечто, составляв­шее раньше часть его самого, причем так, что это последнее само себя осуществило, то это по праву называется порожде­нием. Если же в этом процессе осуществления противополож­ное бытие {В) действительно преодолено, то и вторая потенция в такой же мере властна над ним, как и первая, и, таким об­разом, божественность сына равна божественности отца. То же происходит и с третьей потенцией, которая как свободная от бытия сущность только после одоления В может снова прийти в бытие, но тогда обретает то же величие и ту же личность, что и две другие, и является духом. Таким образом, мы имеем в итоге три личности, но не трех богов, ибо если бытие едино, то и величие их может быть только единым (как будто оба спартан­ских царя, так как их власть была едина, составляли только одного царя!). В потенциях, пока они находятся в напряжении, мы видим только естественную сторону процесса («напряжение», по-видимому, есть процесс негативной философии), как возник­ новение мира; и толькр вместе с лицами открывается мир бо­ жественного и божественное значение того процесса, в котором бытие, первоначально присущее в качестве возможности отцу, передается сыну и этим последним, как преодоленное, снова возвращается отцу. Кроме сына оно еще дается отцом и сыном также и духу, и последний имеет бытие, только общее обоим первым. Через всю природу проходит напряжение потенций,


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


2 И


и всякая вещь имеет к этому известное отношение. Все возни­кающее является четвертым между потенциями, человек же, в котором это напряжение разрешается полностью, имеет уже отношение к личностям как таковым, ибо в нем выражается тот последний момент осуществления, в котором потенции ста­ новятся действительными личностями. Этот процесс является, таким образом, для вещей процессом творения, для личностей— теогоническим процессом.

Таким-то образом Шеллинг посредством волшебства выз­вал на свет из бездны предвечного бытия не только личного, но и триединого бога — отца, сына и духа, причем последнего, правда, удалось только с трудом пристроить, затем был сотво­ рен по произволу созданный, от произвола зависимый, следо­вательно пустой и ничтожный мир. В результате всего этого Шеллинг получает основу для христианства. В мою задачу не может входить подробное перечисление всех непоследователь­ностей, произвольных построений, дерзких утверждений, про­белов, скачков, подстановок, путаницы, которые лежат на совести Шеллинга. Если уж так скверно обстояло дело с мыш­лением, подчиненным известной необходимости, то от свободного мышления заранее следовало ожидать еще большей мешанины из схоластики и мистики, — именно это и составляет сущность неошеллингианства. Читатель не может требовать от меня та­кого сверхчеловеческого терпения, как и я не могу требовать от него такого интереса к делу. К тому же го, что всем очевидно, не требует никаких разъяснений. Моя цель сводится лишь к тому, чтобы проследить в общем ход мысли, только показать, что отношение между Гегелем и Шеллингом как раз обратно тому, что утверждает Шеллинг. Теперь на почве христианства мы в еще большей мере имеем возможность заставить факты говорить за себя. Прежде всего, Шеллинг признает свою неспо­собность понять мир, поскольку он неспособен понять зло. Человек имел возможность оставаться в боге, а также и не оста­ваться. Что он этого не сделал, было с его стороны делом сво­бодной воли. Он этим поставил себя на место бога и там, где все казалось устроенным, все снова было поставлено под воп­рос. Мир, по Шеллингу, отделился от бога, оказался во власти внешнего, существенное потеряло свое положение как таковое. Бог-отец оказался «как бы» вытесненным со своего места (позд­нее это «как бы» было выпущено).

Однако, по Шеллингу, мы пока все еще не имеем христиан­ского триединства, собственная, не зависимая от отца, воля сына еще не выявилась. Но теперь, в конце акта творения, является нечто новое, именно владеющее собой в человеке


212


ф. эйгельс


начало S. От его выбора зависит, быть единым с богом или нет. Человек не хочет соединиться и вынуждает этим высшую по­тенцию вернуться в состояние потенциальности, которая толь­ко теперь, отторгнутая от отца волей человека, является в та­кой же мере сыном человеческим, как и сыном бога (в этом — значение новозаветного выражения) и обладает божественно внебожественным бытием. Теперь она может последовать за бытием во внебожественную сферу и вести его обратно к богу. Отец теперь отвратился от мира и действует в нем отныне не своей волей, а своим недовольством (в этом истинное значе­ние гнева божьего). Таким-то образом отец и не уничтожил гре­ховного мира, а сохранил его ради своего сына, как сказано в писании. В нем, т. е. ради него, созданы все вещи. Таким об­разом, мы имеем здесь две эры: эон отца, когда бытие (мир) еще покоилось в отце как потенция, а сын еще не был самостоя­телен, и эон сына,, время мира, история которого есть история сына. Это время делится в свою очередь на два периода: в пер­вый период человек всецело во власти противоположного бытия, В, космических потенций. Здесь сын находится в состоя­нии отрицания, глубочайшего страдания, пассивности, исклю­ченный временно из бытия (т. е. из мира), несвободный, вне человеческого сознания. Для завоевания бытия эта потенция может действовать только естественным путем. Это время ста­рого союза, когда сын не по своей воле, а по своей природе стре­мится к господству над бытием; значение этого времени оста­лось до сих пор не понятым наукой, его еще никто не постиг. На это самым определенным образом указывается в Ветхом ва-вете, а именно в главе 53-й Исайи, где говорится о теперешних страданиях Мессии. Только с усилением второй потенции, с за­воеванием господства над бытием, начинается второй период, когда потенция действует свободно и по своей воле — это пе­ риод ее появления во Христе, период откровения. Это — ключ христианства; при помощи этой ариадниной нити «можно ориен­тироваться в лабиринте моего хода мыслей». — Вследствие мя­тежа человека те личности, которые возникли в акте творения благодаря преодолению В, снова становятся простыми возмож­ностями, оттесняются в состояние потенциальности, исключа­ются из сознания, -становятся внебожественными. Здесь же причина нового процесса, который происходит в сознании человека и из которого исключено божество, ибо в своем на­пряжении потенции внебожественны. Этот процесс подчинения сознания господству потенций получил в язычестве форму мифологического развития. Более глубокой исторической пред­посылкой откровения является мифология. В философии мифоло-


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


213


гии нашей задачей является установить отдельные потенции в мифологическом сознании и осознание их в греческих ми­стериях.

Спрашивается, соответствует ли представлениям христиан­ства утверждаемое Шеллингом влияние человека на самораз­ витие бога — ибо только так можно это назвать? Ведь христи­анский бог представляется испокон веку законченным, самое спокойствие которого нисколько не нарушается временной зем­ной жизнью сына. Вообще, по Шеллингу, творение заканчи­вается самым позорным образом. Едва успели построить кар­точный домик «промежуточных потенций, — относительно сущих и могущих быть», — и уже три потенции с минуты на минуту готовы стать личностями, как вдруг глупый человек напроказил, и вот вся искусная архитектоника рушится, и по­тенции остаются потенциями по-прежнему. Совсем как в сказ­ке, где заклинаниями вызывается из недр клад, окруженный ослепительно сияющими духами; вожделенный клад уже под­нялся до края пропасти, но вот произнесено неосторожное слово, образы исчезают, клад падает вниз, и бездна смыкается над ним навеки- Шеллинговский бог мог бы немного умнее устроить свои дела, чем он избавил бы себя от многих трудов, а нас от философии откровения. Своего высшего расцвета, однако, мистика Шеллинга достигает здесь при развитии темы о страданиях сына. Это темное, таинственное отношение бо­жественной внебожественности, сознательной бессознательно­ сти, деятельной бездеятельности, безвольной воли — это на­громождение друг друга вытесняющих противоречий является, конечно, для Шеллинга неоценимым источником, откуда можно черпать всякие выводы, так как отсюда можно вывести все. Еще менее ясно отношение этой потенции к сознанию человека. Тут действуют все потенции как космические, естественные, но как? Что такое космические лотенции? Ни один ученик Шел­линга, да и он сам, не может дать на это разумного ответа. Это опять-таки одно из тех неясных мистических мысленных определений, к которым он вынужден прибегнуть, чтобы даже путем «свободного, руководимого волей мышления» прийти к откровению. «Мифологические представления можно объяс­нить только как необходимый продукт сознания, подпавшего под власть космических потенций». Но космические потенции являются божественными потенциями, находящимися в своем напряжении, представляют собой божественное как небожест­венное. Этим-то должно также объясняться отношение мифоло­гии к природе, здесь должны открываться совершенно новые факты, раскрываться содержание доисторического. периода


214


Ф. ЭНГЕЛЬС


человечества, а именно «то огромное душевное возбуждение, ко­торым сопровождался этот процесс создания образов богов».

Мы можем воздержаться от изложения «Философии мифоло­гии», так как она непосредственно не относится к философии откровения; кроме того в ближайшем семестре Шеллинг соби­ рается посвятить ей более обширный курс. Эта часть лекций была, между прочим, значительно лучше всех остальных, и кое-что высказанное в ней, если освободить эти высказывания от общего мистического искажающего способа рассмотрения, могло бы быть приемлемо и для тех, кто рассматривает эти фазы раз­вития сознания со свободной, чисто человеческой точки зрения. Вопрос только в том, насколько эти мысли являются собствен­ностью именно Шеллинга и не позаимствованы ли они вообще у Штура. Неправильность точки зрения Шеллинга заключается главным образом в том, что он понимает мифологический про­ цесс не как свободное саморазвитие сознания в пределах все­мирно-исторической необходимости, а везде заставляет дей­ ствовать сверхчеловеческие принципы и силы, причем все это излагается настолько сбивчиво, что эти потенции одновременно являются и «субстанцией сознания» и чем-то еще большим. Та­кие средства, конечно, неизбежны, если хотят во что бы то ни стало установить абсолютно сверхчеловеческие влияния. Та­ ким образом, я охотно признаю выводы Шеллинга, касающиеся самых важных результатов мифологии в отношении христиан­ства, но в другой форме, так как я рассматриваю оба явления не как нечто, внесенное в сознание извне сверхъестественным образом, а как наиболее внутренние продукты сознания, как нечто чисто человеческое и естественное.

Итак, мы, наконец, подходим теперь к подготовленному ми­фологией откровению. Откровением является все христианство. Поэтому философия откровения не имеет дела с догматикой и т. д., она не хочет даже установить какое-нибудь учение, а хо­чет только дать объяснение историческому факту христианства. Но мы увидим, как отсюда постепенно выводится вся дог­матика. Мы увидим, как Шеллинг рассматривает «все христиан­ство только как факт, так же как и язычество». Факты языче­ства он не принимал за то, за что они себя выдают, т. е. за истину; например, он не принимал Диониса за истинного бога. Факты же христианства для него абсолютны; когда Христос объявляет себя Мессией, когда Павел утверждает то или иное, то Шеллинг ему верит безусловно. Мифологические факты Шел­линг, по крайней мере по-своему, объяснял, факты же христиан­ства он утверждает. При всем том он тешит себя мыслью, что «он своей прямотой и откровенностью завоевал себе любовь


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


215


молодежи, и не только любовь, но и восторженное поклоне­ние».

И вот, чтобы объяснить откровение, он исходит из того ме­ста у Павла в послании к филиппинцам, глава 2, 6—8, которое я здесь привожу:

«Христос, будучи образом божиим (Ь jj.op<pîj âeoù), не почитал хище­нием (артоса) быть равным богу; но уничижил (exevwae) себя самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной».

Не пускаясь в обширные экзегетические исследования, ко­торыми Шеллинг сопровождал свои философские пояснения, я хочу только изложить здесь по методу Шеллинга факт, рас­сказанный Павлом. В своем состоянии страдания Христос постепенно, благодаря мифологическому процессу, стал господи­ ном сознания. Независимый от отца, он имел свой собственный Мир и мог им распоряжаться, как хотел. Он был богом мира, но не абсолютным богом. Он мог бы остаться в этом небожест­ венно-божественном состоянии. Павел называет это «быть об­разом божиим» — èv р-орсрт) &SOÖ. Но он этого не захотел. Он стал человеком. Он отказался от этого своего величия, чтобы передать его отцу и, таким образом, соединить мир с богом. Если бы он этого не сделал, то для мира не оставалось бы боль­ше никакой возможности соединиться с богом. В этом настоя­щее значение послушания Христа. В этом смысле следует по­нимать также историю искушения. Сатана, слепой космический принцип, доведен до того, что он предлагает свое царство Хри­сту, если последний согласится поклониться ему, т. е. согла­ сится остаться космической потенцией, sv [xopcpyj ôsoù, Христос же отвергает эту возможность и подчиняет свое бытие отцу, сделав это бытие сотворенным и став человеком.

«Упаси меня бог выдавать философские учения, о которых христианство ничего не знает, за христианские», — этими сло­вами заключил Шеллинг свою дедукцию. Спорить о христиан­ском характере этих учений было бы излишней роскошью, ибо если бы даже это было доказано, это еще ничего не дало бы в пользу Шеллинга. Между тем, по моему мнению, это учение противоречит всему основному образу мыслей христианства. На основании отдельных мест из библии можно легко доказать самое несообразное, но дело вовсе не в этом. Христианство су­ ществует вот уже скоро две тысячи лет и имело достаточно вре­мени, чтобы вполне осознать себя. Содержание его выражено в церкви, и невозможно, чтобы помимо этого содержания в нем скрывалось еще какое-нибудь положительное содержание, мо­гущее претендовать на какое-нибудь значение, а еще более


216


Ф. ЭНГЕЛЬС


невозможно, чтобы только теперь был понят впервые истинный смысл его. Да и слишком поздно теперь открывать этот истинный смысл. Но и независимо от всего этого вышеуказанное объяс­нение содержит еще много назидательного. Было ли свободным актом со стороны Христа подчинение себя отцу? Ни в коем слу­чае, — это было естественной необходимостью. Нельзя же пред­ положить возможность зла у Христа, не уничтожив этим его божественность. Кто способен делать зло, никогда не может стать богом. Как можно вообще стать богом? Представим себе, однако, случай, будто Христос удержал мир для себя. Нельзя себе никак представить другого столь же бессмысленного, комического состояния, какое получилось бы в данном случае. Здесь Христос, пышно и весело живущий со своим прекрасным миром, расцвет эллинизма на небе и на земле, а там — одино­ кий и бездетный старый бог, сокрушающийся о неудаче своих козней против мира. Основной недостаток шеллинговского бога это то, что он более удачлив, чем умен. Все еще сложилось удач­ но, но могло бы и совсем иначе кончиться. Вообще все учение Шеллинга о боге носит всецело антропопатический характер. Предложи сатана царство мира Христу до того, как последний стал человеком, он имел бы, по крайней мере, шанс привлечь его на свою сторону, и кто знает, что бы случилось! Когда же Христос стал человеком, то он этим уже подчинился богу, и дело бедного дьявола было заранее проиграно. Кроме того, разве Христос в мифологическом процессе уже не завоевал себе гос­подства над миром? Итак, что же еще мог предложить ему дьявол?

Этим я передал самое важное из того, что было сказано Шел­лингом в объяснение христианства. Все остальное содержит частью подкрепляющие цитаты и их толкование, частью деталь­ное развитие выводов. Из них я хочу сообщить наиболее важные.

На основании вышеприведенного учения о последователь­ ной преемственности потенций в господстве над миром вполне понятно, что каждая господствующая потенция является про­ возвестницей той, которая за ней следует. Так, в Ветхом завете отец возвещает приход сына, в Новом завете сын — приход духа. В книгах пророков дело происходит в обратном порядке, и третья потенция пророчески возвещает вторую. Здесь обна­руживается движение потенций в зависимости от хода времени, а именно в «малахе Иеговы», в «ангеле господа», который, прав­да, не является непосредственно вторым лицом, но все же вто­рой потенцией, причиной появления второй потенции в В. В различные периоды он имеет различную форму, так что по


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


217


этой форме его появления легко определить время возникнове­ния отдельных книг, и, таким образом, из этого движения по­тенций можно вывести «изумительные» результаты, превосхо­ дящие все то, что сделала до сих пор критика. Это определение есть «ключ к Ветхому завету, пользуясь которым мы можем доказать реальность представлений Ветхого завета в их отно­сительной истинности».

У Ветхого завета общая основа и общая предпосылка с язы­ чеством. Отсюда языческий характер многих обрядов мозаизма. Так, например, обряд обрезания является, очевидно, смягчен­ной формой оскопления, которое играет такую большую роль в древнем язычестве, представляя собой мимически символи­ческое изображение победы следующей ступени над древней­шим богом Ураном. Таковы же запреты но части пищи, устрой­ство скинии завета, напоминающей египетские святилища, подобно тому как киот завета напоминает священный ящик фи­никиян и египтян.

Само появление Христа не является случайным, а пред­ определенным. Римская эпоха была концом мифологии, так как религия римлян, не внося сама никакого нового момента, во­брала в себя все религиозные представления мира вплоть до представлений самых древних восточных религий и этим по­казала свою неспособность создать нечто новое. Одновременно из пустоты этих отживших форм возникло чувство, что должно явиться нечто новое. Мир притих в ожидании того, что будет. Из этой внешней римской мировой империи, из этого уничто­жения национальностей возникло внутреннее царство божие. Таким образом, когда исполнились сроки, бог послал сво­его сына.

Христос, отказавшись от [Аорсру] ôsoô *, от внебожественного бытия как божественного, стал человеком, доказывая этим на деле самым ясным и блестящим образом свою продолжавшуюся божественность. Под бедностью, на которую Христос обрек себя ради нас, следует понимать не отказ от своей божествен­ности, не поп usus ** таковой, а совлечение с себя цорсрт] ftsoù, образа божия. Божественная сущность остается в нем. Только он мог явиться посредником, так как он, происходя от бога, был носителем человеческого сознания. В его проявлении в язы­честве и в иудействе не было устранено начало, сковывающее и почти уничтожающее человечество; постоянно повторяющиеся жертвы могли устранить только симптомы, но не основу болезни.

* — Образа божия. Ред. ' = неиспользование. P»ö,


218


Ф. ЭНГЕЛЬС


Гнев отца мог быть побежден только другой волей, которая была бы сильнее его, сильнее смерти, сильнее всякой другой воли. Победить эту волю могла только моральная, а не физиче­ская сила, и именно величайшее добровольное подчинение посредника вместо человека. Величайшее добровольное подчине­ ние человека никогда не было безусловно добровольным, под­ чинение же посредника свободно, без его воли и вины свободно по отношению к богу. В этом смысл развития через язычество. Это нужно для того, чтобы посредник мог выступить как пред­ставитель сознания. Это решение было величайшим чудом бо­жественной благости.

Разумеется, физическая сторона вочеловечения не может быть объяснена в ее мельчайших подробностях. Материальную возможность для этого он имеет в себе. Быть материальным зна­чит служить материей для высшей потенции, подчиниться ей. Подчинившись богу, Христос становится материальным по от­ношению к нему. Но только ставши его творением, он имеет право быть вне бога. Вот почему он должен стать человеком. То, что вначале было у бога, то, что в образе божием господ­ствовало в язычестве над сознанием, рождается в Вифлееме как человек от женщины. Примирение всегда было только субъективным, поэтому достаточно было уже только субъектив­ных фактов. Здесь же требовалось победить гнев отца, и это смог только объективный факт — вочеловечение.

При этом вочеловечении третья потенция выступает как личность в роли посредника. Христос был зачат от святого духа, т. е. в силу святого духа, но не является его сыном. Функ­ция демиурга переходит к третьей потенции. Ее первое прояв­ление есть материальный человек — Иисус. Вторая потенция представляет собой материю, третья является ваятелем этой последней. Процесс этот является необычайным, материально непостижимым, но более возвышенному воззрению, конечно, понятным. Материю вочеловечения Христос взял из себя са­мого. Это первое образование, свойство которого нас тут больше не касается, было воспринято органическим процессом матери. Задавать еще вопросы было бы больше чем микрологией.

Если бог где-нибудь действует посредством своей воли, то это чудо. В природе все безвольно. Таков же и Христос. Функ­цию демиурга он имеет natura sua, без своей воли; таким обра­ зом, он не может отказаться от нее как человек. Она становится здесь руководителем его воли. То, что сын живет в природе по своей воле, зависит от воли отца, и, таким образом, сын со­ вершает чудеса силой отца. Кто после этих лекций будет читать Новый завет, найдет в нем многое, чего он раньше не замечал.


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ 219

Смерть Христа была решена еще до того, как Христос стал человеком, и была одобрена Христом и отцом. Она была, таким образом, не случайна, а была жертвой, которой требовала бо­жественная благость. Задача была в том, чтобы отнять всякую силу у злого начала, преодолеть его в его потенции. Это могла сделать только посредствующая потенция, но не так, чтобы она противопоставила себя ему, как просто естественная потен­ция. Однако, так как сам бог хотел преодоления этого начала, то вторая потенция была вынуждена ему подчиниться. Ибо в гла­зах бога вторая потенция, ставшая естественной, не стоит боль­шего, чем отрицающее бога начало, хотя она стала естественной не по своей вине, а по вине человека. Это последнее обстоя­тельство дает ей также известное право быть, таким образом, вне бога. Бог так справедлив, что он не устраняет односторонне противоположного ему начала; мало того, он так человечен, что он больше любит это в сущности случайное начало, давшее ему возможность стать богом, чем необходимый момент, потен­цию, вышедшую из него самого. Он в равной мере является бо­гом противоположного начала, как и второй потенции. Это — его природа, которая даже выше его воли. Это всеединство всех принципов образует его божественное величие, и последнее не позволяет, чтобы указанное начало было сокрушено односто­ ронне. Чтобы упразднить это начало, необходимо, чтобы'вторая потенция взяла на себя инициативу и всецело подчинилась богу в ее внебожественном бытии. Одного вочеловечения было для этого еще недостаточно. Немедленно после грехопадения Хри­стос последовал за человеком в его отчужденный от бога мир и стал между миром и богом. Становясь на сторону враждеб­ного принципа, он противопоставил себя отцу, вступил с ним в борьбу, сделался соучастником греха того бытия и должен был потерпеть наказание как без вины виноватый, как ответчик за богоотчужденное бытие. Это свое приравнение противополож­ному началу, вместе с взятыми на себя грехами мира, он дол­жен был искупить смертью. Это — основание его смерти. Прав­да, и другие люди умирают, но он умер совсем другой смертью, чем они. Эта смерть — чудо, в которое мы бы не осмелились ве­ рить, если бы оно не было так достоверно. При его смерти при­сутствовало все человечество в лице его представителей: при этом были как иудеи, так и язычники. Языческое начало дол­жно было умереть языческой смертью, смертью на кресте; в этом, впрочем, не следует искать ничего особенного. Рас­пятие- на кресте было разрешением долгого напряжения *,

• Игра слов: «Ausspannung» —. «распятие», «Spannung» — «напряжение». Ред.


220


Ф. ЭНГЕЛЬС


в котором находился Христос в язычестве, как сказано в пи­сании; благодаря смерти он был избавлен от суда и страха (т. е. от напряжения). Это — та великая тайна, которая и по сие время еще рассматривается иудеями (моралистами) как соблазн, а язычниками (чистыми рационалистами) как глупость.

Воскресение Христа искони рассматривалось как гарантия личного бессмертия. Об этом учении, оставляя в стороне вопрос о воскресении Христа, надо заметить следующее. В земной жизни природа господствует над духом. И это вместе с тем пред­полагает другую жизнь, в которой это отношение компенси­руется господством духа над природой, и предполагает также третью, последнюю жизнь, в которой оба момента примирены и находятся в гармонии. Философия до сих пор не имела ника­кой утешительной цели для бессмертия. Здесь, в христианстве, она дана.

Само воскресение Христа является доказательством неот­меняемости его вочеловечения. В нем человеческое бытие снова принято богом. Не отдельное деяние человека было неугодно богу, а все то состояние, в котором он находился, следовательно, бог был недоволен и каждым отдельным человеком еще до того, как он согрешил. Поэтому никакая человеческая воля, никакое деяние не могло быть действительно благим, прежде чем про­изошло примирение с отцом. Благодаря воскресению Христа это состояние признано богом, миру возвращена радость. Оп­равдание совершилось, таким образом, только благодаря вос­ кресению, так как Христос не растворился во вселенной, а как человек сидит одесную бога. Воскресение есть молния, сверк­нувшая из внутренней истории во внешнюю. Кто этот факт от­брасывает, у того остается лишь внешняя сторона без божест­венного содержания, без того трансцендентного, которое только и делает историю историей; он имеет перед собой только мате­риал для памяти и находится здесь в том же положении, в ка­ ком находится людская масса по отношению к событиям дня, внутренние побудительные мотивы которых ей неизвестны. Кроме того, он еще попадает в ад, т. е. «момент умирания растягивается для него в вечность».

Наконец, приходит святой дух и разрешает все. Он может снизойти только после того, как произошло полное примире­ние с отцом, и его пришествие есть знак того, что примирение совершилось.

Тут Шеллинг развил свой взгляд на новейшую критику со времен Штрауса. Она якобы никогда не могла вызвать, его на полемику в какой бы то ни было форме; это он доказал уже тем, что с 1831 г. читал эти лекции, ничего не меняя и без всяких


ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ


221


прибавлений. Философию мифологии он относит к еще более отдаленному времени. Затем он стал говорить о «пошлом, чрез­ вычайно филистерском уме» этих людей, об их «ученическом обращении с незаконченными положениями», о «бессилии их философии» и т. д. А против пиетизма и чисто субъективного христианства ему нечего сказать, только надо знать, что это не единственное и не высшее понимание христианства.

Следует ли мне еще излагать также сатанологию? Дьявол не есть личное существо, но и не безличное, он — потенция; злые ангелы являются потенциями, но такими, которые не дол­жны быть и которые появились только благодаря грехопа­дению человека; добрые ангелы — тоже потенции, но такие, которые должны быть и благодаря грехопадению человека не су­ществуют.' Этого пока довольно.

Церковь и ее история развивается на основе поучений трех апостолов: Петра, Иакова (вместе с его преемником Павлом) и Иоанна. Неандер такого же мнения. Католическая церковь есть церковь Петра, консервативная, иудейски-формалисти­ческая; протестантская церковь есть церковь Павла; третья, которую нужно еще ждать и которая подготовлена, конечно, Шеллингом, есть церковь Иоанна, который совмещает просто­сердечие Петра и диалектическую остроту Павла. Петр яв­ляется представителем отца, Павел — сына, Иоанн — духа.

«Тем, кого бог любит, он поручает дело завершения. Если бы мне пришлось воздвигнуть церковь, я бы ее воздвиг святому Иоанну. Но когда-нибудь всем трем апостолам будет воздвигнута общая церковь, и эта церковь будет истинным христианским пантеоном».

Вот главное содержание лекций Шеллинга, поскольку его можно было установить путем сличения трех тетрадей 16S . Я могу считать, что отнесся к своей задаче с величайшей добро­совестностью и беспристрастием. Перед нами ведь вся догматика: триединство, творение из ничего, грехопадение, наследствен­ный грех и бессилие к добру, искупительная смерть Христа, воскресение Христа, сошествие духа, община святых, воскре­сение из мертвых и вечная жизнь. Шеллинг, таким образом, сам опять снимает то разграничение между фактом и догмой, которое он установил. Но присмотримся ближе к делу, — сов­падает ли в таком случае это христианство с традиционным? Всякий, кто без предвзятого мнения подойдет к вопросу, дол­жен будет сказать: да и нет. Несовместимость философии и христианства дошла до того, что сам Шеллинг впадает в еще худшее противоречие, чем Гегель. У этого последнего все же была философия, хотя при этом и получилось только мнимое


222


Ф. ЭНГЕЛЬС


христианство. А то, что дает Шеллинг, не есть ни христианство, ни философия, и в том, что он выдает это за то и за другое, за­ ключается его «прямодушие и откровенность», заключается его заслуга, характеризуемая им словами: «тем, которые у него просили хлеба, он давал действительный хлеб, а не камень, говоря при этом, что это есть хлеб)). Что Шеллинг совершенно не знает самого себя, доказала опять-таки та речь, из которой взяты только что приведенные слова. Сталкиваясь с такой док­триной, только лишний раз убеждаешься в том, на каких сла­бых основах держится нынешнее христианство.

Обозревая еще раз всю концепцию в целом, мы, помимо вышесказанного, приходим еще к следующим результатам для установления неошеллингианского способа мышления. Сме­шение свободы и произвола достигает здесь наибольшего рас­цвета. Бог представляется здесь всегда как действующий человечески-произвольно. Такое представление, конечно, неиз­бежно, пока бог понимается как единственный, но философским оно не является. Только та свобода является истинной, кото­рая содержит в себе необходимость; мало того, — которая является истиной, разумностью необходимости. Потому и бог Гегеля никак и никогда не может быть единичной личностью, так как все произвольное из него устранено. Поэтому-то Шел­линг и вынужден применить «свободное» мышление, говоря о боге, ибо необходимое мышление с логической последователь­ностью исключает понятие божественной личности. Гегелевская диалектика, эта могучая, вечно деятельная движущая сила мысли, есть не что иное, как сознание человечества в чистом мышлении, сознание всеобщего, гегелевское обожествленное сознание. Там, где, как у Гегеля, все совершается само собой, божественная личность излишня.

Дальше обнаруживается еще новое противоречие в распа­дении философии. Если негативная философия не стоит ни в каком отношении к существованию, то «нет здесь никакого логического основания», почему бы ей не содержать также ве­ щей, которые не существуют в действительном мире. Шеллинг признает это, когда он говорит о ней, что она не считается с ми­ром, и если последний согласуется с ее построениями, то это якобы случайность. Но в таком случае негативная философия представляет собой совершенно пустую бессодержательную фи­лософию, оперирующую самыми произвольными возможностями и открывающую широко свои двери фантазии. Но, с другой стороны, если она содержит только то, что действительно су­ ществует в природе и в духе, то она ведь включает в себя реаль­ность, и позитивная философия является излишней. Это обна-


Шеллинг и откровение


223


руживается и с другой стороны. Природа и дух являются у Шел­линга единственно разумными. Бог не есть нечто разумное. Таким образом, обнаруживается и здесь, что бесконечное только тогда разумным образом может считаться реально суще­ствующим, когда оно проявляется как конечное, как природа и дух, а потустороннее внемировое существование бесконечного должно быть отнесено к царству абстракций. Эта особая позитив­ная философия зависит, как мы видели, исключительно от веры и существует только для веры. Если иудей или магометанин признает предпосылки Шеллинга в негативной науке, то он неизбежно создаст себе также иудейскую или магометанскую позитивную философию. Больше того: эта позитивная филосо­фия должна быть иной для католицизма, иной для англикан­ской церкви. Все имеют одинаковое право, ибо «речь идет не о догме, а о факте», а при помощи излюбленного Шеллингом «свободного» мышления можно все, что угодно, сконструи­ровать в качестве абсолютного. Как раз в магометанстве факты значительно лучше сконструированы, чем в христи­анстве.

Таким образом, мы как будто покончили с изложением фи­лософии Шеллинга и можем только сожалеть, что такой чело­век, как он, попал в западню веры и несвободы. Когда он еще был молод, он был другим. Его ум, находившийся в состоянии брожения, рождал тогда светлые, как образы Паллады, мысли, и некоторые из них сослужили свою службу в позднейшей борьбе. Свободно и смело пускался он тогда в открытое море мысли, чтобы открыть Атлантиду — абсолютное, чей образ он так часто созерцал в виде неясного миража, поднимавшегося перед ним в морской дали. Огонь юности переходил в нем в пламя восторга; богом упоенный пророк, он возвещал наступ­ление нового времени. Вдохновленный снизошедшим на него ду­ хом, он сам часто не понимал значения своих слов. Он широко раскрыл двери философствования, и в кельях абстрактной мысли повеяло свежим дыханием природы; теплый весенний луч упал на семя категорий и пробудил в них все дрем­лющие силы. Но огонь угас, мужество исчезло, находившееся в процессе брожения виноградное сусло, не успев стать чистым вином, превратилось в кислый уксус. Смелый, весело пляшу­щий по волнам корабль повернулся вспять, вошел в мелкую гавань веры и так сильно врезался килем в песок, что и по сю пору не может сдвинуться со своего места. Там он и покоится теперь, и никто не узнает в старой негодной рухляди прежнего корабля, который некогда с развевающимися флагами вышел в море на всех парусах. Паруса уже давно истлели, мачты


224


Ф. ЭНГЕЛЬС


надломились, волны устремляются в зияющие бреши и с каж­дым днем все более заносят песком киль корабля.

Отвратим наши взоры от этого разрушительного действия времени. Есть более привлекательные вещи, рассмотрением которых мы можем заняться. Нам не станут указывать на эту старую рухлядь, утверждая, что это единственный корабль, способный выдержать морское плавание в то время, когда в дру­гой гавани стоит целый флот гордых фрегатов, готовящихся выйти в открытое море. Наше спасение, наше будущее где-то в другом месте. Гегель есть тот человек, который открыл нам новую эру сознания, потому что он завершил старую. Характер­но, что он именно теперь подвергся нападению с двух сторон: со стороны своего предшественника Шеллинга и со стороны своего младшего преемника Фейербаха. Если этот последний упрекает Гегеля в том, что он еще глубока увяз в старом, то он должен был бы принять во внимание, что осознание старого есть уже новое, что старое потому и отходит в область истории, что оно было вполне осознано. Следовательно, Гегель есть в самом деле новое как старое и старое как новое; и, таким образом, Фейер­баховская критика христианства есть необходимое дополнение к основанному Гегелем спекулятивному учению о религии. По­следнее достигло своей вершины в Штраусе, и догма посредст­вом своей собственной истории объективно находит разрешение в философской мысли. В то же время Фейербах сводит религиоз­ные определения к субъективным человеческим отношениям, но при этом не только не уничтожает выводов Штрауса, а как раз и подвергает их проверке, и оба они приходят к одному и тому же выводу, что тайной теологии является антропология.

Занимается новая заря, всемирная историческая заря, по­ добная той, когда из сумерек Востока пробилось светлое, сво­бодное эллинское сознание. Взошло солнце, и его со всех гор­ных вершин приветствовали жертвенные огни, и восход его возвещен был со всех сторожевых башен веселыми звуками рогов. Человечество .с тоской ждало его света. Мы проснулись от долгого сна, кошмар, который давил нашу грудь, рассеялся, мы протираем глаза и с удивлением осматриваемся кругом. Все изменилось. Мир, который был нам до сих пор так чужд, природа, скрытые силы которой пугали нас, как привидения, — как родственны, как близки стали они нам теперь1 Мир, казав­шийся нам какой-то тюрьмой, явился теперь в истинном свете, как чудный королевский дворец, доступный для всех — бога­тых и бедных, знатных и простолюдинов. Природа раскры­вается перед нами и взывает к нам: Не бегите от меня, я не от­вержена, я не отреклась от истины, придите и смотрите, ведь


Шеллинг и откровение


225


именно ваша внутренняя собственная сущность дает мне жиз­ненные силы и юношескую красоту! Небо спустилось на землю, сокровища его рассеяны, как камни на дороге, и нам стоит только нагнуться, чтобы их поднять. Всякая разорванность, всякий страх, всякий раскол исчезли. Мир опять стал целым, самостоятельным и свободным; он разбил запоры своего мрач­ного монастыря, сбросил с себя покаянную одежду и выбрал себе жилищем свободный, чистый эфир. Ему уже не нужно оправдываться перед неразумием, которое не могло постичь его; его роскошь и великолепие, его полнота и сила, его жизнь сами служат ему оправданием. И прав был тот, кто восемнадцать ве­ ков назад, смутно подозревая, что мир, космос, его когда-нибудь вытеснит, заповедал своим ученикам отречься от этого мира.

И самое любимое дитя природы, человек, возвратившись после долгой борьбы в юношеском возрасте и длительных ски­таний на чужбине к своей матери как свободный муж и, защи­щая ее против призраков побежденных в борьбе врагов, пре­возмог также свое собственное раздвоение, раскол в своей собственной груди. После томительно долгой борьбы и стрем­лений над ним взошел светлый день самосознания. И вот стоит он, свободный и сильный, уверенный в себе и гордый, ибо он прошел через битву битв, он одержал победу над самим собой и надел себе на голову венец свободы. Все для него стало яв­ным, и не было такой силы, которая могла бы куда-либо скрыть­ся от него. Только теперь познал он истинную жизнь. Того, к чему он прежде только смутно стремился, теперь он достигает полностью, по своей свободной воле. То, что, казалось, лежало вне его, то, что представлялось находящимся в туманной дали, он открывает в себе как свою плоть и кровь. Он не считает слишком дорогой ценой то, что он заплатил за это лучшей кро­вью своего сердца, ибо венец стойл этой крови. Долгое время ухаживания для него не прошло даром, ибо гордая, прекрасная невеста, которую он сейчас ведет к себе в дом, для него только стала тем более дорогой. Сокровище, святыня, которую он на­шел после долгих поисков, стоила многих блужданий. И этим венцом, этой невестой, этой святыней является самосознание человечества — тот новый граль 1вв, вокруг трона которого, ли­ куя, собираются народы и который всех преданных ему делает королями, бросает к их ногам и заставляет служить их славе все великолепие и всю силу, все величие и все могущество, всю красоту и полноту этого мира. Мы призваны стать рыцарями этого граля, опоясать для него наши чресла мечом и радостно отдать нашу жизнь в последней священной войне, за которой должно последовать тысячелетнее царство свободы. И такова


226


Ф. ЭНГЕЛЬС


сила идеи, что всякий, познавший ее, не может перестать про­славлять ее и возвещать ее всемогущество, что он охотно и ра­достно отвергает все остальное, если она этого требует, что он готов пожертвовать своим телом и жизнью, своим добром и сво­ей кровью, чтобы только ее, только ее воплотить в жизнь. Кто ее хоть раз созерцал, кому она хоть раз явилась в ночной тиши во всем своем блеске, тот не может с ней расстаться, он должен следовать за ней, куда бы она ни вела его, — хотя бы даже на смерть. Ибо он знает о ее силе, знает, что она сильнее всего на небе и на земле, что она победоносно пробивает себе дорогу сквозь ряды всех врагов, загораживающих ей путь. И эта вера во всемогущество идеи, в победу вечной истины, эта твердая уверенность, что она никогда не поколеблется, никогда не сойдет со своей дороги, хотя бы весь мир обратился против нее, — вот истинная религия каждого подлинного философа, вот основа подлинной позитивной философии, философии все­мирной истории. Именно она есть высшее откровение, — откро­вение человека человеку, откровение, в котором всякое критиче­ское отрицание содержит в себе положительное. Этот натиск и буря народов и героев, — натиск и буря, над которыми в вечном мире витает идея, чтобы, наконец, спуститься в самую гущу этой борьбы и стать ее самой глубокой, живой, пришедшей к самосознанию душой, — вот источник всякого спасения и ис­купления, вот царство, в котором каждый из нас должен бо­ роться и действовать на своем посту. Идея, самосознание че­ловечества и есть тот чудесный феникс, который устраивает себе костер из драгоценнейшего, что есть в этом мире,и, вновь помоло­девший, опять восстает из пламени, уничтожившего старину.

Понесем же на костер этого феникса все, что нам было до­рого, все, что было нами любимо, все, что было свято и воз­ вышенно для нас, прежде чем мы стали свободными! Пусть не бу­дет для нас любви, выгоды, богатства, которые мы с радостью не принесли бы в жертву идее, — она воздаст нам сторицей! Будем бороться и проливать свою кровь, будем бестрепетно смотреть врагу в его жестокие глаза и сражаться до последнего вздоха! Разве вы не видите, как знамена наши развеваются на вершинах гор? Как сверкают мечи наших товарищей, как колышатся перья на их шлемах? Со всех сторон надвигается их рать, они спешат к нам из долин, они спускаются с гор с пес­нями при звуках рогов. День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами!

Написано ф. Энгельсом Печатается по тексту брошюры

в конце 1S41 — начале 1842 г. _ .

( Перевод с немецкого Напечатано без указания автора в виде отдельной брошюры в Лейпциге » IS42 г.


[ 227

ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ,

ИЛИ ПРЕОБРАЖЕНИЕ МИРСКОЙ МУДРОСТИ

В МУДРОСТЬ БОЖЕСТВЕННУЮ

ДЛЯ ВЕРУЮЩИХ ХРИСТИАН; КОТОРЫМ НЕИЗВЕСТНО ФИЛОСОФСКОЕ СЛОВОУПОТРЕБЛЕНИЕ

«Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лука, 15, 7).

Это слово господне вспоминается, когда речь заходит о Шеллинге, потому что на нем воочию проявились чудеса божественной благодати, дабы прославлялось имя божие. Ибо господь смилостивился над ним, подобно тому как он некогда смилостивился над Павлом, который также, до своего обращения, ходил разорять общины и дышал угрозами и убийст­вом на учеников господа. Когда же он приближался к Дамаску, его внезапно осиял свет, и он пал ниц; господь же заговорил с ним и привлек его к себе, так что он тотчас же уверовал, крестился и проповедовал во имя господне всем народам и стал избранным орудием пред господом. Таким же образом мило­сердие спасителя простерло свою длань над Шеллингом, и, когда пришло время, великий свет озарил его. Кто же мог бы в силу человеческого предвидения когда-либо предсказать, что человек, который в начале нынешнего столетия вместе со своим тогдашним другом, пресловутым Гегелем, положил основание той презренной мирской мудрости, которая теперь уже не подкрадывается во мраке, но среди бела дня губит людей своими стрелами, — что этот человек возьмет когда-нибудь на себя крест свой и последует за Христом? Но случи­лось именно так. Тот, кто направляет человеческие сердца, как водные потоки, избрал и его по своему милосердию и ждал лишь надлежащего часа, чтобы привлечь его к себе. И теперь он это сделал, просветил его и присоединил его к числу своих


228


Ф. ЭНГЕЛЬС


ратников в борьбе против неверия и безбожия. Это уже не под­лежит сомнению; он сам возвещает это с кафедры верую­щим: придите и зрите и прославляйте милосердие ко мне гос­пода! Да, страж во.Израиле не спит и не дремлет, древний бог еще жив на зло всем насмешникам, и он еще творит знамения и чудеса для всех, кто хочет видеть. Они шумят, безбожники, и говорят в сердце своем: нет бога; но тот, кто живет на небе, смеется над ними, и господь насмехается над ними. Он тор­жествовал над ними с тех пор, как существует мир, и он будет торжествовать над ними вечно. Он держал бразды правления сильной рукой и повсюду воздвиг себе орудия для прослав­ления своего имени. И теперь он опять блистательно восторже­ствовал над философами, всегда внушавшими ему отвраще­ние, и, выбрав из их среды самого лучшего и способнейшего, настоящего основателя их учения, сделал его своим слугой. Ибо из прежних сочинений Шеллинга ясно, как день, что прежде сам он в поистине жалком виде глубоко коснел в этом так называемом пантеизме, в этом обожествлении мира и са­мого себя. Он только еще не постиг как следует взаимной связи всего и не знал определенно, куда приведет этот путь. Пусть же благодарит он господа за то, что тот отклонил его от этого пути и направил на узкую стезю, ведущую к небу, и, таким образом, всего яснее проявил на нем свое могущество наперекор всем врагам веры. Теперь они уже не могут гово­рить: где ваш бог? Что он делает? Где он бродит? Почему он не творит более чудес? Ведь он здесь, его рука, подобно молнии, опускается в толпу их самих и превращает воду в огонь, чер­ное в белое, неправедное в праведное. Кто же может еще от­рицать, что здесь виден перст божий?

Но это еще не все. Призвав Шеллинга, господь приготовил нам еще и другое торжество над безбожниками и богохуль­никами. Он избрал именно Шеллинга, потому что последний в качестве человека, знающего мудрость мира сего, всего более годился дли того, чтобы опровергнуть гордых, надменных философов, и таким образом, он по своему беспредельному милосердию и любви открыл им путь, идя которым они могут вернуться к нему. Можно ли требовать от него большего? Тем, кто изрыгает хулу на него, кто неистово оспаривает его бытие, тем, которые являются его безумнейшими, неистовей­шими, ожесточеннейшими врагами, он, вместо того чтобы стереть их с лица земли и низринуть в глубочайшую бездну ада, беспрестанно простирает спасительную десницу, чтобы вывести их к свету из той погибельной бездны, где они находятся; ведь благодать господа простирается на все небеса с восхода


ЙТЕЛЛИН!1 — ФИЛОСОФ ÈO ХРИСТЕ


229


до заката, и милосердие его бесконечно. Кто мог бы проти­виться такому долготерпению и такой любви? Но их сердца настолько ожесточились и закоснели в грехах, что они и теперь все еще отталкивают руку, которая хочет их спасти, — на­столько ослеплены они соблазнами мира и бесом собственной их гордыни. Они копают себе дырявые колодцы и отвергают источник жизни, струящийся в крови Христа. Они затыкают свои уши, отвергая спасение, грядущее свыше; им доставляет радость то, что не угодно господу.

«Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они рассказывают открыто, как содомляпе, не скрывают: горе душе их! ибо сами на себя навлекают зло» (Исайя, 3, 9).

Но все же господь не перестал призывать их к себе, чтобы у них не было никаких оправданий. Он показал им на Шел­линге, насколько слаб и ничтожен человеческий разум. Если они теперь не обратятся, то вся вина падет исключительно на них, и они не смогут сказать, что они не знали евангелия.

А так как господь сотворил столь великое дело и дал всему христианскому миру столь утешительное знамение того, что он близок и не желает оставить их в нужде и в борениях мира сего, то всякий верующий должен позаботиться о том, чтобы сообщить эту радостную весть и своим братьям во Христе. Но так как Шеллинг изложил ныне свое верование во Христа в виде лекций w , то оно, с одной стороны, стало известным лишь немногим, с другой стороны, оно выражено столь труд­ным философским специальным языком, что оно понятно лишь людям, долго занимавшимся мирской мудростью, а в-третьих, многое рассчитано на философов, а иное на верующих, так что простодушному христианину трудно было бы разобраться во всем этом. Поэтому пишущий эти строки счел не лишним, чтобы не оставаться праздным в винограднике господнем, кратко и ясно изложить суть дела всем тем, у кого нет ни времени, ни охоты заниматься бесплодным изучением мир­ской мудрости, но кто, тем не менее, хотел бы знать, что, собст­ венно, произошло с знаменитым Шеллингом. Да благословит господь это начинание, дабы оно принесло благо и пользу царствию его.

Но предварительно следует заметить, что Шеллинг, при всех своих заслугах по отношению к истинному христианству, все же не может вполне отрешиться от своей прежней ложной мудрости. Некоторые его взгляды еще заставляют предполагать, что он все еще не может вполне преодолеть высокомерия соб­ственного разума и что он как будто еще несколько стыдится


230


Ф. ЭНГЕЛЬС


полностью признать перед всем светом совершившуюся в нем перемену с полной радостью и с признательностью по отно­шению к Христу. Мы не станем придавать этому обстоятельству слишком большого значения; тот, кто так чудесно проявил на нем благодать, смоет с него и это пятно; тот, кто начал дело, тот его и доведет до конца. Но пусть тот смелый борец за правду, о котором мы говорим, вспоминает об этой занозе в своем теле, когда его одолевает и искушает бес гордыни. Пусть он перестанет гордиться своей прежней философией, которая ведь поро­дила лишь безбожные чада, и пусть он гордится лишь тем, кто по свободному, беспредельному милосердию избавил его от этой погибели.

Первое, что сделал Шеллинг здесь на кафедре, было то, что он прямо и открыто напал на философию и вырвал из-под ее ног почву — разум. Он доказал им убедительнейшими доводами, заимствованными из их собственного арсенала, что естественный разум неспособен доказать хотя бы даже и существование какой-нибудь былинки; что всеми своими доказательствами, доводами и умозаключениями он никого не заманит и что он никак не может возвыситься до божест­венного, потому что по своей неуклюжести он всегда остается на земле. Хотя мы-то давно знали это, но так красиво и четко это еще не говорилось упрямым философам. Он сделал это в целой обширной системе так называемой негативной фило­софии, в которой он с полной очевидностью разъясняет им, что их разум может познавать лишь возможное, но не в состоянии познать ничего действительного, а всего менее бога и тайны христианства. Этот труд, которому он отдался, имея в виду столь бесплодный предмет как призраки мирской мудрости, заслуживает большой признательности ради царствия божия. Ибо, пока эти философы еще могли хвастаться своим разумом, с ними нельзя было справиться. Теперь, однако, когда и с их точки зрения им было доказано, что их разум совершенно непригоден для познания истинного и создает лишь пустые, вздорные фантазии, не имеющие никакого права на существо­вание, нужна уже ожесточившаяся и поседевшая в грехах голова для того, чтобы продолжать держаться языческого учения, и весьма возможно, что при содействии божественной благодати тот или другой откажется от дурного поведения. Весьма справедливо, и это следует постоянно повторять, что помрачившийся разум человека совершенно несостоятелен и не заслуживает той хвалы, которую он должен был бы иметь перед богом, потому что главным оплотом неверующих является утверждение, что их разум говорит им нечто другое, чем слово


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


231


божие. Но святотатством по отношению к всевышнему является желание познать его, врага всякого греха, при посредстве разума, запятнанного и ослепленного грехом, и даже ставить этот разум, предающийся всяким мирским утехам, подвержен­ный всяким искушениям сатаны, выше самого бога; но это и делают мирские мудрецы, когда они критикуют слово божие этим своим порочным разумом, отвергают то, что им не нра­вится, и даже не только посягают нечестивыми руками на святость библии, но и отрицают бытие самого бога, чтобы вместо него обожествлять самих себя. Таковы естественные следствия того, что разум, как когда-то, в кровавые дни фран­цузской революции, выступает как та блудница, которая возводится на трон бога и осмеливается критиковать распо­ряжения всемогущего властителя мира. Здесь-то нужно лече­ние, и притом не поверхностное, а пресекающее зло в корне. Разве кладут новую заплату на старую одежду? Как совместить Христа с Велиалом? Это невозможно, это богохульство, когда хотят постигнуть естественным разумом смерть господа-иску­пителя, воскресение и вознесение. Поэтому следует энергично начать действовать вместе с Шеллингом и изгнать разум из христианства в язычество, потому что там его место, там он может восставать против бога и считать божественным мир с его усладами и алчностью, от которых мы отреклись, извинять все грехи и пороки, ужасы пьянства и распутства, как добро­детели и богослужение, и выдавать за образец для челове­ чества самоубийство Катона, нецеломудренность Лаисы и Ас-пасии, убийство Брутом своих родственников, стоицизм Марка Аврелия и яростное преследование им христиан. Тогда он явно противоречит христианству, и всякий знает, каков он. Но главная хитрость искусителя заключалась в том, что он украдкой вводил разум в христианство, где он затем породил миленьких незаконных детей, а именно: пелагианство, соци- нианство 1в7, рационализм 10в и спекулятивную теологию.

«Но бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых» (Первое послание коринфянам, 1, 27); поэтому «душевный человек не принимает того, что от духа божия, потому что он почитает это безумием, а о сем надобно судить духовно» (1 кор., 2, 14).

Воистину христианским следует признать стремление, с ко­торым Шеллинг в чистой науке разума, представляющей собой именно негативную философию, не дозволяет разуму как-либо превозносить себя, а глубоко унижает и смиряет его, чтобы разум дошел до сознания своей слабости и греховности и, обнаруживая готовность раскаяться, обратился к милосердию, потому что только оно может освятить, просветить и возродить


232


Ф. ЭНГЕЛЬС


его так, чтобы он стал способен к познанию бога. Распять разум труднее, а следовательно, и важнее, чем распять плоть. Последняя все-таки подчиняется совести, которая дана уже и язычникам для укрощения их похотей и в виде внут­реннего судьи над их грехами; разум же ставит себя выше совести и даже отлично уживается с нею, и только христианину дана возможность налагать на него мягкое иго веры. Но этого требует от нас священное писание, и здесь не имеют значения никакие возражения или отговорки: или подчини свой разум вере или перейди на левую сторону, к козлищам (называют же себя злейшие из этих самообожествителей, как бы в насмешку, левой стороной), тут ты на своем месте!

Этим Шеллинг расчистил теперь себе почву. Все пережитки язычества, которые в наше время вновь превозносятся и вы­даются за новую истину, все искаженные порождения нецело­мудренного, похотливого разума устранены, и теперь его слушатели способны воспринять в себя млеко евангелия. Таков правильный путь. Язычников можно было изобличить благо­ даря их мирским наслаждениям и страстям; но наши философы, по крайней мере теперь, делают вид, что они еще хотят при­знавать христианскую мораль. Поэтому, если апостолы требо­ вали от язычников, чтобы их сердца были готовы к покаянию, раскаянию, разбиты и сокрушены, от надменных мирских мудрецов нынешнего времени следует требовать, чтобы их разум был готов к покаянию, унижен и сокрушен, прежде чем они станут способны воспользоваться евангельской благо­датью. И таким образом Шеллинг лишь теперь мог правильно судить о своем прежнем товарище по безбожию, об обесслав­ленном Гегеле. Ведь этот Гегель настолько гордился разумом, что прямо-таки провозгласил его богом, когда он увидел, что с помощью разума он не мог дойти до иного, истинного бога, стоящего выше человека. Поэтому Шеллинг и заявил открыто, что он больше и знать не хочет этого человека и его учения, и .далее уже совершенно не касался его.

А после того, как разум смирился и обнаружил желание воспринять спасение, он вновь может возвыситься и просве­титься духом истины. Это совершается в позитивной филосо­фии ш, где при посредстве свободного, т. е. просветленного, мышления, с помощью божественного откровения разум допу­скается к дарам благодати христианства. .Теперь же, когда ему стал понятен высший мир, он сразу постигает всю чудную связь, открывающуюся в истории царствия божия, и то, что прежде представлялось ему непостижимым, теперь ясно и по­нятно, как будто иначе и быть не могло. Ибо только глаза,


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


233


просветленные господом, становятся настоящими и прозревшими глазами; там же, где царит мрак и мирские наслаждения и стра­сти, никто не может ничего видеть. Шеллинг истолковывает это действие благодати, говоря, что эта философия существует лишь для желающих усвоить ее и мудрых людей и что она находит свое подтверждение в откровении. Итак, для тех, кто не верует в откровение, не существует и философии. Другими словами, это, собственно говоря, не настоящая философия, но это название выбрано только для мирских мудрецов, так как в писании сказано: «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Матф., 10, 16); а во всех других отношениях, это — истинное и подлинное христианство, как нам скоро станет ясно. Шеллинг вернул старое доброе время, когда разум был в плену у веры, и мирская мудрость, подчиняясь, как служанка, тео­логии, божественной мудрости, преображается в божественную мудрость, «ибо кто возвышает себя, тот унижен будет; а кто унижает себя, тот возвысится» (Матф., 23, 12).

Идя этим путем просветленного мышления, этот почтенный муж, о котором мы говорим, тотчас доходит до истинного основного учения всего христианства, а именно до триединства божия. От богобоязненного читателя нельзя требовать, чтобы и он шел тем же путем, потому что ведь он знает и верует, что этот путь может вести лишь к истине; это сказано лишь для неверующих, чтобы показать им, как они могут дойти до истины и насколько их разум должен быть очищен и освящен, чтобы иметь возможность познать и постичь искупление в Иисусе Христе. Поэтому мы не станем говорить об этих вещах, которые ведь не нужны верующим для познания спасения. И вот Шел­линг, следуя священному писанию, описывает, как бог создал мир из ничего, и человек, обольщенный сатаной в виде змия, утратил свой первоначальный род жизни и стал добычей князя тьмы. Этим он оторвал от бога весь мир и отдал его во власть сатаны. Все силы, которые прежде сдерживались божественным единством, теперь распались и стали непримиримо враждебными друг другу, чтобы сатана мог своевольничать в мире. Не следует только допускать, чтобы философский способ выражения на­ших богословов обманывал нас. В наше безбожное время мирские мудрецы уже не понимают простого, внушенного са­мим богом языка священного писания; следует преподать его в доступной им форме, пока они снова не созреют на­столько, чтобы понимать библию, как сказано в священном писании:

«... славлю тебя, отче, господи неба и земли, что ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Матф., 11, 25).


234 ф. Энгельс

Поэтому Шеллинг, говоря об «ангелах, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище» (Послание Иуды, 6), о дьяволе и об его безбожных шайках, употребляет выражение «космические потенции», что означает именно князей мира сего. Теперь, естественно, мир уже больше не может нра­виться богу. По своей справедливости, он отвергает его от себя, и там, где он действует в нем, он делает это в гневе своем и без своей вполне свободной воли. Но вечный милостивец не может оставить его; слово, через которое «все начало быть и без которого ничто не начало быть, что начало быть» (Иоанн, 1, 3), единородный сын божий, остается со своей бесконечной любовью и благодатью при бедном, отверженном мире. Его страдания начинаются с грехопадения, а не только с его вочеловечения при Ироде, потому что благодаря грехопадению он был совер­шенно вытеснен из человечества, в котором он жил еще более, чем отец. Да, когда он поставил себя между разгневанным богом и падшим миром, который бог хотел уничтожить, и стал на сторону мира, он отделился от отца и стал благодаря этому некоторым образом соучастником вины и не мог предъявлять никаких притязаний на божественное величие, пока отец не примирился. А это великое дело примирения, борьбу с князем мира сего, он начал в этом небожественном и нечеловеческом виде, в этом отделении от отца, составляющем его страдание и боль. Глава 53-я пророка Исайи, в которой речь идет о ны­нешнем, а не о будущем страдании, яснее всего показывает, что это истолкование оправдывается священным писанием. И эта великая борьба начинается в иудействе и в язычестве. История народа израильского в Ветхом завете свидетельствует о том, как бог подчиняет себе иудейство, и славные пути, по которым господь вел свой народ, хорошо известны христианам. А в язычестве? Не был ли именно дьявол богом язычников? Мы попытаемся дать как можно более ясный ответ на этот вопрос, не отклоняясь от изречений священного писания.

Конечно, всякий уже слышал, что и у язычников, в сивил-линых книгах 1в8 и еще кое-где, встречались предсказания, относящиеся к Христу. Итак, уже здесь обнаруживается, что язычники не были так уж совершенно покинуты богом, как обыкновенно думают, потому что происхождение этих предска­ заний божественно. Но это еще не все. Почему же бог в своем милосердии должен был допустить, чтобы они таким образом вполне заблуждались и попали в когти дьявола? Ведь допускает же он, чтобы дождь шел для добрых и злых и чтобы солнце светило праведным и неправедным! Да, если бы язычники до такой степени вполне без покровительства божия и без руковод-


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


235


ства с его стороны находились во власти злого духа, то не были ли бы их грехи более тяжки и неслыханны, чем они были в дей­ствительности? Не вопияли ли бы тогда к небу все постыдные наслаждения и противоестественные страсти, плотские и иные грехи, убийство, прелюбодеяние, разврат, воровство, коварство, бесстыдство так громко, что бог должен был бы немедленно истребить их? Да не стали ли бы они сами взаимно умерщвлять и пожирать друг друга? Отсюда вытекает уже, что бог должен был сжалиться и над язычниками и даровать им некоторый свет свыше, и это заключается в том, что они постепенно и так, что они сами этого не замечали, пройдя через все ступени идолопоклонства, были доведены до поклонения истинному Христу, хотя они и не знали, что их бог тождественен с богом христиан и что тот, кто был неизвестен в язычестве, ныне явился им в христианстве. Те же, которые не признали этого, когда им проповедовалось евангелие, с тех пор молились уже не скрытому Христу, потому что они преследовали явившегося Христа, но богом их-являлся теперь уже враг Христа — дьявол. Большой заслугой Шеллинга является то, что он первый ста­рается отыскать проявление заботы божественного промысла о язычниках и таким образом воздает новую хвалу любви Христа к грешным людям.

А после того как иудеи сознательно, а язычники, не ведая этого и в ложной форме, были доведены до познания истинного бога, когда гордые дворцы греческого мира рухнули и желез­ная рука римского императора стала тяготеть над всем миром,— исполнилось время, и бог послал своего сына, чтобы все те, кто верует в него, не погибли, но обрели вечную жизнь. Это произошло следующим образом. Когда Христос подчинил себе язычество, он был его богом, но не истинным богом, которым он не мог быть без отца. Таким образом, он отвоевал мир от дьявола и мог сделать с ним, что хотел; qh мог удержать его для себя и один властвовать над ним и этом образе божием; но он, добровольно повинуясь, не сделал этого, передал его своему отцу, отказавшись от образа божия и став человеком.

«Он, будучи образом божиим, не почитал хищением быть равным богу; но уничижил себя самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Послание к филишшйцам, 2, 6—8).

Есть еще множество других мест в священном писании, выясняющих и доказывающих правильность этого истолкова­ния, и, таким образом, можно все понимать совершенно просто и буквально, не нуждаясь во множестве оговорок и в учености.


236


Ф. ЭНГЕЛЬС


Величие послушания Христа заключается именно в том, что спаситель мог самостоятельно владеть целым миром и отделиться от отца и что он не пожелал этого, но положил к ногам своего отца отвоеванный у дьявола мир и претерпел смерть для искуп­ления многих.

Здесь мы усматриваем также и то, что означает повествова­ние об искушении Христа. Если бы от свободного выбора Иисуса не зависело, подчиниться отцу или нет, то дьявол вовсе не мог бы искушать его, потому что ведь он должен был бы знать, что это все же будет тщетно. Итак, вышеприведенное истолкование Шеллинга, конечно, правильно.

Что, таким образом, Христос является истинным богом, мы слышали, и теперь наш ученый муж переходит к его второй, человеческой природе. И он непоколебимо верит, что Христос в самом деле был истинным человеком, а не только, как думают многие еретики, явлением или духом божиим, который снизо­шел на существовавшего уже человека.

В то время как Христос заступался за мир перед богом, брал на себя ответственность за него, он выступал вне бога и против него. Итак, пока мир вновь не примирился с богом, Христос не был богом, но пребывал в промежуточном состоянии, которое, благодаря победе над язычеством, стало божественным образом, но само не являлось истинным божественным состоя­нием. Чтобы снова перейти в это состояние, Христос должен был передать своему отцу мир, который он отвоевал у дьявола, должен был отказаться от божественного образа и смиренно подчиниться отцу, чтобы принять на себя наказание sa безза­ коние мира. Он проявил это смирение тем, что стал человеком, рожденным женщиной, и был послушен до смерти, даже до смерти на кресте. Все очищения и жертвы не могли умилости­вить бога и являлись лишь прологом единой, великой жертвы, в которой не только- было уничтожено зло, но и был умилостив­лен гнев бога. Бога можно было умилостивить лишь величай­шей, добровольнейшей, смиреннейшей покорностью, и это мог сделать только сын, а не человек, которого принуждали к по­корности страх и мучения совести, грозный гнев божий. Теперь Христос мог заступаться перед богом и за людей, так как он стал их господином, их защитником, благодаря тому поклоне­нию, которое они, не зная этого, ему воздавали. И вот, чтобы в самом деле подвергнуться вместо человека заслуженному последним наказанию, он стал человеком; решение стать чело­веком является чудом божественной благости. Таким образом, тот, кто вначале был у бога и даже сам был богом, а после грехо­падения был в «образе божием», теперь родился в Вифлееме


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


237


как человек, а именно силой духа святого от Марии, без содейст­вия какого-нибудь мужа.

Кто осмелился бы надеяться, что в 1842 г. с философом и даже с основателем новой богохульствующей школы произой­дет столь отрадная перемена и что он так восторженно будет исповедовать основные учения христианской веры? То, что всегда прежде всего вызывало сомнения, то, что издавна отвер­гали полухристиане и что тем не менее является краеуголь­ным камнем христианской веры — рождение Христа от Марии без содействия мужа, — то, что Шеллинг высказал и это как свое убеждение, является одним из отраднейших знамений вре­мени, и удостоившийся высокой милости муж, который осме­лился сделать это, имеет право на признательность со стороны каждого верующего. Но кто не узнает здесь руки господа в этом чудесном, славном предопределении? Кто не видит, что здесь господь подает своей церкви знак, доказывающий, что он не по­кидал ее и помнит о ней день и ночь?

О смерти господа Шеллинг говорит в столь же истинно христианских и поучительных выражениях. Она от сотворения мира была решена на совете стражей и является жертвой, которой требовала божественная благость. Бог справедлив и по отношению к сатане и настолько считался с его правом, что отдал на смерть своего собственного сына, чтобы все верую­щие в него не погибли, но обрели вечную жизнь, для того чтобы у дьявола не было ни малейшего основания говорить, что он несправедливо низвергнут лишь благодаря тому, что бог сильнее. Величие и слайа самого господа не допускают и тени подобного упрека. Поэтому Христос должен был сделаться чело­ веком и принять на себя беззаконие покинутого богом челове­чества и претерпеть смерть на кресте, чтобы благодаря смерти одного была дана жизнь многим. Поэтому бог по своей благодати и по своему милосердию должен был пожертвовать собой за нас, взять на себя ответственность за грешников перед отцом и искупить нашу вину, чтобы мы снова имели доступ к престолу благодати. Хотя и все другие люди без исключения обречены на смерть, однако никто не умер, как господь, не претерпел такой искупительной смерти, как Иисус Христос. Таким образом, и этот венец веры, очищение от грехов в крови Христа, вновь чудесно спасен от когтей древнего дракона, который ныне является в виде мирской мудрости и пагубного духа времени, и бог снова подтвердил драгоценное обещание, что врата адовы не одолеют его церкви. Далее Шеллинг прекрасно говорит о Хри­сте: эта смерть является столь великим чудом, что мы не смели бы верить в него, если бы не знали о нем столь достоверно.

g м. и э„ т. 41


238


ф. Энгельс


При его смерти были представители от всего человечества;/ присутствовали иудеи и язычники, и они представляли собой обе стороны всего рода человеческого. Языческое начало, в том виде, в каком Христос стал им благодаря своей борьбе с сата­ной в язычестве, должно было умереть смертью язычников, крестной смертью. Распятие на кресте является лишь разреше­нием продолжительного напряжения, в котором Христос нахо­ дился среди язычников, т. е. внебожественное состояние господа прекратилось, и благодаря смерти он снова соединился с богом, как сказано в писании:

«От y:i и суда он был взят; но род ого кто изъяснит? Ибо он отторгнут от земли живых; за преступления народа моего претерпел казнь» (Исайя, 53, 8).

А о воскресении господа Шеллинг говорит, что оно является доказательством того, что Христос не для виду принял че­ловеческий образ, но серьезно и навсегда стал человеком и вновь допустил к благодати человеческую сущность, а именно не только человечество во Христе, но все человечество вообще, представителем которого Христос только был. В самом деле, не отдельный грех настолько неугоден богу, что он должен был бы поэтому покинуть человечество, но хуже всего все грехов­ное, преданное злу состояние всего человеческого рода, а по­этому человек стал неугоден богу еще прежде, чем он согрешил, так что быть человеком уже означало как бы быть грехом перед богом. Поэтому в мире нельзя было найти никакой доброй воли, угодной богу, ни одного доброго, праведного перед богом по­ ступка, прежде чем умер Христос, а поэтому же и теперь лишь верующие могут творить добрые дела и обладать доброй волей. Но благодаря воскресению господа человеческое состояние было вновь оправдано перед богом и признано богом очистившимся от греховности, и, таким образом, оправдание завершилось лишь благодаря воскресению. Так Христос был вознесен на небо и теперь сидит одесную бога-отца как истинный человек и истин­ный бог, являясь заступником человечества перед отцом.

Далее, воскресение служит нам доказательством бессмертия нашей собственной души и воскресения плоти. Шеллинг при­ знает и это и прибавляет, что если в этой жизни плоть господ­ствует над духом, то должна воспоследовать вторая жизнь, где дух преодолеет плоть и, в конце концов, необходимо равно­весие обеих сторон. Это вполне согласно с учением писания, потому что последнее состояние после воскресения и страшного суда, после преображения тела есть не что иное, как то, что Шеллинг называет равновесием между душой и телом. Относи-


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


239


тельно состояния нераскаянных и осужденных, которые умерли в неверии, жестокосердии и грехе, Шеллинг также высказывает известное предположение. Он считает вторую, вечную смерть вечным умиранием, которое никогда не может окончиться действительной смертью. Можно было бы, конечно, воздер­жаться от размышлений относительно этого и предоставить богу решить, как ему наказывать и мучить презирающих и хулящих его.

Наконец, почтенный Шеллинг приводит следующее драго­ценное свидетельство о воскресении нашего господа и спасителя Иисуса Христа: это воскресение есть молния, сверкнувшая из внутренней истории во внешнюю. Для того, кто отвергает такие факты, история царствия божия остается лишь рядом внешних случайных событий без всякого божественного содержания, без трансцендентного (превосходящего силы разума), которое только и есть история в собственном смысле слова. Без нее история является лишь внешним делом памяти, но отнюдь не истинным, полным знанием событий. — Это прекрасные и хри­стианские слова. Напротив, болтовня мирских мудрецов о боге в истории и развитии родового сознания представляет собой отвратительное пустословие и богохульство. Потому что, если эти надменные совратители юношества видят своего бога в ис­тории всех человеческих грехов и преступлений, то где же остается бог вне этих грехов. Эти насмешники не хотят понять, что вся всемирная история есть ряд всяких несправедливо­ стей, злых дел, убийств, прелюбодеяний, распутств, краж, бо­гохульств, святотатств, припадков гнева и ярости и пьяных оргий, которые сами непременно низвергли бы себя в ад, а вместе с собой и весь мир,, если бы всюду не была видна спа­сительная рука бога, борющаяся со злом и предотвращающая его; и эта позорная арена пороков является их небом, всем их бессмертием, это они сами открыто заявили. Вот каковы милые последствия того, что из истории устраняются все действия божий. Бог мстит им за себя тем, что он скрывает от них свою истинную сущность и предоставляет им создавать себе такого бога, который ничтожнее даже немого идола, сделанного из де­ рева и соломы, который оказывается пустым призраком, так на­зываемым мировым духом и духом истории. Мы видели, что по­ лучается при таком Взгляде на историю, главным виновником которого является Гегель, пользующийся дурной славой у всех хороших христиан; итак, сравним с этим ту картину истории, которую рисует такой человек божий, как Шеллинг.

Из тех двенадцати, говорит Шеллинг, которые всегда окру­жали господа и были наречены им апостолами, он проявлял

9*


240


Ф. ЭНГЕЛЬС


особое расположение к трем, а именно к Петру, Иакову и Иоанну, всякий раз оказывая им предпочтение перед другими. В этих трех апостолах даны прообразы всей христианской церкви, если мы заменим рано убитого за Христа Иакова приблизи­ тельно в то же время обращенным Павлом, как его преемником-Петр, Павел и Иоанн являются властителями трех различных периодов развития христианской церкви, как в Ветхом завете Моисей, Илия и Иоанн Креститель являлись тремя представи­телями трех периодов. Моисей был законодатель, через кото­рого господь заложил фундамент; Илия — пламенный дух, который вновь оживил и возбудил к деятельности косный, отрекшийся от веры отцов народ; Иоанн Креститель — завер­шитель, благодаря которому осуществляется переход от Вет­хого завета к Новому. Так и для новозаветной церкви Петр является Моисеем, основоположником, благодаря которому иудейский характер тогдашнего времени был представлен в хри­ стианской церкви; Павел являлся побуждавшим к действию пламенным Илией, не дававшим верующим остыть и заснуть, и представителем сущности язычества, образования, учености и мирской мудрости, поскольку она подчинялась вере; Иоанн же опять-таки явится завершителем, указывающим на будущее, потому что тем, кого господь любит, он предоставляет дело завершения. Таким образом, именно Иоанн и написал Откро­вение, возвещая еще при своей жизни будущее. И вот церковь апостола Петра есть церковь католическая, церемониальное богослужение которой, равно как и ее учение о добрых делах, соответствует иудейскому закону; и нельзя отрицать, что слова господа: «ты — Петр, и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее» относятся к основанной им церкви. Подобно тому как он трижды отрекся от господа, так можно показать, что и римская церковь трижды отреклась от господа. В первый раз, когда она начала стремиться к светской власти; затем, когда она сумела воспользоваться светской властью для своих целей и, наконец, когда она стала служить светской власти орудием для достижения ее целей. Вторая же церковь апостола Павла есть церковь протестантская, в которой преоб­ладает ученость и всяческая благочестивая премудрость, сле­довательно, сущность христиан, перешедших из язычества, и в которой вместо непоколебимого, устойчивого, свойственного католической церкви начала появляется возбуждающая, вызы­вающая образование партий жизнь евангелической церкви, распадающейся на многие секты. Кто знает, не полезнее ли.

* Библия, новый завет. Евангелие от Матфея, глава 16, стих 18. Р*9.


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ


241


в конце концов, помыслы и стремления этих языческих христиан для царствия божия, чем дела иудейских христиан!

Однако ни одна из этих двух партий не оказывается истин­ной, последней церковью господа, но ею будет лишь та церковь, которая, исходя из Петра как основания, при посредстве Павла возвышается до Иоанна и, таким образом, подготовляет послед­ние времена. Эта последняя церковь есть церковь любви, по­добно тому как Иоанн был вестником любви; в ней церковь достигает завершения, во времена которого произойдет пред­сказанное к концу великое вероотступничество, а затем после­дует страшный суд. Всем апостолам построено много церквей, но сравнительно очень мало в честь святого Иоанна. Если бы мне пришлось воздвигнуть церковь, то я посвятил бы ее ему; но когда-нибудь будет воздвигнута церковь всем трем апосто­лам, и эта церковь будет последним, истинным христианским пантеоном.

Таковы те слова, которыми первый воистину христианский философ закончил свои лекции, и, таким образом, мы как будто воспроизвели ход его мысли до конца. Пишущий эти строки полагает, что он достаточно показал, какое избранное орудие для своей церкви воздвиг господь в лице этого достойного мужа. Он и есть тот муж, который прогонит язычников нашего времени, творящих свои дела во многообразных видах, таких, как свет­ские люди, как «Молодая Германия» 5, как философы и как бы они еще ни назывались. В самом деле, придя в тот зал, в котором Шеллинг читал свои лекции, и слушая насмешки и остроты этих людей по поводу избранного из мирских мудрецов, приходи­ лось вспоминать апостола Павла, когда он проповедовал в Афи­нах. Происходит именно так, как будто повторяется история, рассказанная в «Деяниях апостолов», 17, 16 и ел., где сказано:

«В ожидании их в Афинах, Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он рассуждал в синагоге с иудеями и с чту­ щими бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни гово­ рили: «чтб хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он пропове­дует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение».

Конечно, и Шеллинг мог рассердиться здесь, в Берлине, при виде сего столь идолопоклоннического города. Ибо, где же больше, чем именно здесь, поклоняются идолам и земным вещам, маммоне и почестям мира сего, и собственному драго­ценному «Я» и где же относятся с большим пренебрежением к истинному богу? Где светская жизнь с ее пышностью, с ее роскошью, с ее пустым суетным великолепием, с ее блестящими


242


Ф. ЭНГЕЛЬС


пороками и прикрытыми грехами достигла высшей степени, чем именно здесь? Не желали ли ваши ученые, ваши поверх­ностные и нехристианские писатели льстить вам, когда они так часто сравнивали ваш город с Афинами? О, какую горькую истину они вам высказали! Да, конечно, это Афины, полные язы­ческой гордой образованности и цивилизации, которые именно до такой степени ослепили ваши глаза, что вам неясна простая истина евангелия; Афины, полные блеска, обмана и земного великолепия; Афины, где люди, привыкшие к довольству и ком­форту, потягиваются и зевают на мягких постельках и считают речи о кресте слишком скучными и покаяние слишком утоми­тельным; Афины, полные заносчивого, дикого упоения и чувст­венного опьянения, в котором заглушается громкий голос совести, внутреннее беспокойство и страдание прикрываются блестящим покровом! Да, конечно, Афины с надменными мир­скими мудрецами, которые ломают себе головы над бытием и небытием и другими нелепостями и давно справились с богом и с миром, которые, однако, смеются над словами о смирении и о нищих духом, как над безумием и нелепостями минувших времен. Афины, богатые основательными учеными, которые знают наизусть все виды инфузорий и все главы римского права и из-за этого забывают о вечном спасении, в котором заклю­чается блаженство душ! Здесь и Шеллинг, конечно, может разгневаться, как некогда Павел, когда он прибыл в подобный город. И когда он появился, мирские мудрецы, как некогда в былые времена эпикурейцы и стоики в Афинах, говорили: что хочет сказать этот суеслов? Они дурно отзывались о нем еще прежде, чем он открыл рот; они поносили его еще прежде, чем он появился в их городе. Однако мы видим, как нам далее повествует священное писание:

«И, взявши его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влага­ешь в уши наши; посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы и гости ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое» *.

Разве это не берлинцы, как живые? Не проводят ли и они время в том, чтобы слушать и видеть что-нибудь новое? Зайдите как-нибудь в ваши кофейни и кондитерские и посмотрите, как новые афиняне набрасываются на газеты, между тем как библия лежит дома, покрытая толстым слоем пыли, и ни один человек не раскрывает ее. Прислушайтесь к их взаимным приветствиям, когда они встречаются, вы не услышите ничего, кроме вопросов:

* Библия, Новый завет. Деяния апостолов, глава 17, стихи 19—21. Ред.


Шеллинг философ во христе 243

что новогл? ничего нового? Всегда нужно что-нибудь новое, что-нибудь небывалое, иначе им смертельно скучно при всей их образованности, их роскоши и их наслаждениях. Кого они считают любезным, интересным и заслуживающим внимания? Того, кто всего более просвещен святым духом? Нет, того, кто всегда умеет рассказать всего больше новостей. О чем они более всего заботятся? О том, не обратился ли на путь истинный какой-нибудь грешник, по поводу чего ведь радуются ангелы божий? Нет, — какие скандальные истории произошли ночью,что пишут из Берлина в «Leipziger Allgemeine Zeitung»! Но хуже всех — ядовитое племя политиков и болтунов, ко­торые больше всего помешаны на новостях. Эти лицемеры нахальнейшим образом суются в дела государственного управ­ления, вместо того чтобы предоставить королю решать эти дела по его благоусмотрению, и совсем не заботятся о спасении своей бессмертной души; они хотят вынуть сучок из глаза правитель­ства и не хотят заметить бревна в своем собственном неве­ рующем глазу, чуждом любви к Христу. Эти люди особенно напоминают древних афинян, которые также целый день расха­живали по рынку, стараясь узнавать новости, а старые истины оставляли нетронутыми под спудом. Чего хотели они от Шел­линга, кроме того, чтобы услышать нечто новое, и как они презрительно морщились, когда он преподнес им лишь старое евангелие! Как мало было среди них таких, которые не стреми­лись всегда к новинкам, но желали от Шеллинга лишь старой истины, слова об искуплении через Иисуса Христа!

И, таким образом, с Шеллингом здесь повторилось все то, что произошло с Павлом там. Они выслушали его проповедь с критическим выражением лица, время от времени важно улыбались, качали головой, многозначительно переглядыва­лись, а затем с сожалением поглядывали на Шеллинга; «услы­ шавши о воскресении мертвых, они стали насмехаться» («Деяния апостолов», 17, 32). Лишь немногие стали его последователями, ибо еще и теперь дело происходит так же, как в Афинах: осо­бенное раздражение вызывает у них воскресение из мертвых. Большинство настолько честно, что и слышать не хочет ни о каком бессмертии; меньшинство допускает весьма недостоверное, неопределенное, туманное бессмертие души, но по мнению по­следних тело вечно тлеет, и все они одинаково смеются над дей­ствительным, определенным и явным воскресением плоти, счи­тая его совершенно невозможным, как будто в писании не было сказано: для бога нет ничего невозможного.

К изложенной уже верующим читателям истории церкви христовой, как она символически представлена нам в лице трех


244


Ф. ЭНГЕЛЬС


апостолов — Петра, Павла и Иоанна, — нам остается, однако, сделать еще одно замечание. Отсюда следует, что если мы, как некоторые делают еще и теперь, желаем презирать католиче­скую церковь и унижать ее по сравнению с нашей, то это в высшей степени несправедливо, греховно и противоречит поста­новлениям самого бога. Ибо и она, точно так же, как проте­стантская, установлена божественным решением, и мы еще кое-чему можем от нее научиться. В католической церкви еще сохраняется древняя апостольская церковная дисциплина, которая совершенно исчезла у нас- Мы знаем из писания, что апостолы и общины исключали из общения святого духа всех неверующих, лжеучителей и грешников, являющихся соблаз­ном для общины. Не говорит ли Павел (Первое послание ко­ринфянам, 5, 3—5):

«А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом, уже решил, как бы находясь у вас: сделавшего такое дело, в собрании вашем во имя гос­пода нашего Иисуса Христа обще с моим духом, силою господа нашего Иисуса Христа, предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спа­сен в день господа нашего Иисуса Христа».

Не сказал ли Христос Петру:

«И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Матф., 16, 19).

Не сказал ли он после воскресения всем ученикам своим:

«Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том оста­нутся» (Евангелие от Иоанна, 20, 23).

Такие места из священного писания относятся к суровой церковной дисциплине в том виде, как она процветала в апо­стольской церкви и еще существует у католиков, и если апостоль­ская церковь является йашим образцом и священное писание нашим руководством, то и мы должны стараться вновь придать силу вышеупомянутому древнему постановлению, и при той ярости, с которой злой враг ныне преследует церковь господню и нападает на нее, нам, конечно, следует позаботиться о том, чтобы мы были вооружены не только внутренне, верой и надеж­дой, но и внешне, солидарностью верующих и изгнанием лже­пророков. Нельзя дать волку проникнуть в стадо без того, чтобы не изгнать его вновь оттуда. Далее, не следует также полностью отвергать безбрачия католических священников. В Евангелии от Матф. 19, 10—12 сказано:

«Говорят ему ученики его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХР1ТСТЕ


245


дано; ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для царства небесного. Кто может вместить, да вме­стит».

Затем в 1 послании кор. 7 от начала до конца говорится о преимуществах безбрачия перед браком, и я приведу оттуда лишь несколько мест.

Стихи 1, 2: «Хорошо человеку не касаться женщины; но, в избе­ жание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужал.

Стих 8: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я».

Стих 27; «Остался ли без жены? не ищи жены».

Стихи 32, 33: «Неженатый заботится о господнем, как угодить госпо­ду; а женатый заботится о мирском, как угодить жене».

Стих 38 и ел.: «Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше. Жена связана законом, доко­ ле жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти, за кого хочет, только в господе. Но она блаженнее, если останется так, по моему со­вету; а думаю, и я имею духа божия»

Ведь эти изречения довольно ясны и трудно понять, как при таких предписаниях безбрачие могло пользоваться столь дурной славой у протестантов. Итак, мы видим, что католическая церковь в некоторых отношениях ближе к священному писанию, чем мы, и у нас нет никакого основания презирать ее. Наоборот, наши братья в католической церкви, верующие и богобоязнен­ные, стоят ближе к нам, чем отрекшиеся от веры и переставшие быть христианами протестанты, и пора нам начать устройство церкви Иоанна, соединившись с католиками против общих врагов, которые угрожают всему христианству. Теперь уже не время спорить о различиях отдельных вероисповеданий, — мы должны предоставить решение этого вопроса господу; после того как мы, люди, в течение трехсот лет не могли прийти к опре­деленному решению, мы должны бодрствовать и молиться и быть готовыми во всякое время,

«препоясавши чресла истиною и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего мы должны взять щит веры, которым возможем угасить все раскаленные стрелы лука­вого и взять шлем спасения и меч духовный, который есть слово божие» (Послание к ефесянам, 6, 14—17). Ибо наступило плохое время, и «враг ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить» (Первое послание Петра, 5, 8) "».

И если автор может позволить себе смиренно выразить свое мнение там, где могли говорить столь многие благочестивые и просвещенные мужи, то он полагает, что церковь Иоанна и с нею последние дни — близки. Разве кто-нибудь мог следить за


246


ф. ЭНГЕЛЬС


событиями последних лет с мыслью о господе и не заметить4, что приближаются великие дела и что рука господа управляет ходом событий, совершающихся с царями и странами! Со времен ужасной французской революции совершенно новый дьявольский дух вселился в значительную часть человечества, и безбожие столь бесстыдно и надменно поднимает свою наглую голову, что приходится думать об исполнении в настоящее время пророчеств писания. Посмотрим, однако, что сказано в писании о безбожии последних времен. Господь Иисус говорит, Матф., 24, 11-14:

«И многие лжепророки восстанут и прельстят многих. И по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь. Претерпевший же до конца спасется. И проповедано будет сие евангелие царствия по всей все­ленной, во свидетельство всем народам; и тогда прийдет конец». И стих 24:... «восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». И Павел гово­рит, Второе послание фессалоникийцам 2. 3 и ел.: «и откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, нави­ваемого богом или святынею; ... по действию сатаны будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольще­нием погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения. И за сие пошлет им бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи, да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду». И Первое послание Тимофею, 4, 1: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским».

Не доказывает ли это, что господь и Павел как бы воочию видели наше время, как живое? Всеобщее отступничество от царствия божия все усиливается, безбожие и богохульство с каждым днем становятся все наглее и наглев, как говорит Петр (Второе послание Петра, 3, 3):

«И знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям».

Все враги бога ныне соединяются и нападают на верующих со всевозможным оружием; равнодушные, которые предаются светским удовольствиям и для которых слишком скучно было слышать о кресте, объединяются теперь, терзаемые совестью, с атеистическими мирскими мудрецами и хотят посредством их учения заглушить угрызения совести; с другой стороны, эти последние открыто отрицают все то, чего нельзя видеть глазами, бога и всякое загробное существование, и тогда само собой разумеется, что они всего выше ставят этот мир с его плотскими наслаждениями, с обжорством, пьянством и развратом. Это худшие язычники, которые ожесточились и сами довели себя до упорного отрицания евангелия и о которых господь гово-


шёллинг философ во христе 247

рит, что жителям Содома и Гоморры лучше будет в день страш­ного суда, чем им. Это уже не равнодушие и холодность к гос­ поду; нет, это открытая, явная вражда, и вместо всяких сект и партий мы имеем теперь только две: христиан и противников Христа. Но те, у кого есть глаза, для того чтобы видеть, пусть видят и не ослепляются, потому что теперь не время для сна и отговорок; когда знамения времени свидетельствуют так ясно, тогда следует обращать на них внимание и вникать в смысл пророчества, которые не напрасно даны нам. Мы видим среди нас лжепророков,

«и даны им уста, говорящие гордо и богохульно, и отверзают они уста свои для хулы на бога, чтобы хулить имя его, и жилище ого, и живущих на небе. И дано было им вести войну со святыми и» (получается почти такое впечатление) «победить их». Откр. Иоанна, 13, 5—7.

У них не осталось никакого стыда, смущения и благогове­ния, ц отвратительные насмешки какого-нибудь Вольтера яв­ ляются детской забавой по сравнению с отвратительной серьез­ностью и с обдуманным богохульством этих соблазнителей. Они странствуют по Германии и хотят украдкой всюду про­никнуть, проповедуют свои сатанинские учения на рынках и переносят дьявольское знамя из одного города в другой, увлекая за собой бедную молодежь, чтобы ввергнуть ее в глу­бочайшую бездну ада и смерти. Искушение неслыханным обра­зом усилилось, и невозможно, чтобы господь допускал это без особого намерения. Не следует ли применять и к нам изречение:

«Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не мо­жете?» Матф., 16, 3.

Нет, мы должны раскрыть глаза и смотреть вокруг; время грозное и следует бодрствовать и молиться, чтобы мы не впали в искушение и чтобы господь, который придет, как тать в нощи, не застал нас спящими. Нас ждут многие бедствия и соблазны, но господь не покинет нас, потому что он сказал в Откр. Иоанна, 3,5:

«Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни и исповедаю имя его пред отцом моим и пред ангелами его». И стих 11: «Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего!»

Аминь.

Написано Ф. Энгельсом в начале 1842 г. Печатается по тексту брошюры

Напечатано без указания автора Перевод с немецкого

е виде отдельной брошюры в Берлине в 1S42 г.


248 ]

СЕВЕРОГЕРМАНСКИЙ И ЮЖНОГЕРМАНСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ 170

Берлин, март. Еще не так давно юг нашего отечества слыл единственной его частью, способной на решительный полити­ ческий образ мыслей; Баден, Вюртемберг и Рейнская Бавария были, казалось, теми тремя единственными алтарями, где могло 'бы возгореться пламя единственно достойного, независимого патриотизма. Север, казалось, погрузился в состояние вялого безразличия, и если не раболепия, то все же дряблой и безна­дежной расслабленности. В ней он искал отдыха от действи­тельно великого и необычного напряжения освободительных войн, в которых юг никакого участия не принимал. Казалось, север удовлетворился своим деянием и теперь претендовал на некоторый покой, так что юг уже начал глядеть на него сверху вниз, обличать его безразличие, насмехаться над его терпением. События в Ганновере ш были опять-таки в полной мере использованы югом для оправдания своего высокомерного отношения к северу. В то время как север внешне держался более спокойно, более бездеятельно, юг торжествовал, кичился своей развивавшейся парламентской жизнью, своими речами в палатах, своей оппозицией, которая должна-де служить под­держкой северу, тогда как сам юг мог обеспечить свое существо­вание и без содействия севера.

Все это переменилось. Движение на юге заглохло, зубцы колес, которые раньше так крепко сцеплялись между собой и поддерживали вращение, постепенно стерлись и потеряли нуж­ное сцепление, уста замолкают одни за другими, и молодое поколение не имеет охоты идти по стопам своих предшествен­ников. Напротив, север, хотя внешние обстоятельства ему далеко не столь благоприятствуют, как югу, хотя трибуна


сёверогерманский и южно германский либерализм 249

там, где она не совсем отсутствует, никогда не могла получить такого значения, как в Южной Германии, — север, тем не менее, за последние несколько лет обнаружил такой запас настоящей политической зрелости, стойкой, живой энергии, таланта и публицистической деятельности, каких юг не обнаруживал даже в лучшую пору своего расцвета. К тому же северогерман­ский либерализм обладает, бесспорно, более высокой степенью развития и разносторонности, более прочной как исторической, так и национальной основой, чем того могло когда-либо достичь свободомыслие юга. В этом отношении север далеко опередил юг. Отчего же это произошло? История обоих течений разре­шает вопрос самым убедительным образом.

Когда с 1830 г. во всей Европе стала пробуждаться полити­ческая мысль, когда государственные интересы стали выдви­гаться на первый план, из событий и волнений этого года, в результате их столкновений с вновь оживающими мечтами тевтономанов, развился новый продукт — южногерманский ли­берализм. Порожденный непосредственной практикой, южно­германский либерализм остался ей верен и в области своей теории примкнул к ней. Но практика, на основе которой он построил себе теорию, состояла, как известно, из многих на­слоений французской, германской, английской, испанской прак­тики и т. д. Отсюда получилось, что и теория, подлинное содер­ жание этого направления, целиком вылилась в нечто всеобщее, неопределенное, туманное, что она не была ни германской, ни французской, ни национальной и никак не космополитиче­ ской, но именно абстрактной и половинчатой. Ставили себе об­щую цель, законную свободу, но для достижения имелись обычно два прямо противоположных средства. Так, для Герма­ нии хотели конституционных гарантий и, чтобы добиться этого, предлагали сегодня большую независимость князей от Союзного сейма 17, завтра большую зависимость, но рядом с Союзным сей­мом — народную палату, — два средства, из которых при суще­ствующих условиях одно было так же непрактично, как другое. Сегодня для достижения великой цели желали большего единства Германии, завтра — большей независимости мелких князей от Пруссии и Австрии. Таким образом, при полном единодушии относительно цели и при постоянных разногла­ сиях относительно средств правительство вскоре одержало верх над значительно более могущественной партией, которая слиш­ком поздно убедилась в своем неразумии. К тому же, сила ее коренилась в мгновенной вспышке, в отраженном действии чисто внешнего события, июльской революции, и когда послед­няя утихла, то должна была захиреть и партия.


250


Ф. ЭНГЕЛЬС


В это время в Северной Германии все было гораздо спокойнее и на вид более бездеятельно. Лишь один человек излучал тогда весь жар своей жизненной силы в живом пламени, и он имел больше значения, чем все южногерманцы, взятые вместе, — я имею в виду Берне. В Берне, который со всей энергией своего характера поднялся над их половинчатостью, эта односторон­ ность в результате внутренней борьбы полностью сама себя преодолела. Теория у него пробилась на свет из практики и рас­крылась как прекраснейший ее цветок. Так он решительно стал на точку зрения северогерманского либерализма и явился его предтечей и пророком.

Это направление, господство которого в Германии сейчас неоспоримо, уже приобрело в своей основе более полное содер­ жание и обеспечило себе более продолжительное существова­ние. Оно заранее связало свою судьбу не с единичным фактом, но со всей мировой историей, и в особенности с германской. Источником его возникновения был не Париж, оно зародилось в сердце Германии; это была новейшая германская философия. Отсюда и происходит то, что северогерманский либерал отли­чается решительной последовательностью, определенностью в своих требованиях и точным согласованием средств и цели, к чему до сих пор южногерманский либерал тщетно стремился. Отсюда и происходит то, что его образ мыслей является необ­ходимым продуктом национальных стремлений и потому сам является национальным, что он хочет видеть Германию зани­ мающей одинаково достойное положение как внутри, так и вовне, и не может впасть в комическую дилемму, следует ли быть сна­чала либералом, а потом немцем, или сначала немцем, а потом либералом. Поэтому он и сознает себя одинаково обезопасенным от односторонностей той или другой партии и свободен от хитро­умных тонкостей и софистики, к которым эти партии были при­ ведены своими собственными внутренними противоречиями. Поэтому он может начать такую решительную, такую жи­вую, такую успешную борьбу против всей и всяческой реакции, какая никогда не будет по силам южногерманскому либерализму, и потому за ним в конце концов обеспечена победа.

Однако не следует считать южногерманский либерализм потерянным передовым постом, неудавшимся экспериментом; мы с его помощью добились результатов, которыми, поистине, нельзя пренебречь. Прежде всего, именно он заложил осно­вание германской оппозиции и, таким образом, сделал воз­можным появление в Германии политического образа мыс­лей и пробудил парламентскую жизнь, он не дал захиреть и


СЕВЕРОГЕРМАНСКИЙ И ЮЖНОГЕРМАНСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ 251

погибнуть семени, таившемуся в германских конституциях, и извлек из июльской революции ту пользу, которую можно было из нее извлечь для Германии. Он шел от практики к теории и этим путем не пробился к цели; так начнем же с дру­гого конца и попытаемся, отправляясь от теории, проникнуть в практику, — и, как хотите, я готов побиться об заклад, что мы таким образом, в конце концов, двинемся вперед.

Написано Ф. Энгельсом в марте 1842 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано без подписи Перевод с немецкого

в «Rheinische Zeitung» M 102, 12 апреля 1842 г.


252 ]

ДНЕВНИК ВОЛЬНОСЛУШАТЕЛЯ I

В таком городе, как Берлин, чужестранец совершил бы истинное преступление по отношению к самому себе и хорошему вкусу, если бы не познакомился со всеми достопримечательно­ стями города. И тем не менее слишком часто случается, что самое значительное в Берлине, именно то, чем прусская столица так сильно отличается от всех других, остается незамеченным чуже­странцами; я имею в виду университет. Не внушительный фасад на площади Оперы, не анатомический и минералогический музей имею я в виду, а эти многочисленные аудитории с остроумными и педантичными профессорами, с молодыми и старыми, весе­ лыми и серьезными студентами, новичками и старожилами — аудитории, где раздавались и сейчас еще ежедневно раздаются слова, находящие отзвук далеко за пределами Пруссии и даже за пределами стран немецкого языка. Слава Берлинского уни­верситета в том и заключается, что ни один из университетов не стал, в такой степени как он, участником современного идей­ного движения и не превратил себя в такой мере в арену духов­ной борьбы. Сколько других университетов — Бонн, Йена, Гиссен, Грейфсвальд, даже Лейпциг, Бреславль и Гейдель-берг — уклонились от этой борьбы и погрузились в ту ученую апатию, которая издавна была злым роком германской науки! Напротив, Берлин насчитывает среди своих университетских преподавателей представителей всех направлений и этим со­здает живую полемику, которая доставляет учащемуся возмож­ность легкого, ясного сопоставления тенденций современности. При таких условиях у меня явилось желание использовать став­шее ныне общедоступным право посещать лекции в качестве


ДНЕВНИК ВОЛЬНОСЛУШАТЕЛЯ


253


вольнослушателя, и, таким образом, однажды утром, как раз в начале летнего семестра, я вошел в университет. Несколько профессоров начали уже читать, большинство приступало как раз сегодня. Самым интересным, что мне представилось, было открытие курса лекций Мархейнеке о введении гегелевской философии в теологию. Вообще говоря, первые лекции здешних гегельянцев в этом семестре представляли совершенно особый интерес, так как некоторые уже заранее давали основание рас­считывать на прямую полемику против шеллинговской филосо­фии откровения, а от других ожидалось, что они не преминут встать на защиту чести потревоженной тени Гегеля. Курс лек­ций Мархейнеке был слишком явно направлен против Шеллин­ га, чтобы не привлечь к себе особенного внимания. Аудитория была полна еще задолго до его прибытия: молодые люди и ста­рики, студенты, офицеры и бог весть кто еще сидели и стояли в битком набитой аудитории. Наконец, он входит; говор и жуж­жание моментально затихают, шляпы как по команде слетают с голов. Плотная, крепкая фигура, серьезный решительный облик мыслителя, высокое чело, обрамленное волосами, по­седевшими в тяжелой работе мысли; в манере изложения — благородная сдержанность, ничего от ученого, уткнувшего нос в тетрадку, по которой он читает, ничего от искусственно-теат­ральной жестикуляции; юношески прямая осанка, взор, внима­тельно устремленный на аудиторию; само изложение спокойное, полное достоинства, медленное, но неизменно плавное, безыскус­ственное, но неисчерпаемое по богатству глубоких мыслей, которые спешат одна за другой и каждая последующая еще более метко попадает в цель, чем предыдущая. Мархейнеке на ка­федре импонирует своей уверенностью, непоколебимой твер­достью и достоинством, но в то же время и свободомыслием, которым дышит все его существо. Но сегодня он вступил на кафедру в совершенно особенном настроении, импонировал своим слушателям гораздо сильнее, чем обычно. Если он в те­ чение целого семестра терпеливо выносил недостойные отзывы Шеллинга о мертвом Гегеле и о его философии, если он до конца спокойно выслушал лекции Шеллинга, — а это, право, не пустяк для такого человека, как Мархейнеке, — то теперь, наконец, наступил момент, когда он мог отразить нападение, когда он мог выступить против гордых слов с гордыми мыслями. Он начал с общих замечаний, в которых мастерски охарактери­зовал современное отношение философии к теологии, упомянул с признательностью о Шлейермахере, об учениках его он сказал, что они были приведены к философии пробуждающим мысль мышлением Шлейермахера, а те, кто пошел другим путем, пусть


254


Ф. ЭНГЕЛЬС


сами на себя пеняют. Постепенно он перешел к философии Гегеля, и вскоре стало ясно, что слова его имеют отношение к Шеллингу.

«Гегель, — сказал он, — прежде всего хотел, чтобы в философии люди поднялись над собственным тщеславием и не воображали, что мыслят что-либо особенное, на чем мысль могла бы окончательно остановиться; п прежде всего он не принадлежал к числу людей, которые выступают с большими обещаниями и громкими фразами, он спокойно предоставлял философскому делу говорить за себя. Никогда не был он в философии miles gloriosus *, который много о самом себе шумит... Ныне, правда, никто не считает себя настолько незнающим и ограниченным, чтобы не быть в состоянии оспаривать Гегеля и его философию, и кто имел бы в кар­мане основательное ее опровержение, составил бы наверняка свое счастье; ибо насколько можно было бы завоевать доверие таким опровержением, видно на примере тех, кто лишь обещает опровергнуть ее, но затем не вы­полняет своих обещаний».

При этих последних словах одобрение аудитории, и до сих пор уже время от времени прорывавшееся наружу, вылилось в бурную овацию, — явление новое на теологической лекции, очень поразившее преподавателя. И в своей свежей непосред­ ственности оно наводило на любопытные сопоставления с жид­кими одобрительными возгласами, организованными с большим трудом, по заказу, в конце лекций, послуживших для Мар- хейнеке предметом полемики. Движением руки он успокоил приветственные крики и продолжал:

 

«Однако этого желанного опровержения еще нет, и оно не придет до тех пор, пока вместо спокойного научного исследования против Ге­геля будет пускаться в ход раздражение, недоброжелательство, зависть, вообще страсть, — до тех пор, пока будут полагать, что для низложения философской мысли с ее трона достаточно гностики и фантастики. Первое условие такого опровержения заключается, конечно, в том, чтобы пра­ вильно понимать противника, и тут-т«, пожалуй, некоторые враги Гегеля подобились карлику, который пошел в бой против великана, или еще олее известному рыцарю, сражавшемуся с ветряными мельницами».

Вот главное содержание первой лекции Мархейнеке, по­ скольку оно могло, бы интересовать широкую публику. Мархей­неке опять показал, что он всегда мужественно и неутомимо стоит на боевом посту, когда дело идет о том, чтобы защитить свободу науки. Благодаря его характеру и проницательности ему гораздо более пристал титул преемника Гегеля, чем Габле-ру, которого обычно им наделяют. Тот широкий, свободный ввгляд, которым Гегель обозревал всю область мышления и пости­гал явления жизни, достался в удел и Мархейнеке. Кто осудит его за то, что он не хочет долголетние свои убеждения, свои с тру-

♦ — хвастливым воякой. Рев,


ДЙЕбНЙК ВОЛЬНОСЛУШАТЕЛЯ


255


дом завоеванные приобретения отдать в жертву прогрессу, ко­торый вошел в жизнь всего каких-нибудь пять лет? Мархейнеке достаточно долго шел в ногу со временем, чтобы иметь право на подведение научных итогов. Большим его достоинством яв­ляется то, что он стоит на уровне самых крайних выводов фило­софии и отстаивает их как свое кровное дело. Так поступал он с момента появления «Гегелингов» Лео 48 и вплоть до отставки Бруно Бауэра 17г.

Между прочим по окончании чтения этих лекций Мархей­неке отдаст их в печать 173.

II

В просторной аудитории сидело в разных местах несколько студентов в ожидании преподавателя. Объявление на двери гласило, что профессор фон Хеннинг будет читать публичный доклад о прусской финансовой системе. Предмет, поставленный в порядок дня Бюловым-Куммеровым 174, равно как и имя преподавателя, одного из старших учеников Гегеля, привлекли мое внимание, и меня удивило, что это, по-видимому, не встре­тило большого интереса. Вошел Хеннинг, стройный мужчина, «во цвете лет», с редкими светлыми волосами, и начал излагать свой предмет в быстро льющейся, быть может, несколько слиш­ком обстоятельной речи.

«Пруссия, — сказал он, — выделяется из ряда всех государств тем, что ее финансовая система построена целиком на основе новейшей поли­тико-экономической науки, что до сих пор только она одна имела смелость провести на практике теоретические выводы Адама Смита и его последова­телей. Англия, например, — а ведь в ней-то и возникли эти новейшие тео­ рии — по уши погрязает еще в старой монопольной и запретительной системе, Франция, пожалуй, еще больше, и ни Хаскиссон в Англии, ни Дюшатель во Франции не могли своими более разумными взглядами пре­ одолеть частных интересов, не говоря уже совсем об Австрии и России, между тем как Пруссия решительно признала принцип свободной торговли и свободы промышленности и отменила все монополии и запретительные пошлины. Таким образом, эта сторона нашей системы ставит нас высоко над государствами, которые в другом отношении, в развитии политиче­ ской свободы, далеко нас опередили. И если наше правительство добилось в финансовой области таких исключительных результатов, то, с другой. стороны, следует также признать, что оно нашло для такого рода реформы исключительно благоприятные условия. Удар, нанесенный в 1806 г., расчистил место для возведения нового здания; правительству не связы­вал рук представительный строй, при котором могли бы приобрести влия­ние отдельные интересы. К сожалению, все еще не перевелись упрямые старики, которые по своей ограниченности и угрюмости придираются к новому и ставят ему в упрек, что оно якобы неисторично, насильственно сконструировано из абстрактной теории, непрактично; будто с 1806 г. история остановилась и будто недостатком практики является ее согласие


256


Ф. ЭНГЕЛЬС


с теорией, с наукой; будто сущностью истории является застой, вращение в круге, а не прогресс, будто вообще существует практика, свободная от всякой теории!»

Да будет мне позволено ближе рассмотреть эти последние пункты, к которым, без сомнения, присоединится общественное мнение в Германии и особенно в Пруссии. Давно уже пора ре­ шительно выступить против вечных разглагольствований из­ вестной партии об «историческом, органическом, естественном развитии», «естественном государстве» и т. д. и разоблачить перед народом эти блестящие формулы. Если существуют го­сударства, которым действительно приходится считаться со своим прошлым и довольствоваться более медленным прогрес­сом, то к Пруссии это неприложимо- Как бы быстро, стреми­ тельно ни развивалась Пруссия, этого все равно недостаточно. Наше прошлое погребено под развалинами до-йенской Прус­сии 135, смыто потоком наполеоновского вторжения. Что ско­вывает нас? Нам не приходится больше влачить на ногах те средневековые колодки, какие мешают двигаться стольким го­ сударствам; грязь прошлых столетий не липнет больше к нашим ногам- Как же можно в таком случае говорить здесь об истори­ческом развитии, не имея в виду возвращения к ancien régime* — к реакции, наипозорнейшей из всех когда-либо существовавших, которая самым трусливым образом отрицала бы славнейшие годы прусской истории, которая сознательно или бессознательно была бы изменой отечеству, ибо вызвала бы необходимость новой катастрофы, подобной катастрофе 1806 года. Нет, ясно, как день, что благо Пруссии — только в теории, науке, духовном развитии. Или, подходя к вопросу с другой стороны, Пруссия — не «естественное» государство, а созданное политикой, целе­устремленной деятельностью, духом. В последнее время во Франции пытались изобразить эту особенность как величайшую слабость нашего государства; между тем, если только правильно использовать эту особенность, она представляет главную нашу силу. Как самосознающий себя дух возвышается над бессозна­тельной природой, так и Пруссия при желании может поставить себя высоко над «естественными» государствами. Именно по­тому, что в Пруссии так велики различия между провинциями, ее строй, чтобы не причинить никому ущерба, обязан исходить только из мысли; тогда постепенное слияние различных про­винций произойдет само собой, причем своеобразные особен­ности растворятся в единстве высшего свободного государ­ственного сознания; между тем как в противоположном случае

* — старому порядку. PtO,


дйевнвК воЛьнослупшгеяй 257


было бы мало двух столетий, чтобы создать внутреннее законо­дательное и национальное единство Пруссии, и первый же со­ крушительный удар повлек бы за собой такие последствия для внутренней спайки нашего государства, за которые ни один человек не мог бы взять на себя ответственности. Другим госу­дарствам путь, по которому они должны шествовать, предука­зан уже их определенным национальным характером; мы сво­ бодны от такого принуждения; мы можем сделать с собой, что хотим; Пруссия может, оставив в стороне всякие другие сооб­ражения, следовать только внушениям разума, может, как ни­какое другое государство, учиться на опыте своих соседей, может, а в этом никто ей не подражает, стать образцовым госу­дарством для Европы, быть на высоте своего времени, воплощать в своих установлениях законченное государственное сознание своего века.

Это — наше призвание, для этого Пруссия создана. Неужели мы растратим эту будущность из-за пары пустых фраз отжив­шего направления? Неужели мы не должны прислушиваться к самой истории, указывающей нам призвание воплотить в жизнь цвет всей теории? Опора Пруссии, повторяю еще раз, заключается не в развалинах прошлых столетий, а в вечно юном духе, который в науке обретает сознание и в государстве сам создает свою свободу. И если б мы отступились от духа и его свободы, то отказались бы от самих себя, предали бы самое свя­тое свое благо, умертвили бы нашу собственную жизненную силу и были бы не достойны впредь стоять в ряду европейских государств. Тогда история обратилась бы против нас со страш­ным смертным приговором: «Ты взвешен на весах и найден очень легким» *.

Печатается по тексту газеты Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом между 2 и 24 мая 1842 г.

Напечатано в * Rheinische Zeltung» MM 130 и 144; 10 и 24 мая 1842 е.

Подпись: Ф. О.

• Библия. Ветхий вавет Книга пророка Даниила, глава 5, стих 27. Ред.


258 ]

РЕЙНСКИЕ ПРАЗДНЕСТВА «»

Берлин, 6 мая

Бывают времена в году, когда уроженца Рейна, который слоняется на чужбине, охватывает тоска, совсем особенная, по его прекрасной родине. Эта тоска особенно обостряется вес­ною, во время троицы, время рейнского музыкального празд­нества; это совершенно фатальное чувство. Теперь, — это известно, увы, слишком хорошо, — на Рейне все начинает зеле­неть; прозрачные речные волны кружатся под весенним ве­терком, природа надевает праздничные одежды, и теперь до­машние снаряжаются в поездку на хоровой праздник, завтра они выступают в путь-дорогу, а тебя-то там нет.

О, рейнский музыкальный праздник — чудесный праздник! Переполняя украшенные зеленью пароходы, с развевающимися флагами, с звуком рогов и песнями, в длинных железнодорож­ных поездах и почтовых каретах, размахивая шляпами и плат­ками, притекают со всех сторон гости, веселые мужчины, млад и стар, прекрасные звонкоголосые женщины, все празднично настроенные люди с смеющимися воскресными лицами. Какая радость! Все заботы, все дела забыты; не видать ни одного хмурого лица в густой толпе прибывающих. Возобновляются старые знакомства, завязываются новые, в воздухе стоит не­умолчный смех и гомон молодежи, и даже старики, которых милые дочки насильно заставили принять участие в празднике, несмотря на ревматизм, подагру, простуду и ипохондрию, зара­ жаются общим весельем и должны быть веселы, раз присоеди­нились к торжеству. Все готовятся к празднованию троицы, и торжество в честь всеобщей эманации святого духа нельзя праздновать достойнее, чем отдаваясь божественному духу ра-


РЕЙНСКИЕ ПРАЗДНЕСТВА


259


дости и наслаждения жизнью, сокровеннейшее ядро которого составляет именно наслаждение искусством- И из всех искусств именно музыка больше всего подходит к тому, чтобы образовать центральный пункт такого дружеского провинциального соб­рания, где вся интеллигенция округа сходится для взаимного освежения житейской бодрости и юношеского веселья. Если у древних народную массу притягивали комическое представле­ние, турнир поэтов-трагиков на панафинеях 176 и вакхических празднествах, то у нас, при наших климатических условиях и со­циальных отношениях, все это может заменить лишь музыка. Ибо подобно тому, как музыка, оставаясь на бумаге и не доходя до слуха, не может нам доставить наслаждения, так и трагедия была для древних мертвою и чуждой, пока не говорила с фимелы и орхестры живыми устами актеров. Ныне каждый город имеет свой театр, где играют каждый вечер, между тем как для элли­нов сцена оживала только по большим праздникам; ныне печать распространяет каждую новую драму по всей Германии, между тем как у древних написанная трагедия лишь немногим достава­ лась для прочтения. Поэтому драма не может больше составить центральный пункт для больших собраний; такую службу должно сыграть другое искусство, и это может только музыка, ибо лишь она одна допускает сотрудничество большой массы людей и этим даже значительно выигрывает в силе выражения; в ней одной наслаждение совпадает с живым исполнением, и круг действия по размеру соответствует античной драме. И воистину немец может праздновать и лелеять музыку, в которой он яв­ляется царем всех народов, ибо если лишь ему удалось извлечь из сокровенной глубины на свет и выразить в звуках высшее и священнейшее, интимнейшую тайну человеческого настроения, то и ему одному дано ощущать во всей полноте силу музыки, разуметь до конца язык инструментов и пения.

Но музыка тут не главное. А что же? Именно музыкаль­ ное торжество. Как мало центр без окружности составляет круг, так же мало представляет здесь музыка без радостной, дружной жизни, образующей окружность вокруг этого музыкального центра. Уроженец Рейна по своей натуре настоящий сангвиник; его кровь так легко переливается по жилам, как свежее бро­ дящее вино, и глаза его всегда быстро и весело смотрят на ок­ружающий мир. Он среди немцев счастливчик, которому мир всегда представляется прекраснее и жизнь радостнее, чем остальным; смеясь и болтая, он сидит среди виноградной листвы, давно забыв за кубком все свои заботы, тогда как другие часами еще обсуждают, пойти ли им и заняться тем же, и те­ряют из-за этого лучшее время. Несомненно, ни один рейнский


260


Ф. ЭНГЕЛЬС


житель не пропускал когда-либо представлявшегося ему случая к житейскому наслаждению, иначе его приняли бы за величай­шего дуралея. Этот веселый нрав сохраняет ему еще надолго молодость, в то время как северный германец уже давно перешел в филистерскую полосу степенности и прозы. Житель Рейна всю свою жизнь забавляется веселыми, резвыми шалостями, юно­шескими шутками или, как говорят мудрые, солидные люди, сумасбродными глупостями и безрассудствами; самыми весе­лыми и привольными университетами были испокон века Бонн и Гейдельберг. И даже старый филистер, в труде и заботах за­кисший в сухой повседневности, если он утром и высек своих юнцов за их шалости, все же вечером за кружкой пива занятно рассказывает им старые забавные истории, в которых сам уча­ствовал в дни своей юности.

При таком всегда веселом характере рейнцев, при такой открытой, простодушной безмятежности нет ничего удивитель­ного, что на музыкальном празднестве почти все хотят больше, чем слушать или дать себя послушать. Здесь сплошное веселье, пестрая непринужденная жизнь, свежесть наслаждения, каких в другом месте пришлось бы долго искать! Всюду радостные, благо­желательные лица, дружелюбие и сердечность ко всем участникам всеобщей радости- Как несколько часов, протекают эти три дня торжества под пенье, шутки и вино. И на утро четвертого дня, когда вся радость исчерпана и настает время прощаться, опять уже радуются в надежде на следующий год, условливаются на этот счет, и каждый, все еще радостно настроенный и вновь оживший, идет своим путем и к своей повседневной работе.

Написано Ф. Энгельсом в мая 1842 «. Печатается по тексту газеты

Напечатано без подписи , Перевод с немецкого

в »Rheinische Zeitung» M 134, И мая 184$ г.


[ 261

КОММЕНТАРИИ И ЗАМЕТКИ К СОВРЕМЕННЫМ ТЕКСТАМ

ЧЕТЫРЕ ПУБЛИЧНЫЕ ЛЕКЦИИ,

ПРОЧИТАННЫЕ В КЕНИГСБЕРГЕ

ЛЮДВИГОМ ВАЛЕСРОДЕ.

КЕНИГСБЕРГ, Г. Л. ФОЙГТ, Ш2 "'

За последние несколько лет Кенигсберг п Пруссии занял, на радость всей Германии, весьма выдающееся положение. Ото­рванный формально Союзным актом от Германии, немецкий эле­ мент собрался там с силами и предъявляет требование, чтобы его признали немецким и считались с ним, как с представителем Германии, выступающим против варварства славянского Восто­ка. И действительно, восточные пруссаки не могли противопо­ ставить славянству германскую образованность и национальность лучше, чем это они сделали. Духовная жизнь, политиче­ская мысль достигли там такой энергии в своих проявлениях, такой высоты и свободы взглядов, как ни в каком другом городе. Розенкранц успешно представляет там германскую философию со свойственной ему разносторонностью и живостью ума, и если он не обладает мужеством, чтобы непреклонно делать все выте­кающие из нее выводы, то все же его тонкий такт и непредубеж­денность во йзглядах ставят его очень высоко, не говоря уже о знаниях и таланте. Я.хман и другие обсуждают вопросы дня в духе свободомыслия, и теперь в указанной выше книжке перед нами лежит новое доказательство того, какой высокой степенью образованности обладает местная публика.

В этих четырех юмористических лекциях, прочитанных перед большой аудиторией, талантливый автор объединил материал, взятый непосредственно из живой современной действитель­ности. В самом деле, здесь проявлена такая способность к жан­ровым картинкам, такая легкость, изящество и яркость изоб­ражения, такое искрящееся остроумие, что автору нельзя отказать в большом даровании юмориста. Он обладает верным


m


Ф. э н г Е л ь Ô


взглядом, сразу улавливающим в событиях дня подходящую уязвимую сторону, и умеет так тонко преподнести свои бесчисленные ассоциации и намеки, что вызывает улыбку даже у своей жертвы; к тому же один сюжет сменяется другим, и, в конце концов, никто, собственно, не может уже сердиться на насмешника, так как всем понемногу досталось. Первая лекция, «Маски жизни», повествует нам о Мюнхене, Берлине, немецком Михеле, пустоте родовой аристократии, духовном разброде и галерее германских знаменитостей. Из нее я приведу следующее место:

«Недалеко от нас за столом сидит молодой человек и погашает вино из тяжеловесного серебряного бокала. Однажды он разрушил одпой-един- ствснной песней двадцать французских батарей, направленных против свободных наяд зеленого вольного Рейна, а своими четырехстопными ямба­ ми обратил в неудержимое бегство вплоть до Тионвиля несколько кавале­рийских полков французского авангарда, дошедших было до Андернаха. За этот отважный подвиг он был награжден серебряным бокалом и грам­матической конструкцией, которая была еще смелее, чем его песня, и так чудовищно громоздка, что у всех германских учителей гимназии поблед­ нели лица, а третьеклассники повскакали со своих парт и в восторге закричали: «Наконец-то наступили для нас каникулы!»» "8

Вслед за тем говорится:

«Перед нами предстала маска цензора. Если бы она обнаружила на наших пальцах чернильное пятно, не прошедшее цензуру, мы бы погибли. Цензор выглядит как любой другой человек, но его профессия выше чело­веческой. Он направляет ум и мысли, держит в руках весы, которыми должна управлять только вечная справедливость. В области литературы он призван приводить в исполнение фараонов закон, согласно которому все новорожденные литературные младенцы мужского пола должны быть умерщвлены или, по крайней мере, абеляризированы *. Цензура Древнего Рима представляла собой весьма строгое судилище нравственности над гражданами республики; ее действие прекратилось, когда она, как говорит Цицерон, была не в состоянии сделать больше, чем вызвать краску стыда у человека. Наша цензура перестанет действовать лишь тогда, когда вся нация, как один человек, сможет покраснеть за нее!»

Вторая лекция, «Наш золотой век», повествует в той же легкой форме о денежной аристократии, третья, «Литературный турнир Дон-Кихотов», ополчается с копьем наперевес на все­ возможные нелепости нашего времени и прежде всего на немец­кий политический стиль.

«Немецкий язык, — говорится в этой лекции, — родился как язык свободный и республиканский; он возносится до высочайших отрогов Альп и глетчеров стихотворного искусства и мышления, чтобы подобно

* — т. е. оскоплены. Намек на биографию средневекового философа Абе­ляра, Ред.


КОММЕНТАРИИ И ЗАМЕТКИ К СОВРЕМЕННЫМ ТЕКСТАМ 263

орлу воспарить к солнцу. Но он так же, как швейцарцы, отдает себя на службу деспотизма в качестве его лейб-гвардии. То, что ганноверский ко­роль * сказал своему народу на самом плохом немецком языке, он не мог бы выразить на самом изысканном английском языке. Короче говоря, наш язык, как моррисоновы пилюли, для всего хорош и употребителен и ему не хватает лишь немногого, но крайне необходимого, — политического стиля! Правда, в минуты наибольшей опасности, когда Кёльнский собор глядится в воды Рейна, а ои имеет обыкновение это делать лишь в критиче­ские моменты, немецкий язык с высочайшего разрешения правительства приобретает некий политический размах, и тогда каждое картофельное поле именуется «районом», все честные провинциалы становятся «мужами», а каждая белошвейка внезапно превращается в немецкую «деву». Но это лишь политический стиль оборонительного характера, который обыкно­венно выступает на сцену одновременно с ландштурмом. Наш язык еще не стал языком наступления. Когда немец желает предъявить требование на своп самые элементарные политические права, которые так же доку­ментально и по всем правилам закона закреплены за ним на гербовой бу­маге, как и его жена по брачному контракту, тогда он сопровождает его таким количеством оговорок, излагает его таким витиеватым канцелярским слогом, снабжает его бесконечными выражениями глубочайшего почте­ния, почитания, неувядающей любви и преданности, что это требование скорее можно принять за церемонное любовное письмо портного-под­мастерья, чем за справедливое требование. У немца не хватает мужества претендовать на права, и поэтому он тысячу раз извиняется за то, что ос­мелился подумать, предположить, высказать свое мнение или возыметь надежду до конца отстоять у властей еще одно политическое требование. Не напоминает ли вам, например, большая часть таких прошений о сво­боде печати полностью облаченного в театральные одежды маркиза Позу, припадающего к стопам короля Филиппа со словами: «Государь, даруйте свободу мысли!»** И следует ли после этого еще удивляться, если подоб­ные прошения были отвергнуты королем Филиппом со словами: «Мечтатель странный!» *** и положены под сукно. Те немногие из немцев, которые как адвокаты своего отечества осмелились изложить сжатым и вырази­тельным языком, как это и подобает мужам, его политические права, пали жертвами государственной инквизиции единственно благодаря трусости нашего политического стиля. Ибо там, где трусость является нормой, там мужество равносильно преступлению! Политическому писателю на­шего времени грозило бы колесование лишь за простую погрешность в стиле, лишь за то, что он высказывает голую правду, не облекая свои слова и мысли в предписанную церемониймейстером форму, и все это — во имя права. В то время когда нужно воспользоваться политическими правами, немецкий стиль становится трусливым, как евнух, а также не­уклюже льстивым в отношении сильных мира сего. Стоит какому-либо князю заявить: «Я буду отстаивать право и справедливость!» — в газетах сейчас же появляется целый рой фраз, которые, подобно диким пчелам, устремляющимся на капельки меда, в упоенье жужжат о том, что на пу­стынном политическом поле обнаружен драгоценный клад. Что может быть оскорбительнее для князя, если лишь о высказанном им желании выполнить первейший долг правителя, без чего он уподобился бы Нерону или Бузирису, уже все газеты трубят, как об особой, неслыханной кня­жеской добродетели? И это происходит в правительственных газетах на

* — Эрнст-Август. Ред. ** Шиллер. «Дон Карлос, инфант испанский». Действие третье, явление 10. Ред. ♦*• Там же. Ред.


264


Ф. ЭНГЕЛЬС


глазах у цензоров, под покровительством Союзного сейма! А не следует ли к какому-либо подобному неловкому восхвалителю применить во всей его строгости параграф 92 Уголовного права?» 180

Четвертая лекция преподносит «Вариации на любимые со­временные и национальные мотивы». Среди них находится «Орденский капитул», который начинается следующим обра­зом:

«Князья — пастыри народов, как уже сказал Гомер, а отсюда сле­дует, что народы — это княжеские овцы. Пастыри очень любят своих овец и водят их на пестрой шелковой привязи, чтобы они не затерялись, а овцы любуются этой изящной, отливающей всеми цветами радуги при­вязью и не замечают, что это украшение в то же время является для них цепью, и именно потому, что они овцы» и т. д. ш

Этими четырьмя лекциями Валесроде доказал свою способ­ность быть юмористом. Но этого мало. Такие вещи, исполняя лишь роль отдельных лекций, имеют право быть оторванными, разъединенными, лишенными единства; однако истый юморист подчеркнул бы еще больше, чем это сделал Валесроде, общий фон позитивного широкого миросозерцания, в котором в конце концов растворяются к общему удовольствию всякого рода насмешки и отрицание. В этом отношении Валесроде изданием вышеуказанной книжки вменил себе в обязанность как можно скорее оправдать вызванные им надежды и доказать, что он может сосредоточиваться и перерабатывать свои воззрения в одно целое, а не только разбрасывать их, как здесь. И это тем более необходимо, что он обнаруживает близкое родство с авто­рами блаженной памяти «Молодой Германии» б своим происхож­дением от Берне, своими воззрениями и стилем; почти все принадлежавшие к этой категории авторы, однако, не оправда­ли возложенных на них надежд и погрязли в расслабленности, явившейся следствием бесплодных стремлений к внутреннему единству. Неспособность создать что-либо цельное была подвод­ной скалой, о которую они разбились, так как сами не были цельными людьми. Но у Валесроде можно местами разглядеть более высокую, более совершенную точку зрения, что дает право предъявить к нему требование — привести свои отдельные суждения в равновесие как между собой, так и с уровнем фило­софии данной эпохи.

Впрочем, мы желаем ему успеха у публики, которая сумела оценить такие лекции, и у цензора, который не помешал их опубликованию. Мы надеемся, что такое поведение цензуры, как в данном случае, преодолеет в ней, по крайней мере для Пруссии, все другие неустойчивые принципы и приобретет


КОММЕНТАРИИ И ЗАМЕТКИ К СОВРЕМЕННЫМ ТЕКСТАМ 285

широкое распространение; что цензура будет повсюду прово­диться такими людьми, как в Кенигсберге, где цензоры, как говорит наш автор,

«с мученическим самопожертвованием приняли на себя самую не­навистную из всех должностей, чтобы не предоставить ее тем, кто с радо­стью взял бы ее на себя» 18а.

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту газеты

в конце апреля начале мая 1842 г. _

Перевод с немецкого Напечатано в «Rlieinische Zettung» M 145; 2S мая 1842 г.

Подпись: Ф. О.


266 J

[ПОЛЕМИКА ПРОТИВ ЛЕО]

Из Газенгейде, май. То, чего не могла, согласно просвещен­ному мнению «Literarische Zeitung», осилить гегелевская фило­софия, а именно построить на основе своих принципов систему естественных наук, берется теперь разрешить со своей точки зрения и с великолепным успехом «Evangelische Kirchen-Zeitung». Помещенная в последнем номере этой газеты за подписью Г. Л. (Лео) статья по поводу одного сочинения проф. Лёйпольдта из Эрлангена ш развивает программу полнейшей революции в медицине, все последствия которой в настоящее время невозможно даже предвидеть. Как всегда, Лео и здесь начинает с гегелингов *8, хотя прямо и не называет их; он го­ворит о пантеистическом, языческом направлении, которое овладело новейшим естествознанием, о «философском ощупы­вании природы и увлечении утонченными системами», бичует анатомическую точку зрения, которая позволяет лечить лишь отдельного больного, а не сразу целые поколения и народы, и наконец, приходит к выводу,

«что болезнь есть наказание за грехи, что поколения, связанные род­ством, совокупно страдают за свои грехи не только в физическом отно­ шении, но даже и в духовном, если только ниспосланная милостью божьей вера не разорвет цепей этой кары. Раскаяние не освобождает отдельную личность от физической кары за совершенные ею грехи; так, например, оно не возвращает человеку носа, если он поплатился таковым за свое греховное распутство; точно так же в силу чисто естественных причин еще и теперь у внуков бывает оскомина на зубах оттого, что дедыих лакомились незрелым виноградом, а духовная кара не прекращает своего действия до тех пор, DOKa на помощь не приходит твердая вера. Как часто бывает, что человек, проведший всю свою жизнь в роскоши и грехах и при этом как будто счастливо окончивший жизнь, оставляет сыну и внуку зародыши


ПОЛЕМИКА ПРОТИВ ЛЕО


267


разрушающих нервы болезней, которые бурно развиваются у них до тех пор, пока правнук, в душе которого ни единое слово благодати не нашло плодотворной почвы, в состоянии крайнего угнетения, в результате по­следствий половых болезней, хватается в отчаянии за бритву и, перерезая себе горло, выносит себе самому тот приговор, который заслужил виновник его страданий — прадед».

Вне такого рассмотрения мировая история представлялась бы, дескать, вопиющей несправедливостью. — Далее Лео про­должает развивать свою мысль:

«Обратившийся к вере безносый грешник должен видеть в своем уродстве лишь знак божественной справедливости и то, что для неверую­ щего было карой, для верующего становится новым источником веры».

С народами дело обстоит точно так же.

«Духовные, как и телесные, расстройства и болезни того или иного времени с известной точки зрения еще и сегодня, как и во времена про­рока, являются наказанием божьим».

Таковы философские... я хотел сказать, религиозные прин­ципы, на основе которых Лео, достойный занять место рядом с Рингсейсом, создает свою новую медицинскую практику. Какая польза от всех мелочных хлопот об излечении отдельного человека или какой-нибудь отдельной части его тела? Лечить надо сразу целые семьи, целые народы! Если у деда лихорадка, то вся семья, сыновья, дочери, внуки с женами и детьми должны глотать хинин! Если король болен воспалением легких, то ка­ждая провинция должна послать своих депутатов для крово­пускания или же из предосторожности лучше пускать кровь сразу всему населению в столько-то и столько-то миллионов по одной унции крови с человека! А каких только выводов нельзя извлечь отсюда для санитарной полиции! Никто не мо­жет быть допущен к вступлению в брак без врачебного удо­стоверения в том, что он сам здоров и что его предки, вплоть до прадеда, обладали нормальным телосложением, а также без свидетельства от пастора, что как он, так и его предки, вплоть до прадеда, всегда стремились вести христианский, благоче­стивый и добродетельный образ жизни, дабы, как говорит Лео, «грехи отцов не пали на детей вплоть до третьего и четвертого колена!» Поэтому положение врача является

«страшно ответственным и ужасающим в своей двусмысленности, ибо он может быть в такой же мере посланником божьим для человека, кото­рого он по воэможности избавляет от расплаты за грехи предков, как и слугой дьявола, который стремится своей силой противодействовать каре божьей и уничтожить ее действие».

Снова выводы, полезные для государства! Предусмотренный для медиков философский курс должен быть отменен и ва его


268


Ф. ЭНГЕЛЬС


место введен курс теологии. Экзаменующийся по медицине обязан представлять свидетельство о своем вероисповедании, а практику медиков-евреев необходимо если не запретить вовсе, то во всяком случае ограничить кругом их единоверцев. Лео продолжает:

«Больной, как и преступник, священен, святая длань господня по­коится на нем — кто может излечить, да излечит! Но да не убоится он раскаленной стали, режущего железа и мучительного голода, когда лишь они одни могут помочь выздоровлению. Слабая помощь вредна в медицине, равно как и в гражданском общежитии».

Будем же теперь смелее резать и жечь! Там, где раньше при­менялась жалкая трепанация, поможем теперь простым отсе­чением головы; если обнаружен порок сердца — обычное нака­зание за любовные грехи, совершенные матерью больного, — и если кровь слишком сильно приливает к сердцу, мы откроем ей выход ударом ножа в сердце; у кого рак желудка, у того мы вырежем весь желудок. Старый доктор Эйзенбарт, о котором поется в народе, оказывается, был вовсе не так уж плох — он был просто не понят современниками. Точно так же, заключает Лео, обстоит дело с преступниками: подлежат наказанию не только они, но вместе с ними и весь народ; наказания же, налагаемые в наше вялое время, недостаточно сильны. Надо-де больше пытать и обезглавливать, иначе преступников станет больше, чем мест в работных домах. Совершенно верно! Если один человек совершает убийство, то вся его семья должна быть истреблена, а каждый житель его родного города должен полу­чить по меньшей мере двадцать пять палочных ударов за соуча­стие в этом убийстве; если один брат предается незаконной любви, то все его братья должны за это вместе с ним под­вергнуться кастрации. Усиление наказания приносит только пользу. С тех пор как отсечение головы, как мы убедились выше, больше не является наказанием, а лишь медицинской ам­путацией для спасения тела, этот вид смертной казни должен быть вычеркнут из кодексов уголовного права и заменен колесо­ванием, четвертованием, сажанием на кол, сжиганием, терза­нием раскаленными щипцами и т. п.

Таким образом, Лео противопоставил впавшим в язычество медицине и юриспруденции — христианские медицину и юрис­пруденцию, которые, без сомнения, вскоре получат всеобщее распространение. Известно, что на основе тех же принципов он ввел христианство в историю и, например, объявил гегелин-гов, которых он считает потомками французских революционе­ров, ответственными за кровь, пролитую в Париже, Лионе и Нанте, и даже за действия Наполеона. Я упоминаю здесь об


ПОЛЕМИКА ПРОТИВ ЛЕО


269


этом только для того, чтобы отметить похвальную разносторон­ность сего неутомимого мужа. Как говорят, в ближайшее время ожидается выход в свет его немецкой грамматики, основанной на принципах христианства.

Печатается по тексту газеты Перевод с немецкого

Написано Ф. Энгельсом между 7 и 11 мая 1842 г.

Напечатано без подписи

в «Rheinische Zeitung» M 161,

10 июня 1842 г.

Ю М. и Э., т. 41


270 ]

УЧАСТИЕ В ДЕБАТАХ БАДЕНСКОЙ ПАЛАТЫ

Берлин, 21 июня. Чем больше развивается у нас политиче­ское сознание, чем свободней и громче выражается общественное мнение Пруссии, тем больше проникаемся мы чувством един­ства с остальными немецкими племенами, с тем большим инте­ресом наблюдаем за общественными явлениями их государствен­ ной жизни. Это неоспоримое доказательство того, что барьеры, столь долго существовавшие в общественном мнении между Пруссией и конституционной Германией, пали и что нет больше национального раскола, вызванного, с одной стороны, высоко­мерным самодовольством многих пруссаков, а с другой — недо­верием южногерманских либералов к нашему правительству. Если уже в прошлом году прием, устроенный Велькеру как во всей Северной Германии, так и в Берлине, говорил о при­мирении северогерманских и южногерманских представителей прогресса, то только теперь, с «установлением более свободной цензуры в Пруссии, обе большие части нашего отечества стали сливаться все явственнее в едином стремлении к свободе. Прус­саки вдруг отступили от своего самодовольства, от бахвальства и хвастовства своими сверхсовершенными учреждениями; мень­ ше чем за полгода были вскрыты недостатки, о которых большин­ство наших сограждан не позволяло себе думать. С другой сто­роны, свободомыслящая, часто даже откровенно оппозиционная прусская печать побудила южных немцев отказаться от остав­шихся у них предубеждений против прусского народа и его политического уровня. Понятно, что при таких обстоятельствах дебаты в баденской палате депутатов были восприняты у нас с живым интересом. Ожидалось, что после того, как Пруссия подтвердила в печати свою политическую зрелость, южные


УЧАСТИЕ В ДЕБАТАХ БАДЕНСКОЙ ПАЛАТЫ


271


немцы приложат все усилия, чтобы не остаться позади нас. Однако в ходе обсуждения судопроизводства в вюртембергской палате стало слишком очевидно, что последней очень недостает ее корифеев 1833 года. Напротив, от Бадена можно было ожи­дать, что после случая с распущенной палатой политическая жизнь здесь не замрет так легко. Сильные волнения во время выборов были приятным признаком оживления и интереса ко внутренним делам страны. И хотя прессе не было дозволено дать нам возможность хотя бы издали, духовно, принять участие в событиях, о них зашел разговор в палате во время дебатов о выборах, и теперь они со всей очевидностью выступили на первый план. Эти дебаты в сопоставлении с теми намеками, которые время от времени делались прессой но поводу празд­неств, устраиваемых в честь отдельных депутатов, дали нам яркую картину тех дней напряжения и борьбы. Во время выбо­ров в округе Шветцинген — Филиппсбург снова обнаружилось, между прочим, со всей полнотой, что ничто так не вредит пра­ вительству, как чрезмерное должностное рвение чиновников. Махинации, которые были здесь применены, дабы склонить ис­ход выборов в пользу Рсттига, являются неслыханными для баденской конституционной истории. Уже простой факт, что избирательный округ, который двадцать лет подряд всегда из­бирал своим представителем Ицштейна, теперь, после того как тот достаточно часто действовал согласно своим убеждениям, вдруг провалил его и избрал депутата из правящей партии, уже одно это вполне доказывает несвободу этого избрания. Тем отраднее было удовлетворение, данное палатой Ицштей- ну 184. С радостью слушают в палате ветеранов немецкой сво­бодной мысли, Ицштейна и Велькера, как и более молодое поколение, Риндешвендера и т. д., выступающих в давно зна­комой манере. Избрание депутата Мати, несмотря на все враж­ дебное к нему отношение, производит тем более благоприятное впечатление, что он вообще первый журналист в Германии, который заседает в палате.

Написано Ф. Энгельсом 21 июня 1842 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано бел подписи Перевод с немецкого

в «Rheinische Zeitung» Mi 1Тв, .

26 июня 1842 г. "а Русском языке публикуется впервые

W


272 ]

СВОБОДОМЫСЛИЕ «SPENERSCHE ZEITUNG»

Берлин, 22 июня. Недавно «Spenersche Zeitung» * сама, — поскольку никто другой не собирался этого делать, — вознесла себе хвалу, которую она, по ее собственному мнению, заслу­жила 185. «Взгляд назад», сделанный ею на свою деятельность за последние полгода, оказался достаточным, чтобы она при­шла к важнейшему открытию: это именно она, «Spenersche Zeitung», проложила дорогу движению за свободу печати. Забавно видеть, как эта газета с торжественной миной разду­того собственного достоинства выступает в тщательно вычи­щенном праздничном сюртуке перед своей публикой и перед газетами, выходящими за пределами Пруссии, напяливая себе на голову гражданский венок свободомыслия. «Spenersche Zeitung» утверждает, что если бы не она или, вернее, не автор, подписывающийся звездочкой, «который защищает упомянутый предмет, одним словом, если бы не этот автор, ни одна прусская газета до сегодняшнего дня не достигла бы современного уровня свободомыслия. А именно, как только появился цензурный циркуляр ш, упомянутый автор якобы попробовал, как далеко можно зайти в оппозиционных проделках. Он тихо постучал, и гляди-ка! Ему открыли. Это было естественно, потому что такие тихие, покорные, благонамеренные, смиренные и кроткие статьи могли бы в конечном счете пройти и раньше. Ведь он должен был считать своего цензора способным хотя бы к тому, чтобы от­ личить домашнее животное от хищника. Но боже упаси! Изо­лированность филистерства настолько велика, что в своей

* Имеется в виду газета «Berlinische Nachrichten von Staats- und gelehrten Sachen»- Ред.


СВОБОДОМЫСЛИЕ «SPENERSCHE ZEITUNG»


273


ограниченности оно почитает самую тривиальную, пришедшую ему в голову мысль оригинальной, гениальной и единственной в своем роде. Появился цензурный циркуляр; теперь каждый писатель должен тут же изменить свою манеру письма и вы­сказываться свободней. Однако наш человек, скрывшийся под звездочкой, воображает себя единственным человеком в мире, чей разум способен к такой комбинации, и хочет ткнуть носом всех других журналистов в тот факт, что отныне они могут писать свободнее. Мало того, он считает себя свободомыслящим. У него есть некоторая склонность к гласности. Быть может, в самом сокровенном, запертом на замок уголке своего сердца он лелеет робкую мысль о совершенствовании сословных отношений. — Что же он делает? Он пишет целый ряд статей, которые составляют полную шкалу свободомыслия. Сегодня публикуется самая кроткая статья, завтра на 1/2 грана менее кроткая и т. д. В конечном счете автор останавливается на той ступени, где кротость и так называемое свободомыслие взаимно уравновешивают друг друга. И это наш человек под звездочкой называет «прокладывать путь»?! Остальные прусские редакции тоже не почтут за труд прочесть «Spenersche Zeitung», чтобы научиться у нее, что такое свобода мысли! Комично, что при всем при том наш политик не может понять, почему он не вы­звал своими статьями той огромной сенсации, которую вызы­вают статьи некоторых других газет, почему он, знаменосец прусской свободной мысли, великий пионер, высмеян во всех газетах, выпускаемых за пределами Пруссии, и должен уте­шаться тем, что его неправильно поняли.

Написано Ф. Энгельсом 22 июня 1842 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано без подписи Перевод с немецкого

е «Rheinische Zeltung» M 177, ТТ ,

26 июня 1842 г. "а русском языке публикуется впервые


274 I

ПРЕКРАЩЕНИЕ «CRIMINALISTISCHE ZEITUNG»

Берлин, 25 июня. Здешняя «Criminalistische Zeitung» с 1 июля «временно прекращает выходить». Значит ее тирады против суда присяжных все же не нашли желаемого одоб­рения у публики. «Criminalistische Zeitung» была газетой «juste-milieu»* в юридической области. Она хотела публично­сти и гласности, но, боже упаси, — никаких присяжных. К счастью, у нас все более и более убеждаются в половинча­тости такой позиции, и число сторонников суда присяжных возрастает с каждым днем. «Criminalistische Zeitung» выдви­ нула принцип: ни одна отрасль исполнительной власти не дол­жна быть, передана непосредственно в руки народа, следо­вательно, и должность судьи. Это было бы, конечно, совсем не плохо, если бы судебная власть не представляла собой неч­то совершенно иное чем исполнительная. Во всех государст­вах, где разделение властей действительно осуществлено, судебная и исполнительная власть совершенно независимы друг от друга. Так обстоит дело во Франции, Англии и Аме­рике; смешение этих двух властей приводит к самой безнадеж­ной путанице, и конечным результатом подобного смешения ' было бы объединение в одном лице начальника полиции, сле­дователя и судьи. Однако то, что судебная власть является непосредственной принадлежностью нации, осуществляющей эту власть через своих присяжных, —давно явствует не толь­ко из самого принципа} но и из истории. О преимуществах и гарантиях, которые дает суд присяжных, я вовсе не буду

* — «золотой середины». Ред.


Прекращение «cRiMfNAUsîrêcHË ZEituxo» 275

упоминать — терять здесь хотя бы еще одно слово было бы совершенно излишне. Но на свете существуют закоренелые юристы, буквоеды, девиз которых: fiat justitia, pereat mundus!* Им, конечно, не по душе свободный суд присяжных. Ведь из-за него не только они сами лишились бы судебных должностей, но подверглась бы опасности святая буква закона, мертвое, абстрактное право. А оно ни в коем случае не должно погиб­нуть, ведь оно — их палладиум. Поэтому-то эти господа и кри­чат караул, когда во Франции или в Англии присяжные, невзирая на то, что обстоятельства дела подтверждаются сви­детелями и признанием подсудимого, оправдывают какого-нибудь несчастного пролетария, который в порыве голодного отчаяния украл на грош хлеба. Б таких случаях они торжест­вующе восклицают: смотрите, вот каковы последствия суда присяжных, — подорвана безопасность собственности и самой жизни, утверждено беззаконие, открыто провозглашаются преступление и революция! — Мы надеемся, что в ближай­шее время «Criminalistische Zeitung» не начнет снова «времен­но» выходить.

Написано Ф. Энгельсом 25 июня 1842 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано без подписи Перевод с немецкого

« «Rheinische Zeitung» M Uli SO июня 1848 a.

* — да свершится правосудие, если даже погибнет мир! Ред.


276 ]

К КРИТИКЕ ПРУССКИХ ЗАКОНОВ О ПЕЧАТИ 18'

Берлин, июнь. Перед жителем Пруссии открыты два пути для опубликования своих мыслей. Он может обнародовать их в самой Пруссии, но тогда он должен подвергнуться мест­ной цензуре; или же, в случае запрета со стороны последней, он всегда имеет возможность напечатать их за пределами Прус­сии, подчинившись цензуре другого государства Германского союза " либо воспользовавшись свободой печати за границей. Во всех случаях за государством остается право принимать репрессивные меры против возможных нарушений закона. В первом случае меры подобного рода, естественно, будут при­меняться лишь крайне редко, так как цензура обычно вычер­ кивает скорее много, чем мало, и лишь в самых редких случаях может пропустить наказуемую вещь. В отношении же сочине­ний, издаваемых в условиях заграничного законодательства о печати, могут гораздо быстрее и чаще применяться конфис­кация книги и судебное преследование автора. Поэтому, что­бы дать полное представление об общем состоянии прусского законодательства о печати, очень важно не упускать из виду и репрессивные меры, предусматриваемые им.

Так как до сих пор еще не существует особого репрессив­ ного законодательства о печати, то относящиеся сюда законы приходится искать в прусском праве 188, где они рассеяны по различным разделам. Мы можем пока оставить в стороне за­коны, карающие за оскорбление, безнравственность и т. д., так как у нас речь ведь идет главным образом лишь о полити­ческих преступлениях, и здесь мы находим соответствующие положения под рубриками; государственная, измена, дерзкое,


К КРИТИКЕ ПРУССКИХ ЗАКОНОВ О ПЕЧАТИ 277

непочтительное осуждение или высмеивание законов страны и оскорбление величества. Как вскоре выяснится, законы эти сформулированы, между тем, столь неопределенно и подвер­жены, особенно по отношению к печати, столь широким и бе­зусловно произвольным толкованиям, что для суждения о них существенное значение должна иметь лишь судебная практи­ка. Ибо если верно предположение, что дух всякого законо­дательства воплощен в судейских чиновниках, то установив­шееся у них толкование отдельных постановлений должно стать существенным дополнительным моментом этого законодатель­ства, как и в действительности в сомнительных случаях су­ществующая до сих пор практика оказывает значительное вли­яние на судебное решение.

Пишущий эти строки в данном случае имеет возможность дополнить свое суждение относительно прусских законов о пе­ чати имеющимся в его распоряжении подробно мотивирован­ ным решением одного прусского судебного учреждения. Автор * одного напечатанного за пределами Пруссии сочинения о внут­ренних делах этой страныш был привлечен к суду по обви­нению во всех вышеперечисленных преступлениях. Хотя по обвинению в государственной измене он был совершенно оправ­дан, зато он был признан виновным в дерзком и непочтитель­ном осуждении и высмеивании законов страны и в оскорбле­нии величества.

Прусское уголовное право в § 92 следующим образом опре­деляет преступление, квалифицируемое как государственная измена:

«Государственной изменой называются действия, имеющие своей целью насильственное ниспровержение государственного строя или же покуше­ние на жизнь или свободу главы государства» 180.

Можно предположить, что при нынешних условиях это законодательное определение будет всеми признано доста­точным. Но так как трудно ожидать, чтобы подобного рода действия совершались при посредстве печати и людьми, которые находятся в пределах досягаемости нашей юстиции, то этот пункт можно считать малозначительным для печати. Ясное слово «насильственный» достаточно ограждает от произвола или от предвзятого решения судьи. Напротив, важнейшее зна­чение для печати имеет другой пункт, именно тот, который трактует о недозволенном обсуждении законов страны. Опреде­ления закона по данному вопросу таковы (Уголовное цраво, § 151):

• — И. Якоби. Ред.


278


Ф. ЭНГЕЛЬС


«Кто дерзким, непочтительным осуждением или высмеиванием за­ конов страны и правительственных постановлений вызовет недовольство, тот подлежит тюремному заключению или заключению в крепости на срок от 6 месяцев до 2 лот» ш.

Сюда же относится указ от 18 октября 1819 г., где в пара­графе XVI, № 2, говорится:

«что при наличии дерзкого, непочтительного осуждения и высмеива­ния законов страны и правительственных постановлений вышеуказанное наказание налагается не только и зависимости от того, вызвали ли яти дей­ствия неудовольствие и неудовлетворенность, а за сами подобные подле­жащие наказанию высказывания» т.

По сразу же бросается в глаза, насколько неопределенны и неудовлетворительны эти законодательные постановления. Что означают слова дерзкий и непочтительный? Очевидно, в соответствующем параграфе Уголовного права является излишней или первая часть его или вторая. Дерзкое осуж­дение или высмеивание законов страны признаются как бы синонимами подстрекательства к недовольству, а указ от 18 октября 1819 г. прямо говорит о совпадении этих понятий. Поэтому статью закона следовало бы понимать так: кто про­винился в дерзком, непочтительном осуждении или высмеива­нии законов страны и правительственных постановлений, тот пытался возбудить недовольство и неудовлетворенность ими и потому подлежит указанному наказанию.

Лить теперь мы можем ясно понять сущность закона. Со­поставление понятий дерзкий и непочтительный является ошибкой законодателя, которая может повлечь за собой серьез­нейшие недоразумения. Можно быть непочтительным, не будучи дерзким. Непочтительность — это некоторый промах, недоста­ток внимательности, результат торопливости, что может слу­читься с самым хорошим человеком; дерзость же предполагает animus injuriandi, злой умысел. А тут еще и высмеивание! Какая дистанция от «непочтительности» до «высмеивания»! И тем не менее и за то, и за другое полагается одинаковое нака­зание. Эти два понятия отличаются друг от друга не просто количественно. Это не просто различные степени одной и той же вещи, они отличаются качественно, по существу, они прямо-таки несоизмеримы между собой. Если мне навстречу идет человек, которому я чем-либо обязан, если я замечаю его и уклоняюсь от встречи с ним, чтобы не поклониться ему, то это непочтительно; если я нагло смотрю ему в лицо, нахлобучи­ваю шляпу на лоб и, проходя мимо, толкаю его локтем в бок — это будет дерзко; но если я на его глазах показываю ему нос и строю гримасы — это высмеивание; некоторые люди даже считают уже непочтительным, если их це замечают. Можно ли


К КРИТИКЕ ПРУССКИХ ЗАКОНОВ О ПЕЧАТИ 279

такие различные вещи объединять в одном законе, свалив их в одну кучу? Во всяком случае слово «непочтительный» здесь следует вычеркнуть, и если его нельзя устранить совсем, то надо отвести для него какой-нибудь особый параграф. Ведь «непочтительное» порицание никогда не может иметь своей целью разжигание неудовлетворенности и недовольства, ибо непочтительность бывает всегда без умысла, невольной или во всяком случае без злого умысла. Следовательно, если слово «непочтительный» оставить в этом месте, то тем самым выра­жается мысль, будто решительно всякое осуждение государ­ственного порядка имеет целью вызвать недовольство и потому наказуемо. Но такое толкование находилось бы в полном проти­воречии с нашими теперешними цензурными условиями. Словом, вся путаница происходит оттого, что из цензурной инструкции, где слово «непочтительный» уместно, оно перенесено в закон. В случаях, относящихся к ведению цензуры, можно предоста­вить на усмотрение цензора как полицейского чиновника, — пока цензура вообще остается полицейской мерой, — приз­навать что-либо «непочтительным» или «благонамеренным»; цензура — исключение, и точные постановления здесь будут всегда невозможны. Но в уголовном кодексе нет места такому неопределенному понятию, такому простору для субъективного произвола, и особенно нет места ему там, где должно высту­пить на сцену различие политических воззрений и где судьи являются не присяжными, а государственными чиновниками. Что эта критика закона верна, а упрек в смешении понятий обоснован, можно лучше всего доказать на примерах практики судебных учреждений. Приведу упомянутое выше, подписанное 5-го апреля этого года и уже опубликованное решение суда. Автор * упомянутого сочинения дает в нем описание цензур­ных условий, кстати сказать, существовавших в Пруссии к концу 1840 г., из которого ему инкриминируются следую­щие места:

«Как известно, у нас не может появиться без ведома цензуры ни самая маленькая газетная статья, ни сочинение свыше 20 печатных листов; если в сочинении трактуется тема политического характера, то просмотр его является большей частью делом полицейского агента, который, при неопределенных формулировках цензурного регламента (от 18 октября 1819 г.), должен считаться лишь с особыми инструкциями министра. Бу­дучи всецело зависимым от министра и ответственным только перед ним, этот цензор вынужден вычеркивать все, что не соответствует индивидуала ньгм взглядам и намерениям его начальников. Если автор подаст на него жалобу, то, как правило, получит отказ, а если и добьется удовлетворения, то с таким запозданием, что ответ не имеет уже для него никакого значения.

• — И. Якоби. Ред.


280


Ф. ЭНГЕЛЬС


Иначе как было бы возможно, чтобы после 1804 г., когда было выражено одобрение благопристойной гласности, ни в одной прусской газете, ни в одной изданной здесь книге нельзя было найти ни малейшего порицания, касающегося образа действий даже самого мелкого чиновника; как было бы возможно, чтобы для опубликования любого сочинения, содержащего даже отдаленный намек на вопросы общественного характера (разумеется, никто не отнесет сюда рубрику «Внутренняя жизнь» в «Staats-Zeitung» *), нужно было сначала бежать за пределы Пруссии!

Но и здесь нет спасения от того пагубного чиновничьего самовластья, которое Фридрих-Вильгельм III правильно охарактеризовал как неиз­бежное следствие гонения на гласность; для того чтобы в Пруссию не про­никали появляющиеся в заграничных газетах неблагоприятные сведения о действиях чиновников или же сколько-нибудь свободное освещение на­ших порядков, либо налагают запрет на подобные газеты, либо — с по­мощью хорошо известных средств — делают более податливыми их редак­ции. Мы, — к сожалению! — не преувеличиваем. Французские газеты, правда, разрешены, но большинство из них нельзя пересылать в Пруссию бандеролью, так что пересылка по почте одного экземпляра такой газеты стоила бы свыше 400 талеров в год; соблюдена лишь видимость, а на деле подобное разрешение равносильно запрету. Иначе поступают с немецкими газетами. Если их редакторы, пренебреги даже своими собственными интересами, вполне очевидными для них, не проявляют осторожности, если они помещают неугодную Берлину статью о Пруссии или о прусских чиновниках, то на них сыплются со стороны прусского правительства (тому, кто сомневается в этом, мы готовы представить документальные данные) упреки и жалобы, от них с угрозой требуют указания имен их корреспондентов и лишь на унизительных условиях дают этим редакто­рам доступ к доходному прусскому рынку» 1вз.

Нарисовав эту картину, обвиняемый замечает, что такая цен­зурная практика превращается в тягостную опеку, в подлин­ное угнетение общественного мнения и приводит в конце кон­цов к самовластию чиновников, крайне пагубному и одинаково опасному как для народа, так и для короля.

Какое же впечатление производит эта выдержка? Разве написанное в таком тоне сочинение теперь не было бы разре­ шено прусской цензурой? Разве мы не найдем во всех прусских газетах точно такое же суждение о тогдашнем состоянии цен­зуры? Разве не высказывались уже гораздо более резкие вещи о существующих еще теперь учреждениях? И что же говорит наше судебное решение?

«Подданный не вправе высказываться подобным образом о законах и правительственных постановлениях; утверждения, будто для опублико­вания любого сочинения, содержащего даже отдаленный намек, за­трагивающий общественные вопросы, нужно бежать за пределы Пруссии, • и будто цензура, в том виде, в каком она осуществляется в Пруссии, ста­новится какой-то тягостной опекой и превращается в подлинное угнетение общественного мнения, являются на деле и на словах дерзким осуждением и нарушают должную почтительность к государству. Утверждение же,

• — «Allgemeine Preußische Staats-Zeitung». Ред.


К критике прусских законов о печати


281


будто этим создается крайне пагубное, одинаково опасное как для народа, так и для короля самовластье чиновников, явно свидетельствует о тенден­ции вызвать недовольство и неудовлетворенность учреждениями, получив­шими такую оценку. Обвиняемый пытался во время настоящего следствия доказать, что его суждение о цензурном ведомстве основано на фактах, и с этой целью им были приведены несколько таких случаев, когда цензурой было отказано в разрешении печатать статьи публицистического характе­ра. Он также сослался на имевшую место переписку между тайным совет­ником Зейфертом и редактором «Leipziger Allgemeine Zeitung» в доказа­тельство того, что эта газета в действительности будто бы находится под влиянием прусского правительства.

Между тем эти доводы, очевидно, не имеют значения, ибо, — не говоря уже о том, что единичные примеры полезности или бесполезности какого-либо государственного установления вообще ничего не доказывают, — если даже предположить правильность высказанного обвиняемым суж­дения, то форма, в которой оно было высказано, заставляет все же оставить в силе упрек в дерзости и непочтительности. Автор высказывает свой взгляд не в тоне спокойного обсуждения, а выносит порицание в таких выражениях, что, будь они направлены против определенных лиц, их пришлось бы, несомненно, рассматривать как оскорбление» ш.

Далее мы читаем:

«Обвиняемый говорит о муниципальном законодательстве следующее: «Прежде всего следует, конечно, отличать Городовое положение 1808 г. от пересмотренного Положения 1831 года. Первое носит либеральный характер того времени и считается с самостоятельностью граждан; второе же повсеместно является предметом покровительства теперешнего пра­вительства и настойчиво рекомендуется городам». Заключающееся в этих словах противопоставление выражений — либеральный характер того времени и теперешнее правительство — содержит в себе дерзкое порицающее утверждение, будто теперешнее правительство не только нелиберально, но что оно вообще не считается с самостоятельностью граж­дан (??). Но неблагонамеренность обвиняемого и предосудительная тен­денция его сочинения проявляются особенно ярко на примерах, которые он приводит с целью подтверждения данной им параллели и в которых он излагает или неверно или в неполном и искаженном виде приведенные им пункты обоих Городовых положений» 1в6.

Я тем более могу не приводить следующих за этим и не отно­сящихся к делу выдержек, что, если даже и признать неверность и неполноту изложения у обвиняемого, отсюда далеко еще не следует его «неблагонамеренность и предосудительная тенден­ция». Ограничусь только заключительной частью:

«Если принять во внимание, что сословные собрания совершенно лишены гласности, что этим вызвано явное равнодушие образованных классов как к выборам, так и к другим проявлениям общественной жизни, что, наконец, дважды, в 1826 и 1833 гг., подобное муниципальное устрой­ство было отвергнуто либеральными рейнско-прусскими сословиями, то будет, пожалуй, довольно трудно признать столь прославленное прусское Городовое положение выражением самостоятельного народного самосо­знания в противовес министерскому произволу, а тем более заменой кон­ституционного представительства» 1,в.


282


Ф. ЭНГЕЛЬС


По поводу этих слов решение суда отмечает:

«И это место содержит явно насмешливое порицание и равным обра­зом выдает намерение вызвать неудовлетворенность и недовольство. Кто действительно думает о том, чтобы быть полезным отечеству, тот не бу­ дет стараться доказывать, будто прежде проводилась политика, более соответствующая благу народа, от которой теперь все более и более отка­зываются, подменяя ее тенденцией, вредной для всеобщего благополучия. Подобного сопоставления прежнего, якобылучшего состояния с теперешним совершенно не нужно, чтобы вскрыть мнимые недостатки существующего строя; поэтому оно не может иметь никакой иной цели, кроме желания вызвать впечатление, будто теперь о национальном благе заботятся меньше, чем прежде, и возбудить таким образом недовольство и неудовлетво­ренность» 1<J7.

Но довольно выдержек, которых я, впрочем, мог бы при­вести в десять раз больше! То, что было высказано выше по поводу законодательства, более чем достаточно подтверждается на практике. Определение понятия непочтительности, относя­щееся к ведению полиции, цензуры, обнаруживает здесь свое вредное действие. В результате перенесения этого понятия на почву закона оно ставится в зависимость от более мягкой или более суровой цензуры. Если цензура прямо свирепствует, как в 1840 г., то малейшее осуждение оказывается уже непоч­тительным. Если же она мягка и гуманна, как теперь, то даже то, что считалось тогда дерзким, признается в настоящее вре­мя едва лишь непочтительным. Отсюда то противоречие, что в «Rheinische Zeitung» и в «Königsberger Zeitung» * печатаются с разрешения прусской цензуры такие вещи, которые в 1840 г. не только не разрешались, но были даже наказуемы. Цензура по своей природе должна быть колеблющейся; закон же, пока он не отменен, должен оставаться незыблемым; он не должен зависеть от колебаний полицейской практики.

И в заключение — «возбуждение недовольства и неудовлет­воренности!» — Но в этом-то и состоит цель гсякой оппозиции. Когда я порицаю данное законодательное постановление, то я, разумеется, имею намерение вызвать этим недовольство, и не только в народе, но даже, по возможности, в правительстве. Как можно вообще порицать что-нибудь, не имея намерения убедить других, выражаясь мягко, в несовершенстве порицае­мого, а значит, не намереваясь вызвать этим у них неудовлет­воренность? Как могу я и порицать и хвалить, как могу я счи­тать что-нибудь одновременно и хорошим и плохим? Это просто невозможно. Я также достаточно честен, чтобы напрямик зая­вить о своем намерении вызвать этой статьей неудовлетворен-

* .— «Königlich-Preußische Staats- Kriegs- und Friedens-Zeitung». Ред.


К КРИТИКЕ ПРУССКИХ ЗАКОНОВ О ПЕЧАТИ 283

ность и недовольство § 151 прусского Уголовного права, и при этом все же убежден, что порицаю этот параграф не «дерзко и непочтительно», как говорится в самом этом параграфе, а «при­стойно и благонамеренно», как выражается цензурный цирку­ляр ш. Ведь цензурный циркуляр санкционировал это право вы­ зывать неудовлетворенность, и, к славе прусского народа, с тех пор уже сделано все возможное, чтобы пробудить недовольство и неудовлетворенность. Благодаря этому фактически отменена эта часть § 151 и значительно ограничена наказуемость «непо­чтительного порицания». Это свидетельствует в достаточной мере о том, что разбираемый параграф представляет собой смесь и нагромождение разнородных законодательных и полицейско-цензурных постановлений.

Это очень просто объясняется также временем, когда было собрано воедино прусское право, конфликтом между свободо­мыслящим просвещением той эпохи и тогдашним прусским ancien régime *. Недовольство правительством, государствен­ными учреждениями рассматривалось тогда почти как государст­ венная измена и, во всяком случае, как преступление, которое давало повод к весьма основательному судебному следствию и суровому приговору.

Оскорбление величества нас мало интересует. Прусские публицисты проявили до сих пор достаточно такта, чтобы не затрагивать особы короля. Это является предвосхищением конституционного принципа неприкосновенности королевской особы, и это можно только одобрить.

Вместе с тем следует настоятельно рекомендовать вниманию комиссии по пересмотру законов рассмотренный здесь пара­ граф; мы же будем по-прежнему возбуждать вышеуказанным подобающим, благонамеренным и пристойным образом доста­точно недовольства и неудовлетворенности всеми нелибераль­ными пережитками наших государственных учреждений.

Написано Ф. Энгельсом в июне 1842 г. Печатается по рукописи

Напечатано беа подписи в приложении, Перевод с немецкого

к «Rheinische Zeitung» M 195, 14 июля 1S42 г.

* — старым порядком. Ред,


284 ]

БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ВЕРЫ,

сирвчь ужасная, но правдивая и поучительная история

о блаженной памяти лиценциате бруно бауоре, иже,

диаволом соблазненный, от чистой веры отпавший,

князем тьмы ставший, наконец, был уволен в отставку

Христианская героическая поэма в четырех песнях 188

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Чтоб ты могла воспеть достойно славу веры,

Лети, моя душа, в пределы горней сферы!

Но в силах ли сама ты совершить полет

Без помощи того, кто крыльям мощь дает?

Молитесь за меня, о верующих рати,

Да возгремит мой стих под сенью благодати!

Лев * с Заальских берегов, с рычанием воспрянь,

О Хенгстенберг, простри победоносно длань!

Ученый Зак, тебе послушны лиры струны:

Великий маг, свои мне одолжи перуны!

Служитель ревностный небесного отца,

Круммахер, научи глаголом жечь сердца!

Огнем своих стихов, превозносящих веру,

Кнапп, дай мне осветить греховную пещеру!

И ты, насмешников крестом разивший в грудь,

Меня сопровождать, о Клопшток, не забудь!

Чем был бы без тебя, о богослов Иоанн, я?

Благослови мое великое дерзанье.

О царь Давид и ты, Иезекиил пророк,

Я с вами сокрушу неверия порок.

Чтоб до конца довел я песнь во славу божью,

Вы, верой мощные, молитвенно к подножью

Престола вышнего свой обратите лик:

Тогда не страшен мне хулы безбожный крик! —

* — Генрих Лео. Ред.


Обложка брошюры «Библии чудесное избавление»



 


ейблйй Чудесное йзеайлёнйё от Дерзкого покушения 287

Что смолк блаженный хор и не слышна осанна? И песни ангельской почто иссякла манна? Ужель на небеса проник лукавый дух И от его очей свет радости потух? В пределах, где царят блаженство и отрада, Кто поднял плач и стон? О чем иеремиада? То души праведных подняли голоса, Стенанием они смущают небеса:

«Услышь, господь, услышь! Внемли моленью верных, Не дай погибнуть им в страданиях безмерных! Терпенью твоему когда конец придет, Когда ты казнь пошлешь на богохульный род? Доколе процветать ты дашь в земной юдоли Безбожным наглецам? Скажи, господь, доколе Философ будет мнить, что «я» его есть «я», А не от твоего зависит бытия? Все громче и наглей неверующих речи... Приблизь же день суда над скверной человечьей».

Господь на то в ответ: «Не пробил час для труб, Еще не так смердит от разложенья труп. К тому ж и воинство мое — от вас не скрою — Не подготовлено к решительному бою. Богоискателями полон град Берлин, Но гордый ум для них верховный господин; Меня хотят постичь при помощи понятий, Чтоб выйти я не мог из их стальных объятий. И Бруно Бауэр сам — в душе мне верный раб — Все размышляет: плоть послушна, дух же слаб. Но уж недолго ждать. Он сбросит мыслей сети, И сатана его не сможет одолети; Взыскующий меня, в конце концов, найдет: Он дух свой вызволит из гибельных тенет Гордыни мышленья, что душу раздвояет, И в ликовании душа его взыграет. Для философии вот будет-то подвох, Когда уверует он в то, что бог есть бог». .

И души праведных тогда возликовали И славить господа согласным хором стали:

«Достоин славы ты, владыка вышних сил, Который шар земной и небо сотворил. Уж близок день: твой гнев накажет нечестивых, И возвеличишь ты рабов своих радивых».

Господь же продолжал: «Да, Бауэр избран мной, Чтоб верующих стан вести в последний бой.


288


Ф. ЭНГЕЛЬС


Когда на грешный мир прольются чаши гнева, Разверзнется земля и выкинет из зева Поток огня, когда кровавые бичи Хлестнут морскую гладь и туча саранчи Покроет небосвод, и содрогнутся горы, И звери в ужасе свои покинут норы, — Тогда со знаменем: «за веру и престол» Он в битву полетит, как молодой орел».

И души праведных сильней возликовали И славить господа согласным хором стали: «Ты, господи, велик, и ты непобедим. Пусть жертвенный к нему вовек струится дым».

Еще не отзвучал псалом их величавый, Как появился вдруг шумя, смердя — лукавый. Нечистым пламенем горел свирепый лик, И крови праведных алкал его язык. Он быстро подошел к господнему престолу И, наглые глаза не опуская долу, Вскричал кощунственно: «Доколь ты будешь ждать, Меня к бездействию доколе принуждать? Боишься, верно, ты, что в день, когда сраженье Между тобой и мной за власть произойдет, Я нанесу вам пораженье И захвачу твой небосвод. А если ты не трус, готовься к бою, Вели архангелу трубить. Я войско дикое мое в ряды построю: Мы жаждем встретиться с тобою И ангелов твоих сразить».

Господь: «Терпение! Уж близок, близок час, Когда узнаешь ты, кто всемогущ из нас. Взгляни на землю вниз: там множатся знаменья, Ввергающие мир в великое смятенье: Поджоги, мятежи и за войной война; Закон в забвении, а вера предана; Хулители цветут, а праведники в горе... Но — погоди! — в сто раз ужасней будет вскоре. Я верного слугу теперь себе избрал, Чтобы он грешникам о царствии вещал. Осмеян ими будет он как потерявший разум; Мне это наруку, чтоб все покончить разом. Еще не пробил час. Но если все пойдет И впредь, как шло досель, — то скоро час пробьет».


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 289

«Кто ж избран? Имя чье у вас отныне свято?» «Я Бауэра избрал». —

«Какого? Лиценцьята?»

«Да именно его». —

«Ну, он не так уж прост: Его не радуют ни пение, ни пост, Он просит у тебя сокровищ чрезвычайных, Чтоб умозрительно их постигать в тиши; А в догматах, в их выспреннейших тайнах Не обретает он покоя для души».

Господь: «Пускай теперь со странностями он, — В его мозгу, поверь, все скоро прояснится; Пускай он в дерзкие раздумья погружен, — Ты в том уверен будь: рассудка он лишится».

Лукавый: «Я берусь отбить его у вас И вставлю в мой венец чудесный сей алмаз. Ведь Гегель в нем засел гвоздем, как говорится; Уж я за этот гвоздь сумею ухватиться».

Господь: «Я отдаю его тебе во власть, За праведной его душой ступай! Не мешкай! Заставь его с собой в твой черный ад упасть И оглуши его злорадною насмешкой. Но чтб как доказать сумеет он, что тот, Кто верует в меня, путь не теряет правый, Куда б ни завели его огни болот?»

«Я вызов принял твой! — ответствовал лукавый, — От Бруно Бауэра не жди для неба славы!» Сказал и бурею понесся в черный ад, Оставив за собой невыносимый смрад.

Пока бесчинствовал на небе враг господний, Волненье вспыхнуло внезапно в преисподней; Мятежным пламенем охвачена она; Несутся возгласы: «Явись к нам, сатана!» Толпу мятежников сам Гегель возглавляет, Вольтер над головой дубиной потрясает, Дантон безумствует, и Эдельман орет, Наполеон, как встарь, командует: «Вперед!» Орда проносится средь огненного чада, Свирепо требуя к себе владыку ада. И. вот стремительно свергается с небес В владенья мрачные свои лукавый бес. «О чем, — кричит он, — шум? Чтб разыгрались страсти? Иль вы из-под моей хотите выйти власти? Вам не достаточно ли пекло я топил,


Ifl Û


Ф. ЭНГЕЛЬС


Вас кровью праведных не досыта ль поил?»

«Молчи, — кричит Вольтер, трясясь от возмущенья, —

Бездельник! Для того ль я насаждал сомненье,

Ч.тоб умозрительный везде повис туман

И философия прослыла за обман?

Чтоб даже Франция глумилась надо мною?

Все это терпишь ты? Стыдись! Будь сатаною!»

«К чему, — кричит Дантон, — богослужебный чин

Я создал разуму и сотням гильотин

Работу задавал, коль вновь стоят над миром

Бездарнейшая знать с прожженным вкупе клиром?»

Тут Гегель, чей язык со зла прилип к гортани,

Вдруг словеса обрел, потребные для брани.

«Я жизнь свою науке посвятил, Учил безбожью, не жалея сил, Возвел самосознанье на престол я, На божество успешно штурм повел я.

Но мне стать жертвою невежд пришлось, Меня истолковали вкривь и вкось; И, наложив на умозренье цепи, Рождали чушь, одну другой нелепей.

Но вот явился Штраус. Когда ж, смельчак, Меня постичь сумел он кое-как, Ему тотчас влиятельные лица Из Цюриха велели удалиться 150.

Какой позор! Революционный нож Я мудро изобрел — и что ж? Нигде, нигде пристанища нет ныне Поборнице свободы, гильотине!

Итак, я жил и мыслил столько лет Напрасно, сатана? Держи ответ! Когда ж придет за нас могучий мститель, Отродья набожного истребитель?» —

Все это выслушав с улыбкою слащавой, «Да перестань скулить, — сказал в ответ лукавый, — Вам, верные рабы, несу благую весть: Я мстителя нашел. Да, мститель этот есть». «Так кто же это, кто?» — кричат все в нетерпеньи. «То — Бруно Бауэръ. Смех и крики возмущенья Послышались в ответ; как разъяренный лев, Тут Гегель зарычал, свой изливая гнев:

«Ну и выбрал же! Над нами ты глумишься, окаянный. Бауэр подчиняет разум трибуналу веры чванной И велит идти науке к ней с молитвой покаянной!»


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 291

Лукавый отвечал: «Ты слеп, мудрец чудесный. Мой Бауэр не таков, чтоб пищею небесной Духовный голод свой он утолить сумел: Доходит до всего, кто мужествен и смел. Пусть надевает он смирения личину! Поверь, недолго ждать: ее с него я скину». И молвил Гегель: «Бес, смиряюсь пред тобой!» Ликуя, вся орда, подняв ужасный вой, Владыку довела до адовой границы, И воспарил он ввысь, подобно черной птице.

В ученой келий, где дух царит угрюмый, Наш Бауэр мыслит вслух, упорной занят думой. Он в Пятикнижие вперил свой острый взор, А сзади дергает лукавый за вихор:

«Кто, Моисей иль нет, создатель книги этой? О философия, темны твои ответы. Я феноменологию познал до дна,

И мне эстетика во всем ясна;

Я в тайны логики умом проник

И метафизику постиг,

И даже богословием — увы! —

Я овладел усильем головы.

Я ныне доктор, лиценцьят,

Веду коллегий целый ряд;

Я умозреньем веру в бога сил

С понятьем абсолюта примирил;

Я с остротой необычайной

Разделался со всякой тайной;

Я понял догмы искупленья,

Творенья и грехопаденья,

И даже догмат о зачатье

Пречистой девы смог понять я.

Но — ах! — весь этот хлам не в силах мне помочь

Вкруг Пятикнижия рассеять тайны ночь.

Кто несомненное мне даст истолкованье? Откуда получу насущный хлеб познанья?

Вот книга, полная таинственных речений! —

То рукопись Филиппа... Развернуть

Ее хочу я. Мне она укажет путь

Из лабиринта тягостных сомнений.

Так! С первых же страниц исходит яркий луч, Журчит навстречу категорий ключ;

Они друг другу золотые ведра,

Без устали передают так весело и бодро.


292


Ф. ЭНГЕЛЬС


Здесь шири нет меры. И дали безбрежны. Науки и веры Объятья так нежны!

Природные стихии подо мной.

Какое зрелище! Но — о мученье! —

Над Пятикнижьем все ж туман густой, Скрывающий его происхожденье. Филипп, явись же!»

Стена раздвинулась, и призрак в трех венцах Вдруг встал пред Бауэром, внушая жуткий страх.

«О Бауэр, со стези не уклоняйся той,

Что Гегель в логике предначертал тебе!

Там, где сияет с абсолютной ясностью

Понятие, рассудком не противься ты,

Зане тот дух является свободою». «Ответь мне на вопрос, кто автор Пятикнижья? О, не молчи, — молю, скажи!» «С тобою схож

Лишь дух, который сам ты познаешь,

Не я» *.

— «Не ты? Не уходи, мне путь поведай правый». Он вскакивает, — глядь, пред ним стоит лукавый.

«Ха-ха, ха-ха, ха-ха! Приятель богослов,

Ты растерялся, друг, и не находишь слов?

Ведь ты не так уж глуп, а понимаешь туго,

Что обречен бродить в пределах злого круга». Тут Бауэр библию хватает с перепугу... Хохочет бес: «Тебе окажет ли услугу Сей хлам? Его давно мы вышвырнули вон. Ужели все еще тебя прельщает он? Ужели в келий угрюмой на затворе, Все время занятый добычей категорий, Стремясь пылающий огонь смешать с водой И отвратительной питая дух едой, — Тот дух, который вон из сумрачной темницы, Оковы разорвав, навек уйти стремится, —• Ужели так тоску свою ты утолишь? Стыдись! О Гегеле, приятель, вспомни лишь. Учил ли он тебя в союз впрягать единый Со мраком свет, с водой огонь и холм с долиной? Нет, факты все презрев, традиции рассказам Он, бога гордый враг, противоставил разум».

* Гёте. «Фауст», часть I, сцена первая («Ночь»). Ред.


библии чудесное избавление от дерзкого покушения 293

«Твои слова, о бес, звучат мне, как музыка! Их искушение воистину велико. Но, бес, я не боюсь их ядовитых жал, — Уз умозрения и ты не избежал. Ведь духу моему открыты все явленья; Ему ли отступить перед тобой в смущеньи? Я знаю, ты хитер, но твой прием уж стар: Ты опьяняешь нас вином словесных чар, Сулишь поднять наш дух над милой плотью мира, — Потом голодного абстракции вампира Даешь в владыки нам; и уж не в силах мы Таить иную мысль, как ту, что мы — есмы. Мертвящий хлад высот твоих меня пугает, Где разрушает дух все то, что постигает. Молоху древнему твой злобный дух под стать: Все позитивное стремится он пожрать. Ты видишь, сатана, что ты насквозь мне ясен; Передо мной своих не расточай же басен. Вот Пятикнижие: лишь позитивно лик Его пойму, — и вот: я иудаизм постиг».

Бес издевается: «Ну, не потеха ль, право? Ты хочешь блеск придать тому, что стало ржаво. Там, где господний перст усмотрен был во вшах *, Где храма план чертил господь на небесах **, Где божий глас везде и в каждое мгновенье Народу чудился***, — уместно ль умозренье? Напрасно мозг трудишь над этой чепухой; Ты лучше с верою вступи в смертельный бой. Иди туда, где дух в своей уверен силе, А не копается, как жалкий червь, в могиле; Где он себе престол величия воздвиг, А вера перед ним покорно клонит лик».

«О бес, о чем в тиши я помышлял украдкой, Ты вслух мне говоришь, вселяя трепет сладкий И душу веселя предчувствием побед. Но тайный голос мне нашептывает: «Нет! Жизнь изжита твоя»».

«Не трать же даром время. Лишь захоти, — и вмиг спадет неволи бремя». «С чего же мне начать?» —

* Вторая книга Моисея, гл. 8, 19. *• Пятая книга Моисея, гл. 22, 8. ••• Пятая книга Моисея, гл. 25.


294 ф. э й г Е я ъ с

«Не помышляй, что здесь, В Берлине набожном, где восседает спесь, Ты мог бы воспарить в ликующую сферу И насмерть поразить бессмысленную веру. В веселый Бонн тебя я увести решил 199, Где в Рейне смоешь ты всех предрассудков ил. Там к жизни действенной и радостной воскресни В союзе с пьяною лозой и пьяной песней. Там вольно дышится, там все — к победе путь; Там и твоя, поверь, вздохнет свободно грудь». «Веди меня, я твой!» —

«Там гордо спорят мненья, И истина свое там празднует рожденье. Там на развалинах духовной нищеты Свободомыслию алтарь воздвигнешь ты!»


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 295

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Позор тебе, о Бонн, религии твердыне!

Посыпь главу золой, бей в грудь себя отныне!

На кафедру, что бог всевышний возлюбил,

Днесь Бруно Бауэра лукавый посадил.

Он брызжет пеною, а за спиной лукавый

Вливает в речь его потоки злой отравы.

Как пес взбесившийся, он в ярости кричит;

Устами Пауэра нечистый говорит:

«Не поддавайтесь же коварным богословам,

Всегда вас обмануть и провести готовым.

Значенье слов простых им любо извращать

И, крадучись, бродить во тьме ночной, как тать.

Между собой они всегда в жестокой драке,

За букву каждую грызутся, как собаки;

Их деятельность — ложь, их проповедь — обман,

Дурной софистикой насыщенный туман.

Как сельской детворе, соскучившейся в школе,

Нет большей радости, чем, убежав, на воле

Затеять шум и гам; напрасно их бранит

Учитель взбешенный и палкой им грозит; —

Так бедный богослов над текстом тщетно бьется;

Разноречивый текст над ним как бы смеется.

Он жмет его в тисках и гнет в бараний рог,

Позабывая то, что только что изрек,

И в исступлении слова ломает диком,

Покуда, наконец, не убегают с криком

Противоречья все. Он им орет вослед:

Куда, куда? Назад! Приличия в вас нет!

Хватает веры жезл и, вне себя от гнева,

Свирепо машет им направо и налево,

И в ведовской котел пихает их назад,


Ф. ЭНГЕЛЬС

Чтоб бедных удушил невыносимый чад. Все таковы они. Евангелисты тоже На невменяемых теологов похожи. Один евангелист не смог понять никак, Что сказано другим, и вот он так и сяк Значенье слов его меняет, извращает, В противоречиях все глубже утопает; Но дело сделано: предшественник убит... Против Иоанна же никто не устоит. Смотрите-ка»... Но тут прорвалось возмущенье: «Вон богохульника! Он не избегнет мщенья. Да будет вырезан кощунственный язык. Отсюда вон его! Ты, господи, велик!» Но стан другой вскричал: «Да здравствует

глашатай Свободомыслия и мрака враг заклятый! Умолкни, род ханжей! Не то, пусть честный бой Покажет, правда ли силен владыка твой». «Долой лжеца, долой!» — несутся крики справа. «Долой ханжей!» — кричит бунтовщиков орава. «Молчать, безбожники!» — «Закройте, овцы, пасть! Вам на рога козлам не миновать попасть». «Владыка наш Христос». «Нам Бауэр вождь».

Тут палки Заговорили вдруг, и все смешалось в свалке. Кипит жестокий бой, все без толку орут; Там сломана скамья, пюпитр повержен тут; Безбожники из них воздвигли баррикады И мечут в христиан из-за своей засады Тяжелых библий том за томом и скорей Спешат их задавить под грудой псалтырей. Благочестивая вотще штурмует братья, Отбиты без труда все штурмы без изъятья. Обильно льется кровь, и в набожных рядах Немало раненых, поверженных во прах. Но вот безбожников железные отряды Со своего пути сметают баррикады И лбом кидаются на набожную рать; Она, не выдержав, пускается бежать, —

Толкаясь и спеша, толпится в коридоре И переводит дух лишь у ворот, где вскоре, В подмогу присланы от господа, стоят Отряды педелей, и ректор, и сенат. Они пытаются словами примиренья


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ

Утишить пыл вражды; но через миг теченье Их втягивает в свой слепой водоворот, И с новой яростью сражение ревет. По мудрым головам запрыгали дубины, Вновь выпрямляются согнувшиеся спины, У задранных носов стал сразу скромный вид, Как туча в воздухе, пыль книжная стоит. Слетают парики с голов позитивистов... Все резче и сильней напоры атеистов. От страха смертного на Фихте нет лица: Дрожит ничтожный сын великого отца. Как Брандис ни бежит, а все-таки от пыли Систем ему сюртук очистить не забыли. Увы! Над Гегелем победа им не впрок: Отряды Гегеля их стерли в порошок. Вот, вот их сокрушат удары атеистов, Чей натиск сделался поистине неистов-

Но нет! На небесах не дремлет божий глаз; Когда его рабов настигнул смертный час, Он Зака ниспослал с прилизанным пробором Пролить елей в сердца, смущенные раздором. Покинул только что он божий вертоград, Как звезды тихие, глаза его горят, Его могучий нос — столп безграничной веры, Точат уста его слова любви без меры, На богоизбранной ослице он сидит. (Ослицы этой хвост являет странный вид: К • нему прикреплены слова библейских текстов, Чтобы врагов пугать и обращать их в бегство-) В раздумьи. опустил он голову на грудь, Ослице дух святой указывает путь. Победный клич врага услышав в отдаленьи, Он хочет дать пути иное направленье, Но набожная тварь противится, встает Внезапно на дыбы и всадника несет. «Что на тебя нашло, любезная ослица? Откуда ропот твой? Прошу остановиться». Куда тебе! Она садится крупом в грязь; Впервые палку он хватает, разъярясь, И бьет, и бьет, и бьет; животное, не внемля, Кидает всадника, остервенясь, на землю. Но тут внезапно бог уста ее открыл И замыслы свои чудесно возвестил: «Брось палку! Дух святой мне преградил дорогу!


298


Ф. ЭНГЕЛЬС


Идя на бранный клич, я повинуюсь богу.

О доблести своей воспомни и восстань,

В богоугодную отважно кинься брань.

Вещает бог тебе, свои отверзи уши!

Из скотьих уст, о Зак, ты весть благую слушай;

Ты Заком был досель, отныне Бёйтель * ты!

Их распрю усмирить ты призван с высоты».

И Бёйтель, взор горе воздев, сказал: «О, кто же

Твой чудный промысел постигнуть сможет, боже?

Через скотину мне ты посылаешь зов;

Ему послушен, в бой я ринуться готов».

Сказал и поспешил на поло тяжкой брани.

Чрез груды бедных жертв мучительных страданий

Себе он проложил дорогу напролом,

Во славу мира вслух произнося псалом.

Душой смущенные стояли оба стана,

И Бёйтель, вдохновись, к ним обратился рьяно:

«Ужели в сих местах, где славословий хор

Когда-то лишь звучал, днесь царствует раздор?

Как смеете вы здесь перед господним ликом

Друг друга колотить в затмении великом?»

Благочестивых стан, смутясь, отходит вспять,

Глядит насмешливо кощунственная рать.

И Бёйтель продолжал: «Тут рознь и бой кровавый,

А в небесах покой блаженно-величавый.

Там хоры ангелов сидят у ног творца,

Там божий агнец, сын единственный отца,

На землю грешную взирает, сострадая.

А вкруг него звучат святые песни рая.

Я вижу агнца лик как бы в блаженном сне,

Я слышу: он свою вещает волю мне:

— «Вотще я уповал на Бруно богослова!

Не с нами ныне он; он жертва духа злого.

Когда-то в келий сидевший, затворясь,

Днесь слово божие он втаптывает в грязь.

Его приспешники мою терзают братью;

Да будет предан он, неверный раб, проклятью!

Се мною избран ты. В широкий мир иди

И верных господу на битву приведи!

Средь шумных городов и среди сел безвестных,

Ослицу оседлав, вещай о муках крестных.

Кольчугу господа на грудь свою надень,

• Игра слов: «Sack» — «мешок», «Beutel» — «мошна». Ред.


библий чудесное избавление от дерзкого покушения 299

Зане уж недалек последний битвы день. Щит веры в длань возьми; он лучшая ограда От козней дьявола и лютых копий ада. Ты чресла поясом молитвы препояшь, На голову свою надень, избранник наш, Спасенья чудный шлем и меч служенья богу В ножны терпения вложи. Итак, в дорогу!» — Господь, я внял призыв и, верный раб, иду Смести с пути греха безбожную орду».

В храм потекло меж тем собранье рати чистой, В кабак же, как всегда, удрали атеисты.

Тут набожный пророк ослицу в рысь пустил И славословить стал владыку вышних сил: «Творцу хвала, в сердцах людей — благоволенье». Все слушали окрест святое песнопенье, А наш блаженный муж все продолжал свой путь; Ослице ж бог внушал, когда и где свернуть.

В то время в Лейпциге сидели тихо рядом Три мужа, издавна намеченные адом-То Руге за столом неистовый сидит; Печать тяжелых дум чело его хранит; Толстяк и, ты б сказал, миролюбивый малый; Но когти у него острее, чем кинжалы. С пивным филистером его б сравнить ты мог; Но свил себе гнездо в груди его порок. О Руге, веселись! Но веселись с опаской, Великий суд грядет, с тебя сорвет он маску. Второй, надменный взор вперивший в свой стакан, — Свирепый Пруц, страстей клокочущий вулкан. Он с человечностью порвал навеки узы; Все чувства у него и думы все — медузы. В сердца невинные он, ловкий рифмоплет, Зерно греховного безбожия кладет. Так веселись же, Пруц, но веселись с опаской; Великий суд грядет, с тебя сорвет он маску. И третий, наконец, который крутит ус, То Виганд, выдумок живой, ходячий груз, Вогохулителей издатель постоянный, Поддержка и оплот всей банды окаянной. Бородкой Блюхера ты не спасешься, брат! Великий суд грядет, тебя он ввергнет в ад.

Все трое за столом сидят, полны обид; Вдруг Виганд: «Для того ль я деньги, — говорит, — Просаживал, к тому ль дал капитал немалый,


300


Ф. ЭНГЕЛЬС


Чтоб получить запрет на «Галльские Анналы»?» *.

«О время мерзкое! — тут Руге закричал: —

Чтоб цензор целиком не слопал мой журнал,

Из рукописей треть я выручал насилу:

Все ж сходит мой журнал безвременно в могилу».

На это Пруц: «Увы, стихи мои лежат!

Не пропускает их с полгода цензор-кат.

Но нет! Шалите вы! Не уморить вам Пруца;

Есть выход, черт возьми: к эротике вернуться».

«Что ж! — крикнул Руге (гнев горел в его глазах), —

Литературный мне дозволен альманах» **;

Теките же в него, о сладенькие песни!

Новелла скучная, коль можешь, в нем воскресни».

«Я ж, — Виганд продолжал, — приобрести готов

Роман новейший Мюгге из четырех томов200.

Отныне прилеплюсь душою к беллетристам;

Тех цензоры щадят, те не чета софистам.

Вас, пиво и любовь воспевшие, зову

И грежу лишь о вас во сне и наяву.

Итак, протянем же друг другу руки, братья,

И вместе заключим правительство в объятья».

Внезапно в комнату лукавый дух вошел. «Эх вы, «Свободные»201, — вскричал он, дик и зол, — Что с вашим мужеством, что с вашим дерзновеньем? Вас цензор испугал своим постановленьем. Как стыдно мне теперь, что доверял я вам, Вам, львиной шкурою прикрывшимся ослам. Пождите ж1 Стоит лишь в аду вам очутиться, Я там вам заклеймлю предательские лица. Но нет, я вас, трусы, не допущу в мой ад, Вас к tiory прогоню, в несносный райский сад». «Да не кричи же зря! — тут Виганд вдруг воскликнул; — Для нас исхода нет! Ты плохо в дело вникнул!» «Вы глупы, как ослы, — вскричал со злобой бес: — Из-за деревьев вам, ослы, не виден лес Анналы Галльские отвергла эта каста? Перекрестите их в Немецкие — и баста 20а. Цензуру буду я отныне выполнять, Все образуется, прошу лишь не плошать. Тому, кто с дьяволом на «ты», не подобает Бежать за три версты, как только пес залает.

* — «Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst». Рев. -^ «Deutscher Musenalmanach». Ред.


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 301

Мужайтесь же! Теперь я далее спешу,

А вас за атеизм, как встарь, стоять прошу».

Сказав, исчез. И вдруг предстал,— не ждан, не гадан, — Брат Бёйтелъ; вкруг него курился росный ладан. На богоизбранной ослице он сидит. (И вознесенье он верхом на ней свершит.) Воздевши к небу взор, горящий дивным жаром, «Богоотступники! — вскричал он в гневе яром, — Так говорит господь: вы — дети сатаны, Вы злобой к праведным сынам моим полны; В последний раз к вам шлю избранника-пророка, Чтоб надоумить вас отречься от порока; Раскайтесь же и ниц падите предо мной, Пока не полегли под дьявольской пятой. Так говорит господь: я буду строг к строптивым, Их насмерть поражу во гневе справедливом И на съедение отдам моим рабам; Любезный Хенгстенберг, любезный Бёйтелъ, — вам! Могила грешникам да будет в вашем чреве. Так рек господь». — Сказал и удалился в гневе.

11 м. и э., т. 41


302


Ф. ЭНГЕЛЬС


ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Что вижу? Целый стан, неся зловонье, мчится! Как только солнца лик от смрада не затмится? Кто эти воины? Кто нечестивый род Со всех концов земли в сражение ведет? Нет, то не воины! То собрались отбросы Со всей Германии точить крамолы косы.

Они уж чуяли, что казнь недалека, Что их господь отверг, что дьявола рука Над ними поднята, они уже хотели Богопротивные свои отринуть цели, — Как вдруг раздался зов: Арнольда зычный рог На дьявольский совет всех в Бокенгейм привлек. ««Свободные», доколь сидеть за печкой будем? Уже романтика растлила душу людям, Реакция царит, и мерзостный паук Улавливает в сеть служителей наук. Над Бауэром висит дамоклов меч; в цензуре Плоды всех ваших дум сметаются, как бурей. Так вот же вам, друзья, мой краткий манифест (Коль цензор мне его пропустит, а не съест): Пора собраться нам, как истым дипломатам, И средства обсудить борьбы с врагом заклятым; Свобода! Для властей страшнее слова нет, И в этом-то словце для них всех зол секрет; В согласие вошел с жандармом агнец божий И возлюбил лишь тех, что на скотов похожи. Итак, «Свободные», вас в Бокенгейм зову; Там новых подвигов откроем мы главу».

Как только манифест проник во "все селенья, Сердца безбожников объяло вожделенье: «Скорее в Бокенгейм!» — кричат все, как один.


ВИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 303

Наглейших выставил, конечно, град Берлин.

Кто впереди идет? То Арнольд Руге ярый;

За ним свирепые шагают янычары.

Что Якобинский клуб? Собрание детей

В сравненьи с мерзостной, безбожной ратью сей.

Вот Kennen шествует с огромными очками;

Ему б в углу сидеть, но Руге злое пламя

В его груди рукой безжалостной возжег.

Он шпагу ржавую надел на левый бок,

Которая висит, как хвостик у чертенка;

Все время ею он повиливает звонко.

При эполетах он и с рупором в руке,

Чтобы был слышен всем — и тем, кто вдалеке, -—

Крик смелой юности, взыскующей познанья.

А вот и Мейен вслед! Он обратил вниманье

Европы на себя — надеяеда вражьих сил,

Он в чреве матери Вольтера изучил.

Мерзавец, он с собой ведет юнцов безусых,

Племянников своих; их развратить во вкусах

Сумел он и теперь со всей своей родней

В гостеприимный ад летит вниз головой.

А тот, что всех левей, чьи брюки цвета перца

И в чьей груди насквозь проперченное сердце,

Тот длинноногий кто? То Освальд * — монтаньяр!

Всегда он и везде непримирим и яр.

Он виртуоз в одном: в игре на гильотине,

И лишь к единственной привержен каватине,

К той именно, где есть всего один рефрен:

Formez vos bataillons! aux armes, citoyens!**

A тот подле него, похожий на атлета,

Не Эдгар ли Бауэр с душой кровавой это?

Да, это он! Пушком покрыт злодея лик,

Но, хоть годами юн, коварством он — старик;

Он фраком голубым души не скроет черной;

Снаружи франт, внутри — он санкюлот задорный.

За кровопийцей тень шагает по пятам:

Ей Радге *** прозвище, его он дал ей сам-

Вот Штирнер, лютый враг стеснительных условий.

Он нынче пиво пьет, а завтра крикнет: Крови!

Лишь взвизгнет кто-нибудь свое: à bas les rois ****,

* — псевдоним Фридриха Энгельса. Ред. ** — К оружью, граждане! Сплотитесь в батальоны! (слова из «Марселье­зы»). Ред.

**• — псевдоним Э. Бауэра. Ред. ,,,, — долой королей! Ред.

11 »


304


Ф. ЭНГЕЛЬС


Уж он тотчас ввернет: à bas aussi les lois! * Последним тащится — нечесаный, небритый, Давно не видевший ни мыла, ни корыта, Собачьей старостью согбенный — Патриот **; По духу — заяц он, по виду — санкюлот. Так с криком, с топотом несутся атеисты, Которых ты пожрешь со временем, нечистый. Всех впереди Арнольд; тома своих Аннал Он к длинному шесту, как знамя, привязал.

Когда же прибыли все к месту назначенья, Уже был Бруно там; в припадке исступленья Он машет в воздухе листом того труда, Которым библию сметает навсегда. Зеленым сюртуком на тощенькой фигуре Он выдает свое родство с семьею фурий. Кто мчится вслед за ним, как ураган степной? То Трира черный сын *** с неистовой душой. Он не идет, — бежит, нет, катится лавиной, Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный, А руки он простер взволнованно вперед, Как бы желая вниз обрушить неба свод. Сжимая кулаки, силач неутомимый Все время мечется, как бесом одержимый! Из Кёльна Юноша **** за ним ступает вслед; Ни в небе, ни в аду такому места нет. В нем, в этом молодом патриции богатом, Смешался санкюлот лихой с аристократом! Путей запутанных душа его полна, В кармане у него содержит сатана Рать Золотой Орды. Вслед Ртг ***** проклятый Идет, грозя рукой, в кулак огромный сжатой. Из уст его столбом восходит вечно дым: Он страстью к прелести табачной одержим, И с трубкою своей тогда лишь расстается, Когда, оскалив рот, над господом смеется. Но кто сей грозный муж, сей жуткий паладин, Что с юга на призыв пришел совсем один? Он сам — что целый стан безбожных и бесстыдных, Что целый кладезь дум и замыслов ехидных,

• — долой также и законы! Ред. •* — Имеется в виду Л. Буль. Ред. •*• — Карл Маркс. Ред. •••• — Имеется в виду Г. Юнг. Ред. •*•* — А. Рутенберг. Ред.


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 305

И вечно с подлою хулою на устах;

То Людвиг — господи, помилуй! — Фейербах.

Бесшумно двигаясь, скользит он над землею,

Как жуткий метеор, что брошен силой злою.

Питанья символ, хлеб, держа в руке одной,

Бокал, наполненный огнем вина, — в другой,

Се восседает он по самый пуп в' купели,

Уча, как новый чин осуществлять на деле.

Смысл таинств состоит, по мненью мудреца,

В том, чтоб купаться, жрать и пить, пить без конца.

Его встречает рев приветных восклицаний,

Его ведут в кабак -для пьяных возлияний,

И поднимается столь яростный галдеж,

Что в том, что все кричат, двух слов не разберешь.

Шатанье взад, вперед и буря завываний Не унимаются, и в зале заседаний Порядок водворить немыслимо никак: Недаром ведь покой — им ненавистный враг. Вдруг гнев на Кёппена, сидевшего дотоле В молчании, напал: «В степях я диких, что ли! Не стыдно ль, варвары, галдеть вам, позабыв О том, зачем сюда пришли мы на призыв? О Арнольд, друг и вождь, открой скорее пренья, И нашим силам дай скорее приложенье». Тут Освальд с Эдгаром подняли вместе вой: «Да успокойтесь же! К чему галдеж такой?» Затихло вскоре все, и Арнольд, между делом Уж три бифштекса в рот впихнувши жестом смелым, Вскочил на кафедру и, утирая рот, Окинул взором зал. Потом как заорет:

«Что за чудный синклит вижу вокруг! Други, готовьтесь

в бой!

Вас, «Свободные», ждет слава иль смерть за идеал святой;

Пусть реакция нам подло грозит, пусть подымает вой,

Пусть безумствует! Что ж! Ей ли сразить наш неразрывный

строй?»

Но Освальд с Эдгаром прервали красноречье;

Их возглас прозвучал, как рев нечеловечий:

«Прекрасных слов уже довольно ты, Арнольд,

Сказал. Мы ныне требуем другого: дела!» Толпа задвигалась, и «браво» загудело; Со всех сторон неслось, как эхо: «Дела, дела!» Но Руге крикнул вдруг, с насмешкой на устах;


306


Ф. ЭНГЕЛЬС


«Наши дела лишь в словах; так было, и впредь будет долго, С древа абстракции сам практики плод упадет». А оба крикуна тем временем, в погоне За делом, малым хоть, на стуле, как на троне, Подняли Бауэра; и уж толпа кругом, И Бруно, как орел, парит под потолком. Смотри, его глаза горят безумным жаром, Чело помрачено, как тучей, гневом ярым; Под ним же, слышишь, рев!.. — Но, — глядь, — в углу другом Из Трира чудище, на Ртг верхом, Ревет неистово. Ревут, как звери, оба:

«Знать, баснями кормить ты будешь нас до гроба?!» Бауэр: «О ослепленный! Да погляди же! Воинство набожных Ближе и ближе!» Чудище: «Проклятый род

Растет, растет!» Бауэр: «Бёйтель, верхом на скотине, По весям странствует ныне!» Чудище: «Как слышно, давно замыслил Иегова

Послать на землю Мессию снова». Бауэр: «Не один агнец нам

Жизнь нынче отравляет ядом: Приходится бороться с целым стадом». Чудище: «Ведь нынче под луной,

Куда ни плюнь, повсюду дух святой». Оба: «Кроме того, что нас мучает Троица,

Союз полиции и веры не дает успокоиться!» Чудище: «Не дремлет их воинство! Где же наше достоинство?» Бауэр: «Они за оружие,

А мы-то чем хуже, а?» Уж крикнул тот-другой: «Мы им дадим отпор!» Но Фейербах опять воспламенил раздор. • «Ужели, — крикнул он, — вам пря не надоела? Коль требует кто дел, пусть примется за дело! Свободный человек лишь сам себя ведет; Кому в своих делах давать ему отчет?» Вдруг Kennen встал: очки двойным сверкнули бликом, «Свободные» молчат пред олимпийским ликом: «Почто противишься союзу, Фейербах? Порядок водворит лишь он у нас в рядах; Поток прогресса вдаль тогда польется ровно


еиблии чудесное избавление от дерзкого покушения 307

И — что важней всего — мы победим бескровно!»

Тут Освальд с Эдгаром: «Какой ты атеист? —

Вскричали вне себя: — Ты жалкий жирондист!»

А Штирнер, возмутясь: «Насилие над волей!

Нам криком навязать закон желают, что ли?

Вас после этого «Свободными» зови!

Нет! Рабство гнусное сидит у вас в крови!

Долой законы все!» — Тут полное смятенье

Грозило охватить бесовское раденье, —

Как вдруг раздался шум, и через крышу в зал

Бумажный змий влетел; то Виганд — о скандал! —

На собственном явился самолете.

«Позорно вы себя, — им крикнул он, — ведете!

Ужель вам мало,

Что на Анналах *

Сумел летать я.

Их сам слепил я,

Их сам скрепил я,

Ваш Блюхер, братья!

Парю ж над вами я в атмосфере!

Долой унынье! Мужайтесь в вере!

Ведь Франкфурт рядом

С покорным стадом

Своих мужей. Там тишь да гладь.

Там робкий лепет,

Там рабский трепет.

Вы не хотите пример с них взять?

Иль к вам оттуда

Подуло худо,

Союзный ветер донесся злой?

И в этой стуже

Все хуже, хуже

Дышать «Свободным»? Тогда за мной!

Я в Лейпциг вас зову, где я воздвиг оплот,

Который никогда от штурма не падет;

Тот дом, где торговал я гегельянством, ныне

В несокрушимую мной превращен твердыню,

Так вот же, в Лейпциг мной вы все приглашены!

Где центр издательства, да будет центр страны».

«Да, в Лейпциг! — крикнуло собранье в увлеченьи; — Оттуда выступим в последнее сраженье». На змие Виганд взмыл, все двинулись за ним;

• — «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst». Ред.


308


Ф. ЭНГЕЛЬС


И только Фейербах остался недвижим. —

Но прочь от этих мест! Ласкающие дали Меня влекут, — манит град Галле, что на Заале. Блаженный град! Тебя не позабыл господь, Не смог твоих сынов лукавый побороть. Как Руге ни точил слюны своей отраву, Свою ты сохранил непомраченной славу. И Руге в ярости покинул твой предел. Так славь же господа за свой благой удел! И правда! Радостно сбираются сегодня Для славословия избранники господни. Прекрасный сонм! Вот там сапожничек стоит; Ему быть набожным грудь впалая велит. А рядом трезвенный кабатчик круглолицый, Он нацедит тебе за денежку водицы, Смиреньем набожным сияет лунный лик; Как не сказать, что ты, о веры ключ, велик?! Вот бабушка стоит, согбенная грехами; Сквозь тело ветхое сияет веры пламя; Она хрипит псалом блаженно, как в раю, Крестя все время грудь иссохшую свою. Смотри, а вот и Лев с брегов высоких Заале, Чье благочестие архангелы признали; Он с верою в поход на гегелингов *8 шел, Он с верой защищал и церковь, и престол, Он с верой гнусную историю вселенной Исправил; внес в нее небесный свет нетленный. Войдите ж, верные, в уютный, скромный дом

И спойте господу признательный псалом. Ты слышишь! Сладостно их пенье раздается И к трону вышнему, как фимиам, несется: «Мы — падаль пред тобой, господь.

Полна зловонья наша плоть,

А в наших душах семя ада.

С рожденья мы обречены

Грешить на радость сатаны;

Нас растопчи! Так нам и надо!

Все же нашему страданью

Врачеванье

Ты благой даруешь дланью. Ты в небеса впускаешь нас,

Где ангелы возносят глас,

Поя тебе хвалу, о боже!

Ты прочь лукавого прогнал,


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 309

Который так нас угнетал!

Пожри проклятого, о боже,

Пусть же за свои деянья

В воздаянье

Он получит наказанье!» Но вот, перекрестясь, на стул сапожник встал И проповедь о зле, объявшем мир, сказал: «Смотрите, бездны пасть раскрыта перед нами; В ней адское бурлит, шумит, бушует пламя. День близок, — огненный взовьется ураган, И он проглотит нас, всех верных христиан. Смотрите! Множатся бесов злоумышленья! Велик господь! Грядем мы к светопреставленыо». «Аминь, — воскликнул Лев, — о братья, верьте, верьте! Без фиговых листков по свету бродят черти; К нам шлет великую блудницу Вавилон: Богиню разума; дрожат алтарь и трон. Чем Руге не Дантон? Второго Робеспьера Мы видим в Бауэре! Марата-изувера Еще превозойдет проклятый Фейербах!... Последний ждите день с молитвой на устах!»

Так кончил он. И вдруг предстал, не ждан, не гадан, Брат Бёйтелъ; вкруг него курился росный ладан, На богоизбранной ослице он сидит (И вознесенье он верхом на ней свершит). Воздевши к небу взор, горящий дивным жаром, «К вам путь меня привел, — воскликнул он, — недаром; Так говорит господь: Сей муж — избранник мой; Он двинет воинство мое в последний бой. Вы ныне Бёйтелю должны повиноваться. Пред ним мои враги, как плевел, расточатся. Так мне сказал господь; я на колени пал И со смирением его призыву внял. С отвагою в душе пустился я в дорогу, Чтоб верой озарить греховную берлогу. И я пошел в дворцы владетельных князей, В хоромы знатные, в жилища богачей; Но к суете земной полны они влеченья; У них я встретил лишь насмешку и презренье. Чревоугодники сидели за столом, Богато убранным, и тешились вином. Прах отрясая с ног, я в гневе удалился. Но ночью мне во сне господь, мой бог, явился И рек: — «В игольное ушко пройдет верблюд


310


Ф. ЭНГЕЛЬС


Скорей, чем богачи в небесный рай войдут.

Ты к беднякам иди! Там, на большой дороге,

Тебя с надеждой ждут, кто нищи и убоги.

Хромых, слепых, калек, стоящих у оград,

Сбери и приведи в святой мой вертоград.

Вот лучшее ядро благочестивой рати.

Иди ж! Они тебе воскликнут «исполати»!» —

Такой мне был во сне божественный глагол;

Я внял ему и к вам, о верные, пришел.

Вас призывает бог, творите же молитвы

И приготовьтесь к дню последней, грозной битвы.

«Свободных» армия уж к Лейпцигу идет,

Где в доме Виганда их крепость и оплот.

И там за грудой книг, за кипами бумаги,

Они нас будут ждать. Исполнитесь отваги,

О верные! Разбить должны мы злую рать

Врагов всевышнего и крепость их занять.

Мужайтесь же, друзья, в любви, в надежде, в вере!

Я вижу: предо мной открыты в небо двери.

Ко всем сокровищам святая вера — ключ.

Ты, Галле набожный, лишь верою могуч.

Был с верой божий сын зачат в девичьем лоне;

Исполнясь верой, кит вернул свободу Ионе,

Нам воскресение бог с верой возвестил

И с верой он уста ослиные открыл.

Прозрел слепой в тот миг, как укрепился в вере.

Я с верой вверх гляжу и вижу в небо двери;

Я с верой говорю: credo ut intelligam *,

Я с верою за крест держусь, на зло врагам.

Все, что б ни делал я, основано на вере;

Я с верой вверх гляжу и вижу в небо двери.

Мне говорит господь: пусть станет Дев, мой раб,

Над братьей в Галле; тут его пусть будет штаб.

А ты по городам, по весям и селеньям

Вербуй мне воинов с неутомимым рвеньем.

Ты, Бёйтель, мой пророк, не должен отдыхать,

Пока не собрана благочестивых рать.

Так рек господь, и я в великой крепок вере;

Прощайте же, друзья! Я вижу в небо двери». —

* т~ верую, для торо чтобы донимать. PeQ,


ВЙБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ЙЗЙАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 311

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Что вижу? Озари, святой Иоанн, мой разум

Твоим пророческим, божественным экстазом!

Борьбу архангела с драконом видел ты;

Сними же с глаз моих завесу суеты!

Что вижу я? Грядет день грозного сраженья,

День Страшного суда, день светопреставленья!

Что вижу? Груды туч покрыли неба круг;

Громада их растет, вздымается, — и вдруг

Бросается, как лев, в средину небосклона.

Исчадье адское из грозового лона

С шипеньем вырвалось; сей — огненным хвостом

Бьет воздух яростно, тот — дьявольским волчком

Несется вскачь, и все ревут в безумной злобе,

Как в ведовском котле клокочущей в утробе.

Ужель, проклятый род, ты небом овладел?

На божий стези ты как ступить посмел?

И молния, и гром похищены тобою?

О горе! Боннский бес вас подготовил к бою,

Но божьей милости не иссякает ключ, —

И дьявольскую тьму рассеет солнца луч.

«Свободных» дикий стан валит в свою твердыню; Но скоро, скоро бог накажет их гордыню. Их Виганд, в воздухе паря, ведет вперед, За ним орава вся бесстыдная орет.

На Лейпциг путь лежит; там «Гутенберг» в надежный Плацдарм он превратил для армии безбожной. Там башни сложены из множества томов, Окопы вырыты, и к штурму вал готов. Писанья Бауэра четыре равелина Покрыли; ружьями защищена куртина. Там «Фридрих» Кёппена 203 лежит над рядом ряд,


312


Ф. ЭНГЕЛЬС


И прошлогодние Анналы там лежат. «Труба» 1со и Фейербах тяжелою громадой Вкруг крепости лежат и служат ей оградой. Преградой там стоит — твой, Руге, «Новеллист»; Чтоб пот стирать с лица, навален «Пиетист» ао4. А свой чертовский дом на случай отступленья Поспешно превратил хозяин в укрепленье; Законопатил дверь и окна хитрый враг, А склад оружия он поднял на чердак, Чтоб сверху набожных огня подвергнуть граду, Коль удалось бы им прорваться за ограду. Они вступают, шум подняв и дикий гам, И размещаются по башням и по рвам.

А набожная рать идет из Галле биться; Для штурма у нее — Иакова лествица, Столп огненный пред ней, как знамя — исполин, А по пути — костры пылающих купин. О посети меня, святое вдохновенье, Чтоб мог я описать их дивное движенье! Колонну первую ведет державный Лев; Он шествует вперед, нисколько не сробев, И только пять томов истории всемирной 205 Держа в своих руках; как в обстановке мирной, Он — без оружия: он верою силен. Вслед фон дер Зюнденомаов вторая из колонн Ведется в бой; сей муж грех ненавидит страстно; Оружия на нем ты б стал искать напрасно: Одним присутствием своим врага' он бьет. Вот почему бойцы, идя за ним в поход, Вооружились лишь псалмами и молитвой; Услышав пенье их, противник с поля битвы Бежит за три версты. — Послал бойцов и Бонн; Брат Нихтс * — отважный вождь их набожных колонн. Из Швабии отряд летит, как буревестник; Он в знамя превратил свой «Христианский вестник» **. Берлинцев Хенгстенберг ведет в последний бой; А бременцы текут, о Маллет, за тобой. Поп Хирцель тоже тут. Он цюрихскую братью, Что Штрауса предала позорному проклятью, Ведет; и базелъцы за ним во след текут. Ты, вупперталъский маг, Круммахер, тоже Тут.

* Игра слов: «Nichts» — «ничто». Имеется в виду Карл Иммануил Ницш. Рв •• ™ «Der Christen-Bote. Ein kirchlich-religiöses Son&tag&blatt». Ред.


БИБЛИЙ ЧУДЁСЙОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 313

На стогны Лейпцига вступает рать святая.

Вдруг пенье дивное, как будто песня рая,

Разносится окрест; у всех один вопрос:

«Откуда эта песнь, что трогает до слез?»

И перед ними вдруг, верхом, — не ждан, не гадан, —

Брат Бёйтелъ; вкруг него курится росный ладан.

«Меч божий, — он поет, — и гедеонов меч

У нас! Мы победим в ужаснейшей из сеч.

Хоть крепость грозная воздвигнута злодеем, —

Мы адовы врата, — о верьте! — одолеем!»

И вот ослица вскачь на гордый вал бежит; За ней рать набожных, поя псалом, спешит. О, что за мощный штурм! Зови, о враг господний, Па помощь дьявола из черной преисподней! Лишь только Бёйтелъ вал успел, взлетев, занять — На приступ Хепгстенберг ведет святую рать. Но в стан безбожников спешит тогда лукавый, Чтоб мужество вдохнуть в смущенную ораву. Вот Виганд с Мейеном на равелин взнеслись И мечут тысячу огней смертельных вниз. Вон Штирнер связки книг кидает вниз с размаха И многих набожных хоронит в груде праха. И Арнольд тут как тут: тома своих Аннал Он мечет в каждого, штурмующего вал. А со стены из книг, как молотом Перуна, Тяжеловесною «Трубою» машет Бруно. В засаду спрятавшись (кто там его найдет?), Брошюры за спину кидает Патриот. В бой Kennen бросился, нахмурив грозно брови, Но все старается пролить поменьше крови. Несется Эдгар в бой, отважен и удал; Твой, Освальд, перечный костюм от крови ал. А кельнские бойцы! Потух в пылу сраженья У Ртг чубук, но не пришел в смущенье Боец испытанный; потухший свой вулкан Он тычет в животы несчастных христиан. Червонцы Юноша без устали кидает; Из Трира чудище *, как юный лев, прядает, Но все смелей святых дружинников отпор, Все ярче и звончей их славословный хор. Глядите! Хенгстенберг на Виганда напал, Схватил за бороду и, сотрясая вал,

• - К. Маркс. Ред.


314


Ф. ЭНГЕЛЬС


Стащил безбожника; лежит он без дыханья;

От русой бороды — одно воспоминанье.

Арнольд в опасности, и Эдгар смерти ждет,

В дом Kennen убежал, с ним вместе — Патриот.

Уж гордый книжный вал напору поддается,

Уже шатается; один лишь Бруно бьется.

Он в брата Бёйтеля метнул охапку книг,

И бледность смертная святой покрыла лик.

И фон дер Зюндену грозит удар ужасный.

Но тут Галлеский Лев воспрял душою страстной

И, как Самсон, рванул могучий книжный вал;

Он лег под ним, но что ж, и Бауэр с ним упал.

Лежит злодей в грязи, разбит своим паденьем;

Добить лежачего спешат святые с пеньем.

Тут Бёйтелъ, с силами собравшись, встал, схватил

За ухо Бауэра и так возговорил:

«Господь победу дал великой нашей вере!

Он — мощный наш оплот! Я вижу в небо двери!

Вперед же, верные! Сломите рог врагу,

А Бауэра я сам пока постерегу».

И Бауэра связав, вперед дружина мчится...

Уж к дому Виганда Иакова лествица

Приставлена; уже трещит дверной косяк,

Уж склад оружия на чердаке иссяк,

Уж бедный Патриот заламывает руки,

Уж Арнольд раненый от страшной стонет муки,

Уж Мейена уста и нос кровоточат, —

Тогда в смятении летит лукавый в ад.

С ужасным ревом он влетает в дом проклятья, Ругаясь и грозя, к владыке злая братья Бежит со всех сторон. И он вопит в смущеньи: «Позор! «Свободными» проиграно сраженье! Вотще глумился я, напрасно я смердел: Нас песнопением противник одолел, Лишился бороды наш Виганд, Бауэр — в путах, А гордый книжный вал атак не вынес лютых». От рева ужаса гудит над адом свод. И Гегель от стыда в отчаяньи орет. Но лишь улегся страх в сердцах оравы мерзкой, На беса полился поток угрозы дерзкой. Шумят мятежники, и Гегель, сам не свой, Кричит: «Стыдись! И ты быть хочешь сатаной?! Где был твой серный чад, где пламя разрушенья? «Аминь» услышав, — трус! — приходишь ты в смятенье!


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ И8БАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 315

От старости в тебе твой злой огонь потух!

Лишь маленьких детей ты ловишь и старух.

Тут надо не скулить, а действовать! Вольтер,

Нам помоги! Сюда, Дантон и Робеспьер!

Вы жили на земле, во всем подобны людям!

Так к богу ж дьявола! Чертями сами будем.

Бессилен навсегда мифический синклит;

Тысячелетний жар трусов не накалит;

Воспрянь, Марат! Людьми ведь были мы когда-то;

Так изберем вождем мы своего же брата!

Мифическим лицом был, есть и будет бес;

И он нам лютый враг, как всякий сын небес.

К победе же, вперед!» — И, дико завывая,

Из ада понеслась кощунственная стая.

Толпу мятежников сам Гегель возглавляет,

Вольтер над головой дубиной потрясает,

Дантон безумствует, и Эделъман орет;

Наполеон, как встарь, командует «Вперед!»

Марат, двух адских чад схватив рукою каждой,

Зубами щелкает, томим кровавой жаждой,

Несется Робеспьер, глаза его горят, —

О горе! Изрыгнул уродов этих ад.

И с ревом дикая орда свой лет снижает

Туда, где Бауэра брат Бёйтелъ охраняет.

Брат Бёйтелъ в ужасе, ослица слезы льет:

«Погибли мы, господь! вот-вот наш час пробьет!»

Тут в Бёйтеля впилась стрела Марата-зверя,

Он наземь падает и видит в небо двери.

Уж Гегель Бауэра целует, говоря:

«Да, ты постиг меня! Мой сын, я жил не зря!»

Он узы снял с него. Несется вопль оравы:

«Будь, Бауэр, нам вождем! Веди нас в бой кровавый!

Отставлен сатана, его нам замени!»

И с ревом кинулись на набожных они.

Увы! В святых рядах все множатся потери;

А Бёйтелъ, как всегда: он видит в небо двери.

Ослица на небо несет святую плоть,

Какое чудо ты содеял, о господь!

Ты взял его живым, как Илию-пророка,

И сокрушил навек все замыслы порока.

Вослед за Бёйтелем и весь господний стан

В лазурь возносится, блаженством обуян.

Но — ах! — нет отдыха мужам святым и там; —

«Свободные» летят за ними по пятам;


316


Ф. ЭНГЕЛЬС


Сменились ужасом блаженство и отрада; На небо ворвалось, крича, исчадье ада. —

Тем временем в аду, осиротевшем вдруг, Лишившемся своих наивернейших слуг, Лукавый бес стоял в немом оцепененьи И на порог глядел, где в диком исступленьи Отряд мятежников пронесся и исчез. Но вот, придя в себя, воскликнул злобно бес: «Так, поделом же мне! Я гнусно предан теми, В которых сам, глупец, взрастил безбожья семя! Вдохнув свободы жар «Свободным» этим в грудь, К свободе от меня я указал им путь. С народом этим я связался ведь напрасно; К свободе без границ они стремятся страстно. «Свободные» ничто святым не признают; Но ведь в конце концов и мне тогда капут. Против себя иду, борясь с владыкой вышним; Я только миф для них и признаюсь излишним. Скорей же в небеса! Я к богу полечу И с ним святой союз навеки заключу». Он воспаряет вверх и, пав пред троном бога: «О, не карай меня, — он молит, — слишком строго! Отныне я — твой друг». И рек господь благой: «Откладываю суд, о дьявол, над тобой! Иди и смой грехи в крови оравы злобной; Когда придешь назад, поговорим подробно».

Лукавый радостно пускается в полет И бой неслыханный в разгаре застает. Увы, хоть к набожным пришла с небес подмога, Они окружены хулителями бога. Несется Бауэр вскачь с одной звезды к другой И машет в воздухе, как молотом, «Трубой». Навстречу выступил весь ряд евангелистов; Но власти нет у них над князем атеистов. Что для него твой рог, о вол Луки! Твой рев, Лев Марка. Он и вас разить «Трубой» готов. Вслед Гегель с яростным упорством наступает И крылья ангелам огнем своим сжигает. Вольтер дубиною грозит, оскалив рот; Собор святых отцов безбожный Руге бьет; Вот Бауэр, налету схватив звезду, с размаху Метнул ее в врага, бегущего со страху. Глядите! Сатана лежит, сражен «Трубой»; Архангел Михаил готов трубить отбой;


БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ 317

Вот Гегель Сириус схватил с отвагой пылкой

И Хенгстенберга им ударил по затылку.

Испуганно пища, хор ангельский в разброд

По небу, среди туч, несется взад, вперед.

Пред трирским чудищем крест держит ангел божий,

Но тот кулак свой сжал, на монолит похожий.

Вот ангелов сама Мария звать идет

Исполнить ратный долг: «На Бауэра вперед!

Должны мы отомстить безбожному уроду

За то, что он хотел постичь мою природу».

Но тщетны все мольбы, напрасен нежный взор, —

Безбожных воинов стремителен напор;

Они уж близятся к священному порогу,

Уж верным все трудней им заградить дорогу,

Уже ослица лбом столкнулась со звездой,

И Бёйтель в ужасе летит вниз головой,

Уж Бауэр подскочил, грозя «Трубой» навеки

Свет жизни потушить в сем божьем человеке,

Уж ярый Руге Льва за шиворот поймал

И в рот ему сует страницы из Аннал, —

Как вдруг — о чудо! — лист сияньем окруженный,

С небес спускается, и Бауэр, пораженный

Внезапным ужасом, глядит на этот лист,

Глядит и весь дрожит, проклятый атеист.

Нерукотворный лист спускается все ниже,

У Бауэра на лбу пот выступил. Гляди же!

Он поднял лист, прочел и шепчет, сам не свой:

«В отставку!» Злая рать, услышав это, вой

Безумный подняла и с криками «В отставку!»

Вниз понеслась стремглав, создав на небе давку.

Святые празднуют победу из побед;

Бегут «Свободные», им ангелы вослед.

На землю падают злодеи без дыханья...

Того, кто сеет зло, не минет наказанье!

Написано Ф. Энгельсом Печатается по тексту брошюры

в июне июле 1842 г. _

Перевод о немецкого Напечатано в виде отдельной брошюры в Неймюнстере под Цюрихом в декабре 1842 а.


318 ]

[Ф. В. АНДРЕЭ И «ВЫСШАЯ ЗНАТЬ ГЕРМАНИИ» ]

Я не могу не обратить внимание господ представителей като­лического рыцарственного рыцарства на стихотворение, которое, хотя и сочинено бюргером, но именно потому еще больше достойно того, чтобы его выделили в качестве драгоценнейшего перла, всеподданнейшей дани бюргерского смирения.

В Эрфурте, в издательстве Ф. В. Отто, в году божьей ми­лостью тысяча восемьсот сорок втором появилась книжица: «Что следует знать о геральдике, или науке о гербах», сочине­ние Ф. В. Андреэ 207, со следующим посвящением: «Всей выс­шей знати Германии с почтением посвящает издатель».

«Сословию дворян ранг первый подобает, Заслуги предков их взнесли так высоко, Умножились затем их доблести стократно, Сегодня со вчера в сравненье не идет, Поэтому дворянство почитать должны вы, Ведь им лишь все державы мира живы.

В гербах высокое значенье скрыто — Все, что великого когда случилось, Как чтили государи знать все время, В дни мира и войны — все видно в них! Гербы — венцы, что доблести венчают, Дворяне их недаром получают.

И в трепете, в немом благоговенье

Пред славой, что сияет на венце,

Осмелюсь я воздвигнуть в честь героев

Сей памятник почтенья и любви!

Принять прошу я труд мой слабый благосклонно,

Свидетель мысли он моей уединенной».

Не правда ли, этот человек заслуживает, чтобы его возвели в дворянское достоинство?


Написано Ф. Энгельсом около 19 августа 1842 г.

Напечатано без подписи

: « Rheinische Zeitung» M 241,

29 августа 1842 г,


Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


t 319

[ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА ИЗ БЕРЛИНА]

Берлин, 19 августа. Я пишу вам сегодня для того, чтобы со­общить, что отсюда абсолютно не о чем сообщать. Бог свидетель, что сейчас наступил, как здесь говорят, мертвый сезон для кор­ респондентов. Не происходит ничего, решительно ничего! Об обществе исторического Христа так же мало слышно, как и об об­ ществе «Свободных»201. Хотя официально последнее существует, ни один студент не знает, где оно существует и кто в нем со­ стоит. Вероятно, дело с ним обстоит так же, как и полгода тому назад со знаменитым факельным шествием на Лейпцигской улице в честь философа а08. Впоследствии студенты утверждали, что ни один из них и не собирался принимать участие в этом шествии, о котором еще накануне говорилось, что, к сожалению, там будут большей частью «филистеры». Сословные комиссии 209 тоже все еще не созваны, несмотря на то что «Leipziger Zeitung» * со своим предпочтением к прусским неосуществленным про­жектам вкось и вкривь дебатирует вопросы, которые будут внесены в комиссии. Но мы утешаемся мудростью нашего ко­роля ** и не беспокоимся о неосуществленных прожектах. Ко­роль собирается заключить новый торговый договор и новую конвенцию о картелях, а это уже не будут неосуществленные прожекты! Но мы и об этом не горюем, я подразумеваю нас, берлинцев, а завидуем жителям Рейнской области, которым предстоит испытать в ближайшие недели большое наслажде­ние. К ним приедет не только наш король, но и в числе многих других высоких особ достопочтенный король Людвиг Бавар­ский, поэт на троне, автор «Героев Валгаллы» и основатель «Валгаллы»210, чтобы заложить камень для окончания строи­тельства Кёльнского собора, который должен быть завершен

• — «Leipziger Allgemeine Zeitung». Ред. .*• — Фридриха-Вильгельма IV. Ред.


320


Ф. ЭНГЕЛЬС


на благо немецкого народа. «Герои Валгаллы» вызвали в мест­ных образованных кругах настоящую сенсацию, и всеобщее компетентное мнение, безусловно, таково, что король Людвиг вплел новую лавровую ветвь в свою корону. По-тацитовски кряжистый, полный первобытной мощи стиль короля, несо­мненно, должен стать предметом подражания, но мало кому удается возвыситься до него.


Написано Ф. Энгельсом 19 августа 1842 г.

Напечатано без подписи

в ^Rheinische Zeitung» M 241,

29 августа 1842 г.


Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


[ 321

ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И СВОБОДА

На первый взгляд кажется непонятным, что такое министер­ство, как министерство Гизо, удерживается во Франции так долго и что оно вообще смогло прийти к власти. При наличии палаты депутатов, обладающей полномочиями назначать и сме­щать министров, при наличии свободной влиятельной прессы, при наличии самых свободных институтов в Европе, при нали­чии концентрированного, резко враждебного ему обществен­ного мнения министр иностранных дел Гизо почти два года оказывал всему противодействие, преследовал прессу, пре­небрегал общественным мнением, руководил палатой депута­тов, распустил ее и созвал новую, скомпрометировал честь Франции перед великими державами и достиг в полной мере славы непопулярного лица, к которой стремился. И человек, свершивший все это, человек, который украл у французов два года их истории, может похвастаться столь сильной партией в палате, что опасность для него может представлять лишь фор­сированная коалиция самых противоположных мнений.

Министерство Гизо — время расцвета июльского правитель­ства, триумф Луи-Филиппа и горчайшее унижение всех тех, кто ожидал от июльской революции * освобождения Европы. Прин­ципы народного суверенитета, свободной прессы, независимого правосудия с участием присяжных заседателей, парламент­ской формы правления — во Франции фактически упразднены. Министерство Гизо увенчало реакционные тенденции, которые вновь сумели обрести силу во Франции, и открыто продемон-

* fe. 1830 года. Ред.


322


Ф. ЭНГЕЛЬС


стрировало перед легитимистскими силами Европы бессилие французского либерализма.

Факт неоспорим. Реакция всей Европы ликует по этому пово­ду. Либеральной партии приходится • постоянно выслушивать, что Франция ежедневно отрекается от своих институтов, опро­вергает свою историю после 1789 г., выбирает палаты, список членов которых уже сам по себе является пасквилем на июль­скую революцию, одним словом, что самый либеральный на­род в Европе каждым своим действием предает либерализм. И либералы — в частности, добродушные немцы — краснеют от стыда, приводят какие-то нелепые извиняющие обстоятель­ства, которых они и сами не принимают всерьез, и втихомолку надеются на либеральную палату депутатов или, уже совсем тайком, украдкой, на новый июль.

Мы не только можем признать этот факт, не нанося вместе с тем ущерба принципу свободы; именно ради этого принципа он должен быть особо отмечен. Причиной этого факта являются два обстоятельства: на первое из них более мужественные ли­бералы уже не раз указывали в борьбе с реакционерами — это половинчатость и двусмысленность французской конституции, в которой никогда не был в категорической форме выражен и не проводился в жизнь принцип свободы; второе — это центра­лизация.

Вопреки брошюре Корменена, вопреки его блестящей и красноречивой защите французской централизации, послед­няя остается главной причиной регресса во французском за­конодательстве. Корменен по существу ничего не доказывает, хотя в его книге почти все правильно и хорошо. Ибо он обос­новывает централизацию не общими законами разума, а изви­няет ее прирожденными особенностями французского народ­ного духа и ходом истории.

Таковы положения, на которых мы можем пока что основы­ваться, потому что раньше нужно привести доказательства того, что подобная централизация неразумна и в силу этого яв­ляется причиной вышеприведенных последствий.

Централизация в ее крайней форме, которая господствует теперь во Франции, представляет собой выход государства за его пределы, за пределы его сущности. Но пределами государ­ства являются, с одной стороны, индивидуум, а с другой стороны — мировая история. Централизация наносит ущерб обоим. Когда государство присваивает себе право, кото­рое принадлежит лишь истории, оно тем самым уничтожает свободу индивидуума. История с незапамятных времен распо­лагала правом, которым она будет располагать всегда, — рас-


ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И СВОБОДА


323


поряжаться жизнью, счастьем и свободой отдельных индиви­дуумов, ибо она является делом всего человечества, жизнью данного рода, и в качестве такового суверенна; никто не может ей противиться, так как она представляет собой абсолютное право. На историю ни один человек не может жаловаться, по­тому что как она его наделила, так он и наслаждался жизнью или принимал участие в развитии человечества, что значит боль­ше, чем любое наслаждение. Как было бы смешно, если бы под­данные Нерона или Домициана захотели пожаловаться, что они родились не в такое время, как наше, когда людей не поджари­вают и не рубят головы с такой легкостью, или если бы жертвы религиозного фанатизма средневековья стали упрекать историю в том, что они жили не после Реформации при веротерпимых правительствах! Как будто без страданий одних другие смогли бы сделать шаг вперед! Точно так же английские рабочие, которые сейчас жестоко голодают, имеют право жаловаться на сэра Роберта Пиля и английскую конституцию, но не на исто­рию, которая сделала их носителями и представителями нового правового принципа. Не так обстоит дело с государством. Оно всегда есть нечто особенное и никогда не может притязать на право, которым, конечно, обладает все человечество в своей деятельности и в развитии истории, право жертвовать единич­ным ради общего.

Так централизованное государство, разумеется, совершает несправедливость, когда оно, как это происходит во Франции и как это признает Корменен, жертвует провинциями ради центра и устанавливает олигархию, аристократию одной местности, ничуть не более справедливую и разумную, чем аристократия знати или аристократия денег. Свобода в значительной степени обусловливается равенством, а при всем égalité devant la loi * различие между парижанами и провинциалами во всем, что ка­сается образования, участия в управлении страной и истинного духовного наслаждения жизнью все же более чем достаточно, чтобы воспрепятствовать французским институтам в их естест­венном развитии к полной свободе.

История централизации во Франции развивалась, как и всюду, параллельно истории абсолютизма. Людовик XI заложил основы того и другого; гугенотские войны 211 были последней значительной попыткой провинций восстать против гегемо­нии Парижа, и с этого времени господство столицы над Фран­цией было признано повсеместно. Ибо, как только централиза­ция государства проводится вс'ерьез, становится неизбежной

♦ —1 равенстве перед законом. Ред,


324


Ф. ЭНГЕЛЬС


локальная централизация, гегемония центра. Пока удерживался абсолютизм, выгоду от него имел только Париж, провинции были вынуждены удовлетворяться участием в несении госу­дарственных расходов и всемилостивейшим произволом. Куль­тура, esprit *, наука всей Франции сконцентрировались в Па­риже, существовали для Парижа; пресса работала только в Париже и для Парижа; деньги провинции, которые вытягивал для себя королевский двор, он проматывал в Париже и для Парижа. Отсюда, однако, возникло то огромное несоответствие в культуре между Парижем и остальной страной, которое с падением абсолютизма приняло во Франции крайне неблагопри­ятную форму. Только централизация сделала возможной рево­люцию в том виде, в каком она произошла, но та же централи­зация создала столь большую пропасть между Парижем и всей страной, что Париж мало заботился о благе провинций до тех пор, пока его самого не коснулся всеобщий гнет. Генеральные штаты 212, представители угнетенной страны, а не город Париж начали дело революции; и только когда вопросы приняли прин­ ципиальную форму и были затронуты интересы столицы, по­следняя захватила инициативу и овладела ходом событий. Это привело, однако, к тому, что участие страны в революции ос­лабло, и ее представители, а также представители, выражавшие ее настроение, своей апатией дали Наполеону возможность по­степенно подняться на императорский трон. При Реставрации41, когда образовались партии, имела место та же борьба между столицей и страной. Париж вскоре приобрел ясное сознание и выступил против Бурбонов и королевской власти божьей ми­лостью; страна, обладавшая меньшей культурой, выставила на поле битвы мало либералов, была в большей своей части настроена апатично и поэтому выступала за существующее поло­жение вещей или даже фанатично стояла за ancien régime * *. В ре­зультате июльская революция была произведена только Пари­жем; огромная масса индифферентных была слишком инертна, чтобы подняться против столицы и ее нового принципа; провин­циальные области с наиболее низкой культурой остались верны Бурбонам, но не могли ничего предпринять против централиза­ции. С той поры, однако, почти каждая палата позволяла отни­мать у себя одно из завоеваний июльской революции за другим, в чем, наряду с другими причинами, виновата та же централизация. Ибо депутатов в палату посылают все части страны, и, несмотря на нажим и подкупы во время выборов, каждый избирательный

* — ум. Ред. • • — старый порядок. Ред.


ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ Й СВОЁОДА


325


округ демонстрирует своим выбором свой уровень политического развития. Ведь всякий, кто поддается давлению или подкупу, не свободен и не самостоятелен в своих решениях; он поступает, следовательно, совершенно логично, когда, выбирая депутатов, угодных министерству, подпадает под опеку, которая ему и по­добает. Противоречие между июльской революцией и палатой 1842 г. — это противоречие между столицей и страной. Франция может с помощью Парижа осуществлять революции и создавать одним махом институты свободы, но она не может их удержать. Кто не в силах понять палату депутатов 1842 г., тот показы­ вает тем самым, что он путает французов с парижанами, что противоречие централизации не дошло до его сознания.

Не будем несправедливы! Противоречия, которыми страдает централизация, бесспорны; признаем, однако, ее историческое и разумное право на существование! Централизация — сущ­ность и жизненный нерв государства, и в этом заключается ее оправдание. Каждое государство должно по необходимости стре­миться к централизации, каждое государство централизовано, начиная с абсолютной монархии и кончая республикой. Как Америка, так и Россия. Ни одно государство не может обойтись без централизации, федеративное государство ничуть не в мень­шей степени, чем уже сформировавшееся централизованное го­сударство. Пока существуют государства, у каждого из них будет свой центр, и каждый гражданин будет выполнять свои гражданские функции только в силу централизации. При этом, то есть при подобной централизации, вполне можно допустить коммунальное управление, допустить все, что имеет отношение к отдельным гражданам или корпорациям, это даже нужно сде­ лать. Ибо поскольку централизация сосредоточена в одном пунк­те, поскольку все здесь собрано в одном, ее деятельность по необходимости должна быть всеобщей, а ее компетенция и пол­номочия заключать в себе все, что считается всеобщим, остав­ляя, однако, свободным то., что касается персонально того или этого. Отсюда вытекает государственное право центральной власти на издание законов, на господство над органами управ­ления, на назначение государственных чиновников и т. д.; отсюда же следует одновременно и тот принцип, что судеб­ная власть ни в коем случае не должна быть связана с центром, а принадлежать народу, судам присяжных, что, как уже ука­зывалось выше, коммунальные дела не могут входить в компе­тенцию центральных властей и т. д.

Суть централизованного государства не означает, впрочем, что центром его является одна-единственная личность, как при абсолютной монархии, а только то, что в его центре находится


326


Ф. ЭНГЕЛЬС


один отдельный человек, каким может быть президент в рес­ публике. То есть, нельзя забывать, что главным здесь является не личность, стоящая в центре, а сам центр.

Мы снова возвращаемся к нашему началу. Централизация — это принцип государства, и все же именно с централизацией неизбежно связано то, что она заставляет государство выхо­дить из своих рамок, конституировать себя, особенное, как все­общее, последнее и наивысшее, претендовать на право и поло­жение, которые принадлежат только истории. Государство — это не реализация абсолютной свободы, каким оно считается, в этом случае вышеупомянутая диалектика понятия государства была бы недействительной, оно лишь объективная свобода. Ис­тинная субъективная свобода, которая равносильна абсолют­ ной свободе, требует для своего осуществления иных форм, чем государство.


Написано Ф. Энгельсом а первой половине сентября 1842 г.

Напечатано без подписи

в приложении к «Rheinische Zeitung»

M 261, 18 сентября 1842 г.


Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


[ 327

«TIMES» 0 НЕМЕЦКОМ КОММУНИЗМЕ

РЕДАКТОРУ «NEW MORAL WORLD»

Милостивый государь!

Прочитав статью из «Times» о немецких коммунистах, пере­ печатанную в «New Moral World» 213 , я не счел возможным пройти мимо нее без некоторых пояснительных замечаний, которые Вы, быть может, найдете достойными опубликования.

До сих пор «Times» пользовался на континенте репутацией хорошо осведомленной газеты, но еще несколько таких статей, как статья о немецком коммунизме, и от этой репутации очень скоро ничего не останется. Каждый, кто имеет хоть малейшее понятие о социальных движениях во Франции и Германии, дол­жен сразу заметить, что автор вышеназванного очерка позво­ляет себе говорить о предмете, о котором он совершенно ничего не знает. Его неосведомленность в этом вопросе так велика, что он не способен даже показать слабые стороны партий, на кото­рую он нападает. Если он хотел раскритиковать Вейтлинга, он мог бы найти в его произведениях места, гораздо более под­ходящие для этой цели, чем те, которые он приводит. Если бы он только дал себе труд прочесть отчет цюрихской комиссии 214, в чем он пытается уверить нас, но чего он, по-видимому, не сделал, то он нашел бы обильный материал для клеветы, це­лую коллекцию искажений, собранных именно для этой цели. В конце концов, весьма курьезно, что коммунисты должны сами снабжать своих противников оружием для борьбы; но, опи­раясь на широкий фундамент философских доказательств, они могут себе позволить поступать так.

Корреспондент «Times» начинает с того, что изображает коммунистическую партию во Франции как очень слабую. Он


328


Ф. ЭНГЕЛЬС


сомневается, была ли она организатором восстания 1839 г. в Париже215, и считает весьма вероятным, что его возглавляла «мощная» республиканская партия. Но скажите, мой хорошо осведомленный осведомитель английской публики, считаете ли Вы очень слабой партию, насчитывающую почти полмилли­она взрослых мужчин? Разве Вам не известно, что «мощная» рес­публиканская партия во Франции вот уже девять лет как на­ходится в состоянии полного разложения и прогрессирующего упадка? Разве Вам не известно, что газета «National», орган этой «мощной» партии, имеет более ограниченный тираж, чем любая другая парижская газета? Мне ли, иностранцу, напоми­нать Вам о подписке в пользу ирландского фонда рипилеров, которую газета «National» устроила прошлым летом среди рес­публиканцев и которая дала меньше 100 фунтов, хотя респуб­ликанцы якобы питают горячие симпатии к ирландским рипи- лерам? 216 Разве Вам не известно, что массы, примыкавшие к республиканской партии, рабочие, уже давно откололись от своих богатых сотоварищей по партии и не просто вступили в коммунистическую партию, нет, а основали ее задолго до того, как Кабе начал выступать в защиту коммунизма? Разве Вам не известно, что вся «мощь» французских республиканцев состоит в поддержке их коммунистами, которые хотят добиться созда­ния республики до того, как они начнут осуществлять комму­ низм на практике? Все эти вещи, по-видимому, не известны Вам, а между тем Вам следовало бы знать их, чтобы составить себе правильное мнение о континентальном социализме.

Что касается восстания 1839 г., то я не думаю, чтобы по­добные события можно было приписать какой-нибудь партии. Но я знаю от людей, активно участвовавших в этом émeute*, что он был задуман и произведен коммунистами.

Хорошо осведомленный корреспондент сообщает далее, что «учения Фурье и Кабе, по-видимому, занимали больше умы не­скольких литераторов и ученых, чем пользовались общими сим­ патиями у народа». Относительно Фурье это верно, как я имел случай показать в одном из предыдущих номеров этой газеты217. Но Кабе! Кабе, который не написал почти ничего, кроме неболь­ ших брошюр, Кабе, которого всегда называют «отцом Кабе», именем, которое вряд ли могли дать ему «литераторы и ученые», Кабе, крупнейшим недостатком которого является поверхност­ность, отсутствие понимания настоящих требований научного исследования, Кабе, редактор газеты**, предназначенной для

* — мятеже. Ред. ** — «Le Populaire de 1841». Рев.


«TIMES» О НЕМЕЦКОМ КОММУНИЗМЕ


329


информирования тех, кто умеет только читать, — неужели уче­нием этого человека будет интересоваться профессор Париж­ского университета, вроде Мишле, или же такой человек, как Кине, самомнение которого превосходит его мистицизм? Это ведь просто смехотворно.

Корреспондент рассказывает затем об известном немецком ночном собрании в Гамбахе и Штейнхёльцли 218 и высказывает мнение, «что оно носило скорее политический, чем социальный революционный характер». Не знаю, с чего начать, чтобы пере­числить все нелепости, содержащиеся в этой фразе. Во-первых, «ночные собрания» на континенте совершенно неизвестны; у нас нет факельных шествий чартистов или ночных собраний ребеккаитов219. Гамбахское собрание происходило среди бела дня, на глазах у властей. Во-вторых, Гамбах находится в Ба­варии, а Штейнхёльцли — в Швейцарии, в нескольких сотен миль от Гамбаха; между тем нага корреспондент говорит о «собрании в Гамбахе и Штейнхёльцли». В-третьих, оба эти соб­ рания были значительно отдалены одно от другого не только по месту, но и по времени. Собрание в Штейнхёльцли произошло на несколько лет позже, чем в Гамбахе. В-четвертых, собрания эти носили не только по-видимому, но и в действительности чисто политический характер; они происходили до того, как на арене появились коммунисты.

Источниками, из которых наш корреспондент черпал свою неоценимую информацию, были «отчет (цюрихской) комиссии, опубликованные и неопубликованные коммунистические сочи­нения, обнаруженные при аресте Вейтлинга, и личное расследо­ вание». Неосведомленность нашего корреспондента ясно доказы­ вает, что отчета он никогда не читал; ясно, что «опубликованные коммунистические сочинения» не могли быть «обнаружены» ни при чьем аресте, так как простой факт их «опубликования» исключает всякую возможность «обнаружения». Генеральный прокурор Цюриха вряд ли стал бы хвалиться «обнаруже­нием» книг, которыми его мог бы снабдить любой книгопро­давец! Что касается «неопубликованных» сочинений, для унич­тожения которых было начато судебное преследование, то цюрихские сенаторы были бы действительно непоследовательны, если бы они — как, по-видимому, думает наш корреспондент — сами их потом опубликовали! Они и не сделали ничего подоб­ного. Фактически во всем сообщении нашего корреспондента нет ничего такого, что он мог бы раздобыть из этого источника или из личного расследования, если бы тут не было двух но­вых фактов, — что немецкие коммунисты заимствовали свое учение главным образом у Кабе и Фурье, на которых они


330


Ф. ЭНГЕЛЬС


нападают, — об этом наш корреспондент мог бы прочесть в той самой книге, которую он так подробно цитирует (Вейтлинг, «Гарантии», стр. 228)а20; и что «они рассматривают как своих четырех евангелистов Кабе, Прудона, Вейтлинга и — и—Кон- стана»! Бенн!амен Констан, друг г-жи де Сталь, давно уже умер и никогда не задумывался о чем-либо, имеющем отношение к социальной реформе. Очевидно, наш корреспондент имеет в виду фурьериста Консидерана, редактора «Phalange», ныне «Démocratie pacifique», который вообще не связан с коммуни­стами.

«В настоящее время коммунистическое учение содержит в себе больше негативного, чем позитивного», — и немедленно после этого утверждения наш корреспондент опровергает са­мого себя, излагая в двенадцати параграфах предложенный Вейтлингом набросок установлений нового общественного строя, которые с начала до конца носят позитивный характер, и в них даже не упоминается о разрушении существующей социальной системы.

Впрочем, выдержки эти приводятся нашим корреспонден­том крайне беспорядочно и показывают, что во многих случаях он не сумел нащупать существенных пунктов излагаемого во­проса и вместо этого приводит какие-то второстепенные детали. Так, например, у него выпадает та главная мысль, в которой обнаруживается превосходство Вейтлинга над Кабе, именно мысль об упразднении всякой формы правления, основанной на насилии и большинстве и замене ее простым управлением, ор­ганизующим различные отрасли труда и распределяющим его продукты; он опускает предложение, чтобы все должностные лица этого управления в каждой отдельной отрасли назначались не большинством всех членов общества, а только теми членами его, которые знакомы со специальным родом работы, возлага­емой на будущее должностное лицо. Затем он опустил одну из важнейших черт этого плана, а именно, что лица, на которых возлагается выбор, выбирают наиболее подходящих кандидатов посредством своего рода конкурса, не зная ни одного из авто­ров представленных на этот конкурс работ; имена последних должны быть помещены в запечатанные конверты, и вскрывается лишь тот конверт, который содержит имя победителя; таким образом устраняются все личные мотивы, которые могли бы повлиять на решение избирающих лиц.

Что касается остальных выдержек из Вейтлинга, то я предо­ ставляю читателям этой газеты судить, в самом ли деле они со­ держат такие заслуживающие презрения вещи, как думает наш корреспондент, или же они защищают в большинстве случаев —


«TIMES» О НЕМЕЦКОМ КОММУНИЗМЕ


331


если не во всех случаях — те самые принципы и планы, для рас­пространения которых была основана эта газета. Во всяком слу­чае, если «Times» захочет снова писать о немецком коммунизме, то хорошо сделает, подыскав себе другого корреспондента. Остаюсь, милостивый государь, преданный Вам

Ф. Энгельс


Написано Ф. Энгельсом 13 января 1844 г.

Напечатано в газете «New Moral World» M 30, SO января 1844 г.


Печатается по тексту газеты Перевод с английского


332 J

ФРАНЦУЗСКИЙ КОММУНИЗМ

РЕДАКТОРУ «NEW MORAL WORLD»

Манчестер, 28 января 1844 г.

Милостивый государь!

В своем письме к Вам в «New Moral World» от 13-го текущего месяца * я допустил ошибку. Я полагал, что корреспондент «Times» ошибочно назвал некоего г-на Констана коммунистом. Однако с тех пор как я написал это письмо, я получил ряд фран­ цузских коммунистических изданий, в которых аббат Констан называется сторонником коммунистической системы. В то же время г-н Гудвин Бармби любезно сообщил мне некоторые новые сведения об аббате Констане, который, по его словам, был за­ключен в тюрьму за свои убеждения и который является автором нескольких коммунистических работ. Сам он формули­ рует свое мировоззрение в следующих словах: «Я — христиа­нин и понимаю христианство только как коммунизм».

Прошу Вас ввиду этого исправить вышеуказанную ошибку в ближайшем номере Вашего издания.

Уважающий Вас, милостивый государь,

Ф. Энгельс

Напечатано е газете «New Moral World» Печатается по тексту газеты

M SI, г феераля 18*4 г. „ .

*^ г Перевод с английского

* См. настоящий том, отр. 327—331. Ред.


Ф. ЭНГЕЛЬС

ПИСЬМА

(18 38 — 18 42)

12 М. и д., т. 41


[ 335

1838 год

î МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 28—29 августа 1838 г.

28 августа

Дорогая Мария!

Едва увидев твое письмо, я сразу догадался, что оно от тебя, хотя вообще-то я даже не знаю твоего почерка. Право, оно точь-в-точь ты сама: написано страшно торопливо, всюду милый беспорядок, моральные прописи, которые вовсе не долж­ны приниматься всерьез. «Как ты поживаешь? Как твое здо­ровье?» Эмильхен * и Аделинхен **, несчастные случаи — все свалено в одну кучу. Здесь, кстати, тоже произошел несчаст­ный случай: маляр — за последнюю неделю уже второй — сор­вался с лесов и разбился насмерть.

То, что Эмильхен и Аделинхен уезжают, совершенно пора­зительно, во всяком случае Тревиранусы были в высшей сте­пени удивлены этим, они все думали, что Карл *** их воспиты­вает.

29 августа

Вы собираетесь в Ксантен — очень хорошо, вам действи­тельно следует туда съездить, раз мама обещала это тете**** и бабушке *****. Постарайтесь подгадать туда к сбору вино­града, тогда вы сможете поесть его вдоволь. В нашем саду здесь тоже есть виноград, но он еще не созрел, зато у нас уже поспели

* — Эмилия Энгельс. Ред. ** — Аделина Энгельс. Ред. *** — Карл Энгельс. Ред. • ••• — Фридерике фон Грисхейм. Ред. **•** — Франциске ван Хаар. Ред.

12«


338


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28—29 АВГУСТА 1838 г.


яблоки, райские яблочки, они гораздо вкуснее тех, что росли в усадьбе Каспара* на толстом дереве, которое потом срубили.

Представь себе, Мария, у нас здесь наседка с семью цыпля­ тами, которым еще не исполнилось недели. Когда нам в конторе нечего делать, мы выходим во двор и ловим мух, комаров и пауков; тогда приходит старушка, забирает их у нас из рук и кормит ими цыплят. Но там есть один черный цыпленок, вели­чиной с канарейку, он клюет мух прямо из рук. И все эти кро­хотные существа станут низкорослыми курицами с перьями на лапках. Я уверен, что такая наседка с цыплятами очень понра­вилась бы тебе. Ты ведь сама такой же цыпленок. Уговори маму, чтобы она на будущий год тоже посадила курицу на яйца. У нас тоже есть голуби — и у Тревирануса и у Лёйпольдов, кот-беки и дутыши [Kröpper]; их здесь зовут «коронованные го­ луби» (потому что у них на груди имеется жабо, по-здешнему корона) и «Кгоррег». Особенно хороши котбеки. Мы кормим их каждый день, Эберлейн и я; только не кормовым горохом, его здесь нет, а обыкновенным горохом или мелкими буковыми орешками, они не крупнее гороха.

Посмотрела бы ты утром, когда на рынке много народу, ка­кие замечательные наряды у здешних крестьянок. Особенно жи­вописны шапки и соломенные шляпы. Если мне удастся как-ни­будь спокойно понаблюдать за какой-нибудь женщиной, я попробую сделать набросок и пошлю тебе. Девушки носят малюсенькие красные шапочки, на самой макушке, а старые женщины — большие капоры, которые плоско лежат на голове и свисают на лицо, или большие бархатные чепцы, отделан­ ные спереди оборками из черных кружев. Это выглядит так своеобразно.

Окно моей комнаты выходит в переулок, в котором водится нечистая сила. Если я засиживаюсь допоздна, то примерно ча­сов в одиннадцать слышу, как в переулке начинается шум и гам: кошки мяукают, собаки лают, привидения хохочут, стонут и стучат в ставни соседнего дома; но все это объясняется очень просто. Дело в том, что в переулке живет фонарщик и он выхо­дит как раз в одиннадцать часов.

Вот я написал уже целых две страницы. Если бы я хотел поступать так, как ты, то я бы сейчас написал: «Ну, теперь ты, наверное, будешь довольна тем, что я так много тебе рассказал, в следующий раз я опять расскажу тебе столько же». Так дела­ешь ты. Ты заполняешь две страницы размашистым почерком, а остальные две оставляешь пустыми. Но чтобы доказать тебе,

* — Каспара Энгельса-младшего. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28—29 АВГУСТА 1838 г. 337

дао я не делаю так, как ты, и ве плачу той же монетой, я пому­чаюсь и напишу мелким почерком четыре страницы.

Сегодня утром пришел цирюльник, и господин пастор * посоветовал мне побриться, так как я будто бы выглядел ужасно. Но я не буду бриться, потому что папа сказал, чтобы мои брит-"вы оставались запечатанными, пока я не начну ими пользо­ваться; папа уехал две недели тому назад, а за это время усы у меня не могли вырасти. Я побреюсь не раньше, чем отращу себе усы цвета воронова крыла. Да, и знаешь еще, что мама попросила папу дать мне бритвенный прибор с собой, а он ответил, что это значило бы соблазнять меня и что в Ман­честере он сам купит мне прибор, но я не буду им пользоваться из принципа.

Я только что вернулся с парада, который каждый день про­ исходит на Соборной площади. Здесь занимается строевой под­ готовкой великая ганзейская армия, в которой числится при­мерно 40 солдат, 25 музыкантов, а также 6 или 8 офицеров; если не считать тамбурмажора, у всех в сумме такие же усы, как у одного прусского гусара. У большинства вообще на лице нет растительности, у других есть только намек. Парад продол­жается целых две минуты, солдаты приходят, строятся, берут ружье на караул и опять уходят. Но музыка хороша (очень хороша, замечательна, прекрасна, говорят бременцы). Вчера сюда доставили одного ганзейца — дезертира. Этот парень — еврей, он брал уроки закона божьего у пастора Тревирануса и хотел креститься. Он дезертировал, но не уехал из города, а написал письмо пастору Тревиранусу, будто он находится в Бринкуме, куда уговорил его поехать один родственник, и про­сил пастора ходатайствовать о смягчении наказания. Пастор и собирался это сделать, как вдруг этот молодчик был вчера арестован под Бременом, так что выяснилась, где он скрывался. Теперь он получит хорошую нахлобучку, то есть 60 ударов, потому что здесь солдат то и дело бьют палками.

В Бремене евреев совершенно нет, лишь в предместье живут несколько евреев, имеющих на это особое разрешение, но в го­роде ни один из них не имеет права поселяться.

Сегодня целый день опять идет дождь. За последнее время только один раз, неделю тому назад, было сухо, все остальные дни шел дождь, хотя бы понемножку. В воскресенье было очень жарко, вчера тоже было довольно душно, хотя небо часто затя­гивали тучи, а сегодня, нет сегодня просто невыносимо. Едва выйдешь за дверь — промокаешь до нитки. Что слышно у вас?

« - Георг Готфрид Тревирануо . Peg,


338 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28—29 АВГУСТА. 1838 г.

Теперь я напишу маме. — Помирились ли вы с Камперманами, дурочки?

Adieu*, Мария.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engeh Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _________________ я „.„.„„„„

Bd 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


2

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ

В ЭЛЬБЕРФЕЛЬД

[Бремен], 1 сентября [1838 г.]

Господам братьям Греберам из Бармена, ныне пребываю­ щим в Эльберфельде. Свидетельствуя сим получение почтенного писания г-на Ф. Гребера, я позволю себе послать вам несколько строк. Черт побери, дело идет на лад! Мы сразу начнем с изо­бразительного искусства. Дело в том, что мой сосед, по имени Джордж (его имя Георг произ­носится на английский лад) Горрисен, — пер­вейший гамбургский шут, какой когда-либо существовал г возьмите среднее из обоих прило­женных портретов, посадите это среднее на уз­кое туловище и длинные ноги, придайте глазам достаточно тупое выражение, вообразите себе речь точь-в-точь такую, как у Кирхнера, только на гамбургском диалекте, и у вас получится вер­нейший портрет этого оболтуса, каков он есть. Ах, если б я только сумел изобразить его так удачно, как вчера вечером, когда я нарисовал его на доске так похоже, что все, даже служанки, его узнали. Даже один художник **, живущий у нас в доме и вообще находящий все пло­ хим, увидев этот портрет, нашел его очень хорошим. Этот Дж. Горрисен — самый большой олух на земле; каждый день он

* — Прощай. Рев. •• — Г. В. Фейсткорн. Реф,


ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАЙ, 1 СЕНТЯБРЯ 1838 г, 339


носится с какой-нибудь новой чепухой, он неистощим в неле­ пых и скучных идеях. На совести этого парня, по меньшей мере, двадцать часов нагнанной на меня скуки.

Якоба В од-

Я недавно купил себе оправдательную брошюру

Гримма221; она великолепна и написана с редкой силой

Я ви-

нои книжной лавке я недавно прочел не меньше семи брошюр о кёльнской истории 222. — NB. Здесь я начи­тался таких вещей и выражений — у меня особый ин­терес к такой литературе, — которые у нас никогда* не осмелились бы напечатать; совершенно либеральные идеи и т. д.; рассуждения о старом ганноверском вшивом козле ** просто великолепны.

Здесь имеются прекрасные сатирические картинки. - дел одну, хотя и плохо нарисованную, но с очень характерными лицами. Изображен портной, сидящий на козле, которого удер­живает хозяин; их обступили сапожники. Что все это значит, видно из подписи:

«Хозяин, не удерживайте моего коня!». Но об этом в другой раз, так как я не могу достать этой кар­тинки, ибо здесь сидит принципал ***. Впрочем, он все же ужас­но хороший парень, такой хороший, что ты себе и представить не можешь.

Прости, что я так плохо пишу: я влил в себя три бутылки пива. Ура! Больше пи­сать не могу, ибо письмо надо сейчас же отправить на почту. Пробило уже половина четвертого, а письма должны быть там в четыре! Черт побери! Замечаешь ли ты, что во мне бродит пиво?.. ****

Роланд — ры­ царь ив Бремена

Благоволите мне тотчас же нацарапать что-нибудь; мой адрес знает Вурм, вы мо­жете ему передать письмо. Ах, боже мой, что мне писать? О, боже мой, боже мой, вот беда! Старик,, то есть принципал, только что вышел, а я совсем запутался: я не знаю, что пишу, в ушах у меня шумит. Кланяйтесь П. Йонгхаусу и Ф. Плюмахеру, пусть они мне напишут, и в ближайшее время я их тоже осчастливлю письмом. Можете ли вы прочесть, что я тут напачкал?

* Отсюда и далее, кончая словами «во мне бродит пиво», текст письма на первой странице написан красными чернилами поперек черных. Ред. • • — Эрнсте-Августе. Рев. *** — Генрих Лёйпольд. Ред. *•** Одна фраза не расшифрована из-за повреждения бумаги. Ptd,


340 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 1 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

Что ты мне дашь за фунт чепухи? У меня большой запас ее. О, великий боже!

Преданный вашему высокоблагородию

твой Ф. Энгельс

Впервые опубликовано Печатается по рукописи

с небольшим сокращением в книге: ,_,

F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Перевод с немецкого

Berlin, 1920 и полностью в Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 2, 1930

3

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

[Бремен!, 11 сентября [1838 г.]

Дорогая Мария!

«В надежде, что я опять получу от тебя письмо в 4 страницы, остаюсь и пр.» Да, глупышка, ты получишь 4 страницы, но они написаны по принципу — какою мерою меришь, такою и тебе будут мерить *, да и то этого слишком много для тебя. Ведь я на такой маленькой странице пишу столько же, сколько ты на большой, и просил бы тебя в будущем не тратить так безоб­разно бумагу. Когда так размашисто пишет толстяк — это совсем другое дело. Понятно вам, мамзельхен? — Если вы в этом году не поедете в Ксантен, то вам придется сказать себе:

Утешься от всех бед с Иовом, Монаха гуще смажь сиропом.

Тут ничего не поделаешь, как говорят у нас в Бремене. Вы можете вообразить себе, что вы там уже были, разве ты не пом­нишь, что делал Герман **, когда он получал стакан вина? Он пил его очень медленно, стараясь продлить удовольствие. По­ этому вы тоже должны сказать себе: если бы мы были сейчас в Ксантене, то мы не могли бы уже радоваться тому, что мы туда поедем, а теперь у нас впереди еще целый год, полный надежд, и мы можем радоваться сколько угодно. Ведь это мудро, так ска­зал бы Сократ, а с ним и Уленшпигель. Запомни это себе на бу-

* Библия. Новый завет. Евангелие от Матфея, глава 7, стих 2 (перефрази­ровано). Ред.

•• — Герман Энгельс. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.


341


дущее. Как видишь, я тоже могу читать тебе наставления, не хуже, чем ты мне. А когда ты мне опять будешь писать, то не начинай каждого абзаца с «представь себе». Откуда у тебя эта благородная привычка? Как ты можешь говорить: «я не знаю, что еще писать», если ты мне еще не сообщила, какие годовые отметки получили ты и Анна *, кто в этом году написал вступление к вашей программе. Толстяк тоже наверное от­мочил какую-нибудь шутку за те восемь недель, как меня нет, разве ты не могла мне написать об этом? И сколько еще про­ изошло всякого такого, о чем я совершенно не знаю! Скажи, пожалуйста, разве это оправдание: «я не знаю, о чем мне пи­ сать»? Я тоже не знаю, о чем мне писать. Когда я начинаю одну строчку, то еще не знаю, о чем я буду говорить в следующей, но мне все-таки что-нибудь да приходит в голову, и, я надеюсь, тебе будет небесполезно и нелишне прочесть то, что я пишу. А ты, если заполнишь две страницы далеко расставленпыми строчками, воображаешь уже, что совершила чуть ли не под­виг Геркулеса. Что же ты думаешь обо мне? После того как я закончу это письмо к тебе, мне нужно написать еще три других, а завтра или послезавтра отнести их на почту. И у меня вовсе не так уж много времени, потому что сегодня во второй поло­ вине дня судно «Ианчита» отправляется в Гавану и мне прихо­дится переписывать чужие письма вместо того, чтобы самому писать свои; сегодня днем я ожидаю письмо от Штрюккера, и он тоже, должно быть, захочет получить ответ. К тому же я не могу писать одному то же самое, что я написал другому. Те­ перь ты видишь, что было бы справедливо, если бы ты написала мне шесть страниц и что тебе нельзя было бы обижаться, даже если бы я .написал тебе только 1/6 страницы? Впрочем, одна эта головомойка уже достигла длины целого твоего письма, и, чтобы доказать тебе, что и я могу писать о чем-нибудь другом, я возьму на себя смелость рассказать тебе, что, если я достану кисть до того, как отправлю письмо, я пришлю тебе несколько рисунков бременских крестьянских мод.

Но сейчас ты права, я не знаю, о чем еще написать, и я все же попытаюсь что-нибудь придумать; четыре страницы честно будут заполнены. Очень неприятно здесь то, что город­ские ворота вечером, с наступлением темноты, запираются и тот, кто хочет войти или выйти, должен платить пошлину. Сейчас это дело начинается уже с семи часов, тогда надо пла­тить два rpofa, и чем позже, тем пошлина выше; после девяти уже надо платить 3 грота, в 10 часов — 6 гротов, в 11 часов —

• — Анна Энгельс Рев,


342


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.


12 гротов. За проезд на лошади пошлина еще выше. Мне уже тоже несколько раз приходилось платить эту пошлину.

Сейчас консул * как раз беседует с г-ном Граве о тех письмах, которые должны быть написаны сегодня во второй половине дня. Я прислушиваюсь к этому разговору с самым напряжен­ным вниманием, как мошенник, который видит, как выходят присяжные, и ждет их слов «виновен» или «невиновен». Ведь если Граве начнет писать, то я буквально не успею оглянуться, как на моем столе уже будет лежать шесть, семь, восемь или больше писем в одну, две и даже три страницы. За то время, что я здесь, я уже переписал 40 страниц, 40 страниц в книгу огромного формата для снятия копий. Вот передо мной уже опять лежит письмо в Балтимору, и, представь себе, 4 страницы исписаны полностью. Сейчас половина двенадцатого, и я пойду на почту будто бы для того, чтобы получить письма для кон­ сула, а в действительности для того, чтобы узнать, нет ли письма от Штрюккера.

Adieu **, дорогая Мария, я надеюсь получить четыре боль­шие страницы.

Твой брат Фридрих

_ , Печатается по рукописи

Впервые опубликовано
в
Marx-Engels Gesamtausgabe. Перевод с немецкого

Erste Abteilung, Bd. S, 1930 TT

На русском языке публикуется впервые

4

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ В БАРМЕН***

[Бремен1, 17—18 сентября [1838 г.]

17 сентября. Сначала черные чернила, затем начинаются красные ****.

Carissimi! In vostras epistolas haec vobis sit respondentia. Ego enim quum longiter latine non scripsi, vobis paucum scribero, sed in germanico-italianico-latino. Quae quum ita sint *****, то

* — Генрих Лёйпольд. Ред. ** — Прощай. Ред. *** На обороте письма надпись: господину Фридриху Греберу. Адр. Госпо­дину пастору Греберу. Бармен. Франко. Ред.

• *•• Письмо от 17 сентября написано черными чернилами, письмо от ^сентяб­ря написано красными чернилами, поперек текста предыдущего письма. Ред.

***** — Дражайшие! На ваши письма отвечаю нижеследующим. Так как я дав­но не писал по-латыни, то я напишу вам немного, но на немецко-итальянско-латин­ском. Поскольку это так. Ред.


Фридриху а вильГельму грёёёрам, И—18 сейтяг.ря 1838 г. 343

вы не получите уже ни слова больше по-латыни, а все на чистом, прозрачном, ясном, совершенном немецком языке. Начну сей­час свой рассказ сразу с сообщения вам очень важной вещи: мой испанский романс провалился; этот парень, по-видимому, антиромантик, таким он и выглядит; но мое собственное стихо­творение — «Бедуины» *, прилагаемое к письму, было помещено в другом журнале; только этот молодец изменил у меня послед­нюю строфу, чем создал невообразимую путаницу. Дело в том, что он, кажется, не понял слов: «вас люди в фраках не поймут, им вашей песни строй далек», потому что они кажутся стран­ными. Главная мысль стихотворения заключается в противо­поставлении бедуинов, даже в теперешнем их состоянии, пуб­лике, которая совершенно чужда им. А потому этот контраст не следует выражать одним голым описанием, данным в обеих резко обособленных частях; лишь в заключении он ярко высту­пает благодаря противопоставлению и заключительному вы­воду последней строфы. Кроме того, в стихотворении еще выра­жены отдельные мысли: 1) легкая ирония по адресу Коцебу и его приверженцев с противопоставлением ему Шиллера как доброго принципа нашего театра; 2) скорбь о теперешнем состоянии бедуинов с противопоставлением прежнему их состоянию; эти обе побочные мысли идут параллельно в обеих главных противоположностях. Убери последнюю строфу, и все идет прахом; но если редактор, желая сгладить заключение, пишет: «И после этого — позор — за деньги пред толпой пля­сать! У вас недаром тусклый взор, и на устах лежит печать!», — то, во-первых, заключение бледно, ибо оно составлено из ис­пользованных уже раньше общих фраз, а во-вторых, оно уничто­жает мою главную мысль, ставя на ее место побочную: жалобу на состояние бедуинов и сопоставление его с прежним их со­ стоянием. Итак, он навредил следующим образом: он совершенно уничтожил 1) главную мысль и 2) целостность всего стихотворе­ния. Впрочем, это ему обойдется еще в один грот (х/2 зильбер­гроша), ибо он получит от меня надлежащую отповедь. Впрочем, лучше бы я не сочинял этого стихотворения, ибо мне совсем не удалось выразить свою мысль в ясной, изящной форме; риториче­ские фразы... ** — не более, как риторические фразы, страна фи­ников и Билед Уль Джерид — это одно и то же, так что одна и та же мысль повторяется дважды в одних и тех же выражениях, а как неблагозвучны некоторые из фраз: «раскаты смеха» и «про­ворные уста!». Странное испытываешь чувство, когда видишь

* См. настоящий том, стр. 1—2. Ред.

••В тексте незаконченное слово: Str., вероятно, имеется в виду Штрюккер (Strü-cker) —-. товарищ Энгельса. Ред.


344 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17—18 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

напечатанными свои стихи; они тебе стали чужими, и ты их воспринимаешь гораздо более остро, чем когда они только что написаны.

Я здорово смеялся, когда увидел вдруг свое произведение опубликованным, но у меня вскоре пропала охота смеяться; когда я заметил сделанные изменения, то пришел в ярость и варварски забушевал. — Satis autem de hac re locuti sumus! *

Я нашел сегодня утром у одного букиниста весьма своеоб­разную книгу: извлечения из «Деяний святых», но, к сожале­нию, только за первую половину года, с портретами, жизнеопи­саниями святых и молитвами, но все очень коротко. Она стоила мне 12 гротов (6 зильбергрошей), и столько же я заплатил за «Диогена Синодского, или Hu)xq<xiyjç [iatvô{ievo<: **» Виланда.

G каждым днем я все более отчаиваюсь в своей поэзии и ее творческой силе, особенно с тех пор, как прочел у Гёте обе статьи «Молодым поэтам»223, в которых я обрисован так верно, как это только возможно; из них мне стало ясно, что мое риф­моплетство не имеет никакой цены для искусства; но тем не менее я буду и впредь продолжать заниматься рифмачеством, ибо это — «приятное дополнение», как выражается Гёте, а иное стихотворение тисну в какой-нибудь журнал, потому что так делают другие молодцы, которые такие же, если не большие, чем я, ослы, и потому также, что этим я не подниму и не понижу уровня немецкой литературы. Но когда я читаю хорошее стихотворение, то в душе мне становится всегда очень досадно: почему ты н^сумел так написать! Satis autem de hac re locuti sumus!

Мои cari amici ***, ваше отсутствие очень чувствуется. Я часто вспоминаю о том, как я приходил к вам в вашу комнату; Фриц, устроившись уютно за печкой, сидел там с короткой трубкой во рту, а Вильм в своем длинном шлафроке шумно шагал по комнате и курил только четырехпфенниговые сигары и острил так, что комната дрожала, а затем появлялся могучий Фельдман, подобно Cxv8oç Msvetaxoç ****, и затем приходил Вурм, в длинном сюртуке, с палкой в руке, и мы бражничали так, что небу было жарко; а теперь надо ограничиваться письмами — это ужасно! Что вы мне из Берлина также аккуратно пишете, это constat ***** и naturaliter ******, письма туда требуют только одного лишнего дня по сравнению с письмами в Бармен. Мой

• — Однако довольно об этом! Ред. •• — Неистового Сократа. Рев. **• — дорогие друзья. Ред. • ••• — рыжему Менелаю. Ред. •**•* — установлено. Ред. • ••••• __ естественно. Рев.


ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЁРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРИ 1838 Г. 345

адрес вы знаете; впрочем, это неважно, ибо я установил такое хорошее знакомство с нашим почтальоном, что он приносит мне всегда письма в контору. Однако honoris causa * вы мо­жете на всякий случай написать: Санкт-Мартини Кирххоф № 2. Источник этой дружбы с почтальоном тот, что у нас сход­ные имена: его зовут Энгельке. — Мне сегодня немного труд­но писать это письмо: позавчера я отправил письмо Вурму в Бильк, а сегодня — Штрюккеру, первое в 8 страниц, второе в 7. А теперь и вы должны получить свою порцию. — Если вы получите это письмо до отъезда в Кёльн, то исполните следую­щее поручение: по прибытии туда разыщите Штрейтцейггассе, зайдите в типографию Эверерта, №51, и купите мне народные книги; «Зигфрид», «Уленшпигель», «Елена» у меня есть; важ­нее всего для меня: «Октавиан», «Шильдбюргеры» (неполное лейпцигское издание), «Дети Хеймона», «Доктор Фауст» и другие вещи, снабженные гравюрами; если встретятся мис­тические, то купите их тоже, особенно «Прорицания Сивиллы». Во всяком случае, вы можете истратить до двух или трех тале­ров, затем пошлите мне книги скорой почтой, со счетом224; я вам пришлю вексель на моего старика **, который вам охот­но заплатит. Или так: вы можете прислать книги моему старику, которому я сообщу всю историю, а он мне их подарит, на рож­дество или когда ему вздумается. — Новым занятием у меня является изучение Якоба Бёме; это темная, но глубокая душа. Приходится страшно много возиться с ним, если хочешь понять что-нибудь; у него богатство поэтических мыслей, и он полон аллегорий; язык его совершенно своеобразный: все слова имеют у него другое значение, чем обыкновенно; вместо су­ щества, сущности [Wesen, Wesenheit] он говорит мучение [Qual]; бога он называет безоснованием [Ungrund] и основанием [Grund], ибо он не имеет ни основания, ни начала своего существования, являясь сам основанием своей и всякой иной жизни. До сих нор мне удалось раздобыть лишь три сочинения его; на первых порах этого достаточно. — Но вот вам мое стихотворение о бедуинах:

Еще один звонок, и вот Взовьется занавеса шелк; Свой напрягая слух, народ — Весь ожидание — замолк.

Не будет Коцебу сейчас Раскаты смеха вызывать,

• — почета ради. Ред. *• — Фридриха Энгельса-старшего, отца Энгельса. Ред.


346 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЁБЕРАМ, il —18 СЕНТЯБРЕ

Не Шиллер будет в этот раз Златую лаву изливать.

Пустыни гордые сыны Вас забавлять пришли сюда; И гордость их, и воля — сны, Их не осталось и следа.

Они за деньги длинный ряд Родимых плясок пляшут вам Под песню-стон; но все молчат; Молчание к лицу рабам.

Где Коцебу вчера стяжал Рукоплесканья шутовством, Там бедуинам нынче зал Дарит рукоплесканий гром.

Давно ль проворны и легки Под солнцем шли они, в жару, Чрез марокканские пески И через фиников страну?

Или скитались по садам Страны прекрасной Уль Джерид, А кони про набеги вам Твердили цокотом копыт?

Иль отдыхали близ реки Под сенью свежего куста, И сказок пестрые венки Плели проворные уста?

Иль в шалашах ночной порой Вкушали мед беспечных снов, Пока вас не будил с зарей Проснувшихся верблюдов рев?

О гости, вам не место тут, Вернитесь на родной Восток! Вас люди в фраках не поймут, Им вашей песни строй далек.


ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17 —18 СЕНТЯБРЯ 1838 г. 347

18 [сентября]

Cur me poematibus exanimas tuis? * — воскликнете вы. Но я вас ими — или, вернее, из-за них — помучаю сейчас еще больше. У Гуилельмуса еще целая тетрадь моих стихов. Эту тетрадь я попрошу вернуть мне, и вот каким образом: всю неис­писанную бумагу вы можете вырезать, а потом при каждом из своих писем прилагать по четвертушке; расходы на марки от этого не увеличатся. Если удастся, то можно добавить и еще клочок; если вы это умело вложите и хорошенько спрессуете до отправки письма, например, положив его на ночь между нес­колькими словарями, то эта публика ничего не заметит. Пере­шлите Бланку вложенный листок. У меня теперь обширней­шая переписка. Я пишу вам в Берлин, Вурму в Бонн, пишу в Бармен, Эльберфельд, — но без этого как мог бы я убить беско­нечное время, которое я должен проводить в конторе, не имея права читать? Позавчера я был у своего старика **, id est principalis ***; его жену называют старухой [«Altsche»] (по-италь­ янски произносится точно так же слово alee, лось); его семья живет за городом, и я получил большое удовольствие. Старик — очень милый человек, он ругает своих детей всегда по-польски: ах вы, лайдаки, ах вы, кашубы! На обратном пути я старался разъяснить одному своему спутнику-филистеру красоту нижне­немецкого языка, но увидел, что это невозможно. Такие филис­теры несчастны, но в то же время сверхсчастливы в своей глу­пости, которую они принимают за высшую мудрость. Недавно вечером я был в театре; давали «Гамлета», но совершенно отвра­тительно. Уже лучше и не говорить об этом. — Очень хорошо, что вы едете в Берлин; в области искусства вы получите столько, сколько ни в одном университете, за исключением Мюнхена; зато по части поэзии природы будет скудно: песок, песок, песок! Здесь гораздо лучше- Дороги за городом большей частью очень живописны, разнообразные группы деревьев придают им боль­шую прелесть; а горы, горы — черт возьми, как они хороши! Далее, в Берлине не хватает поэзии студенческой жизни, осо­бенно развитой в Бонне, чему немало способствуют прогулки по поэтическим окрестностям. Но вы еще приедете в Бонн. Мой милый Вильгельм, я бы охотно ответил тебе на твое остро­умное письмо так же остроумно, но у меня теперь совсем нет остроумия, да и охоты, которой нельзя вызвать у себя, а без нее все носит вымученный характер. Я чувствую, однако, что

* — Почему ты терзаешь меня своими стихотворениями? Ред. *• — Генриха Лёйпольца. Ред. •*• — то есть принципала. Ред.


348 ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБВРАМ, 17 — 18 СЕНТЯБРЯ 1838 г.

со мной неладно, точно у меня все мысли исчезают, точно у меня жизнь отнимают. Увяла листва на древе души, вымучены остроты мои, ядро их выпало из скорлупы. Бедные мои макамы, не сравниться им с твоими стихами, затмившими Рюккерта сво­ими красами. Мои же макамы подагрой страдают, они хромают, погибают, они упали уже в пропасть безвестности и не добиться им известности. О горе, в своей каморке я сижу и молотком по голове стучу, а оттуда только вода течет, громко шумит и ревет. Однако это не помогает и вдохновения мне не возвращает. Вчера вечером, когда я ложился спать, я ударился головой; раздался такой звук, будто ударили по бочке с водой и вода плещется о другой бок ее. Я не мог не рассмеяться, когда ис­тина предстала предо мной в таком непривлекательном виде. Да, вода, вода! В моей комнате вообще какая-то нечистая сила; вчера вечером я слышал, как в стене царапался древоточец, на улице, рядом, шумят утки, кошки, собаки, девки и люди. Впрочем, я требую от вас столь же длинного — даже более длинного — письма, et id post notas *, и чтобы было, как по нотам-

Самая превосходная книга церковных песнопений М5 — это, бесспорно, здешняя. В ней все знаменитости немецкой поэзии: Гёте (песня «Ты, что с неба»), Шиллер («Три слова ве­ры») 226, Коцебу и многие другие. И швейцарские пастушьи песни, и всякого рода чепуха. Это невероятное варварство; кто этого сам не видел, тот не поверит; к тому же ужасное ис­кажение всех наших прекрасных песен — преступление, лежа­щее также на совести Кнаппа (в его «Сокровищнице песен»)227. — По поводу того, что мы отправляем партию окороков в Вест-Индию, мне вспомнилась следующая в высшей степени забав­ная история: однажды отправили партию окороков в Гавану; письмо со счетом на нее прибыло позже. И вот получатель, заметивший уже, что не хватает двенадцати окороков, читает в фактуре: «съедено крысами... 12 штук». А крысы — это моло­дые служащие из конторы, которые воспользовались этими око­роками; теперь история забыта. — Решившись заполнить ос­тавшееся еще место наброском и художественным изображением внешности (доктора Хе), я должен сказать вам, что вряд ли смогу много сообщить о своем путешествии, так как я это обе­щал прежде всего Штрюккеру и Вурму; я опасаюсь, что и им мне придется писать дважды, а трижды повторять всю эту бол­товню, с прибавлением изрядной дозы всякой чепухи, — это было бы уж слишком. Но если Вурм согласится послать вам

• — и это после замечаний. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9 — 10 ОКТЯБРЯ 1838 г. 349

тетрадь, которую вряд ли он получит до конца этого года, то все устроится. В противном случае я не могу помочь вам, по­ка вы сами не приедете в Бонн.

Ваш преданнейший

слуга

Модный гений Модный дурак

Привет П. Йонгхаусу; он может присоединить к вам свое письмо. Я бы ему тоже написал, но парень, наверное, уж сор­вался с места.

Фридрих Энгельс

Отвечайте скорее. Ваш берлинский адрес!!!!!!!

Впервые с большими сокращениями Печатается по рукописи

опубликовано в журнале «Die neue -

Rundschau». 9. Heft, Berlin, 1913 и пол- Перевод а немецкого

ностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1920

5

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 9— It) октября 1838 г.

9 октября

Дорогая Мария!

Наконец-то четыре страницы полны. Теперь уж я похвалю тебя так, что дым пойдет столбом, как это говорится. Время для верховой езды, к сожалению, уже кончилось, и поэтому я по воскресеньям большей частью сижу дома, но я и дома тоже по­ лучаю массу-удовольствий: то я прошу мне что-нибудь сыграть или спеть, то пишу, а вечером занимаемся всякой чепухой; поза­ вчера, это было, как известно, воскресенье, мы положили кольцо


350 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯБРЯ 1838 Г.

в миску, полную муки, и стали играть в известную игру — доставать кольцо ртом. Все мы занимались этим делом — г-жа пасторша *, девушки, художник ** и я с ними; а г-н пастор *** в это время сидел в углу на диване и, пуская дым из сигары, тоже смотрел на этот фокус-покус. Г-жа пасторша никак не мо­гла удержаться от смеха, когда подошла ее очередь доставать кольцо, и она вся выпачкалась в муке, а когда настала очередь художника, он начал изо всех сил дуть в чашку, так что во все стороны поднялась мучная пыль и как туман осела на его зеленом с красным халате. Потом мы бросали друг в друга му­кой в лицо, я взял пробку и намазал себе лицо черной краской, все рассмеялись, а когда я тоже засмеялся, они стали хохотать еще яростнее и громче, тогда я тоже засмеялся очень громко, вот так: «хе- хе- хе- хе- хе», а все остальные засмеялись так: «хи- хи- хи- хи- хи, ха- ха- ха- ха- ха», это было как в сказке, когда еврею пришлось плясать в шиповнике; наконец, они стали меня умолять Христом богом, чтобы я перестал.

Ты все-таки порядочная глупышка. Если Етхен Трост на­водит на тебя скуку, почему ты ее не выгоняешь?

Теперь глупышка начинает читать мне мораль; это трога­тельно. Скажи, пожалуйста, глупышка, разве ты не знаешь по­словицы: «око за око, зуб за зуб»? Разве ты не знаешь, что если ты будешь писать мелко-мелко, так я все равно пишу еще в два раза мельче, чем ты? Но покончим с этим делом — если ты на­пишешь мне четыре страницы, то получишь тоже четыре стра­ницы и на этом баста. Впрочем, если бы ты знала, сколько писем я написал на этой неделе и сколько мне еще предстоит на­писать, то была бы ко мне более великодушна и довольствова­лась бы двумя страницами. Спроси как-нибудь Штрюккера, сколько я ему писал, спроси Вурма — впрочем, его нет — ну, так я тебе скажу: не меньше 12 таких страниц, как эти, и еще столько же написал поперек красными чернилами. Но он пишет мне ровно столько же. Кроме того, мне же ведь приходится писать матери,. Герману ****, Августу *****, Рудольфу ******. Сколько же будет всего? Я думаю, что, поскольку ты можешь чи­тать и другие письма, то в дальнейшем будешь более справедливой и потребуешь с меня вполовину меньше того, чем ты пишешь са­ ма. — Ты считаешь, что я превозношу Анну******* до небес, нет,

   Матильда Тревиранус. Рев.

   Г. В. Фейсткорн. Рев.

   Георг Готфрид Тревиранус. Рев.

   Герману Энгельсу. Ред.

   Августу Энгельсу. Ред.

   Рудольфу Энгельсу. Ред.

   Анну Энгельс. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯБРЯ ГвЗЙ г.


Т


вовсе нет, я этого не делаю, но если она пишет мне четыре стра­ницы, а ты только три, то разве она все же не лучше тебя? А если этого не считать, я охотно признаю, что ты хорошая девчон­ ка и пишешь мне прилежней всех. Но ты все же не должна позво­ лять себе устраивать мне такие скандалы и сцены и воображать, что ты одна права во всем, хотя на деле ты, собственно, должна умолять меня на коленях о прощении. — Ты жалуешься на корсет для выпрямления спины, ну и глупенькая, старайся сама держаться прямо, тогда его тебе не будут надевать. — У нас здесь была такая точно погода, какая, как ты писала, была у вас; а теперь здесь погода ужасная, непрерывно моросит дождь или идет мокрый снег, а то начинается ливень, потом раз в сутки выглядывает клочок голубого неба и один раз в полгода — солнечный луч.

Итак, ты хочешь, чтобы я написал тебе, что мне нужно к рождеству? Того, что у меня есть, мне не доставай, пожалуй­ста, а из того, чего у меня нет, ну что бы тебе такое написать? Вышей мне кисет или — я не знаю что, но ты можешь примерно каждые два-три дня напоминать маме, чтобы она мне к рож­деству прислала Гёте; он мне действительно очень нужен, так как что ни станешь читать, все ссылаются на Гёте. «Кто такой был Гёте?» Г-н Рипе: «Дети, это был — !»

В твоем чертеже птичьего двора я очень легко сумел разоб­ раться, это очень практичная постройка: кошки и хорьки не мо­ гут туда проникнуть, а птицы не могут оттуда выйти.

В прошлую пятницу я был в театре, давали «Ночной лагерь в Гранаде» *, очень милая опера; сегодня вечером идет «Волшеб­ная флейта» **, я должен пойти. Хочу узнать, что это за вещь, надеюсь, что превосходная.

10 октября. В театре я был, и «Волшебная флейта» мне очень понравилась. Я бы хотел, чтобы и ты могла как-нибудь схо­дить со мной туда, бьюсь об заклад, что тебе бы очень понрави­ лось. — Да, Мария, ну о чем же мне написать тебе еще? Может быть, за неимением лучшего, мне следует поболтать немножко? Действительно, ничего лучшего в голову не приходит, а ты и так ведь будешь довольна, если четыре страницы будут цели­ком заполнены, что бы там ни было написано. Здесь в Бремене купеческие дома построены очень своеобразно: они выходят на улицу не длинной стороной, как наш дом, а, наоборот, узкой, крыши тесно прижимаются друг к другу, сени просторные

• — Опера К. Крейцера. Ред. •* — Опера Моцарта. Ptd.


352


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9—10 ОКТЯЁРЯ 1838 Г.


и высокие, как маленькие церкви. Наверху и внизу, прямо друг над другом, расположены люки, которые закрываются опускными дверцами, через них может ходить вверх и вниз канат лебедки; ведь на чердаке помещается склад товаров, и через люк с помощью лебедки сюда подаются кофе, по­лотно, сахар, ворвань и т. д. В сенях же всегда имеется два ряда окон, один над другим- — Сейчас г-жа консульша опять переехала в город со своими четырьмя маленькими детьми; они ужасно буянят- К счастью, двое из них, Элизабет и Лойн (что значит Людвиг), ходят в школу, благодаря чему у нас не целый день стоит шум, но, когда Лойн и Зигфрид вместе, они поднимают такой визг, что это со­вершенно невыносимо. На днях они прыгали на ящиках из-под полотна, каждый был вооружен ружьем и саблей; они вызывали друг друга на единоборство, и при этом Лойн начи­нал трубить в свою раковину так, что звенело в ушах. Мне бывает очень весело: перед моей конторкой находится большое окно, из ко­торого видны сени, и я могу подробно наб­людать все, что там происходит.

За то, что ты нарисовала мне птичий двор, я рисую тебе церковь, как ее видно из окна конторы. Farewell *.

Твой брат

Фридрих


Впервые опубликовано в Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 2, 1930


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


• — До свидания, Ред,


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 13 НОЯБРЯ 1838 г.


353


6

МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН *

Бремен, 13 ноября 1838 г.

Дорогая Мария!

Оба твои письма очень обрадовали меня, и я постараюсь рас­сказать тебе еще что-нибудь, насколько это позволит место и время. Дело в том, что сейчас уже четвертый час, а в четыре письмо уже должно быть на почте. Но мне, собственно, дейст­ вительно не о чем рассказывать, здесь не происходит ничего необычного, если не считать того, что бременцы опять выставили обе свои великолепные пушки у гауптвахты, что здесь вместо «скамеечка для ног» [Fußbank] говорят «подножка» [Fußtrittl, что здесь очень многие носят макинтоши, что сегодня ночью было страшно холодно и цветы на окнах замерзли, что сейчас све­ тит солнце и т. п. Я вспомнил еще об одном деле, о котором ты должна сказать матери, а именно: в конце сентября я написал Греберам и просил их, если они поедут в Кёльн, прислать мне на­ родные книги, а деньги взять у отца **. Однако они сами не по­ехали, а написали об этом своему двоюродному брату; и если он пришлет что-нибудь per mezzo *** г-на пастора Гребера, то это будет хорошо, и отец, наверное, сделает мне одолжение и заплатит ему за мой счет; если он ничего не пришлет — тоже хорошо, и у вас не будет никаких хлопот. Я написал бы раньше об этом, но только сегодня получил исчерпывающие сведения о необхо­димой процедуре. Вильгельм Гребер пишет мне также — это для тебя как раз интересно, — что в Берлине нет собственно уборных, а имеются лишь переносные стульчаки, причем за них надо платить отдельно,_ и это обходится в 5 зильбергро­ шей в месяц. Но они, как сыновья пастора, и в этом отношении освобождаются от пошлины. Они также много рассказывают мне о своей пешеходной экскурсии по Гарцу и на Блоксберг и как они ехали от Магдебурга до Берлина с одним долговязым гвардейским унтер-офицером. Если ты меня когда-нибудь на­вестишь, то я прочту тебе всю эту историю, а также историю о прекрасной Доротее, которая произошла в Зибертале, в Гар­це. Там один богатый-пребогатый господин влюбился в малень­кую девочку семи лет и дал ее отцу кольцо, в знак того, что вер-

• На обороте письма надпись: Госпоже Элизе Энгельс. Адр. Господину Фридр. Энгельсу и К0. Бармен. Ред.

•• См. настоящий том, стр. 345. Рва. • •• — через посредство. Р*в.


354 Марии Энгельс, ноября iôSô г.

нется и женится на ней, когда кольцо будет ей внору. Когда он через десять лет вернулся, оказалось, что девушка умерла год тому назад, и этот господин от тоски тоже умер, о чем Фриц Гребер сочинил трогательную песню и т. д. Но страница уже кончается, я хочу переписать еще одно письмо, которое должно уйти вместе с этим, а потом уже пойду на почту. Пишешь ли ты Иде *? Г-ну Холлеру Юльхен ** в Мангейме очень понравилась, но Карл *** очень злился, что он так часто заходил к ней, не рассказывай только об этом никому. Adieu ****, дорогая Мария.

Твой

Фридрих

Впервые, опубликовало Печатается по рукописи

в Marx-Engels Gesamtausgabe.

Erste Abteilung, Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

7

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

[Бремен, нонец декабря 1838 v.]

Дорогая Мария1

Тебе что-то надо сделать со своими болезнями, чуть что — ты сразу в постель, от этого нужно отвыкать. Чтобы ты была на ногах, когда получишь это письмо, слышишь? За красивый кисет спасибо; должен заверить тебя, что он получил наивыс­ шую оценку у самого строгого из всех критиков, г-на Г. В. Фейст-корна — художника, который полностью одобрил как выбор рисунка, так и выполнение. Мария Тревиранус тоже вышила мне кисет, но она потом его взяла обратно и отослала в Мюнстер на Штейне, около Крёйцнаха, г-ну пастору Хесселю, которому Мария тоже обещала таковой. За это она сделает мне корзиночку для сигар. Г-жа пасторша ***** связала мне кошелек. Мальчики Лёйпольда тоже получили пистонное ружье и саблю, и ста­рик ****** обращается к ним не иначе, как: «Эй ты, вояка!», «Эй ты, кашуб!» Что это за загадка о пруде, я не знаю, но я

 

 

__

Иде Энгельс. Ред.

 

• я

Юлия Энгельс. Ред.

 

*•<

Карл Энгельс. Ред.

 

• ••

' —

Прощай. Ред.

 

• *• «я

Матильда Тревиранус.

Ред

 

 

Генрих Лёйпольд. Ред

 


МАРИИ ЭНГЕЛЬС , КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 1838 Г .


355


хочу задать тебе другую — знаешь ли ты, что такое лайдак? (Я сам этого не знаю, это бранное слово, которое старик упот­ребляет очень часто.) * А вот и разгадка: если ты не угадаешь, то подержи фразу перед зеркалом, и тогда ты прочтешь. Только что я узнал, что у Лёйпольдов прибавление семейства: у них родилась девочка.

Хочу еще сообщить тебе, что теперь я занимаюсь компози­цией, а именно, сочиняю хоралы. Однако это чрезвычайно трудно: такты, диезы и аккорды доставляют много хлопот. До сих пор я еще не очень далеко ушел, но все же хочу тебе преподнести один образец. Это две первые строки из гимна: «Наш бог — могучая крепость» **

Дальше мне удалось написать только для двух голосов — для четырех еще слишком трудно. Надеюсь, что я не сделал никакой ошибки в нотах, попробуй как-нибудь сыграть эту вещь.

Adieu ***, дорогая Мария.-

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Deutsche Нести». Stuttgart und Leipzig, _ ,

Bd 4 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

* Предложение в скобках в подлиннике написано зеркальным снособом в об­ратном порядке букв. Ред.

** Начальные строки из церковного хорала Мартина Лютера. Ред. •** -~ Прощай. Ред.


356 J

1839 год

8

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

[Бремен], 7 января 1839 г.

Дорогая Мария!

Надеюсь, что зуб тебе уже выдернули или дело обошлось без этого. — Загадка о пруде очень хороша, но ты сможешь ее решить сама- Ты знаешь, сочинять музыку — это трудная шту­ка, здесь надо обращать внимание на столько разных вещей, на гармонию аккордов, на правильное применение контра­пункта, все это требует большого труда. Но я постараюсь в ближайшее время прислать тебе еще кое-что. Я занят теперь сочинением нового хорала. Здесь в вокальной партии чередуют­ся бас и сопрано. Посмотри-ка.

Аккомпанемента еще нет, вероятно, я потом изменю кое-что. Ясно, что большая часть здесь, за исключением 4-й строки,


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7 ЯНВАРЯ 1839 г.


357


списана из книги церковных песнопений. Текст — это извест­ный латинский гимн: «Stabat mater dolorosa Juxta crucem lacry-mosa Dum pendebat filius» *.

Сегодня в полдень г-н пастор ** зарезал свинью в прачеч­ной, г-жа пасторша *** сначала ничего не хотела об этом и слы­шать, но он сказал, что подарит ей свинью, тогда ей пришлось согласиться. Свинья даже не взвизгнула. Когда она уже была зарезана, вошли все женщины из семьи пастора. Но старая ба­бушка никому не позволила собрать кровь, и это выглядело очень комично; завтра будут делать колбасу, это для нее выс­шее наслаждение.

Ты говоришь, будто видела обезьяну и будто это была ты сама; а знаешь, что на облатке, которой ты запечатала свое письмецо, была надпись: «Je dis la vérité» ****?

Там также нарисовано зеркало-

Скажи маме, чтобы она больше не писала: «Тревиранус», она может вообще исключить имя г-на пастора из адреса, водь почтальон знает, где я живу, так как я ежедневно отношу письма на почту; кроме того, он поддается тогда искушению отнести их мне не в контору, а к Тревирапусам, и тогда я их получаю уже на несколько часов позже, когда возвращаюсь домой.

Штрюккер написал мне, будто Герман ***** в воскресенье пе­ред Новым годом выступал в разных ролях, играл кельнера и пр., пусть же он напишет мне об этом. — Штрюккер очень хва­лит его искусство, он так прекрасно изобразил кельнера, как будто три года служил в гостинице. Он, наверное, усиленно растет?

Пусть мать не показывает музыкальные сочинения Шорн-штейну, а то он опять скажет: «Это уже слишком». Ведь я уз­наю все, что у вас происходит. В следующий раз,, когда я опять приеду в Бармен, я стану бременским консулом, как ста­рик ******.

Addios mi hermana *******.

Твой

Фридрих

• «Скорбно под крестом стояла мать и слевы проливала, видя сына на кре­сте». (Начальные слова духовного католического гимна, посвященного богоматери. На слова гимна писали музыку многие композиторы, в том числе Перголезе, Палестрина, Россини). Ред.

•* — Георг готфрид Тревиранус. Ред. ••• — Матильда Тревиранус. Ред. «••• — я говорю правду. Ред. • •♦•• — Герман Энгельс. Ред. ...... _ Генрих Лёйпольд. Ред.

• •••••• —, прощай, сестра. Ptd.


358


Марии Энгельс, 1 января 1839 г.


Многочисленные описки басовой партии ты должна мне простить, ведь я не привык писать ноты. На тот случай, если ты не смогла прочесть предпоследнюю строчку, привожу ее еще раз.



 


 


Впервые опубликовано

с небольшим сокращением в журнале

«Deutsche Revue». Stuttgart und Jxiprlg,

Bd. 4, 1920 и пол}Юстыо в Marx-Engels

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 20 января [1839 г.]

Фрицу Греберу

Флорида

I

Дух земли говорит:

Уж триста лет прошло с тех пор, когда Они пришли с прибрежий океана, Где бледнолицых были города.

Добычей сильных стали наши страны; Тогда из моря поднял я кулак, Посмеет ли ступить сюда нога тирана.

На нем росли леса, цветы и злак, И бороздил глубокие долины Моих индейцев мужественный шаг.

Предвечный бог на холмы и равнины Благословенье лил, но вот пришли На корабле заблудшем властелины.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.


359


Им был по нраву вид моей земли; Как острова, они ее забрали, Народ же мой на рабство обрекли.

Былых межей они не признавали, Квадрантом мне измерили ладонь И чуждые в ней знаки начертали.

Во все концы проникли, как огонь, — Один лишь палец не достался белым: Кто жизнью дорожит, его не тронь!

На этот палец я движеньем смелым Кольцо из краснокожих водрузил, Свою защиту их доверив стрелам.

И если б враг кольцо разъединил,

А их щиты меня не защитили,

В кипящий вал тогда бы погрузил

Я руку, где враги так долго вместе жили.

II

Семинол говорит:

Не мир я возвещу своим собратьям, Призыв мой — битва, лозунг мой — война! И если взор ваш запылал проклятьем,

Как молнией зажженная страна, То словом солнце вы меня назвали Заслуженно в былые времена!

Как на охоте вы подстерегали Зверей невинных в рощах и полях И стрелы в них несметные вонзали,

Так вас подстерегает белый враг.

Но пусть теперь покажут ваши стрелы,

Что вы — охотники ему на страх!

К нам завистью исполнен без предела, Наш враг в одежды пестрые одет, Чтоб белое не показать нам тело.


360


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.


Наш край был ими назван Пышноцвет Затем, что пышно в нем произрастают Цветы, — каких здесь красок только нет!

Но нынче все пусть пурпур надевают, Что бледнолицых окропила кровь, И сам фламинго ярче не пылает:

Пусть нашу ненависть узнают, не любовь! Плохими были б мы для них рабами, — Так негры пусть им вспашут нашу новь!

Идите ж, белые, отныне сами

Себе вы обеспечили почет:

За каждым деревом, за тростниками

С своим колчаном Семинол вас ждет!

III

Белый говорит:

Ну, что ж! Лицом к лицу в последний раз Столкнуться я хочу с судьбой суровой И встретить сталь холодным блеском глаз!

Свирепость рока для меня не нова, Ты радость отравляла мне всегда; Не для меня любви звучало слово!

Насмешкой сердце ранила мне та,

Кого любил я; помню, утешенья

В борьбе за вольность я искал тогда.

Германских юношей объединенье Князьям и королям внушало страх, За наш союз я отдал в искупленье

Семь лучших лет в железных кандалах,

На корабле меня потом услали,

Я буду вольным — но в чужих краях!

Уж манит брег! Но в налетевшем шквале Разбит корабль, и в бешеный поток Мои друзья и спутники упали.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.


361


Я укрепился между двух досок, Впервые для меня блеснуло счастье, Других же всех постиг печальный рок.

Конец ли зол? Увы, теперь во власти

У диких я, что, встретив на пути,

Меня влачат на смерть, в священной страсти.

В краю, где я мечтал свободы воздух пить, Свободы дети мне готовят мщепье, И братьев грех я должен искупить!

Но что за светлое плывет виденье? Распятье! Как влекут меня к себе Черты спященные, когда благословенья

Я жду, вверяясь гибельной судьбе! Ко мне спасителя простерты руки! Я здесь ропщу, но, с духом тьмы в борьбе, Но за меня ль сам бог был предан муке?

Вот тебе моя лепта для ближайшей вечеринки; я узнал, что она опять происходила у нас, и очень жалел, что не послал ничего. Теперь отвечаю на твое письмо. — Ага! Почему ты не читаешь газеты? Ты бы тогда тотчас узнал, что в газете было помещено об этой истории, а что нет. Я не виноват, что ты сра­ мишь себя. В газете оыли помещены лишь официальные отчеты сената, которые, конечно, другими быть не могут. Комедия с Плюмахером была, вероятно, очень интересна, я дважды писал по поводу этого, но он мне ни звуком не ответил. Что ка­ сается Йонгхауса и его любовной истории, то у меня с ним еще будет особая беседа на эту тему. Вы, друзья, всегда ссылаетесь на «то и сё», мешающее вам писать; но скажи, разве ты не мо­жешь со дня получения моего письма писать каждый день по полчаса? В три дня ты бы справился с письмом- Мне прихо­дится писать целых пять штук, пишу я гораздо убористее, чем вы, и, однако, успеваю все сделать в четыре-пять дней. Это же ужасно! Восемь дней я вам даю сроку, но на девятый день по получении моего письма вы должны отправить свое на почту. Иначе нельзя; если я и дал Вурму другие распоряжения, то теперь я их отменяю. Восемь дней срока я вам даю — в против­ном случае вступают в силу указанные Вурму наказания: ника­ких стихов и столь же долгое молчание.


362


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.


Почтальон: Господин консул, письмо! Консул Лёйпольд: Ага, хорошо. Энгельс: Для меня ничего нет? Почтальон: Нет, ничего.

Вот тебе гравюра на дереве в стиле народных книг, которая тебе ясно покажет, как я жду вас, то есть ваших писем. Я ду­ мал, что еще успею отослать сегодня (воскресенье, 20 января) письма. Но вот уже бьет половина пятого, а почта сегодня ухо­дит в пять, — снова ничего не вышло. Ну и хорошо, теперь я могу спокойно оправиться, а затем спокойно написать вам письмо. За письмо Петеру Йонгхаусу я до сих пор не мог при­няться. Но черт возьми, кто-то там сидит в уборной, а меня всего распирает.

Замечательно, что если мы сопоставим наших величайших поэтов, то окажется, что они дополняют друг друга всегда по­ парно. Клопшток и Лессинг, Гёте и Шиллер, Тик и Уланд. А теперь Рюккерт стоит совершенно одиноко, и вот интересно, обретет он свою пару или так и умрет. Похоже на то. Как поэта любви, его можно было бы сопоставить с Гейне, но, к сожале­нию, они в других отношениях так разнородны, что их никак нельзя соединить. Клопштока и Виланда можно сочетать хотя бы как противоположности, но у Рюккерта и Гейне нет ни ма­лейшего подобия, они абсолютно различны. Берлинская группа «Молодой Германии»5 представляет недурную компанию! Они хотят преобразовать нашу эпоху в эпоху «состояний и тонких взаимоотношений», другими словами: мы пишем, что в голову взбредет, и, чтобы заполнить страницы, мы изображаем несу-


ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 20 ЯЙВАРЯ 1839 Г. 363

ществующие вещи, и это мы называем «состояниями»; или же мы перескакиваем с пятого на десятое, и это сходит под именем «тонких взаимоотношений». Этот Теодор Мундт марает, что ему в голову взбредет, о мадемуазель Тальони, «танцующей Гёте», украшает себя тем, что нахватал у Гёте, Гейне, Рахили * и Штиглица, пишет забавнейшую ерунду о Беттине **, но все до того современно, до того современно, что у всякого щел­копёра или у какой-нибудь молодой, тщеславной, сластолю­бивой дамы обязательно явится охота прочесть это. А Кюне, агент Мундта в Лейпциге, редактирует «Zeitung für die ele­gante Welt», и эта газета выглядит теперь, точно дама, напялив­шая на себя современное платье, хотя телосложение ее создано для фижм, так что при каждом шаге ее видна сквозь тесно при­легающую ткань очаровательная кривизна ног. Замечательно! Л этот Генрих Лаубе! Парень без устали малюет характеры, которых не существует, пишет путевые новеллы228, которые вовсе не являются таковыми, городит всякую чепуху. Это ужас­но! Я не знаю, что будет с немецкой литературой. У нас три талантливых автора: Карл Бек, Фердинанд Фрейлиграт и Юлиус Мозен; третий, правда, еврей; в его «Агасфере»229 вечный жид бросает повсюду вызов христианству; Гуцков, среди прочих еще наиболее разумный, порицает его за то, что Агасфер — ординарная натура, настоящий еврей-торгаш230; Теодор Крей-ценах, тоже juif ***, яростно нападает на Гуцкова в «Zeitung für die elegante Welt» m, но Гуцков для него недосягаем. Этот Крейценах — заурядный писака, возносит Агасфера до небес, как раздавленного червя, и изрыгает хулу на Христа, как на самовластного, гордого господа бога; конечно, говорит он, в народной книге Агасфер совсем ординарная фигура, но ведь и Фауст в ярмарочных балаганах зауряднейший колдун, что не помешало Гёте вложить в него «психологию нескольких веков». Последнее, ясно, имеет быть бессмыслицей (если не ошибаюсь, это чисто латинская конструкция), но меня это трогает только из-за народных книг. Конечно, если Теодор Крейценах ругает их, то они, видите ли, должны быть очень, очень плохими. Однако я осмеливаюсь заметить, что в народном Агасфере больше глубины и поэзии, чем во всем Теодоре Крейценахе вместе с его милой компанией.

Я работаю теперь над некоторыми эпиграммами; несколько уже готовых сообщаю тебе:

• — имеется в виду Рахиль Варнхагев фон Энзе, Рев. ** — Арним. Ред, • «• _ еврей. Ред.


364


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 1839 Г.


Журналы и газеты

1. «Телеграф» *

Сам ты себя скорописцем зовешь, а тогда мудрено ли, Что наполняет тебя наскоро писаный хлам.

2. «Утренний листок» **

Утром прочтешь ты меня, а вечером вряд ли припомнишь, Чистый ли был пред тобой иль напечатанный лист.

3. «Вечерняя газета» ***

Если долго не спится тебе, то возьми меня в руки, И благодетельным сном будешь ты сразу объят.

4. «Литературный листок» ****

В литературном лесу листок этот — самый колючий, Но до чего же он сух! Ветер сдувает его.

Ничего другого в голову не приходит, поэтому я вынужден на этом кончить. Придется, как вижу теперь, здорово поторо­питься, чтобы мне, бедняге, к завтрашнему дню управиться с письмами; сейчас у нас будут гости, а завтра много бе­готни и переписки, так что не бесполезно будет писать очень быстро.

Я читаю теперь четырехтомный роман Дуллера «Император и папа»40. У Дуллера раздутая репутация, его виттельсбахов-ские романсыт, из которых многие можно найти у Хюль-штетта233, ужасно плохи; он хотел подражать народной поэ­зии и стал вульгарным; его «Лойола» — отвратительная смесь всех хороших и дурных элементов исторического романа, при­правленная скверным стилистическим соусом; его «Жизнь Граббе»284 страшно неверна и одностороння; роман, который я сейчас читаю, уже лучше: отдельные характеры хороши, дру­гие — очерчены по меньшей мере недурно, отдельные ситуа­ции схвачены довольно хорошо, а придуманные персонажи интересны. Но, судя по первому тому, у него совершенно от­сутствует чувство меры в обрисовке второстепенных лиц и сов-

* «Telegraph für Deutschland». Ред.

• * «Morgenblatt für gebildete Leser». Ред.

•'* «Abend-Zeitung». Ред.

• ••• _ «Literatur-Blatt». Рев.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 19 ФЕВРАЛЯ 1839 Г. 365

сем нет новых, смелых взглядов на историю. Ему ничего не стоит убить в конце первого тома наилучше обрисованный им тип, и у него большое пристрастие к странным родам смерти: так, один герой умирает у него от ярости в тот самый момент, когда собирается вонзить кинжал в грудь своему врагу; сам этот враг стоит на кратере Этны, где он намерен отравиться, когда открывшаяся в горе трещина погребает его в потоке лавы. Описание этой сцены, а с ним и весь том, заканчивается следующими словами: «Волны океана сомкнулись над верхуш­ кой солнечного диска»235. Очень пикантное, хотя по существу банальное и глупое заключение. Пусть оно также послужит и заключением моего письма. Addio, adieu, â dios, adeus *.

Твой

Фридрих Энгельс


Впервые в виде отрывка опубликовано

в журнале «Die neue Rwulschau»,

9. Heft, Berlin, 1913,

с небольшими сокращениями в книге:

F. Engels. «Schriften der FrühzeiU.

Berlin, 1920 и полиостью в Mary-Engels

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 19ä0


Печатается по рукописи Перевод с немецкого


10 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен, 19 февраля 1839 г.]

Et tu, Brute? Friderice Graeber, hoc est res quam nunquam de te crediderim! Tu jocas ad cartas? passionaliter? О Tempores, о moria! Res dignissima memoria! Unde est tua gloria? Wo ist Dein Ruhm und Dein Christentum? Est itum ad Diabolum! Quis est, qui te seduxit? Nonne verbum meum fruxit (hat gefruchtet)? О fili mi, verte, sonst schlag ich Dich mit Rute und Gerte, cartas abandona, fac multa bona, et vitam agas integram, partem recu- perabis optimam! Vides amorem meum, ut spiritum faulenzen-deum egi ad linguam latinam et die obstupatus: quinam fecit Angelum ita tollum, nonsensitatis vollum, plenum et, plus

* — До свиданья (на итальянском, французском, испанском, португальском языках). Ред.

13 М. и В., т. 41


366


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 19 ФЕВРАЛЯ 1839 Г.


ancora viel: hoc fecit enorme Kartenspiel! * Углубись в себя, преступник, подумай, какова цель твоего существования! Раз­бойник, подумай, как ты грешишь во всем, что священно и несвя­щенно! Карты! Они вырезаны из кожи дьявола. О вы, злодеи! Я думаю о вас только со слезами или со скрежетом зубовным! Ах, меня охватывает вдохновение! Девятнадцатого дня второго месяца 1839 г., днем, так как обед бывает в двенадцать часов, меня схватил вихрь и понес вдаль, и я увидел, как они играли в карты, а было время обедать. Продолжение следует. И вот под­нялась с востока страшная гроза, так что оконные стекла дро­жали и град непрерывно падал, но они продолжали играть. Из-за этого поднялся спор, и царь восхода двинулся против князя заката, и полночь снова огласилась криками бойцов. И князь моря поднялся против стран восхода, и началась та­кая битва перед его городом, какой человечество не видело. Но они продолжали играть. И с неба сошли семь духов. Первый был одет в длинный сюртук, и его борода простиралась до гру­ди. Его они называли Фаустом. У второго духа были седые волосы вокруг лысой головы, и он восклицал: «Горе, горе, горе!». Его они называли Лиром. И третий дух был высок и могуч, имя его было Валленштейн. И четвертый дух был, как дети Энаковы, и носил дубину, подобную кедрам ливанским. Его они называли Гераклом. И пятый дух был весь закован в железную броню, и его имя было написано у него на лбу: Зиг­ фрид. И рядом с ним шел мощный боец, чей меч сверкал, как молния, — это был шестой, и он назывался Роланд. И седьмой дух нес тюрбан на конце своего меча и размахивал вокруг го­ловы знаменем, на котором было написано: Mio Cid **. И семь духов постучали в дверь игроков, но они на это не обратили вни­ мания. И вот пришел с полуночи великий свет, который пром­чался вдаль через всю землю, как орел, и когда он исчез, я уже больше не видел игроков. Но на двери было начертано чер­ными знаками: ^Ч^!***- И я умолк.

• — И ты Брут? Фридрих Гребер, это вещь, которой я никогда не ожидал от тебя! Ты играешь в карты? Страстно? О времена, о нравы! Вещь, весьма заслуживаю­щая того, чтоб ее запомнить! Где твоя слава, где твое христианство? Все пошло к чер­ту! Кто тебя соблазнил? Неужели мое слово не подействовало? О, сын мой, образумься, не то буду стегать тебя хлыстом и прутом, оставь карты, твори много добра и веди чи­стую жизнь — вновь обретешь благую долю! Ты видишь любовь мою, заставившую мой ленивый дух обратиться к латинскому языку, и скажи в изумлении: кто довел ангела до такого безумия, кто преисполнил его нелепостями и вещами почище того: это сделала неумеренная карточная игра! (В этой части письма, написанной по-латыни со вставками немецких слов и фраз, окончания некоторых слов умышленно искажены ради рифмы.) Ред.

•• — Я — Сид. Ред. •** — Берлин! Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 19 ФЕВРАЛЯ 1839 Г.


367


Если мое письмо к Вильгельму не достаточное доказатель­ство моего безумия, то теперь, надо надеяться, никому из вас не придет в голову сомневаться в этом. Если нет, то постара­юсь убедить вас еще более наглядно.

Будущее пяти картежников

Только что я прочел в журнале «Telegraph» рецензию на стихотворения барменского миссионера Винклера 236. Их страш­ но разносят; приводится масса отрывков, свидетельствующих о подлинно миссионерском вкусе. Если журнал попадет в Бармен, то репутации Гуцкова, и без того неважной, придет там конец. Эти отрывки ужасны, отвратительнейшие образы, Поль по сравнению с этим ангел. «Господи Иисусе, исцели кро­вотечение моих грехов» (намек на известную историю в еван­гелии *) и т. п. вещи. Я все более и более отчаиваюсь в Бар­ мене: в литературном отношении это конченный город. То, что там печатается, за исключением проповедей, по меньшей мере, чепуха; религиозные вещи обыкновенно бессмысленны. Не­ даром называют Бармен и Эльберфельд обскурантистскими и мистическими городами; у Бремена та же репутация, и он имеет большое сходство с ними; филистерство, соединенное с религи­озным фанатизмом, к чему в Бремене еще присоединяется гнус­ная конституция, препятствуют всякому подъему духа, и од­ним из славнейших препятствий является Ф. В. Круммахер. — Бланк страшно жалуется на эльберфельдских пасторов, осо­бенно на Коля и Германа; я хотел бы знать, прав ли он; осо­бенно упрекает он их в сухости; только Круммахер, по его

• Библия. Новый завет. Евангелие от Луки, глава 8, стих 43. Ред.


368


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 19 ФЕВРАЛЯ 1839 Г.


словам, составляет исключение. — Необычайно комично то, что миссионер говорит о любви. Постой, я сейчас сочиню нечто по­ добное.

Объяснение пиетиста в любви

Честная дева! К тебе, после борьбы большой и упорной Против соблазнов мира, пришел я с просьбой покорной. Не согласишься ли ты стать мне законной женой, Тем перед господом богом долг исполняя свой! Правда, тебя не люблю я, об этом не может быть речи, Бога в тебе я люблю, который — нет, не выходит; нельзя пародировать такие вещи, не затраги­вая вместе с тем самое святое, за которое этот народ укрывается. Хотел бы я увидеть такой брак, где муж любит не свою жену, но Христа в своей жене; тут сейчас же возникает вопрос: не спит ли он также с Христом в образе своей жены? Где в библии мы найдем подобную бессмыслицу? В «Песне Песней» написано: «Как сладка ты, любовь, в наслаждениях» *, но теперь, конечно, порицают всякую защиту чувственности, вопреки Давиду, Соломону и бог знает кому. Это меня страшно раздражает. Эти молодцы к тому же хвалятся, будто они обладают истинным учением, и осуждают всякого, который не то, что сомневается в библии, но толкует ее иначе, чем они. Чисто они это обделы­вают. Приди-ка к кому-нибудь из них с тем, что такой-то и такой-то стих вставили позже, — уж они тебе зададут. Густав Шваб — чудеснейший из парней на свете, он даже ортодоксален, но мистики невысоко ценят его потому, что он не всегда заво­дит духовные песни на манер «Ты говоришь, я христианин», и потому, что в одном стихотворении он намекает на возмож­ность примирения между рационалистами и мистиками. Прежде всего, религиозной поэзии приходит конец, пока не явится некто, кто даст ей новый подъем. У католиков, как и у протес­тантов, продолжается старая рутина: католики сочиняют гимны Марии, протестанты распевают старые песни, полные самых прозаических выражений. Какие гнусные абстракции: освящение, обращение, оправдание и бог знает что еще за loci communes ** и избитые риторические обороты! С досады на теперешнюю религиозную поэзию, то есть из чувства благочес­ тия, берет чертовская злость. Неужели наше время так мерзко, что не найдется человека, который мог бы проложить новые пути для религиозной поэзии? Впрочем, я думаю, что для этого

• Библия. Ветхий завет. Книга Песни Песней Соломона, глава 7. Ред. »» _ общие места. Ре9.


ГЕРМАНУ ЭНГЕЛЬСУ, И—12 МАРТА 1839 Г.


369


самый подходящий способ, тот, который я применил в «Буре» и «Флориде» *, о коих я прошу подробнейших рецензий под угрозой отказа в присылке новых стихотворений. Непрости­тельно, что Вурм задержал письма.

Твой Фридрих Энгельс

Впервые в виде отрывка опубликовано Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,

9. Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1920

11

ГЕРМАНУ ЭНГЕЛЬСУ В БАРМЕН

Бремен, 11—12 марта 1839 г.

11 марта Дорогой Герман!

Прошу, Ваше благородие, в будущем не мучить меня таким началом в письмах, которым Вас научил г-н Рипе, и позволю себе заметить пока, что у нас каждое утро зима, а в полдень — лето, так как утром у нас 5 градусов мороза, а в полдень 10 градусов тепла. Занятия пением и композицией идут пол­ным ходом, вот тебе еще один образец этой последней.

Ты можешь петь слепца по этой мелодии, а можешь и опу­стить это.

12 марта. То, что у тебя скоро будет своя собака, меня очень радует; что же представляет из себя госпожа мамаша и как выглядит этот зверек? Сейчас в контору вошла его древ­ность г-н Лёйпольд. Теперь мне придется перейти на более серьезный тон, как говорит великий Шекспир. Здесь начала вы­ходить новая газета, она называется «Bremer Stadtbote»; ее

• См. настоящий том, стр. 358 361. Рев.


370


ГЕРМАНУ ЭНГЕЛЬСУ, 11—12 МАРТА 1839 Г.



ßt&btfatl» Редактирует Альберт Мейер, ужасный болван. Раньше он чи­тал лекции о счастье народов, воспитании детей и на всякие другие темы, а когда он захотел их напечатать, милое начальство не разрешило, так как это было слишком уж безрассудно. По своей природе он торговец фар­фором и уже с самого первого номера ссорится с «Unterhal­ tungsblatt» *. Они так грызутся друг с другом, что животики надорвешь со смеху.


Перед «Городским вестником»

идет парень,

который выглядит так.

Продолжение в письме к Марии.

Твой любящий тебя брат

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в Marx-EngeU Gesamtausgabe. Ertte Abteilung, Bd. 8, 1930

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

12

МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН

Бремен, 12 марта 1839 г. Дорогая Мария! (Продолжение письма к Герману.) В этом «Stadtbote» ** печа­ тается сущая чепуха. Я же в конторе сочиняю стихи, в которых в шутку хвалю его, плету сплошной вздор и посылаю ему это за подписью Т. Гильдебрандта, а он добросовестно все печатает. Сейчас у меня на конторке тоже лежит подобное произведе­ние, которое я собираюсь ему послать. Оно называется

Книжная мудрость237 Тот не мудрец, кто почерпнул все знанья Из сотен пыльных многомудрых книг, — Он не проник в глубины мирозданья,

* — «Bremisches Unterhaltungsblatt». Рей, ♦ • __ «Bremer "Stadtbote». Ред.


ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 8—9 АЙРЕЛя 1839 г. 3?1

Хотя бы всю науку он постиг. Ботанику по книгам кто проходит, Едва ль природу сможет полюбить, Тот, кто мораль из фраз любых выводит, Едва ль тебя научит добрым быть. Нет, в глубине сердечной лишь таится Искусство, что дает над жизнью власть, Зачем с утра до вечера учиться — Ты укрощать научишься ли страсть? Лишь голос сердца слушать ты обязан, И погибает тот, кто глух к нему. А он гласит нам громко слово «разум», Прислушивайся к своему уму...

И так дальше, все в том же духе, все это издевательство. Обыч­но, когда я хорошенько не знаю, что ему послать, я беру в ру­ки «Bote» и что-нибудь оттуда выуживаю. На днях я засадил Карла Лёйпольда за мою конторку и продиктовал ему грубое письмо в «Bote», которое тот получил и напечатал с неимоверно глупыми комментариями. Однако я сейчас должен уйти, а по­сему остаюсь

твой любящий тебя брат

Фридрих

Впервые опубликовано Печатается по рукописи

в Marx-EngeU Gesamtausgabe. _ _

Erste Abteilung, Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

13

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 8—9 апреля 1839 р.

8 (nisi егго *) апреля 1839 г. Дражайший Фриц1

Ты, вероятно, думаешь, что это письмо тебя очень позаба­вит — нет, меньше всего! Ты, — ты, который меня огорчил, разозлил, взбесил не только своим молчанием, но и осквернением самых священных тайн, когда-либо сокрытых от человеческого гения, осквернением видений, — ты должен понести особое наказание: погибнуть от скуки при чтении — чего? Сочинения. На какую тему? Все на ту же избитую тему: литература совре­менности.

* — если не ошибаюсь. Ред.


372 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 г.

Что было у нас до 1830 года? Теодор Хелль и компания, Виллибальд Алексис, старый Гёте и старый Тик, c'est tout *. И вдруг — раскаты грома июльской революции, самого пре­красного со времени освободительной войны проявления народ­ной воли. Умирает Гёте, Тик все более дряхлеет, Хелль погру­жается в спячку, Вольфганг Менцель продолжает кропать свои топорные критические очерки, но в литературе веет новый дух. Среди поэтов на первом плане — Грюн и Ленау, в творчестве Рюккерта новый подъем, растет значение Иммермана, точно так же Платена, но это еще не все. Гейне и Берне были уже закон­ченными характерами до июльской революции, но только теперь они приобретают значение, и на них опирается новое поколение, умеющее использовать литературу и жизнь всех народов; впе­ реди всех Гуцков. Гуцков в 1830 г. был еще студентом. Он рабо­ тал сперва для Менцеля в «Literatur-Blatt», но недолго; они разо­шлись во взглядах, Менцель поступил нагло: Гуцков написал пресловутую «Вали» (сомневающуюся), а Менцель поднял от­вратительный шум, опорочив книгу и приписав самому Гуц-кову высказываемые Вали взгляды, и действительно добился запрещения невинной книги21. К Гуцкову примкнул Мундт, человек, правда, довольно посредственный, который ради за­работка затевал всякого рода литературные предприятия, где он cum suibus ** помещал еще статьи других авторов. Вскоре к ним присоединились Бёйрман, остроумный малый и тонкий наблюдатель, затем Людольф Винбарг, Ф. Густав Кюне, и Винбарг придумал для этой литературной пятерки (nisi егго, anno 1835***) название: «Молодая Германия»5. Ей противостоя­ли: Менцель, которому уж лучше бы сидеть смирно, так как Гуц­ков именно с этой целью исколотил его до смерти, затем «Evan­ gelische Kirchen-Zeitung», которая в каждой аллегории видит идолопоклонство и в каждом проявлении чувственности — пер­вородный грех (не называется ли Хенгстенберг этим именем по правилу lucus a non lucendo ****, т. е., может быть, на самом деле он — мерин *****, кастрат, евнух?). Эта благородная братия обвиняла «Молодую Германию» в том, что ее представители хотят эмансипации женщин и реставрации плоти, что, кроме того, они хотят попутно ниспровергнуть несколько тронов и стать папой и императором в одном лице. Из всех этих обвине-

• — это все. Ред. ♦* — вместе со своими. Ред. ••• — если не ошибаюсь, в 1835 году. Ред. ***• — буквально: роща, потому что в ней не светло. Известный пример сопо­ставления не по сходству, а по контрасту. Ред. *•••» Игра слов; «Hengst» — «жеребец». Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 Г.


373


ний обоснованным было только то, которое касалось эманси­пации женщин (в гетевском смысле), да и его можно было при­менить только к Гуцкову, который впоследствии дезавуировал его (как результат задорной юношеской опрометчивости). Бла­годаря этому содружеству цели «Молодой Германии» вырисо­вались отчетливее и «идеи времени» осознали себя в ней. Эти идеи века (как выразились Кюне и Мундт) не представляют чего-то демагогического или антихристианского, как их клевет­нически изображали; они основываются на естественном праве каждого человека и касаются всего, что противоречит этому в современных отношениях. Так, к этим идеям относится, прежде всего, участие на'рода в управлении государством, следователь­но, конституция; далее, эмансипация евреев, уничтожение всякого религиозного принуждения, всякой родовой аристокра­тии и т. д. Кто может иметь что-нибудь против этого? На со­вести «Evangelische Kirchen-Zeitung» и Менцеля лежит то, что они так порочили честь «Молодой Германии». Уже в 1836—1837 гг. у этих писателей, связанных единством воззрений, а не какой-ни­будь особенной ассоциацией, ясно определились их идеи; благо­даря своим добротным произведениям они добились признания у других, по большей части бездарных, литераторов и привлекли к себе все молодые таланты. Их поэты — Анастазиус Грюн и Карл Бек; их критики — прежде всего Гуцков, Кюне, Ла-убе, а среди более молодых — Людвиг Виль, Левин Шюккинг и т. д.; кроме того, они пробуют свои силы в области романа, драмы и т. п. В последнее время, правда, возник спор между Гуцковым и Мундтом, на стороне которого Кюне и Лаубе; у обоих имеются сторонники: за Гуцковым идут более молодые —-Виль, Шюккинг и другие, за Мундтом — из молодежи лишь не­многие; Бёйрман, а также молодой, очень талантливый Дингелыптедт держатся довольно нейтрально, но больше скло­няются к Гуцкову. Мундт в результате этого спора потерял весь свой авторитет; авторитет Кюне значительно пал, ибо у него хватает низости ругать все, что пишет Гуцков; Гуцков же, на­против, держится очень благородно и большей частью насме­хается только над великой любовью между Мундтом и Кюне, которые хвалят друг друга. Что Гуцков чудеснейший, чест­нейший малый, это показывает его последняя статья в «Jahr­buch der Literatur»67.

Кроме «Молодой Германии» у нас мало чего активного. Шваб­ская школа уже с 1820 г. оставалась только пассивной; австрий­цы — Цедлиц и Грильпарцер — мало интересны, так как пишут на чуждые нам темы (Цедлиц — на испанские, Грильпарцер — на античные); среди лириков Ленау, несмотря на свои церковные


374


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 Г.


сюжеты, уже склоняется к «Молодой Германии», Франкль — это задушевный Уланд en miniature *, К. Эбертсовершенно обо- гемился; саксонцы — Хелль, Хеллер, Херлосзон, Морфель, Ваксман, Тромлиц — ах, боже мой, тут не хватает «Витца»**; писатели из круга Марто 238 и берлинцы (куда ты не относишься) мерзки, из Рейнской провинции — Левальд, безусловно, наи­лучший из авторов, пишущих для занимательного чтения; его журнал «Europa» можно читать, но рецензии в нем отврати­тельны. Хуб, Шнецлер и компания стоят немногого; Фрейлиг-рат, вот увидишь, еще раз повернется к «Молодой Германии», Дуллер — тоже, если только он раньше не выдохнется, а Рюк-керт стоит, как старый папаша, и простирает руки, благослов­ляя всех.

9 апреля. Так вот тебе это трогательное сочинение. Что мне, бедняге, делать теперь? Продолжать зубрить? Никакой охоты. Стать лояльным? Тьфу, черт! Придерживаться саксонской посредственности — угитугит! (о боже, о боже! — здешнее вы­ ражение отвращения). Следовательно, я должен стать младо- германцем, или, скорее, я уж таков душой и телом. По ночам я не могу спать от всех этих идей века; когда я стою на почте и смотрю на прусский государственный герб, меня охватывает дух свободы; каждый раз, когда я заглядываю в какой-нибудь журнал, я слежу за успехами свободы; эти идеи прокрадываются в мои поэмы и издеваются над обскурантами в клобуках и гор­ностае. Но от всех этих риторических фраз о мировой скорби, о всемирно-историческом, о скорби иудейства и т. д. я держусь в стороне, ибо теперь они уже устарели. Но слушай, Фриц, так как ты вот-вот станешь пастором, то можешь стать ортодок­ сом, сколько душе угодно, но если ты сделаешься пиетистом, бранящим «Молодую Германию» и внемлющим «Evangelische Kirchen-Zeitung», как оракулу, то берегись, тебе придется иметь дело со мной. Ты должен стать пастором в Гемарке и прогнать проклятый, чахоточный, косный пиетизм9, расцвету которого способствовал Круммахер. Они тебя, конечно, ославят ерети­ком, но пусть кто-нибудь придет и докажет тебе, на основании библии и разума, что ты неправ. Между прочим, Бланк, нечес­тивый рационалист, выбрасывает за борт все христианство, но что из этого? Нет, пиетистом я никогда не был, был одно время мистиком, но это tempi passati ***; теперь я честный, очень тер­пимый по отношению к другим супернатуралист; сколько вре­мени я останусь им, не знаю, но я надеюсь остаться таковым,

* — в миниатюре. Ред. ** Игра слов: «Witz» —«ум, остроумие». Ред, *** — прошедшие времена. Ред,


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 10 АПРЕЛЯ 1839 Г. 375

хотя и склоняюсь иногда, то больше, то меньше, к рациона­ лизму. Все это должно в свое время решиться. Adiös, Friderice, пиши мне скорее и много.

Do hêst de mî dubbelt. Tuus *

Фридрих Энгельс, Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Die neue Rundschau»,

S. Hejt, Berlin, 1913 Перевод с шмецкого

14

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 10 апреля 1839 г.

Дорогая Мария,

Прости, что я так долго не писал, зато я расскажу тебе сей­час нечто интересное. В страстную пятницу умер здешний бурго­мистр, его превосходительство доктор Грёнинг, так что неделю назад происходили выборы нового бургомистра. Его высокоро­дие г-н сенатор доктор Й. Д. Нольтениус получил это место и в пятницу устроил торжественную процессию. Впереди шли восемь слуг (каждому бургомистру полагается иметь двух таких людей) в белых коротких штанах цвета фарфора, в красивых чулках и в розовом, цвета крови, фраке, с саблей на боку и бона- партовой треуголкой на голове. За ними следовали бургомистры, впереди его превосходительство г-н доктор Смидт, самый умный из всех, чуть ли не король Бремена; г-н доктор Дунце, по самое горло закутанный в меха, который на заседание сената всегда при­ носит с собой термометр. Далее сенаторы, проповедники и бюр­ геры, человек 600—800. Все они направились в один или несколь­ко домов, где вкушали телесную, а не духовную пищу, т. е. все они получили миндальное пирожное, сигары и вино, наелись досыта и набили еще свои карманы. Мальчишки стояли перед дверьми и галдели, а когда кто-нибудь выходил, они кричали ему вдогонку: «Вот он! вот он!». То же самое они закричали, когда вышел г-н старшина Хазе, тогда тот величественно обер­нулся и заявил: «Я г-н старшина Хазе». А мальчишки заорали:

* -** Получай меня вдвойне. Твой. Ред.


376 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 10 АПРЕЛЯ 1839 Г.

«Это старшина Хазе, это старшина Хазе!» Можешь себе предста­вить, как этот столп бременского государства пустил в ход столпы своего собственного туловища, чтобы спастись. В прош­ лую субботу на место доктора Нольтениуса был избран новый сенатор, эта честь выпала на долю доктора Мора, пир в его честь состоялся в понедельник. По существующей традиции, в таких случаях один из родичей нового сенатора должен пить «свинью», т. е. он должен напиться допьяна. Эту сложную задачу и выполнил ко всеобщему удовлетворению г-н Г. А. Гей-некен, маклер, ибо —

С печалью пресыщаться этой жизнью — Вот ум и добродетель —

как сказал один великий поэт239.

Мария: «Но Фридрих, как ты можешь писать мне такие глу­пости? Ты болтаешь что-то ни к селу, ни к городу». Фридрих: I can't help it *, страницу надо дописать до конца — ага, вот мне уже кое-что опять пришло в голову. В прошлое воскре­сенье я совершил прогулку верхом с Невиандтом и Ротом, и Невиандт взял с собой маленького англичанина, такого роста, как Анна **. Не успели мы выехать за город, как этот англичанин стал подхлестывать лошадь так, что та понеслась как угорелая. Он спокойно сидит в седле, лошадь начинает прыгать во все стороны, но он не падает. Наконец, он слезает, чтобы поискать хлыст, который уронил, и, о верх глупости, оставляет ло­шадь совершенно одну; а она, недолго думая, скачет прочь. Он за ней. Невиандт спешивается и бежит за ней, но возвра­щается ни с чем. Джон и лошадь исчезли. Мы скачем в Горн, там закусываем, и только мы пускаемся в обратный путь, как нас нагоняет мистер Джон, который скакал верхом на лошади plein carrière ***. Ее по дороге остановили, он на нее сел и поехал в конюшню, где достал себе новый хлыст. И вот мы едем дальше. У Невиандта и у меня были довольно-таки дикие лошади, и, как только мы переходили на рысь, мистер Джон бешеным галопом проносился мимо меня. Моя лошадь закапризничала и понеслась во весь опор. Я сообразил, в чем тут дело, позволил ей бежать и лишь время от времени старался ее сдержать. Но только я вывел ее из этой бешеной гонки, как Джон промчался мимо меня, и это было еще хуже, чем раньше. К тому же он все время кричал, размахивая своей шляпой: My horse runs better

* — Я ничего не могу поделать. Рев. " — Анна Энгельс. Ред. ••• —= во весь опор. Рев.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г. 377

than yours*, ура! Наконец, его лошадь наткнулась на какую-то повозку и остановилась. Тогда моя Норма тоже встала. Если бы только глупые лошади понимали, что всадникам доставляет большое удовольствие, когда они начинают носиться. Во всяком случае, я не испытывал ни малейшего страха и довольно хорошо справился с лошадью. Adieu **.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано Печатается по рукописи

в Marx-Knveh Gesamtausgabe . rI

Erste Abteilung, Bd. 2, 1030 Перевод с немецкого

На pycciwji языке публикуется впервые

15

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен, около 23 апреля1 — 1 мая 1839 г.

Фриц Гребер/ Я теперь очень много занимаюсь философией и критической теологией. Когда тебе 18 лет и ты знакомишься со Штраусом, рационалистами и «Kirchen-Zeitung» ***, то следует или читать все, не задумываясь ни над чем, или же начать сомне­ваться в своей вуппертальской вере. Я не понимаю, как ортодок­сальные священники могут быть столь ортодоксальны, когда в библии встречаются такие явные противоречия. Как можно согласовать обе генеалогии Иосифа, мужа Марии, различные версии, касающиеся тайной вечери («сие есть кровь моя, сие есть Новый завет в моей крови») и рассказа об одержимых бесами (в первом случае рассказывается, что бес просто вышел, во втором — что бес вошел в свиней), версию, что мать Иисуса отправилась искать своего сына, которого она считала помешан­ным, хотя она его чудесно зачала, и т. д., — как согласовать все это с верой в правдивость, безусловную правдивость еванге­ листов? А далее, расхождения в «отче наш», в вопросе о последо­вательности чудес, своеобразно глубокое толкование у Иоанна, явным образом нарушающее форму повествования, — как по­нять все это? Christi ipsissima verba ****, с которыми так носятся

• — Моя лошадь скачет лучше вашей. Ред. •• — Прощай. Ред. •♦• «Evangelische Kirchen-Zeitung». Ред. •••• — Подлиннейшие слова Христа. Ред.


378 ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г.

ортодоксы, гласят в каждом евангелии по-иному. Я уж не говорю вовсе о Ветхом завете. Но в милом Бармене об этом не говорят ни звука, там обучают по совершенно другим принципам. И на чем основывается старая ортодоксия? Ни на чем больше, как только на рутине. Где требует библия буквальной веры в ее учение, в рассказы ее? Где говорит хоть один апостол, что все, рассказываемое им, есть непосредственное вдохновение свыше? Ортодоксы требуют не послушания разума Христу, нет, они уби­вают в человеке божественное и заменяют его мертвой буквой. Поэтому-то я и теперь такой же хороший супернатуралист, как и прежде, но от ортодоксии я отказался. Я ни за что не могу поэтому поверить, что рационалист, который от всего сердца стремится творить добро сколько в его силах, должен быть осужден на вечные муки. Это же противоречит и самой библии. Ведь написано, что никто не бывает осужден за первородный грех, а только за свои собственные грехи; если же кто-либо противится изо всех сил первородному греху и делает то, что он может, то его действительные грехи являются лишь необхо­ димым следствием первородного греха и, следовательно, не мо­гут повлечь за собой его осуждения.

24 апреля. Ха-ха-ха! Знаешь ли ты, кто сочинил статью в «Telegraph»? Ее автор — пишущий эти строки 2*°, но советую тебе не говорить никому об этом ни слова, иначе я попаду в ад­ скую передрягу. Коля, Балля и Германа я знаю только по ре­цензиям В. Бланка и Штрюккера, которые я списал почти дословно; но что Коль несет вздор *, а Герман — худосочный пиетист, это я знаю по собственному опыту. Д. — это молодой конторщик Дюрхолып у Виттенштейнов в Нижнем Бармене. Впрочем, я радуюсь тому, что не сказал ничего, чего не мог бы доказать. Мне жаль лишь одного, что я не показал в надлежащем виде значения Штира. Как теологом им не следует пренебрегать. Как тебе, однако, нравится мое знание характеров, особенно Круммахера, Дёринга (то, что сказано о его проповеди, рас­сказал мне П. Йонгхаус), и литературы? Замечания о Фрейли-грате, должно быть, удачные, иначе бы Гуцков их вычеркнул. Впрочем, стиль омерзительный. — Статья же, кажется, вызвала сенсацию, — заклинаю вас пятерых честным словом никому не говорить, что я автор. Уразумел? Что касается ругани, то я обрушился главным образом на тебя и Вильгельма, так как пре­до мной лежали как раз письма к вам, когда мне пришла охота ругаться. Особенно Ф. Плюмахер не должен знать, что я напи­сал статью. Но что за субъект этот Балль! Ему предстояло

* Игра слов: «Kohl» — фамилия, «kohlt» — «несет вздор». Рев.


ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г. 379

произнести проповедь в страстную пятницу, но ему лень было поработать, и вот он выучивает наизусть одну проповедь, кото­ рую нашел в «Menschenfreund*, и произносит ее. Но в церкви находится как раз Круммахер, которому проповедь кажется зна­ комой; под конец он вспоминает, что он сам произнес эту проповедь в страстную пятницу 1832 года. Другие лица, читав­шие эту проповедь, тоже узнают ее; Балля призывают к ответу, и он вынужден во всем сознаться. Signum est, Ballum non tantum abhorrere a Krummachero, ut Tu quidem dixisti *. За подробную рецензию о «Фаусте» я тебе очень обязан 241. Переработка вещи, безусловно, паршивая, раупаховская, — этот негодяй вмеши­вается во все и портит не только Шиллера, образы и идеи кото­рого он низводит до тривиальности в своих трагедиях, но и Гёте, с которым он черт знает как обращается. Сомнительно, чтобы мои поэмы раскупались нарасхват, но то, что они найдут опре­ деленный сбыт, вполне вероятно, так как они пойдут на макула­туру и клозетную бумагу. Я не мог прочесть то, что у тебя написано красными чернилами, и поэтому не пошлю ни 5 зиль­бергрошей, ни сигар. Ты получишь на этот раз или канцону, или часть начатой, но не законченной комедии. Теперь же я должен отправляться на урок пения, adieu **.

27 апреля.

ФРАГМЕНТЫ ТРАГИКОМЕДИИ «НЕУЯЗВИМЫЙ ЗИГФРИД»

I

Дворец короля Зигхарда

Заседание Совета

Зигхард

Итак, вы снова собрались вместе, Опора* королевской чести, Высокий ограждая трон. Наш сын, увы, не явился лишь он! В лесу он рыщет, как всегда, Не поумнеет в его года. Забывши о делах Совета, Где мы потеем до рассвета, Презрев сужденья старших лиц, Он изучает говор птиц.

* — Замечательно, Балль не в такой мере чуждается Круммахера, как ты когда-то об этом говорил. Ред. •• — прощай. Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г

Не стоит мудрости учиться, С медведем хочет он сразиться; И если с нами говорит, Так вечно о войне твердит. Ему давно б мы уступили, Когда б в своей премудрой силе Нам бог не обещал как раз, Что разум не обманет нас. Как пострадал бы весь наш край, Приди он к власти невзначай!

Советник

Ваше Величество мудры, как всегда,

Вы прямо схватили быка за рога.

Однако с королевского позволенья

Я выскажу свое простое мненье.

В людских привычках сходства нет.

Ему лишь восемнадцать лет.

Шальные мысли в принце бродят,

Но мудрость с возрастом приходит.

Он резвым нравом вдаль влеком,

Но мудрость любит тихий дом;

Младой задор послушным станет,

И сила гордая устанет,

Тогда он к мудрости придет

И счастье в ней свое найдет.

Так пусть порыщет он по разным странам,

Пускай сразится с великаном,

Пускай с драконом вступит в бой,

И старость там не за горой.

Жизнь мудрости его научит,

И ваша речь ему, конечно, не наскучит.

Зигфрид (входит)

О лес, ужели вскоре Покину я тебя? Милей в твоем просторе, Чем в замке короля; Где звонче птиц рулады, Как не в ветвях дерев? Завидуют палаты Спокойствию лесов.


Зигфрид

Вы слышали? Коня и меч!

Так нужны ль мне шишак и латы.

Иль слуги для горячих сеч?

Мой спутник — храбрости палата!

Когда поток стремится с гор,

Один, шумя, победоносный,

Пред ним со стоном гнутся сосны,

Он сам выходит на простор:

Так, уподобившись потоку,

Я сам пробью себе дорогу!

Советник

Король, вам горевать не след, Что наш герой стремится в свет; Поток несется с гор в долины, Спокойны вновь дерев вершины, Спокойно за волной волна Плодотворит вокруг селенья, Былая ярость не страшна, В песке обретши утоленье.


ДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г. 381

Отец, вы станете ругаться, Что долго я бродил в лесу, Но разве мог я удержаться, Когда кабан был на носу? Забавы вам претят лесные, Так дайте мне коня и меч, Поеду я в края чужие, Давно я вел об этом речь.

Зигхард

Ужель, скажи мне, до сих пор Ты глупым быть не перестанешь? Пока в тебе младой задор, Ты умным никогда не станешь. И лучший путь к тому один: Тебе свободу дать скорее; Ступай, быть может, исполин Дубинкой блажь твою рассеет. Бери же меч, коня седлай И поумневшим приезжай!


Здесь, в кузнице, для вашей чести

Прекрасные новеллы мастерят,

И с ними в альманахах песни

Великолепием блестят.

Куют журналы здесь проворно,

Стихи и критику сплетают воедино,

С утра до ночи здесь пылают горны,

Работая неутомимо.

Но подкрепитесь-ка вином,

Пусть мальчик вас проводит в дом.

(Зигфрид с учеником уходят.)

Мастер

Ну, подмастерья, за работу! Вам в помощь я приду с охотой; На наковальне куйте новеллы, Чтоб в свет они вступили смело! Прожгите жарче песни в горне, Чтоб стали те огнеупорней; Для публики же все потом Перемешайте в общий ком. А коль железа больше нет, Хозяин умный даст совет: Возьмите трех героев Вальтер Скотта,


382 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839- Г.

Зигфрид

Зачем терять мне время? Мне душен замка свод! Скорее ногу в стремя, На воле конь мой ржет! Сойди ко мне с колонны Ты, старый острый меч! Спешу, в борьбу влюбленный, Отец, до новых встреч!

ходи т.)

II

Кузнипа в лесу

Зигфрид входит. Мастер входит.

Мастер


Вино как будто ничего! Я выпил дюжину его.

Мастер

(Проклятый парень!) Мне приятно,

Что мой рейнвейн по вкусу вам.

Я думаю, для вас занятно

Узнать работников по именам!

Вот наиболее умелый,

Он благонравные новеллы

Или фривольные слагает,

Его сам Менцель восхваляет,

Вольфганг, что в Штутгарте живет:

Его зовут фон Тромлиц. Вот

Другой, не менее пригодный

И тоже — крови благородной:

Приветствую в его лице

Фон Ваксмана большое Це;

Не существует альманах,

Который им бы не пропах.

Десятками печет новеллы

Он для толпы остолбенелой.

Работает в поту лица,

Сказать же правду до конца,

Он сделал мало для искусства,

Но все — для притупленья вкуса;

А вкус — пред ним дрожу я сам —

Лишь он приносит гибель нам.

Вот — Хеллер, плавает не мелко,

Стиль — оловянная тарелка,

Зато блестит, как серебро.

Для публики ведь все — добро.

Хоть пишет меньше он, чем названные оба,

И гонится за характеристикой,


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛИ — .1 МАЯ 1«39 г.

И паладина у Фуке, и женщин трех у Гёте,

И больше нечего стараться,

Их хватит авторов на двадцать!

Для песен — Уланда стихи

Совсем как будто не плохи.

Так бейте ж молотом до боли,

Тот лучший, кто создаст всех боле!

Зигфрид (входит опять)


384 фрйдриху греберу, около апрели — 1 мая 1839 г.

Но, видите ль, его особа Совсем не переносит мистики. Вы знаете, евангелисты, Все четверо, — лишь пиетисты; За них он взялся понемножку, Снял благочестия одежку И положил на чайный стол

   Всяк «Сестры Лазаря» прочел. Он также автор легкой прозы

   Прочтите лишь его с шипами «Розы» *. А нот еще один талант,

Ученый малый, хоть педант,

Фридрих Норк, величайший по:>т

С тех пор, как существует свет.

Он вам наврет... нет, скажет точно, •

Открыв из языков восточных,

Что вы — осел, Илья ж пророк

Ничем, как солнцем, быть не мог.

Ума иль подлинного знанья

Искать в нем — тщетное старанье.

Вот — наш достойный Херлосзон,

Его б нам возвести на трон,

Он новеллист, он лирик,

Безумству панегирик

И ерунде там всякой прочей

В «Комете»** вы его найдете.

Идут вот, Винклером пригреты,

Писатели из «Вечерней газеты» ***:

Турингус, Фабер, фон Гросскрёйц,

Одно их имя — что за прелесть!

Нужна ль моя им похвала?

Ведь публика (другого хлеба

Ей не давай!) давно на небо,

До самых звезд их вознесла.

За топливом ушли другие,

В лесу сбирают ветки сухие;

О младших — нечего сказать,

Еще им рано хорошо ковать.

Но станут все специалисты,

Коль в них хоть капля крови новеллиста.

* Намек на литературный журнал «Rosen. Eine Zeitschrift für die gebildete Welt». Ред.

** Намек на газету «Der Komet. Ein Unterhaltungsblatt für die gebildete Le­ sewelt». Ред.

••• — «Abend-Zeitung». Ped,


ФРИДРИХУ ГРЕЕЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 г. 385

Зигфрид Когда ж я ваше имя узнаю?

Мастер

Саксонский дух я воплощаю В своей внушительной особе; Вас убедит сейлас же в том, Что я на многое способен, Моих ударов мощных гром. Вы тоже маху бы не дали, Когда б моим подручным стали.

Зигфрид

Ну что ж, хозяин, я готов Средь ваших быть учеников.

Мастер

Я вас отдам в ученье Хеллю, Испробуйте себя в новелле.

Зигфрид

Ах, если под напором Вот этих рукавиц Дубы склонялись хором, Медведь валился ниц И если мог на землю Я повалить быка, Ужели не подъемлю Я тяжесть молотка? Ни одного мгновенья Учить себя не дам; Довольно мне ученья, Я здесь хозяин — сам! Подайте мне железо, Я надвое его! Лишь гул пойдет по лесу, Вот это — мастерство!


386 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 25 АПРЕЛИ — i МАЯ 1836 Г.

Теодор Хелль

Эй, вы, потише там, невежа!

Иль я побью вас, как вы — железо!

Зигфрид

Ты что еще болтаешь, Чего взбесился так? Меня ты вмиг узнаешь, Попробуй мой кулак!

Теодор Хелль На помощь! Ой!

Мастер

Любезный друг,

Что ж бьете вы своих собратьев? Марш, вон отсюда во весь дух, Иль дам вам пару оплеух!

Зигфрид

Сам получай, коль хочешь драться!

(Опрокидывает его.)

Мастер

Ой, больно, больно! и т. д. (Зигфрид отправляется в лес, убивает дракона и, возвратившись назад, уби­вает мастера, разгоняет подмастерьев и удаляется.)

III

В ЛЕСУ

Зигфрид

Я слышу снова за кустами Борьбу между двумя врагами. Вот и они — ну прямо глупо,


ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 г. 387

Ни в чем один другому не уступит! Я думал, встречу гигантов двух, Сжимающих сосны клещами рук, А тут — два тощие схоласта Швыряют книги, как гимнасты.

(Лео и Михелет входят.)

Лео Эй, подойди, собака, гегеленок!

Михелет Пиетист, ты сам еще совенок!

Лео Получишь библию в башку!

Михелет А ты — том Гегеля в щеку!

Лео Я Гегеля тебе же в лоб швырну!

Михелет Твою я выю жесткую ударом библии согну!

Лео Чего ты хочешь? Ты давно уж труп!

Михелет Нет, ты убит, пойми ж, хоть ты и глуп!

Зигфрид О чем ваш спор, друзья, идет?

Лео

Безбожный гегеленок вот Взял библию под подозренье; Ему не вредно б наставленье!


388 ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г.

Михелет

Болван бесстыдно привирает, Он Гегеля не почитает!

Зигфрид

Но вы швыряете друг в друга без разбора Предметами, в которых скрыто яблоко раздора?

Лео

Не важно, он — не христианин!

Михелет

Я стою двух таких, как он один, Он вздор бессмысленный болтает.

Зигфрид

Пусть каждый путь свой продолжает, Но кто, однако, начал спор?

Лео

Признаться — я! Какой же в том позор? Сражался я за бога и был поддержан богом.

Зигфрид

Но на коне сидел ты хромоногом, И, как не спас он гегельянства, Так не спасешь ты христианства. И без тебя проживет оно смело, А ты ищи себе другое дело! Но не испытывай напрасно бога Своим безумством! Разного дорогой Отсюда уходите вы И выбросьте всю дурь из головы!

(Лео и Михелет расходятся в разные

сторон ы.)

Зигфрид

Такую ярость не встречал Я у ревнителей науки: То Гегель в воздухе летал,


Марии Энгельс, 28 апреля 1839 г.


389


То библия чертила круги! Однако ж, голодом влеком, В долину путь я направляю, Быть может, там найду я дом, Где я засну спокойным сном, Иль просто дичи настреляю.

Вот тебе и все. Куски, в которых изложено действие, я опу­стил, переписал лишь вступление и сатирические моменты. Это — самое последнее, что я написал, теперь надо перейти к королю Баварскому, но тут дело плохо. Вещь лишена закон­ченности и завязки. Просьба к Вурму пристроить стихи в «Musenalmanach» *. Кончаю, потому что почта уходит.

Твой

Фридрих Энгельс

1 мая 39 г.

Впервые в виде отрывка опубликовано Печатается по рукописи

ö журнале «Die neue Rundschau»,

9. Hejt, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. «Schriften der FriXhzeib. Berlin, 1920

16

МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН

[Бремен], 28 апреля 1839 г.

Дорогая Мария!

Сегодня и ты тоже получишь только небольшое письмо, так как я должен взяться за комедию, которую хочу вам послать. То, что эти господа съели шесть подносов с миндальными пирож­ ными, — истинная правда, ты можешь верить или не верить, но там было их на 600 человек.

Что касается того, что ты заполучила крапивную лихорадку, то так тебе и надо, у тебя всегда такой зуд в пальцах, что ты хочешь делать всякие глупости, теперь у тебя есть что почесать. Ты была и осталась старой чесальной машиной.

Советую тебе также не оставлять в своих письмах пустых страниц, потому что я тогда буду рисовать на них карикатуры для практики.

* -* üDeutscher Musenalmanach». Рев.


390 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 АПРЕЛЯ 1839 Г.

л£ г., rv Л <r^' (j %y

Dios *, моя дорогая Мария, твой брат

Фридрих

Эти каракули называются стенографией.

Переодевание. Комедия в одном действии, для Марии.

Первая сцена

Общая комната, за столом сидит мать, она занимается с Эмилем ** п Хедвигон ***. Мария сидит у печки и читает; Рудольф **** бегает по ком­нате и дразнит всех.

Мать. — Мария, перестань читать. Эта книга не для тебя. Ты читаешь столько разных вещей, которые вовсе тебе не нужны.

Мария. — Мамочка, еще только один рассказ, а потом я отдам тебе книгу!

Эмиль.— Мамочка, что значит слово: кеватрозе?

Мать. — Ах, ведь это значит quatorze, 14, ведь ты уже давно учил это. Нельзя так скоро все забывать. — Хедвига! Что это за ребенок, она все время бегает за Марией и дерется с Рудольфом. Хедвига! Ты будешь делами заниматься? Вы сегодня все с ума сошли!

(Входят Анна ***** и Лаура Камперман.)

Анна. — Ну, мама, мы все свои дела закончили, теперь мы пой­дем наверх и нарядимся, вот что мы сделаем.

Мать. — Да, но не очень-то шумите.

Хедвига. — Мама, я не могу решить этой задачи.

Мать. — Ну подумай немного. Ведь я уже один раз решала ее с тобой. Не будь такой рассеянной!

Хедвига (плачет). — Но я не могу ее решить!

Анна. — Мама, ты тоже будешь переодеваться?

Мать. — Что ты сказала? Ступай, оставь меня в покое. Вечно мама, мама. Это просто невыносимо.

Анна. — Мама, скажи, ты будешь?

   Прощай. Ред.

   Эмилем Энгельсом. Ред.

   Хедвигой Энгельс. Рев.

   Рудольф Энгельс. Ред.

   Анва Энгельс. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 АПРЕЛЯ 1839 г.


391


Мать. — Да, да, уходите отсюда поскорей.

(Анна и Лаура с радостными криками уходят.)

Мария. — Вот книга, мама. Я уже прочла этот рассказ, я хочу тоже переодеться. Скажи, что бы мне такое надеть?

Мать. — Ну, вот. Только что я сказала Анне, чтобы она не шу­мела, а теперь ты начинаешь?

Рудольф (падает на пол). — О, мама, о, мама! (плачет).

Мать. — Что с тобой? (Идет к нему.)

Эмиль. — Мама, что это за предложение?

Хедвига. — Мама, тут одно число, оно такое странное.

Мать. — Замолчите вы наконец или нет? Все вместе. Я не могу этого выдержать!

Эмиль. — Мама, ну помоги же мне! Ах, мама, мама, мне надо в уборную.

Мать. — Ну иди.

Мария. — Мама, это правда, что ты будешь переодеваться?

Мать. — Глупышка! Тебе еще больно, Рудольф?

Хедвига. — Да, мама, у него большая шишка на голове. Мама, что это за число?

Мария. — Да, но тебе нужно переодеться.

Анна (входит). — Мама, Лаура сидит в уборной, а Эмиль стоит там, орет во всю глотку и колотит в дверь.

Мать. — И ты еще здесь! Мне некогда.

Луиза (входит). — Мадам, Вендель едет за город, не нужно ли вам чего-нибудь?

Мать. — Да, дайте мне подумать. Замолчите вы наконец. Ру­дольф, перестань хныкать.

Мария. — Анна, разве мама не сказала, что она тоже будет переодеваться?

Анна. — Да, мама, ты сказала.

Мария. — Да успокоитесь ли вы наконец. Марш отсюда.

Эмиль (входит с плачем). — О, мама, Лаура не хотела впустить меня в уборную, и я... и я... наделал... в...

Все: Он наделал в штаны.

Мать. — Этого еще недоставало. Неужто мне не дадут ни ми­нуты покоя? Все кричат вместе (берет хлыст). Вот тебе, Эмиль, раз, два, три, Анна, Мария, вон отсюда. Пусть Вендель сам зайдет.

(Входят две маски, мужчина и женщина.)

Мать. — Кто это? Что это опять за штуки?

(Мужчина бросается к матери и потихоньку отнимает у нее хлыст. Все вскакивают и выражают свой восторг. Женщина становится рядом с матерью в надевает ей на нос очки.)


392


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 АПРЕЛЯ 1839 Г.


Мать. — Глупая, надо мной же будут смеяться. (Входит Вен-дель.) Вендель, это письмо отнесите на почту. Это Кленерсам. Деньги отошлите портному Хюнербейну. Это все. (Вендель уходит. Мать в очках садится.) Эмиль, прежде всего пойди и попроси, чтобы тебя помыли.

(Маски хватают стоящего с открытым ртом Эмиля и с громкими кри­ками, награждая его тумаками, тащат к двери.)

Хедвига. — Ах мама, я только что заметила, что я решила на

два примера больше, чем мне полагается. Ура! Мария. — Мама, послушай-ка. Ты будешь переодеваться с нами? Мать. — Это что еще за вздор!

Мария. — Знаешь, мама, но тогда я скажу тебе кое-что (шепчет ей что-то на ухо).

Мать. — Нет, это невозможно.

Мария. — Да, это вполне возможно, и ты это сейчас увидишь.

(Все уходят.)

(Два часа спустя Хедвига оделась в платье Рудольфа, а Рудольф, в платье Хедвиги,оба в масках, которые они друг на друге завязывают. Затем один за другим входят все остальные, очень забавно одетые.)


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 Г. 393

Герман *. — Ах Август **, у меня самый длинный нос. Посмо­три-ка, Джон, у меня есть еще борода, какая была когда-то у нашего Фрица. Август. — А у меня такие чудные зеленые щеки и седая борода,

и мой нос совсем красный. Мария. — Посмотрите-ка, Лаура, я стала таким милым мальчи­ком. А ты такая маленькая, юная, я немного больше, чем ты... и моя шляпа тоже больше.

(Входит мать в старом халате, поверх него меховой шлафрок отца, на чепец она надела остроконечный ночной колпак, на носу очки.)

Все кричат: — О мама, мама. Герман. — Август, это не моя мама!

Мать. — Мальчик, ты замолчишь наконец? И садитесь все за стол, пока он не придет.

(Пауза. Входит отец, с изумлением оглядывается, наконец все снимают маски и с восторженными возгласами и криками бегут к нему. Финал: шумпос пиршество.)

Я мог бы еще продолжать эту историю, но боюсь, что не хватит времени, через полчаса уходит почта, и я должен кончить.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано Печатается по -рукописи

в Marx-Engels Gesamtausgabe.

Erste Abteiluna. Bd. 2. 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

17

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен, около 28] — 30 апреля [1839 г.]

Guglielmo carissimo! ttjv ооЗ ejua-cobjv eôptpca èv xotç xffiv lxépu>v, xal T|Sù jxsv tjv èjaoî то ocùtoù pvjfia. Ta 8è Bixaaxiqpiov tffiv itévte axouSuuacov, xal ttjv aûtffiv xpîaiv où Suvajxat fivoûaxetv tj aôo-svxixrjv ч) xojjncexévxTjv. 'Eaxiv fàp yàçK ôtc' èjjloù, si SiBwjjli тсопг^ата sv xaîç eiç 6(iàç êicwïôXaiç ***.

• — Герман Энгельс. Ред. " — Август Энгельс. Ред. ••* — Дражайший Гульельмо! (итал.)." Твое письмо я нашел среди писем от других, и сладка была мне речь его. Но я не могу признать аутентичным или компе­тентным суд и приговор пяти студентов. — Ибо это любезность с моей стороны, когда я шлю вам в своих письмах стихи (греч.). Ред.


394 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 I".

Раз ты не хочешь критиковать «Св. Ханора», «Флориду» * и «Бурю», то не заслуживаешь ни одного стиха; уверение в debi-litatis ingenii abhorret ab usata tua veriloquentia. Meam quidem mentem ad juvenilem Germaniam se inclinare, haud nocebit libertati; haec enim classis scriptorum non est, ut schola roman­tica, demagogia, et cet., societas clausa, sed ideas saeculi nostri, emancipationem judaeorum servorumque, constitutionalismum generalem aliasque bonas ideas in succum et sanguinem populi Teutonici intrare volunt tentantque. Quae quum ideae haud procul sint a directione animi mei, cur me separare? Non enim est, quod tu dicis: подчиниться какому-нибудь направлению, sed: примкнуть; sequitor a continuation in my room, and in writing a polyglottic letter, 1 will take now the English language, ma no, il mio bello Italiano, dolce e soave, come il zefiro, con parole, somiglianti alle fiori de! più bel giardino, y el Espanol, lingua comò el viento en los ârboles, e о Portugucz, comò as olas da mar em riba de flores e prados, et le Français, comme le mur­mure vite d'un font, très amusant, en de hollandsche taal, gelijk den damp uijt eener pijp Tohak, zeer gemoedlijk **; но наш дорогой немецкий — это все вместе взятое:

Волнам морским подобен язык полнозвучный Гомера, Мечет скалу за скалой Эсхил с вершины в долину, Рима язык — речь могучего Цезаря перед войсками; Смело хватает он камни — слова, из которых возводит, Пласт над пластом громоздя, ряды циклопических зданий. Младший язык италийцев, отмеченный прелестью нежной, В самый роскошный из южных садов переносит поэта, Где Петрарка цветы собирал, где блуждал Ариосто. • А испанский язык! Ты слышишь, как ветер могучий Гордо царит в густолиственной дуба вершине, откуда Чудные старые песни шумят нам навстречу, а грозди

* См. настоящий том, стр. 358 — 361. Ред. •* — ...слабости духа не вяжется с твоей обычной правдивостью. То, что мой аут склоняется в сторону «Молодой Германии» 5, не повредит свободе, ибо эта группа писателей, в отличие от романтической, демагогической школы и т. д., — не замкну­тое общество; они хотят и стремятся, чтобы идеи нашего века— эмансипация евреев и рабов, всеобщий конституционализм и другие хорошие идеи — вошли в плоть и кровь немецкого народа. Так как эти идеи не расходятся с направлением моего духа, то по­чему я должен отделиться от них? Ведь дело идет не о том — как ты говоришь, — чтобы подчиниться какому-нибудь направлению, а о том, чтобы примкнуть; продол­жение следует (лат.) в моей комнате, и так как я пишу многоязычное письмо, то теперь я перейду на английский язык (англ.), — или нет, на мой прекрасный итальянский, нежный и приятный, как зефир, со словами, подобными цветам прекраснейшего сада (итал.), и испанский, подобный ветру в деревьях (испан.), и португальский, подобный шуму моря у берега, украшенного цветами и лужайками (португ.), и французский, подобный быстрому журчанию милого ручейка (франц.), и голландский, подобный дыму табачной трубки, такой уютный (голл.). Ред,


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 г. 395

Лоз, обвивающих ствол, качаются в сени зеленой.

Тихий прибой к берегам цветущим — язык португальский:

Слышны в нем стоны наяд, уносимые легким зефиром.

Франков язык, словно звонкий ручей, бежит торопливо,

Неугомонной волною камень шлифуя упрямый.

Англии старый язык — это памятник витязей мощный,

Ветрами всеми обвеянный, дикой травою обросший;

Буря, вопя и свистя, повалить его тщетно стремится.

Flo немецкий язык звучит, как прибой громогласный

На коралловый брег острова с климатом чудным.

Там раздается кипение волн неуемных Гомера,

Там пробуждают эхо гигантские скалы Эсхила,

Там ты громады найдешь циклопических зданий и там же

Средь благовонных садов цветы благороднейших видов.

Там гармонично шумят вершины тенистых деревьев,

Тихо там стонет наяда, потоком шлифуются камни,

И подымаются к небу постройки витязей древних.

Это — немецкий язык, вечный и славой повитый.

Эти гекзаметры я написал экспромтом; пусть они сделают для тебя более понятной ту ерунду на предыдущей странице, из которой они произошли. Только суди их как экспромт.

29 апреля. Продолжая последовательно свое письмо, уста­навливаю, что сегодня чудесная погода, так что, вероятно, вы — posito caso aequalitatis temporalis * — сегодня вполне законно прогуляли все лекции. Я хотел бы быть с вами. — Я уже, быть может, писал вам, что я, под именем Теодора Гильдебранда, подшутил над «Bremer Stadtbote», теперь я с ним распрощался следующим посланием:

Послушай, «Вестник», не сердясь о том,

Как над тобой я долго издевался;

Тебе моя насмешка поделом,

Ведь в дурнях ты, дружище, оказался.

Сгустились тучи над тобой кругом

С тех пор, как вестником служить ты взялся;

Тебя я то и дело принуждал

То пережевывать, что сам же ты сказал.

Всегда, когда нужны мне были темы,

Я брал их у тебя, мой дорогой,

И делал из твоих речей поэмы,

В которых издевался над тобой;

Лиши их рифм, откинь размеров схемы, —

* — предполагая сходство погоды, Р«в,


396 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, ОКОЛО 28—30 АПРЕЛЯ 1839 Г.

И сразу в них узнаешь облик свой. Теперь кляни, коль гневом обуян ты, Всегда готового к услугам

Гилъдебранда 242 .

Ты бы тоже начал понемногу пописывать в стихах или в прозе, а потом послал бы в «Berliner Conversations-Blatt», если он еще существует, или в «Gesellschafter». Впоследствии ты пойдешь дальше, станешь писать повести, которые будешь помещать сначала в журнале, а затем отдельно, приобретешь имя, прослывешь умным, остроумным рассказчиком. Я снова вижу вас: Хёйзера — великим композитором, Вурма — пишу­щим глубокомысленные исследования о Гёте и духовном раз­ витии нашего времени, Фриц становится знаменитым пропо­ведником, Йонгхаус сочиняет религиозные поэмы, ты пишешь остроумные повести и критические статьи, а я — становлюсь городским поэтом Бармена, заместителем — обиженной (в Клеве) памяти — лейтенанта Симонса. — Есть у меня еще стихотворе­ние для тебя — песня, предназначенная для журнала «Musen­almanach»*, но у меня нет охоты еще раз переписывать ее. Может быть, я напишу еще одну. Сегодня (30 апреля) я сидел по случаю чудесной погоды от семи до половины девятого в саду, курил и читал «Лузиады» 243, пока не наступило время идти в контору. Нигде не читается так хорошо, как в саду, в ясное весеннее утро, с трубкой во рту, под солнечными лучами, которые греют тебе спину. Сегодня в обед я буду продолжать это занятие со старонемецким Тристаном и его милыми рассуждениями о любви, сегодня вечером пойду в магистратский погреб, где наш господин пастор угощает рейнвейном, который выдан ему в служебном порядке новым бургомистром **. В такую необы­чайную погоду у меня всегда бесконечная тоска по Рейну и его виноградникам, но что тут поделаешь? В лучшем случае — несколько строф. Я готов пари держать, что В. Бланк написал вам, что [я] — автор статей в «Telegraph» 244 , и поэтому вы так ругали их.

Действие происходит в Бармене. Что это такое — ты можешь догадаться ***.

Только что получил письмо от В. Бланка, где он пишет мне, что статья вызвала страшный шум в Эльберфельде; д-р Рункель ругает ее в «Elberfelder Zeitung» и упрекает меня в неправди­вости; я предложу ему указать хоть на одну неточность в моей

* — «Deutscher Musenalmanach». Ред. ** — пастор Георг Готфрид Тревиранус; бургомистр Я. Д. Нольтениус, Ред. *** -=• См. стр. 397. В оригинале рисунок перед этими словами. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 23 МАЯ 1839 Г.


397


 



 


статье — он этого не сумеет сделать, так как все приводимое в ней основано на фактах, полученных мной от очевидцев. Бланк прислал мне этот номер газеты, который я тотчас же переправил Гуцкову с просьбой впредь держать мое имя втай­ не 245. Круммахер заявил недавно в своей проповеди, что земля неподвижна, а солнце движется вокруг нее, и этот субъект осме­ливается 21 апреля 1839 г. громогласно заявлять подобные вещи, утверждая в то же время, что пиетизм 9 не возвращает мир к средневековью *! Позор! Этого субъекта надо прогнать, не то он станет когда-нибудь папой, прежде чем ты успеешь огля­нуться, но после этого его поразит гром. Dios lo sabe, бог его знает, что еще станет с Вупперталем. Adios. Ожидающий твоего скорого письма, а в противном случае отказывающийся впредь посылать тебе свои стихи.

Фридрих Энгельс

Впервые в виде отрывка опубликовано

в журнале «Die neue Rundschau»,

». Heft, Berlin, 1913

и полностью в книге: F. Engels.*Schriften

der Frühzeit». Berlin, 1920

Печатается по ■рукописи Перевод с немецкого

18

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 23 мая 1839 г. Дорогая Мария!

Теперь я каждое воскресенье выезжаю вместе с Р. Ротом верхом в дальний путь. В прошлый понедельник мы были

• См. настоящий том, стр. 8. Ред. 14 М. и Э., т. 41-


398


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 23 МАЯ 1839 г.


в Вегезаке и Блюментале, а когда мы как раз намерева­ лись осмотреть знаменитую Бременскую Швейцарию (это очень небольшой участок

____ земли с маленькими иесча-

\ÊS ''' Л v A \J^~^* ^ ными дюнами), вдруг под-
*L*>-' v °/ \ \ нялось огромное, как туча,

Ян Крусбекер

облако пыли, и через 5 ми­нут стало почти совершенно темно, так что нам вовсе не удалось полюбоваться так называемым прекрасным ви­дом. — Но на второй день троицы здесь чудесно. Весь народ выезжает за город, в Бремене мертвая тишина, а за городскими воротами уп­ряжка за упряжкой коляски, всадники и пешеходы. И под­нимается жуткая пыль, так как на шоссе много песку, почти что в пол-локтя высоты, и он, разумеется, подымается в воздух. Только что вошел маклер, его зовут Ян Крусбекер, я нарисую тебе его.

Он выглядит в точности как здесь, глаза у него как ракеты и всегда скорбная улыбка на устах. Adieu *.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале

«.Deutsche Некие». Stuttgart und Leipzig,

Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

19

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

(Бремен], 24 мая — 15 июня [1839 г.] My dear William! **

Сегодня 24 мая, а от вас еще ни строчки. Вы добьетесь опять того, что не получите стихов. Я вас не понимаю. Но все же получай заметки о литературе современности.

* — Прощай. Ред. ** — Мой дорогой Вильям! Ред,


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 24 МАЯ — 15 ИЮНЯ 1839 Г. 399

Собрание сочинений Людвига Берне. I и II тома. «Страницы драматургии» . — Берне, титанический борец за свободу и право, выступает здесь на эстетическом поприще. И здесь также он чувствует себя уверенно; все, что он говорит, так четко и ясно, так проникнуто верным чувством красоты и доказано так убедительно, что не может быть и речи о возражениях. Все это облито потоками ослепительнейшего остроумия, и, точно скалы, то здесь, то там поднимаются мощные и острые идеи свободы. Большинство этих критических статей (из кото­рых состоит книга) написано было сейчас же при появлении разбираемых в них вещей, т. е. в такое время, когда критика в оценке их еще брела ощупью, слепо и нерешительно; но Берне все видел насквозь и проникал до самых скрытых пружин действия. Лучше всего критический очерк о шиллеровском «Телле» 247 — статья, идущая вразрез с обычным взглядом на эту вещь и уж двадцать лет остающаяся неопровергнутой, ибо она неопровержима. — «Карденио» и «Хофер» Иммермана, «Исидор и Ольга» Раупаха, «Шерстяная ярмарка» Клаурена, с чем связываются другие интересы, «Маяк» и «Картина» Гоу-вальда 248, которые он так уничтожает, что от них ничего, ровно ничего не остается, и шекспировский «Гамлет»! Во всем Берне проявил себя как великий человек, который вызвал борьбу мнений, чреватую неисчислимыми последствиями, и уже этих двух томов было бы достаточно, чтобы обеспечить Берне место рядом с Лессингом; но он стал Лессингом на другом поприще, пусть в лице Карла Бека за ним последует другой Гёте!

«Ночи. Железные песню) Карла Бека.

Я — дикий, необузданный султан; Грозна моих железных песен сила. Мне вкруг чела страданье положило С таинственными складками тюрбан *.

Если подобные образы встречаются уже во второй строфе пролога, то что же мы найдем в самой книге22? Если у двадцати­летнего юноши бродят в голове такие мысли, то какие песни создаст нам зрелый муж? Карл Бек — поэтический талант, равного которому еще не было со времени Шиллера. Я нахожу поразительное сходство между «Разбойниками» Шиллера и «Ночами» Бека: тот же пылкий свободолюбивый дух, та же неукротимая фантазия, тот же юношеский задор, те же недостатки. Шиллер в «Разбойниках» стремился к свободе, они были серьезным предостережением его пропитанному

* Из стихотворения Карла Бека «Султан». Ред. 14»


400 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 24 МАЯ — 15 ИЮНЯ 1839 Г.

раболепством времени; но тогда подобное стремление не могло еще принять определенных очертаний; теперь в лице «Молодой Германии» 6 у нас есть определенное, систематическое напра­вление: выступает Карл Бек и громко призывает современников признать это направление и примкнуть к нему. Benedictus, qui venit in nomine Domini *.

«.Странствующий поэт». Стихотворения Карла Бека м . Мо­лодой поэт вслед за первой книгой уже выпустил другую, кото­рая нисколько не уступает первой по силе, полноте мыслей, лирическому подъему и глубине и бесконечно выше ее прекрас­ ной формой и классичностью. Какой прогресс от «Творения» в «Ночах» до сонетов о Шиллере и Гёте в «Странствующем поэте»! Гуцков находит, что форма сонета наносит ущерб впечат­лению от целого; я же готов утверждать, что такой шекспиров­ский сонет представляет для этого своеобразного вида поэзии как раз надлежащую середину между эпической строфой и от­дельным стихотворением. Это ведь не эпическая поэма, а чисто лирическая, слабо связанная эпической нитью, еще слабее, чем «Чайлд Гарольд» Байрона. Но благо нам, немцам, что родился Карл Бек.

«Блазедов и его сыновья». Комический роман Карла Гуцкова в4 . I том. В основе этого трехтомного романа лежит идея о совре­ менном Дон-Кихоте, идея, которой пользовались уже не раз, но которую большей частью плохо обрабатывали и, конечно, далеко не исчерпали. Образ этого современного Дон-Кихота (Блазедова, деревенского священника), каким он представ­ ляется по первоначальному замыслу Гуцкова, был превосходен, но исполнение местами, безусловно, неудачно. Во всяком случае, этот роман Гуцкова, едва достигшего тридцатилетнего возраста (к тому же, как говорят, роман окончен еще три года назад), очень уступает в силе изображения творению Сервантеса, произведению зрелого мужа. Но зато второстепенные персо­ нажи — Тобианус, по-видимому, соответствует Санчо Панса, — ситуации и язык великолепны.

Вот тебе и мои рецензии, а продолжать я буду, когда напи­шешь ты. — Знаешь ли, когда прибыли ваши письма? — Пят­надцатого июня! А последние были получены пятнадцатого апреля! Значит, ровно два месяца! Разве это хорошо? Настоя­щим приказываю — под угрозой прекращения навсегда от­правки вам стихов — лишить Вурма всякого влияния на отсылку писем. И если Вурм не будет готов вовремя со своим письмом, то отошлите письма, не дожидаясь его! Разве четыр-

* — Благословен грядый во имя господне. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 24 МАЯ — 15 ИЮНЯ 1839 г. 401

надцати дней недостаточно, чтобы написать мне две четвер­ тушки? Это позорно. Ты опять не помечаешь даты, это тоже нехорошо. — Статья в «Telegraph» — моя неотъемлемая собст­ венность, и она страшно понравилась В. Бланку; в Бармене о ней тоже отзывались с большим одобрением; кроме того, ее в тоне величайшей похвалы цитировали в нюрнбергском «Athenäum»249. В ней, может быть, есть отдельные преувели­чения, но в целом она дает верную картину действительности, рассматриваемой под разумным углом зрения. Конечно, если подходишь к ней с предвзятым мнением-, что это путаная, дрян­ная вещь, то оно и должно казаться так. — То, что ты говоришь о комедии, justum *.

Justus judex ultionis Donum. fac remissionis! **

О канцоне у вас — ни звука. Надо исправить это.

Кандидаты «Musenalmanach» ***

Что касается Лео и Михелета, то я знаю всю историю только по чГегелингамь 48 Лео и нескольким полемическим произведе­ниям. Отсюда я узнал следующее: 1) что Лео, который, по соб­ ственным его словам, уже одиннадцать лет как отказался от всякой философии, не имеет поэтому никакого представления о ней; 2) что он обрел призвание к ней в своем собственном неистощимом и хвастливом воображении; 3) что он нападает на выводы, которые необходимо вытекают, в силу особенностей гегелевской диалектики, из общепринятых предпосылок, вместо того чтобы напасть на диалектику, а не сделав этого, он

* — справедливо. Ред. ** — Праведный судья, карая,

Милость нам ниспосылай! Ред. • •» — «Deutscher Musenalmanach»'. Ред.


402 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 24 МАЯ — 15 ИЮНЯ 1839 Г.


не должен был трогать и следствий; 4) что он отвечал на возраже­ния лишь грубыми восклицаниями, даже бранью; 5) что он счи­тает себя гораздо выше своих противников, нестерпимо важ­ничает, а на следующей странице снова кокетничает безгранич­ным смирением; 6) что он нападает только на четырех, но тем самым он нападает на всю школу, которая неотделима от этих четырех, ибо хотя Ганс и другие в отдельных пунктах отмеже­вались от них, но они были так тесно связаны, что Лео совер­шенно не был в состоянии доказать важность их разногласий; 7) дух «Evangelische Kirchen-Zeitimg», у которой на поводу идет Лео, пропитывает весь его пасквиль. Заключение: лучше бы Лео держал язык за зубами. Что ото за «жесточайшие испы­тания», заставившие Лео ринуться в бой? Разве в своей брошюре о Гёрресе 250 он уже не напал на них, и притом еще яростнее, чем в «Гегелингахь? Всякий вправе вступать в научный спор, если только он имеет знания для этого (имел ли их Лео?), но кто хочет осуждать, тот пусть- бережется; а сделал ли это Лео? Не осуждает ли он вместе с Михелетом также и Мархейнеке, за каждым шагом которого следит «Evangelische Kirchen-Zei­tung», точно он находится под ее полицейским надзором, — все ли, мол, у него ортодоксально? Последовательно рассуждая, Лео должен был бы осудить очень и очень многих, но на это у него не хватило мужества. Кто хочет нападать на гегелевскую школу, должен сам быть равным Гегелю и создать на ее месте новую философию. А школа эта, на зло Лео, ширится с каждым днем. А нападки хиршберговского Шубарта 53 на политическую сторону гегельянства — разве не напоминают они аминь поно­маря к поповскому credo галлеского льва, который, правда, не мо­ жет скрыть своей кошачьей породы? A propos *, Лео — един­ственный академический преподаватель в Германии, который ревностно защищает дворянскую аристократию! Лео также называет В. Менделя своим другом!!!

Твой верный друг

Фридрих Энгельс, младогерманец

Были ли вы на похоронах Ганса? Почему вы ничего не пи­шете об этом?

Печатается по рукописи Перевод с немецкого

Впервые со значительными сокращени­ями опубликовано в журнале «Die neue Rundschau», 9. Heft, Berlin, 1913 и пол­ ностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1929

* — Кстати. PeS.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, IS ИЮНЯ JS3fl f.


403


20

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

(Бремен], 15 июня [1839 г.]

Фриц Гребер. Милостивые государи, здесь перед вами со­временные характеры и явления *.




15 июня. Сегодня прибыли ваши письма. Я постановляю, чтобы Вурм никогда больше не отправлял писем, К делу. То, что ты мне пишешь о ро­дословных Иосифа, я уже в основных чертах знал; на это я могу возразить следующее:

1. Где в библии, в какой-нибудь родословной, зять, при аналогичных

* Под рисунками приведены следующие подписи (слева направо): Weltschmerz <Мировая скорбь), Moderne Zerrissenheit (Современная разорванность), Kölner Wirren (Кёльнские смуты), Der noble, moderne Materialismus (Благородный современный материа­лизм), Fraueneraiancipation (Эмансипация щенщин), Zeitgeist (Дух времени), Emancipation des Fleisches (Эмансипация плоти). Ред.


404


ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 15 ИЮНЯ 1839 Г.


обстоятельствах, называется также сыном? Пока мне не укажут такого примера, я это объяснение могу считать лишь натянутым, искусственным.

2.        Почему Лука, писавший по-гречески для греков — для греков, которые не могли знать этого иудейского обычая, — не говорит прямо, что дело было так, как ты говоришь?

3.        К чему вообще родословная Иосифа? Ведь она совершенно лишняя, так как все три синоптических евангелия определенно говорят, что Иосиф не был отцом Иисуса?

4.   Почему такой человек, как Лафатер, не прибегает к этому объяснению и предпочитает оставить противоречие? Наконец, почему сам Неандер, который даже более учен, чем Штраус, гово­рит, что это — неразрешимое противоречие, виновником кото­рого является автор греческой обработки еврейского Матфея?

Далее, ты не отделаешься так легко от прочих моих сомне­ний, которые ты называешь «жалким буквоедством». Под вдох­новением слова в Вуппертале понимают то, что бог вложил особый глубокий смысл даже в каждое слово; я это достаточно часто слышал с церковного амвона. Я охотно верю тому, что Хенгстенберг не разделяет этого взгляда, ибо из «Kirchen-Zei­tung» видно, что у него вообще нет ясных взглядов: он согла­шается с каким-нибудь ортодоксом в том, что вслед за тем он вменяет в преступление какому-нибудь рационалисту. Но как далеко простирается вдохновение библии? Конечно, не на­столько далеко, чтобы один мог заставить Христа сказать: «Сие есть кровь моя», а другой: «Сие есть Новый завет в моей крови». Почему же бог, который ведь должен был предвидеть спор между лютеранами и реформатами, не предупредил этого злополучного спора столь ничтожным вмешательством? Если допускать вдохновение, то одно из двух: или бог сделал это умышленно, чтобы вызвать спор, но этого я возвести на бога не могу, или бог не заметил этого, но и это мнение было бы равным образом недопустимо. Нельзя также утверждать, чтобы этот спор породил что-нибудь хорошее, а допустить, чтобы он, вызвав трехсотлетний раскол христианской церкви, породил что- нибудь хорошее в будущем, —допустить это опять-таки нет ника­ких оснований и в этом нет никакой вероятности. Между тем как раз это место о тайной вечере важно. И если здесь имеется ка­кое-нибудь противоречие, то вся вера в библию идет прахом.

Я тебе только скажу напрямик: теперь я пришел к тому, что божественным можно считать лишь то учение, которое может выдержать критику разума. Кто дает нам право слепо верить библии? Только авторитет тех, кто поступал так до нас. Да, коран более органичный продукт, чем библия, ибо он требует


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 15 ИЮНЯ 1839 Г.


405


веры в свое цельное, последовательно развивающееся содержа­ ние. Библия же состоит из многих отрывков многих авторов, из которых многие даже сами не претендуют на божествен­ность. И мы обязаны, вопреки нашему разуму, верить ей только потому, что нам это говорят наши родители? Библия учит осуждению рационалистов на вечные муки. Можешь ли ты себе представить, чтобы человек, который всю свою жизнь (Берне, Спиноза, Кант) стремился к соединению с божеством, или чтобы такой, как Гуцков, для которого высшая цель в жизни найти ту точку, где положительное христианство могло бы братски слиться с современным образованием, — чтобы он, после своей смерти, был навеки, навеки удален от бога и дол­жен был без конца переносить телесно и духовно гнев божий в самых жестоких муках? Мы не должны мучить даже муху, похищающую у нас сахар, а бог может карать такого человека, заблуждения которого но менее бессознательны, в десять тысяч раз более жестоко и на веки вечные? Далее, грешит ли рацио­налист, если он искренен, своим сомнением? Ни в коем случае. Ведь он должен был бы всю свою жизнь испытывать самые ужасные угрызения совести; христианство должно было бы, раз он стремится к истине, навязать ему себя с непреодолимой силой истины. Но разве это так? Далее, как двусмысленна по­зиция ортодоксии по отношению к современному образованию. Говорят, что христианство привело с собой повсюду образова­ние; теперь же вдруг ортодоксия требует, чтобы образование остановилось в разгаре своего прогрессивного движения. Ка­кую цену имеет, например, вся философия, если мы станем верить библии, с ее учением о непознаваемости бога разумом? А между тем, ортодоксия считает вполне целесообразным иметь немножко — только не слишком много — философии. Если геология приходит к другим результатам, чем моисеева исто­рия сотворения мира, то ее ругают (см. жалкую статью «Evan­gelische Kirchen-Zeitung» «Границы изучения природы») 251; если же она приходит якобы к тем же результатам, что и библия, то на нее ссылаются. Если, например, какой-нибудь' геолог скажет, что земля, окаменелости свидетельствуют о великом потопе, то на это ссылаются; если же какой-нибудь другой геолог найдет следы различного возраста этих окаменелостей и станет доказывать, что потоп происходил в разное время и в разных местах, то геологию осуждают. Разве это честно? Далее: вот «Жизнь Иисуса» 1в2 Штрауса, неопровержимое сочинение, почему не напишут убедительного опровержения его? Почему позорят этого поистине почтенного мужа? Много ли найдется таких, которые выступили против него по-христиански, как


406


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 15 ИЮНЯ 1839 Г.


Неандер, а ведь он не ортодокс? Да, немало сомнений, тяжелых сомнений, с которыми я не могу справиться. Далее, учение об искуплении; почему не извлекают из него той морали, что если кто-нибудь хочет добровольно отвечать за другого, то сле­дует наказывать его? Вы все сочли бы это несправедливостью; но неужели то, что несправедливо в глазах людей, должно стать высочайшей справедливостью перед богом? Далее. Христиан­ство говорит: я делаю вас свободными от греха. Но не стремится ли к тому же и остальной рационалистический мир? И вот вме­ шивается христианство и запрещает им, рационалистам, это стремление потому-де, что путь рационалистов еще дальше уводит от цели. Если бы христианство показало нам хоть одного человека, которого оно сделало в этой жизни настолько свобод­ным, что он никогда уже не грешил, тогда оно имело бы неко­торое право так говорить, — в противном же случае оно не име­ет этого права. Далее: Петр говорит о более разумном, более чистом млеке евангелия 252. Я этого не понимаю. Мне говорят: это — просветленный разум. Но пусть мне покажут такой про­светленный разум, которому это ясно. До сих пор мне еще не встретился ни один, даже для ангелов это «великая тайна». — Я надеюсь, что ты достаточно хорошего мнения обо мне, чтобы не приписать всего этого кощунственной жажде сомнений и хвастовству; я знаю, что наживу себе этим величайшие неприят­ности, но от того, что диктуется мне силой убеждения, я, при всех своих стараниях, не могу избавиться. Если я своими дерз­кими речами задел, может быть, твои убеждения, то прошу у тебя чистосердечно прощения; я говорил только то, что я ду­ маю, и то, в чем я убежден. Я в таком же положении, как Гуцков; если кто-нибудь относится высокомерно к позитивному христи­анству, то я защищаю это учение, которое исходит ведь из глубо­ чайшей потребности человеческой природы, из жажды искупле­ния греха милосердием божьим; но когда дело идет о том, чтобы защищать свободу разума, я протестую против всякого принуж­дения. — Я надеюсь дожить до радикального поворота в рели­гиозном сознании мира; если бы только мне самому все стало ясно! Но это непременно будет, если у меня только хватит времени развиваться спокойно, без тревог. Человек родился свободным, он свободен!

Твой верный друг

Фридрих Энгельс

'Впервые с сокращением опубликовано Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau», ,

10. Heft, Berlin, 1913 Перевод а немецкого

и полностью в книге: F. Engels. «Schriften der FrMhzeit». Berlin,


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12—27 ШОЛЯ 1839 г.


407


21 ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ

[Бремен], 12—27 июля [1839 г ]

Fritzo Graebero. 12 июля. Вы могли бы все же снизойти и когда-нибудь написать мне. Скоро уже пять недель со времени получения вашего последнего письма. — В моем предыдущем письме я выложил тебе массу скептических соображений; я рас­сматривал бы вопрос иначе, если бы уже тогда был знаком с учением Шлейермахера. Ибо это ведь еще разумное хри­стианство; оно ясно всякому, даже и не приемлющему его, и можно признать его ценность, ие присоединяясь к нему. Фило­софские принципы, какие я нашел в этом учении, я уже вос­принял; с его теорией искупления я еще не свел всех счетов и буду остерегаться немедленно же усвоить ее, чтобы не оказаться вскоре вынужденным снова менять свои взгляды. Но я буду штудировать ее, как только мне представится время и возмож­ность. Если бы я был раньше знаком с этим учением, я никогда бы не стал рационалистом, но разве в нашем Мукертале * можно услышать что-нибудь подобное? Я прихожу в ярость от этого безобразия, я хочу бороться сколько хватит сил с пиетизмом 8 и верой в букву. К чему они? То, что отвергает наука, с развитием которой связана теперь вся история церкви, то не должно больше существовать и в жизни. Допустим, что пиетизм и был прежде исторически-правомерным элементом в развитии теологии; он свое взял, он отжил и должен, не упи­раясь, уступить место спекулятивной теологии. Только на основе последней может теперь развиваться что-нибудь надеж­ное. Я не понимаю, как можно еще пытаться сохранить веру в букву библии или защищать непосредственное вмешательство божье, наличие которого нельзя ведь нигде доказать.

26 июля. Вот и письмо от вас. Но к делу. В твоем письме совершенно замечательно, что ты придерживаешься ортодоксии и в то же время делаешь отдельные уступки рационалистиче­скому направлению, тем самым ты даешь мне в руки оружие. О родословной Иосифа. На мое первое возражение ты отвечаешь мне: кто знает, не принимаем ли мы часто, читая библейские родословные, зятя и племянника за сына? Не уничтожаешь ли ты этим всю достоверность библейских родословных? Как может доказать здесь что-нибудь закон — этого я совершенно не понимаю. — На мое второе возражение ты говоришь: Лука

* Игра слов: «Muckertal» — «ханжеская долина»; намек на Вупперталь. Ред.


408 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12—27 ИЮЛЯ 1839 Г.

писал для Феофила. Дорогой Фриц, что это за вдохновение, которое считается с пониманием того, кому первому случайно попадет книга? И если не принимаются в расчет все будущие читатели, то я не могу признать никакого вдохновения; и вообще, ты, видимо, еще не уяснил себе понятия вдохновения. В-третьих, я не могу уразуметь, каким образом родословная Иосифа пред­ставляет собой исполнение пророчества; наоборот, евангелист был весьма заинтересован в том, чтобы не представить Иисуса сыном Иосифа, чтобы разрушить этот взгляд и отнюдь не возда­вать такой почести Иосифу изложением его родословной. — «Было бы совершенно вразрез с обычаем сказать, что Иисус был сыном Марии, а Мария дочерью Илии». Дорогой Фриц, разве обычай может иметь здесь какое-нибудь значение? Смотри лучше, чтобы таким путем ты опять не подошел слишком близко к своему понятию о вдохновениях. Право же, я нахожу твое объяснение столь натянутым, что на твоем месте я предпочел бы считать одно из утверждений неправильным. — «Христианству неизбежно противостоят неразрешимые сомнения, и все же можно милосердием божьим достигнуть уверенности». В том виде, в каком ты себе представляешь это влияние божьего милосердия на отдельных лиц, я в нем сомневаюсь. Я, конечно, знаком с блаженным чувством, которое испытывает каждый — как рационалист, так и мистик — вступающий в тесное внутрен­нее общение с богом; но разберись в этом чувстве, поразмысли над этим, отвлекшись от библейских оборотов речи, и ты найдешь, что оно сводится к сознанию, что человечество — божественного происхождения, что, как часть человечества, ты не можешь погибнуть, а должен будешь, после несчетных испытаний и борьбы как в здешнем, так и в загробном мире, освобожденный от всего смертного и греховного, возвратиться в лоно божества; таково мое убеждение, и оно дает мне успокоение; исходя из него, я могу тебе также сказать, что дух божий свидетельствует мне, что я — дитя божье; и, как я уже сказал, не могу поверить, чтобы ты мог выразиться по этому поводу иначе. Правда, ты гораздо более спокоен, а я еще должен биться со всякого рода мнениями и не могу оставить своих убеждений в таком неофор­мленном виде, но это сводится, на мой взгляд, к количественной, а не к качественной разнице. — Я вполне признаю, что я — грешник, что во мне глубоко сидит склонность к греху, и по­этому я совершенно сторонюсь учения об оправдании делами. Но я не согласен с тем, что эта греховность заключена в воле человека. Я готов признать, что хотя в идее человечества не кроется возможности греха, но она неизбежно должна быть заложена в реализации этой идеи; поэтому я решительно готов


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12—27 ИЮЛЯ 1839 г. 409

к покаянию настолько, насколько этого лишь можно желать; но, дорогой Фриц, ни один мыслящий человек не поверит, что мои грехи должны быть прощены мне ради заслуг какого-то третьего лица. Когда я размышляю над этим, независимо от всякого авторитета, то' я, вместе с новейшей теологией, нахожу, что греховность человека заключается в неизбежно несовер­шенном осуществлении идеи; что поэтому всякий должен ста­раться осуществить в себе идею человечества, т. е. по духов­ному совершенству стать равным богу. Это — нечто совершенно субъективное; как может породить это субъективное орто­доксальная теория искупления, которая предполагает третье, нечто объективное? Я признаю себя достойным наказания, и, если бог хочет наказать меня, пусть он это сделает, но вечного отдаления от бога хотя бы ничтожнейшей частицы духа я со­вершенно не могу себе представить и не могу поверить в это. Разумеется, то, что бог нас терпит, это дело его милосердия; ведь все, что бог ни делает, это акт милосердия, но, вместе с тем, это является также и необходимостью. Соединение этих про­тиворечий составляет ведь значительную часть существа бо-жия. Что касается твоих дальнейших слов, будто бог не может отрекаться от себя и т. д., то мне кажется, что ты здесь пы­таешься обойти мой вопрос. Можешь ли ты поверить, чтобы человек, стремящийся к соединению с богом, был навеки отвер­жен богом? Можешь? Нет, не можешь, потому-то ты и ходишь вокруг да около. Разве не является совершенно недостойной мысль, будто бог, не довольствуясь карой, которая вызвана самим дурным поступком, должен еще назначить особое нака­зание за прошлое зло? Допуская вечное наказание, ты должен допустить и вечный грех; с вечным грехом — вечную возмож­ ность верить, т. е. быть искупленным. Учение о вечном осужде­нии страшно непоследовательно. Далее, историческая вера является, по-твоему, существеннейшим элементом веры, и вера без нее немыслима; но ты не станешь отрицать, что есть люди, для которых совершенно невозможно обрести эту историческую веру. И от таких людей бог должен требовать, чтобы они сде­ лали невозможное? Дорогой Фриц, пойми, что это было бы бессмыслицей и что разум божий, конечно, выше нашего, но он все же не другого рода; иначе бы он вовсе не был разумом. Ведь библейские догматы надо тоже воспринимать разумом. — Свобода духа, говоришь ты, заключается в отсутствии самой возможности сомнения. Но ведь это — величайшее рабство духа; свободен лишь тот, кто победил в своем убеждении всякие сомнения. И я вовсе не требую, чтобы ты меня разбил; я вызы­ваю на бой всю ортодоксальную теологию, пусть разобьет


410 ФРИДРИХУ ГРЕЕЕРУ, 12—27 ИЮЛЯ 1839 Г.

меня. Если за целых 1800 лет старая христианская наука не сумела выставить никаких возражений против рационализма и отразила лишь немногие из его атак, если она боится борьбы на чисто научной арене и предпочитает обдавать грязью лич­ность противников, то что можно сказать по этому поводу? Да и способно ли ортодоксально-христианское учение на чисто научную трактовку? Я утверждаю, что нет; и можно ли ждать от него большего, чем некоторой ранжировки идей, разъясне­ ний и диспутирования. Я советую тебе прочесть как-нибудь «Изложение и критику современного пиетизма» д-ра X. Мерк- лина, Штутгарт, 1839 253; если ты сумеешь опровергнуть доводы этой книги (т. е. не положительную сторону ее, а отрицатель­ ную), то быть тебе первым теологом в мире. — «Для простого христианина этого совершенно достаточно: он знает, что он — дитя божье, и от него не требуется, чтобы он мог объяснить все кажущиеся противоречия». На «кажущиеся противоречия» не может дать ответа ни простой христианин, ни Хенгстенберг, ибо это — действительные противоречия; но поистине, кто довольствуется этим и кичится своей верой, у того нет никакой основы для его веры. Чувство, конечно, может подтверждать, но отнюдь не обосновывать, все равно как нельзя обонять ушами. Хенгстенберг мне глубоко противен из-за его поистине позорной манеры редактировать «Kirchen-Zeitung» *. Почти все сотрудники анонимны, и, следовательно, отвечать за них дол­жен редактор; если же кто-нибудь, оскорбленный на страни­цах газеты, требует у него объяснений, то оказывается, что г-н Хенгстенберг ничего знать не знает; автора он не называет, но и сам отказывается брать на себя ответственность. Уже неоднократно бывало, что та или иная темная личность из «Kirchen-Zeitung» набрасывалась на какого-нибудь беднягу, а когда последний обращался к Хенгстенбергу, то получал в ответ, что он статьи не писал. Среди священников пиетистского толка «Kirchen-Zeitung» все еще пользуется большой славой потому, что они не читают произведений другого лагеря, и на этом она держится. Я не читал последних номеров, не то мог бы привести тебе примеры. Когда произошла цюрихская исто­рия со Штраусом 150, то ты не можешь себе представить, как отвратительно оклеветала и ославила «Kirchen-Zeitung» Штра­уса; между тем, все сообщения единодушно свидетельствуют о том, что он держался во всей этой истории исключительно благородно. Чем объяснить, например, то большое усердие, с которым «Kirchen-Zeitung» хочет во что бы то ни стало поста-

* — «Evangelische Kirchen-Zeitung». Рев.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12—27 ИЮЛЯ 1839 г.


411


вить Штрауса на одну доску с «Молодой Германией» 5? А ведь в глазах многих «Молодая Германия», к сожалению, нечто чудовищное. — По вопросу о поэзии веры ты меня превратно понял. Я поверил не ради поэзии; я поверил, ибо понял, что не смогу дальше жить так беспечно, ибо раскаивался в своих грехах, ибо жаждал общения с богом. Я пожертвовал тем, что мне дороже всего, я пренебрег моими величайшими радостями, моими дорогими и близкими, я опозорил себя со всех сторон перед всем светом; я несказанно счастлив, что нашел в Плю-махере человека, с которым мог говорить об этом; я охотно переносил его фанатическую веру в предопределение; ты сам знаешь, что это для меня серьезное, священное дело. Я был тогда счастлив — я знаю это, — и теперь я тоже очень счастлив; у меня была тогда уверенность, радостная готовность молиться; есть она и сейчас и еще в большей степени, ибо я борюсь и нуж­даюсь в опоре. Но я никогда не испытывал и следа того блажен­ного экстаза, о котором я так часто слышал с наших церковных кафедр; моя религия была и есть тихий, блаженный мир, и я буду доволен, если он у меня останется и за гробом. У меня нет никаких оснований поверить, что бог отнимет его у меня. Религиозное убеждение — это дело сердца, и оно связано с догматом лишь постольку, поскольку чувство противоречит последнему или нет. Весьма возможно, что дух божий дает тебе знать посредством твоего чувства, что ты — дитя божье, но уж, наверное, не то, что ты дитя божье благодаря смерти Христа; в противном случае оставалось бы признать, что чувство спо­собно мыслить, что уши твои способны видеть. — Я молюсь ежедневно, даже почти целый день об истине; я стал так посту­пать с тех пор, как начал сомневаться, и все-таки я не могу вернуться к вашей вере; а между тем, написано: просите, и дано будет вам *. Я ищу истину всюду, где только надеюсь найти хоть тень ее; и все же я не могу признать вашу истину вечной. А между тем написано: ищите и найдете. Есть ли кто-нибудь среди вас, кто дал бы камень своему ребенку, просящему хлеба? Тем более, может ли так поступить отец ваш небесный? **

У меня выступают слезы на глазах, когда я пишу это, я весь охвачен волнением, но я чувствую, что не погибну; я вернусь к богу, к которому стремится все мое сердце. И здесь тоже сви­детельство святого духа, за это я жизнью ручаюсь, хотя бы в библии десять тысяч раз стояло обратное. И не обманывайся, Фриц; при всей твоей уверенности, наступит неожиданно час

* Библия. Новый завет. Евангелие от Матфея, глава 7, стих 7. Ред. ** Там же. Стихи 7, 9 и 11. Ред.


412


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12—27 ИЮЛЯ 1839 Г.


сомнений, и тогда решение твоего сердца будет часто зависеть от малейшего случая. — Но я из опыта знаю, что догматиче­ская вера не имеет никакого влияния на внутренний мир.

27 июля.

Если бы ты поступал так, как написано в библии, то ты не должен был бы вовсе иметь дела со мной. Во втором послании Иоанна (если я не ошибаюсь) сказано, что не следует привет­ствовать неверующего, не следует ему говорить даже ^аГре *. Такие места встречаются очень часто, и они всегда вызывали во мне досаду. Но вы далеко не делаете всего того, что сказано в библии. Впрочем, мне кажется чудовищной иронией, когда называют ортодоксальное евангелическое христианство рели­гией любви. Согласно вашему христианству, девять десятых человечества обречены на вечные муки, и только одной десятой суждено быть счастливой. И вот это, Фриц, должно означать бесконечную любовь бога? Подумай, сколь малым казался бы бог, если б такова была его любовь. Ведь так ясно, что если существует религия откровения, то ее бог может быть более великим, но не иным, чем такой, который может быть постигнут разумом. В противном случае вся философия не только пустое дело, но даже греховное; без философии жо нет просвещения, без просвещения нет человечности, а без человечности опять-таки нет религии. Но даже фанатик Лео не смеет относиться к философии с таким пренебрежением. Это тоже одна из непо­следовательностей ортодоксов. С людьми, как Шлейермахер и Неандер, я уже сумею столковаться, ибо они последовательны и у них есть сердце; то и другое я тщетно ищу в «Evangelische Kirchen-Zeitung» и в прочих изданиях пиетистов. Особенно к Шлейермахеру я отношусь с громадным уважением. Если ты последователен, то, конечно, должен его осудить, ибо он пропо­ведует христианство не в твоем духе, а скорее в духе «Молодой Германии», Теодора Мундта и Карла Гуцкова. Но это был ве­ликий человек, и среди ныне живущих я знаю только одного, об­ладающего равным ему духом, равной силой и равным му­жеством, это — Давид Фридрих Штраус.

Я радовался, что ты взялся так энергично опровергнуть меня, но одно меня огорчило, и я это тебе напрямик сейчас скажу. Это — презрение, с которым ты говоришь о стремлении к соединению с богом, о религиозной жизни рационалистов. Тебе, конечно, приятно в твоей вере, как в теплой постели, и ты не знаешь борьбы, которую нам приходится проделать, когда

* — Здравствуй. (Библия. Новый завет. Второе послание Иоанна, стих 10). Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, В КОНЦЕ ИЮЛЯ ИЛИ НАЧАЛЕ АВГУСТА 1839 Г. 413

мы, люди, должны решить, воистину ли бог есть бог или нет; ты не знаешь тяжести того бремени, которое начинаешь чув­ствовать с первым сомнением, бремени старой веры, когда нужно принять решение: за или против, носить его или стрях­нуть; но я тебя еще раз предупреждаю, что ты вовсе не так застрахован от сомнений, как ты воображаешь, и не будь ослеп­ ленным по отношению к сомневающимся, ты еще сам можешь оказаться одним из них, и тогда ты тоже будешь требовать спра­ведливости. Религия — дело сердца, и у кого есть сердце, тот может быть благочестивым; но у кого благочестие коренится в рассудке или даже в разуме, у того его вовсе нет. Древо рели­ гии растет из сердца и покрывает своей сенью всего человека и добывает себе пищу из дыхания разума; догматы же — это его плоды, несущие в себе благороднейшую кровь сердца; что сверх того, то от лукавого. Таково учение Шлейермахера, и на нем я стою.

Adieu *, дорогой Фриц, подумай хорошенько над тем, хочешь ли ты меня действительно послать в преисподнюю, и сообщи мне поскорее твой приговор.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано с сокращением Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,

10. Heft, Berlin, 1913 ' Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frälizeit». Berlin, 1920

22 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен, в конце июля или начале августа 1839 г.]

Дорогой Фриц!

Recepi litteras tuas hodie, et jamque tibi responsurus sum **. Много писать я тебе не могу — ты все еще в долгу у меня, и я жду длинного письма от тебя. Свободен ли также твой брат Вильгельм? Учится ли Вурм теперь тоже с вами в Бонне? Да благословит господь толстого Петера *** в его studia milita-ria ****: Маленькая поэма, написанная 27 июля, даст тебе воз­можность поупражняться в либерализме и чтении античного стихосложения. Ничего другого в ней нет.

* — Прощай. Ред. ** — Получил сегодня твои письма и сразу буду тебе отвечать. Ред. *** — Петера Йонгхауса. Ред. • ••» — военных занятиях. Ред.


4M ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, В КОНЦЕ ИЮЛЯ ИЛИ НАЧАЛЕ АВГУСТА 1839 Г.

ИЮЛЬСКИЕ ДНИ В ГЕРМАНИИ

1839 год

Как волна за волною, вскипая, бежит, как неистово

носится буря! Гребни волн в человеческий рост, и мой челн еле

держится в злобной пучине. С Рейна дует пронзительный ветер; кругом собирает он

черные тучи, Вырывает дубы, пыль вздымает столбом, образует за

омутом омут. Государи Германии, в зыбком челне я невольно о вас

вспоминаю! Как на плечи свои терпеливый народ поднял трои золотой

ваш когда-то

И с триумфом пронес по родимой земле, и прогнал

чужеземца лихого;

Вот тогда преисполнились наглостью вы и нарушили

данное слово. Но повеяла буря из Франции к нам, всколыхнулись

народные массы, И колеблется трон, как средь бури ладья, и дрожит

в вашей длани держава.

С негодующим взором, Эрнст-Август, к тебе я прежде

всего обращаюсь:

Ты нарушил закон, своевольный тиран, но прислушайся

к голосу бури, Посмотри, как народ негодует и меч не желает в ножнах

оставаться. Так же ль крепок твой трон золотой, как мой челн,

необузданной бурей гонимый?

Буря на Везере — факт; факт и то, что я в великий день июльской революции 251 ехал по этой реке.

Кланяйся Вурму, пусть он мне побольше напишет. .

Твой

Фридр. Энгельс

Впервые опубликовано в книге Печатается по рукописи

F. Engels. «Schriften der Frühzeit», _

Berlin, то Перевод с немецкого


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 30 ИЮЛЯ 1839 Г.


415


23 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

Бремен, 30 июля 1839 г. Мой дорогой Гульельмо!

Что у тебя за превратные представления обо мне? Здесь не может идти речи ни о скоморохе, ни о верном Эккарте119 (или, как ты пишешь, об Эккардте), а только о логике, разуме, по­следовательности, propositio major и minor * и т. д. Да, ты прав, кротостью здесь ничего не добьешься, этих карликов — раболепие, засилье аристократии, цензуру и т. д. — надо про­гнать мечом. И мне бы следовало, конечно, изрядно шуметь и бушевать, но так как я имею дело с тобой, то постараюсь быть кротким, чтобы ты не «перекрестился», когда «дикая свора» моей беспорядочной поэтической прозы промчится мимо тебя. Во-первых, я протестую против твоего мнения, будто я подго­няю дух времени пинками, чтобы он живее двигался вперед. Милый человек, какой страшной образиной представляется тебе моя бедная, курносая физиономия! Нет, от этого я воздер­живаюсь, наоборот, когда дух времени налетает, как буря, увле­кая за собой железнодорожный поезд, то я быстро вскакиваю в вагон и даю себя немного подвезти. Да, вот о Карле Беке — дикая идея, будто он исписался, по всей вероятности, принадле­жит пропащему Вихельхаусу, насчет которого мне дал над­лежащие сведения Вурм. Мысль, будто двадцатидвухлетний человек, написавший такие неистовые стихотворения, вдруг пере­станет творить, — нет, подобная бессмыслица мне еще не при­ходила в голову. Можешь ли ты себе вообразить, чтобы Гёте после «Гёца» ** перестаи быть гениальным поэтом, или Шиллер — после «Разбойников»? Кроме того, у тебя выходит, будто исто­рия отомстила «Молодой Германии» Б! Сохрани боже! Конечно, если думать, что всемирная история вручена господом богом Союзному сейму в качестве наследственного лена, то она ото­мстила Гуцкову трехмесячным арестом 2б5, если же она — в чем мы более не сомневаемся — заключается в общественном (т. е. у нас литературном) мнении, то ее месть «Молодой Германии» выразилась в том, что она позволила ей завоевать себя с пе­ром в руках, и теперь «Молодая Германия» королевой восседает на троне современной германской литературы. Какова была судьба Берне? Он пал, как герой, в феврале 1837 г., и еще в последние дни своей жизни имел счастье видеть, как его

• — большой посылке и малой. Ред. *• — драмы «Гец фон Берлихинген». Ред.


416


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕЕЕРУ, 30 ИЮЛЯ 1839 Г.


питомцы — Гудков, Мундт, Винбарг, Бёйрман — уже крепко стали на ноги; правда, зловещие черные тучи еще висели над их головами, и Германию стягивала длинная, длинная цепь, которую Союзный сейм чинил в тех местах, где она грозила порваться, но даже и теперь он смеется над государями и, быть может, знает час, когда с их голов слетят украденные короны. За счастье" Гейне я не хочу тебе ручаться, и вообще парень уже изрядное время как стал сквернословом; за счастье Бека — тоже нет, ибо он влюблен и печалится о нашей дорогой Германии; это последнее чувство разделяю и я, и мне еще вообще предстоит немало столкновений, но старый милосердный господь бог наградил меня великолепным юмором, который меня из­рядно утешает. А ты, карапуз, счастлив ли? — Что касается твоих взглядов на вдохновение, то держи их только про себя, а то не бывать тебе пастором в Вуппертале. Если бы я не был воспитан в крайностях ортодоксии и пиетизма 9, если бы мне в церкви, в школе и дома не внушали бы всегда самой слепой, безусловной веры в библию и в соответствие между учением биб­лии и учением церкви и даже особым учением каждого священ­ника, то, может быть, я еще долго бы придерживался несколько либерального супернатурализма. В учении достаточно проти­воречий — столько, сколько есть библейских авторов,— и вуп-пертальская вера вобрала в себя, таким образом, с дюжину индивидуальностей. Что касается родословной Иосифа, то Неандер, как известно, приписывает греческому переводчику еврейского оригинала ту, которая содержится в евангелии от Матфея; если я не ошибаюсь, Вейсе в своей «Жизни Иисуса» высказался, подобно тебе, против Луки 26в. Объяснение, данное Фрицем, сводится, в конце концов, к таким невероятным пред­положениям, что оно не годится ни для одного из них. Я, ко­нечно, Ttpcijia^oç *, но только не рационалистической, а либе­ральной партии. Происходит размежевание противоположных воззрений, они резко противостоят друг другу. Четыре либе­рала (одновременно и рационалиста), один аристократ, пере­шедший к нам, но из страха нарушения унаследованных в его семье принципов только что перебежавший обратно в лагерь аристократии, один аристократ, подающий, как мы надеемся, надежды, и несколько тупиц — таков тот круг, в котором ведутся споры. Я сражаюсь в качестве знатока древности, средних веков и современной жизни, в качестве грубияна и т. д., но эта моя борьба уже более не нужна, ибо мои подчиненные делают недурные успехи, вчера я им объяснил историческую

* — передовой боец. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 30 ИЮЛЯ 1839 Г.


417


необходимость событий с 1789 до 1839 г. и, кроме того, убедился к своему удивлению, что я в споре значительно сильнее всех здешних учеников выпускного класса. После того как я над двоими из них — уже довольно давно — одержал полную победу, они решились и сговорились двинуть против меня самого большого умника, чтобы он разбил меня; к несчастью, он был тогда влюблен в Горация, так что разбил его я по всем прави­лам искусства. Тогда они страшно перепугались. А этот эксго-рациоман теперь очень хорошо относится ко мне, о чем он поведал мне вчера вечером. В правильности моих отзывов ты немедленно убедился бы, если бы прочел рецензируемые книги. К. Бек — огромнейший талант, более того — гений. Образы вроде:

«Вещает зычно голос грома то,

Что молнии вписали в недра тучи» Ч1,

встречаются у него массами. Послушай, что он говорит об обожаемом им Берне. Он обращается к Шиллеру:

] [е чадо бреда Пола, твой маркиз!

А Берне днесь не той же ли породы?

Он, новый Телль, с горы взирая вниз,

Для нас трубит в волшебный рог свободы.

Спокойно заострил стрелу, и лук звенит,

И — яблоко пронзенное дрожит:

То шар земной пронзен стрелой свободы *.

А как чудесно он изображает нищету евреев и студенческую жизнь, а «Странствующий поят» 29! Человече, образумься, прочти его! И слушай, если ты опровергнешь статью Берне о шиллеровском Телле 247, то я передам тебе весь гонорар, кото­рый рассчитываю получить за свой перевод Шелли. Я прощаю тебе разгром моей вуппертальской статьи 244: я ее недавно пере­читал и был поражен ее стилем. С того времени я не писал так хорошо. Не забудь в следующий раз о Лео и Михелете. Как я уже сказал, ты очень ошибаешься, если думаешь, будто мы, младогерманцы, искусственно раздуваем дух времени; но поду­май, раз этот ттО[ла ** дует, и хорошо дует, то разве не были бы мы ослами, если бы не подняли паруса? То, что вы шли за гро­бом Ганса, не будет забыто. Я в ближайшее же время пущу об этом заметку в «Elegante Zeitung» ***. Мне крайне смешно, что все вы задним числом так мило просите прощения за чуточку буйства; вы еще вовсе не умеете произносить крепких слов, и вот вы все являетесь: Фриц посылает меня в ад, провожает

• К. Бек. Из стихотворения «Дом Шиллера в Голисе» («Ночи. Железные песни». Первая сказка. Пятая ночь). Ред. •• — дух. Ред. ••* «Zeitung für die elegante Welt». Реб.


418 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 30 ИЮЛЯ 1839 г.

до ворот преисподней, куда и вталкивает меня с низким по­клоном, чтобы самому снова вознестись на небо. Ты через свои очки из шпата видишь все вдвойне и принимаешь моих трех товарищей за духов с горы госпожи Венеры. — Карапуз, чего ты кричишь о верном Эккарте 118? Смотри, ведь вот он: ма­ленький человек, с резким еврейским профилем; его зовут Берне; дай ему только взяться за дело, и он прогонит всю челядь госпожи Венеры. Затем ты тоже с полным смирением раскланиваешься со мной, а тут приходит и г-н Петер *, кото­рый одной половиной лица смеется, а другой хмурится и пока­зывает мне то хмурую половину, то смеющуюся.

В милом Бармене начинает теперь пробуждаться интерес к литературе. Фрейлиграт основал кружок для чтения драм, в котором, со времени ухода Фрейлиграта, Штрюккер и Ней-бург (приказчики у Лангевише) являются upop-a^oî ** либе­ральных идей. При этом г-н Эвих сделал остроумные открытия: 1) чю в этом кружке бродит дух «Молодой Германии», 2) что этот кружок in pleno *** является автором писем из Вупперталя в «Telegraph». И он внезапно уразумел, что стихи Фрейлиг­рата — якобы бесцветнейшие в мире, что Фрейлиграт-де значи­тельно ниже де ла Мот Фуке и будет через три года забыт. Точь-в-точь утверждение К. Бека:

О, Шиллер, Шиллер, ты в парении высоком

Не забывал про страждущий народ!

Ты людям вечно юным был пророком,

Свободы знамя смело нес вперед!

Когда бойцы бежали с поля брани

И трусы, бросив меч, скрестили длани, —■

Ты щедро проливал за правду кровь;

Ты жизнь свою, исполненную жара,

Испепелил... Мир не отвергнул дара,

Но оценил ли он твою любовь?

Нет! Он твоей не понял тяжкой муки!

Когда твоих стихов прибой все рос и рос,

Он лишь небесные в нем слышал звуки,

Но не увидел в нем кровавых слез ****.

Чья это вещь? — Карла Бека из «Странствующего поэта», с его могучими стихами и с пышностью его образов, но также с его неясностью, с его чрезмерными гиперболами и метафорами. Ведь общепризнано, что Шиллер — наш величайший либе­ральный поэт; он предчувствовал, что после французской рево­люции должна наступить новая эра, а Гёте этого не почувствовал даже после июльской революции; а если события надвига-

* — Петер Йонгхаус. Рва..

** — поборниками. Ред. •*• — в полном составе. Ред. «»»* к. Бек. «Странствующий поэт». Песнь третья, стих 52. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 СЕНТЯВРЯ 1839 Г. 419

лись на него и уже заставляли его почти поверить, что наступает нечто новое, то он уходил в свои покои и запирался на ключ, чтобы оставаться непотревоженным. Это очень вредит Гёте; но когда разразилась революция, ему было 40 лет, и он был уже сложившимся человеком, так что его нельзя упрекать за это. Хочу тебе в заключение кое-что нарисовать *.

Шлю вам кучу стихов, поделитесь между собой.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые в отрывках опубликовано Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,

10. Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге' F. Engels . « Schriften der FrüJueit». Berlin, 1920

24 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 28 сентября 1839 г. Дорогая Мария!

Давненько прошли времена, когда Ваша милость мне писала, это длилось довольно-таки долго, мадемуазель! Но я прощу тебе твои тяжкие прегрешения и кое-что расскажу. Завтра будет две недели, как мы отправились верхом в Дельменгорст. Это неболь­шой городок в Ольденбурге, с зверинцем, который называется так потому, что туда всегда заходят бременцы и ольденбуржцы.

* Под рисунками приведены следующие подписи (слева направо): Gemeincheit (Пошлость); Eine Karrikatur von Goethe (Карикатура па Гёте); L'homme (Человек); К. Gutzkow (К. Гуцнов); Kön. Preufl. Soldat (Королевско-прусский солдат); Nichts (Ничто). Ред.


420


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 СЕНТЯБРЯ 1839 г.


Словом, что ты думаешь — мы побывали там, повернули об­ратно и прибыли домой? Да, но только после многих приклю­чений. Всю первую половину дороги я просидел в кабриолете, а когда приехал в то место, где должен был снова получить свою лошадь, то всадников еще не было, и нам пришлось остано­виться, пить скверное пиво и курить скверные сигары. Наконец всадники прибыли, но было уже восемь часов и совершенно темно. Когда я получил свою лошадь, мы отправились дальше, заплатили за въезд в городские ворота и поехали верхом по Нейштадту. Вдруг появилось восемь барабанщиков, они выби­вали вечернюю зорю и, повернув за угол, выстроились в ряд и пошли прямо на нас, так что лошади шарахнулись в разные стороны, барабаны били все сильнее, а благородная уличная молодежь Бремена кричала так, что мы все разъехались кто куда. Р. Рот и я встретились первыми и ускакали прочь, к другому концу города, где нам опять пришлось уплатить пош­лину, так как владелец конюшни живет за воротами. У него мы встретились с остальными, лошади которых понесли, мы отправи­лись домой пешком, и нам пришлось в третий раз уплатить пошлину. Разве это не интересная история? Ты не сможешь этого отрицать, по крайней мере, когда узнаешь, что, опоздав домой к ужину, я отправился в союз, съел там бифштекс с яйцами и был свидетелем очень интересной беседы, которая велась неда­леко от меня и касалась молодых собак и дохлых кошек. Indeed, very interesting! Very amusing! * В настоящий момент я как раз нахожусь в союзе, это то же самое, что в Бармене Конкордия, или исправительное заведение. Лучшее, что здесь имеется, это множество газет — голландские, английские, американские, французские, немецкие, турецкие и японские. Пользуясь слу­чаем, я изучил турецкий и японский языки и таким образом знаю теперь двадцать пять языков. Это опять-таки очень инте­ресно знать молодой даме, которая собирается в пансион в Ман-гейм. Здесь был также Якоб Шмитт, он опять приедет на будущей неделе и пойдет со мной в винный погреб. Это, несомненно, самое лучшее заведение в Бремене. Кроме того, у нас опять появился театр, но я еще ни разу там не был. Farewell, my dear,

Yours for ever **

Фридрих

Впервые ■ опубликовано в журнале Печатается по рукописи

(iDeutache Revue». Stuttgart und Leipzig, .

Bd. 4 1920 Перевод с немецкого

___________ _________________________ На русском языке публикуется впервые

   Действительно, очень интересно, очень занимательно! Ред.

   Прощай, моя дорогая, твой навеки. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 8 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


421


25

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен], 8 октября 1839 г.

О Вильгельм, Вильгельм, Вильгельм! Так вот, наконец, вести от тебя! Ну, карапуз, слушай: я теперь восторженный штраусианец. Приходите-ка теперь, теперь у меня есть оружие, шлем и щит, теперь я чувствую себя уверенным; приходите-ка, и я буду вас колотить, несмотря на вашу теологию, так что вы не будете знать, куда удрать. Да, Гуиллермо, jacta est aléa *, я — штраусианец, я, жалкий поэт, прячусь под крылья гени­ального Давида Фридриха Штрауса. Послушай-ка, что это за молодчина! Вот четыре евангелия с их хаотической пестро­той; мистика распростирается перед ними в молитвенном благоговении, — и вот появляется Штраус, как молодой бог, из­влекает хаос на солнечный свет, и — Adios ** вера! — она ока­зывается дырявой, как губка. Кое-где он злоупотребляет своей теорией мифов, но это только в мелочах; однако в целом он гениален. Если вы сумеете опровергнуть Штрауса — eh bien ***, тогда я снова стану пиетистом. — Далее, я мог бы узнать из твоего письма, что Менгс был крупным художником, если бы, к несчастью, я этого не знал уже давно. Точно так же в от­ношении «Волшебной флейты» (музыка Моцарта). Устройство читального зала — вот это великолепно, и я обращаю твое внимание на следующие литературные новинки: «Царь Саул», трагедия Гуцкова 69; «Книга набросков» 60, его же; «Поэтические произведения» Т. Крейценаха 258 (одного еврея); «Германия и немцы» Бёйрмана 145; «Драматурги современности», 1-й выпуск, Л. Винбарга 27, и т. д. С большим интересом жду твоего отзыва о «Сауле»; в «Германии и немцах» Бёйрман в том месте, где он говорит о Вуппертале, привел выдержки из моей статьи в «Te­legraph». — Но я предостерегаю тебя от «Истории польского восстания (1830—1831)» Смита, Берлин, 1839 25\ написанной, не­сомненно, по прямому приказанию прусского короля****. Глава о начале революции имеет эпиграфом отрывок из Фукидида приблизительно следующего содержания: нам же, чуждым злых умыслов, они вдруг, без всяких причин, объявили

* — жребий брошен. Рев. •• — Прощай. Ред. ••• — ну что т. Ред. • ••• _ фриариха-Вильгельма III. Ред.


422


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, Й ОКТЯБРЯ 183Ô Г.


войну!!!!!! 26° О великая нелепость! Зато превосходна история этого славного восстания, написанная графом Солтыком и вышедшая на немецком языке в Штутгарте в 1834 году , — у вас, конечно, она, как и все хорошее, будет запрещена. Другая важная новость — это то, что я пишу новеллу, которая будет напечатана в январе, разумеется, если она пройдет через цен­зуру, а это тяжелая дилемма.

Я не знаю, посылать ли вам стихи или нет, но мне кажется, что в последний раз я вам отправил «Odysseus Redivivus» *, и прошу прислать мне критический отзыв о посланной вам вещи. Здесь теперь находится один тамошний кандидат, Мюллер, который отправляется в плавание по Тихому океану в качестве корабельного священника. Он живет у нас в доме; у него самые крайние взгляды на христианство; ты себе это ясно предста­вишь, если я тебе скажу, что в последнее время он находился под влиянием Госнера. Трудно себе вообразить более экзаль­тированное представление о силе молитвы и непосредственного божественного воздействия на жизнь. Вместо того чтобы ска­зать, что можно достичь большей остроты чувств, слуха, зре­ния, он говорит: если господь указует мне место служения, то он должен дать мне и силы для него; но, разумеется, наряду с этим необходима и горячая молитва, и собственные усилия, иначе ничего нельзя достичь, и, таким образом, он относит этот известный, общий всем людям факт только к одним верующим. Ведь сам Круммахер должен был бы согласиться, что это со­вершенно детское, неосмысленное миропонимание. — Мне очень приятно, что ты теперь лучшего мнения о моей статье в «Tele­graph». Впрочем, вещь эта написана сгоряча, оттого и стиль у нее такой, какого я только пожелал бы для своей повести, но в ней также много одностороннего и полуистин. Круммахер, как ты, вероятно, знаешь, познакомился во Франкфурте-на-Майне с Гуцковым и, как говорят, рассказывает об этом mira-bilia ** — доказательство правильности штраусовской теории мифов. Я налегаю теперь на современный стиль, который, несомненно, является идеалом всякой стилистики. Образцом для него служат произведения Гейне, но особенно Кюне и Гуцкова. Однако мастером его является Винбарг. Из прежних стилистов особенно благоприятно повлияли на него Лессинг, Гёте, Жан Поль и больше всего Берне. О, Берне пишет стилем, который превосходит решительно все. «Менцель-французоед» w в стилистическом отношении — лучшее произведение немецкой

» _ «Возрожденного Одиссея». Рев. ** — чудеса. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 8 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


423


литературы, и к тому же первое, задача которого состоит в том, чтобы совершенно уничтожить противника; оно, конечно, у вас запрещено, чтобы не писали лучшим стилем, чем в коро­левских канцеляриях. Современный стиль соединяет в себе все преимущества стиля: предельная краткость и чеканность, ха­рактеризующая свой объект одним словом, вперемежку с эпи­ческим, спокойным описанием; простой язык вперемежку со сверкающими образами и яркими блестками остроумия, — сло­вом, юношески сильный Ганимед, увенчанный розами и с дро­тиком в руках, которым он убил Пифона. При этом для инди­видуальности автора открыт широчайший простор, так что, несмотря на родство, никто не является подражателем другого. Гейне пишет ослепительно, Винбарг сердечно-тепло и луче­зарно, Гудков отличается изумительной меткостью и порой озаряем ясным солнечным лучом, Кюне пишет с приятной об­стоятельностью, у него подчас слишком много света и слишком мало теней, Лаубс подражает Гейне, а теперь также и Гёте, но уродливым образом, ибо он подражает гётеанцу Варнхагену, а Мундт тоже подражает Варнхагену. Маргграф пишет все еще слишком обще и как будто пыхтя и отдуваясь, но это уляжется, а проза Бека еще не вышла из стадии ученичества. — Если соединить цветистость Жан Поля с точностью Берне, то полу­чатся основные черты современного стиля. Гуцков сумел удачно впитать в себя блестящий, легкий, но сухой стиль французов. Этот французский стиль подобен летней паутинке; современный немецкий — точно клочок шелка. (Образ этот, к сожалению, неудачен.) Но то, что ради нового я не забываю старого, доказы­вают мои занятия божественными гетевскими песнями. Но нужно изучать их в музыкальном отношении, лучше всего в различных композициях. В качестве примера я хочу тебе привести здесь рейхардтовскую композицию «Песни союза» *.

* Ниже приводится перевод текста стихов, данных в нотах:

— Друзья, себя спаявши любовью и вином,

Всегда при встречах наших мы эту песнь поем.

Навек союз меж нами: соединил нас бог.

Поддерживайте пламя, что этот бог зажег. (Первая строфа «Песни союза» («Bundeslied») Гёте, переложенной на музыку компо­зитором Рейхардтом). Ред.


424


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 8 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


Тактовые черты я опять забыл, пусть тебе их проставит Хёй- зер. Мелодия восхитительна и благодаря своей гармонической простоте, как ни одна, соответствует тексту. Чудесны подъем на септиму от ми к ре и быстрое падение на нону от си к ля. О «Мизерере» Леонардо Лео я напишу Хёйзеру.

На днях я к вам направлю Адольфа Торстрика, моего хо­рошего приятеля, который будет там учиться; он веселый ма­лый, либеральный и хорошо понимает по-гречески. Другие бременцы, которые приедут туда, немногого стоят. Я передам Торстрику письма для вас. Примите его хорошо, я хотел бы, чтобы он вам понравился. Фриц мне все еще не написал, ver-micul * собирался написать из Эльберфельда, но по лени этого не сделал, за что ты и задай ему головомойку. Если бы приехал Хёйзер, которому я не могу писать в Эльберфельд из опасения, что письмо его не застанет, то обнадежь его, что он скоро что-нибудь да получит.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau», ,

10. Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. «Schriften der Frühzeit». Berlin, 1920

26

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН **

[Бремен], 20—21 октября [1839 г.]

20 октября. Г-ну Вильгельму Греберу. Я в совершенно сентиментальном настроении, дело скверное. Я остаюсь здесь, остаюсь без всякой компании. С Адольфом Торстриком, пода­ телем сего, уезжает последний компанейский человек. О том, как я отпраздновал 18 октября, ты можешь прочесть в моей последней эпистоле Хёйзеру. Сегодня пирушка, завтра ску­чища, послезавтра уезжает Торстрик, в четверг возвращается названный в вышеупомянутой эпистоле студент, затем два веселых дня, а потом — одинокая, ужасная зима. Ни с кем из здешних нельзя пображничать, все они — филистеры, я сижу со своим запасом еще уцелевших в памяти студенческих песен,

* Vermicul — по-латыни «червячок». Намек на Вурма: «Wurm» — по-немецки «червь». Рев.

** На обороте письма надпись: Господину Вильгельму Греберу, Берлин, Mittellstraße, 3 этаж. Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


425


с задатками забулдыги-студиозуса, один в большой пустыне, без собутыльников, без любви, без веселья, один с табаком, пивом и двумя не способными к бражничанию знакомыми. Я го­тов запеть: «Вот деньжата, сын, возьми, не стесняйся, покути comme il faut *, чтоб было небу жарко, лучше нет отцу по­дарка» 262, — но кому мне передать свои деньжата? А потом, я не знаю как следует мотива. У меня осталась только одна надежда: встретить вас через год, когда я поеду домой, в Бар­мене, и если в тебя, Йонгхауса и Фрица еще не вселится окон­чательно поп, то кутнуть с вами там.

21-го. — Сегодня у меня был страшно тоскливый день. Я в конторе работал до полусмерти. Затем пошел в Певческую академию — огр'омное наслаждение. Надо подумать, что бы вам еще написать. Стихи — при первой оказии, у меня нет теперь времени переписать их. Даже в еде не было ничего особенного, все тоскливо. При этом так холодно, что в конторе нельзя вы­держать. Но благодарение богу, есть надежда, что завтра про­топят. От твоего брата Германа я вскоре, вероятно, получу письмо; он хочет прощупать мои теологические взгляды и сокрушить мои убеждения. Это все от скептицизма; тысяча крючков, с помощью которых ты держался за старое, соска­кивают, зацепляются где-нибудь в другом месте, и тогда начи­наются споры. Вурма пусть черт поберет, о парне ничего не слышно, он с каждым днем становится все большим канальей. Мне кажется, он кончит тем, что станет пить водку. Примите дружески Торстрика, пусть он расскажет вам обо мне, если это вас интересует, и предложите ему хорошее угощение.

Farewell **.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в книге: Печатается по рукописи

F. Engels, «Schriften der Frühzeit*. a

Berlin 1920 Перевод с немецкого

27 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 29 октября [1839 г.]

Мой дорогой Фриц, я не такого образа мыслей, как пастор Штир. — 29 октября, после весело проведенных дней ярмарки и дней, потребовавших огромной тяжелой работы над корреспон­денцией, отправленной с оказией в Берлин, равно как и после

* — как следует. Ред. *• — Прощай. Ред.


426 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.

письма к В. Бланку, которому пришлось долго дожидаться его, я, наконец, могу по-дружески поспорить с тобой.

Свой очерк о вдохновении ты написал довольно поверхностно; ведь нельзя же понимать так буквально, когда ты пишешь: апостолы проповедовали евангелие в чистом виде, но после их смерти это прекратилось. Ты должен в таком случае при­числить к апостолам и автора «Деяний апостолов» и «Послания к евреям» и доказать, что евангелия написаны действительно Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, между тем как о первых трех определенно можно утверждать обратное. Далее ты гово­ришь: я не думаю, чтобы в библии мы нашли другое вдохновение, чем у апостолов и пророков, когда они выступали и пропове­довали народу. Хорошо, но не нужно ли опять-таки вдохнове­ние и для правильного записывания этих проповедей? И если ты допускаешь, таким образом, что в библии есть не вдохновен­ные места, то где ты проведешь границу между ними? Возьми библию в руки и читай — ты не захочешь отказаться ни от одной строки, кроме тех мест, где встречаются действительные противоречия; но эти противоречия влекут за собой массу следствий; например, противоречие, что дети Израиля жили в Египте только в продолжение четырех поколений, между тем как Павел в послании к галатам (nisi erro *) говорит о 430 годах **, что признает противоречием даже мой пастор, который охотно оставил бы меня в неведении. Ты ведь не ска­жешь мне, что слова Павла не следует считать божественным вдохновением на том основании, что он упоминает об этом слу­ чайно и не пишет вовсе истории, — что это за откровение, в ко­ тором встречаются такие излишние, ненужные вещи. Но если допустить наличие противоречия, то, может быть, оба одинаково неправы, и вся ветхозаветная история является нам в каком-то двусмысленном свете, да и вообще, как признают все, за исклю­чением пастора Тиле в Обернейланде у Бремена, библейская хронология безнадежно утратила все признаки вдохновения. История Ветхого завета приобретает благодаря этому еще более мифологический характер, и недалеко то время, когда это будет признано всеми церковными кафедрами. — Что касается того, что Иисус Навин остановил солнце, то самый сильный ваш аргу­мент заключается в том, что Иисус Навин, когда сказал это, еще не был вдохновлен, а впоследствии, когда он писал книгу, уже под влиянием вдохновения, он просто рассказывал о собы­тиях. Теория искупления. — «Человек так пал, что сам по себе

• — если не ошибаюсь. Ред.

** Библия, новый завет. Послание к галатам апостола Павла, глава 3, стих 17. Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕЕЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 183Й Г.


427


он не может сделать ничего хорошего». Дорогой Фриц, брось эту ультраортодоксальную и совсем не библейскую ерунду. Когда Берне, живший в Париже сам в обрез, раздавал весь гонорар за свои сочинения нуждающимся немцам — за что он даже и благодарности не получал, — то надо думать, что это было нечто хорошее? А Берне, право, не был «вторично рожденным». — Вам, к тому же, вовсе не нужен этот тезис, раз вы имеете теперь учение о первородном грехе. Христос его также не знает, как, впрочем, и многое другое из учения апостолов. — Учение о грехе я обдумал меньше всего, однако мне ясно, что греховность человечества неизбежна. Ортодоксия правильно усмотрела связь между грехом и земными бедствиями, болезнью и т. д., но она заблуждается, считая грех причиной этих бедствий, что верно лишь в отдельных случаях. Оба они, грех и бедствия, взаимно обусловливают друг друга и не могут существовать друг без друга. Но так как силы человека не бо­жественны, неизбежно возникает возможность совершения греха; то, что он должен был совершиться в действительности, объясняется низкой ступенью развития первых людей, а что он с тех пор не прекращался, это опять-таки имеет свои психо­логические основания. Он и не может совершенно прекратиться на земле, ибо он вызывается всеми условиями земного суще­ствования, в противном случае бог должен был создать людей другими. Но поскольку он создал их такими, он никак не может требовать от них абсолютной безгрешности, а лишь борьбы с грехом; лишь поверхностная психология прежних веков могла умозаключить, что борьба эта должна внезапно прекра­титься вместе со смертью, за которой наступает какое-то dolce far niente *. Ведь если допустить эти посылки, то морального совершенства можно будет добиться только вместе с совершен­ством всех прочих духовных сил, с растворением в мировой душе, и тут я прихожу к гегелевскому учению, на которое так яростно обрушился Лео. Впрочем, этот последний метафизиче­ский тезис представляет такое умозаключение, к которому я сам еще не знаю, как мне отнестись. — Далее, согласно этим предпосылкам, история Адама может быть только мифом, ибо Адам или должен быть равным богу, если он был создан таким безгрешным, или должен был грешить, если при создании он был одарен только человеческими способностями. — Такова моя теория греха, еще незрелая и неполная; к чему мне в таком случае еще искупление? — «Если бог хотел найти исход между карающей справедливостью и искупляющей любовью, то

— блаженное ничегонеделание. Рев.


428


ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


в качестве единственного средства оставалось только заместитель­ство». Теперь посмотрите-ка, что вы за люди. Нас вы упрекаете в том, что мы погружаем свой критический лот в глубины боже­ственной мудрости, а сами вы здесь же ставите границы бо­жественной мудрости. Лучше не мог бы себя изобличить даже г-н Филиппи. А если даже признать необходимость этого един­ственного средства, то разве заместительство перестает быть несправедливостью? Если бог действительно так строг по отно­шению к людям, то он должен быть так же строг здесь и не закры­вать глаза. Продумай только отчетливо, определенно эту си­стему, и слабые места ее не ускользнут от тебя. — Затем следует очень пышное возражение против «заместительства в качестве единственного средства», а именно ты говоришь: «Человек не может быть посредником, если даже он был бы освобожден актом божественного всемогущества от всякого греха». Значит, все-таки имеется еще и другой путь? Да, если ортодоксия не имеет лучшего представителя в Берлине, чем профессор Филиппи, то, право, дела ее плохи. — Через все рассуждение молчаливо проходит принцип правомерности заместительства. Это — убийца, которого вы наняли для своих целей и который потом убивает вас самих. Вы, далее, вовсе не стараетесь по-настоящему доказать, что этот принцип не противоречит боже­ственному правосудию, и — сознайтесь только честно — вы сами чувствуете, что вынуждены пользоваться этим доказатель­ством против вашей собственной совести; поэтому вы увили­ваете от принципа и молча признаете факт разумным, приукра­сив его несколькими звонкими фразами о сострадающей любви и т. д. — «Триединство есть условие искупления». Это опять-таки наполовину правильное следствие вашей системы. Разу­меется, две ипостаси следовало бы принять, но третью — лишь потому, что так принято традицией.

«Но, чтобы страдать и умереть, бог должен был стать чело­веком, ибо, не говоря уже о метафизической немыслимости того, чтобы предположить в боге, как таковом, способность к страданию, налицо была также обусловленная справедли­востью этическая необходимость». — Но если вы согласны с немыслимостью того, чтобы бог мог страдать, то, значит, в Христе бог и не страдал, а только человек и — «человек не мог бы быть посредником». Ты еще настолько разумен, что не хва­таешься здесь, подобно многим, за самый крайний вывод: «следовательно, бог должен был страдать» — и твердо отстаи­ваешь свое понимание. Также неясно, какое отношение это имеет к «обусловленной справедливостью этической необхо­димости». Раз принят принцип заместительства, то нет необ-


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


42 а


ходимости, чтобы страдающий был именно человеком; если только он бог. Но бог не может страдать, ergo * — мы не сдви­нулись с места. Такова ваша дедукция, на каждом шагу я дол­жен делать вам новые уступки. Ничто не развивается целиком и полностью из предыдущего. Так, здесь я вынужден опять уступить тебе в том, что посредник должен был быть также чело­веком, а это вовсе не доказано; но если бы я не уступил в этом, то я не был бы в состоянии признать дальнейшее. «Но путем естественного размножения не могло совершиться очеловечение бога, ибо если бы даже бог соединился с существом, родившимся от родительской пары и освобожденным его всемогуществом от греха, то он соединился бы только с этим существом, а не с че­ловеческой природой, ... и лишь в теле девы Марии облекся он в человеческую природу; в его божестве заключалась сила, образующая личность». — Посмотри-ка, это — чистая софи­стика, к которой вас вынуждают прибегнуть нападки на необ­ходимость сверхъестественного зачатия. Чтобы дать иное освещение вопросу, господин профессор подсовывает третье: лич­ность. Но это не имеет никакого отношения к делу. Наоборот, связь с человеческой природой тем глубже, чем более человечна личность и чем более божествен оживляющий ее дух. Здесь кроется на заднем плане еще и второе недоразумение: вы сме­шиваете тело и личность; это становится еще яснее из следующих слов: «С другой стороны, бог не мог внедрить себя в человече­ство в таком совершенно обособленном виде, как первого Адама, ибо в этом случае он не оказался бы ни в какой связи с субстан­цией нашей падшей природы». Следовательно, дело идет о суб­станции, об осязаемом, о телесном? Но самое интересное — это то, что сильнейший довод в пользу сверхъестественного зачатия, догмат о безличности человеческой природы во Христе, предста-вляет собой только гностический вывод из сверхъесте­ственного зачатия. (Гностический, разумеется, не в смысле отношения к известной секте, а в смысле yvuens** вообще.) Если во Христе бог не мог страдать, то тем менее мог страдать безличный человек, — и это выступает наружу сквозь все глу­бокомыслие. «Так Христос является нам без особых человече­ских черт». Это совершенно необоснованное утверждение; у всех четырех евангелистов имеется определенная характеристика Иисуса, совпадающая в своих существенных чертах. Так, мы вправе утверждать, что апостол Иоанн по своему характеру был ближе всего к Христу, но если Христос не имел никаких

* — следовательно. Рев. •• — знания. Ред.

15 М. и Э., т. 41/


430


ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 20 ОКТЯБРЯ 1839 Г.


человеческих черт, то отсюда можно вывести, что Иоанн был выше всех; а это утверждение может оказаться рискованным.

Вот и ответ на твое рассуждение. Он мне не очень удался, у меня не было под руками записок, а только книги фактур и счетов. Поэтому прошу извинить за вкравшиеся кое-где неяс­ности. — Твой брат не подает о себе вестей. — Du reste *, если вы признаете честность моего сомнения, то как вы объяс­няете такое явление? Ваша ортодоксальная психология не мо­жет не причислять меня к самым закоснелым, особенно теперь, когда я окончательно погиб. Я присягпул знамени Давида Фридриха Штрауса и являюсь первейшим мифологом; я уве­ряю тебя, что Штраус чудесный малый и гений, а остроумен оп, как никто. Он лишил ваши взгляды всякой почвы; их истори­ческий фундамент безвозвратно погиб, а за ним последует и догматический. Штрауса совершенно невозможно опровергнуть, поэтому так бешено злы на него пиетисты; Хенгстепберг надры­вается в «Kirchen-Zeitung», стараясь извлечь из его слов .нож­ные выводы и использовать их для злобных выпадов против его характера. Вот что мне так ненавистно в Хепгстенберге и его присных! Что им за дело до личности Штрауса; но они хотят во что бы то ни стало очернить его характер, чтобы люди боя­лись присоединиться к его взглядам. Это лучшее доказательство того, что они не могут его опровергнуть.

Но я уже достаточно занимался теологией и хочу теперь остановиться на других вопросах. Какие замечательные от­крытия сделал Германский союз " из «демагогии» и всех так называемых заговоров, видно из того, что история эта занимает целых 75** печатных страниц263. Я еще не видел книги, но чи­тал извлечения из нее в газетах, которые мне показывают, какой гнусной ложью угощают наши проклятые власти немецкий народ. Германский союз утверждает с бесстыдной наглостью, что политические преступники были осуждены «законными судьями»; между тем всякий знает, что повсюду были учре­ждены специальные комиссии, особенно там, где существует гласный суд, а что происходило в них под покровом тайны, этого никто не знает, ибо обвиняемых заставили поклясться ничего не говорить о допросе. Таково действующее в Германии правосудие, и нам не на что, совершенно не на что жаловаться! — Недель шесть назад вышла превосходная книга: «Пруссия и пруссачество» Я. Венедея, Мангейм, 1839 , — в которой тща­тельно анализируются прусское законодательство, государ-

* — Впрочем. Ред. ** В рукописи ошибочно: 85. Рев.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.


431


ственное управление, распределение налогов и т. д.; резуль­таты совершенно очевидны: предоставление льгот денежной аристократии за счет бедняков, стремление к неизменному аб­солютизму; средствами к этому являются: подавление полити­ческого образования, удержание в невежестве большинства народа, использование религии, блестящий внешний лоск, безграничное хвастовство, создание обманчивой видимости, будто власти покровительствуют образованию. Германский союз сейчас же распорядился о запрещении книги и о наложе­нии ареста на не распроданные еще экземпляры ее; последнее — мера иллюзорная, ибо книготорговцев лишь спрашивают, имеются лхг у них экземпляры книги, на что, конечно, всякий толковый малый отвечает: нет. — Если ты можешь достать там эту книгу, то прочти ее, ибо это не родомонтады *, а до­казательства, почерпнутые из прусского права )88. — Особенно хотелось бы, чтобы ты раздобыл бёрневского «Менцоля-францу-зоеда» 28. Это произведение, несомненно, лучшее, что есть в не­мецкой прозе, как по стилю, так и по сило и богатству мыслей; оно великолепно; кто не знает его,.тот не представляет себе, что за сила кроется в нашем языке **.

Впервые опубликовано в книге: Печатается по рукописи

У. Engels. «Schriften der Frühzeit».

Berlin 1920 Перевод с немецкого

28

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен], 13—20 ноября 1839 г.

13 ноября 1839 г. Дражайший Гуилиельме, почему ты не пишешь? Все вы — из породы лентяев и лодырей. А я вот совсем другой! Я не только пишу вам больше, чем вы того за­служиваете, не только основательно знакомлюсь со всей мировой литературой, я втихомолку воздвигаю себе из новелл и стихов памятник славы, который, если только дыхание цензуры не превратит блистающей стали в отвратительную ржавчину, озарит своим ярким, юным блеском все немецкие государства, за исключением Австрии. В моей груди постоянное брожение и кипение, в моей порой нетрезвой голове непрерывное горение; я томлюсь в поисках великой мысли, которая очистит от мути

* — бахвальство; по имени гордого воина Родомонта в «Неистовом Роланде» Ариосто. Ред.

** Конца этого письма нет. Ред.

16*


432 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБГЯ 1839 Г.

то, что бродит в моей душе, и превратит жар в яркое пламя. У меня теперь зарождается великолепнейший сюжет, по сравне­нию с которым все прежде написанное мной только ребячество. Я хочу показать в «новелле-сказке» или в чем-нибудь подобном современные чаяния, обнаружившиеся уже в средние века; я хочу вызвать к жизни духов, которые, будучи погребены под фундаментом церквей и подземных темниц, бились под твердой земной корой, страстно добиваясь освобождения. Я хочу по­пытаться решить хотя бы часть той задачи, которую поставил себе Гуцков: еще только предстоит написать подлинную вторую часть «Фауста», где Фауст уже не эгоист больше, а жертвует собой за человечество. Вот «Фауст», вот «Вечный жид», вот «Дикий охотник» — три типа предчувствуемой свободы духа, которые легко можно связать друг с другом и соединить с Яном Гусом. Какой здесь для меня поэтический фон, на котором само­вольно распоряжаются эти три демона! Прежде начатая мною поэма о «Диком охотнике» растворилась в этом. — Эти три типа (человеки, почему вы не пишете? ведь уже 14 ноября) я обработаю совершенно своеобразно; особенного эффекта я жду от трактовки Агасфера и «Дикого охотника». Чтобы сделать вещь более поэтичной и значительной, я без труда могу впле­сти в нее другие элементы из немецких сказаний — что-нибудь уж попадется под руку. В то время, как новелла, над которой я теперь работаю, представляет скорее упражнение в стиле и в об­рисовке характеров, новый замысел будет той настоящей вещью, посредством которой я надеюсь приобрести себе имя.


Поэты мировой скорби


15 ноября. И сегодня нет письма? Что мне с вами делать? Что мне думать о вас? Я вас не понимаю. 20 ноября. А если вы сегодня не напишете, то я вас мысленно кастрирую и заставлю вас ждать, как это делаете вы. Око за око, зуб за зуб, письмо за письмо. Но вы, лицемеры, говорите: не око за око, не зуб за зуб, не письмо за письмо, — и оставляете меня при своей проклятой христианской софистике. Нет, лучше хороший языч­ник, чем плохой христианин.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.


433


Появился молодой еврей, Теодор Крейценах, пишущий от­ личные поэмы и еще лучшие стихи. Он написал комедию 68, в которой здорово высмеиваются В. Менцель и компания. Все теперь устремляются к новой школе, воздвигая дома, дворцы или хижины на фундаменте великих идей времени. Все осталь­ ное идет прахом, сентиментальные песенки затихают неуслы­шанными, и звонкий охотничий рог ждет охотника, который протрубит сигнал к охоте на тиранов; по верхушкам деревьев между тем проносится гроза божья, а молодежь Германии, потрясая мечами и подымая полные кубки, стоит в роще; на горах полыхают горящие замки, троны шатаются, алтари дро­жат, и если воззовет господь в грозу и бурю: вперед, вперед, — то кто осмелится сопротивляться нам? *

В Берлине живет молодой поэт, Карл Грюн, чью «Книгу странствий» я на днях прочел очень хорошая вещь 265. Но ему, кажется, уже 27 лет, и он мог бы поэтому писать лучше.

* Далее воспроизводится копия оригинала следующего шутливого текста: «Мы, Фридрих Энгельс, верховный поэт в бременском магистратском погребке и привиле­гированный бражник, объявляем и возвещаем всем прошлым, настоящим, отсутствую­щим и будущим, что вы все ослы, ленивые твари, чахнущие от пустоты собственного существования, не пишущие мне канальи и так далее. Дано на конторской стойке в то время, когда не было у нас похмелья. Фридрих Энгельс». Рев.


434 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г.

У него иногда очень удачные мысли, но часто отвратительная гегелевская риторика. Например, что это значит:

«Софокл — это высоконравственная Греция, давшая разбиться своим титаническим порывам о стену абсолютной необходимости. В Шекспире выявилось попятие абсолютного характера».

Позавчера вечером я изрядно нагрузился в винном погребке двумя бутылками пива и двумя с половиной бутылками рюдес-геймера 1794 года. Был в компании с моим издателем in spe * и различными филистерами. Вот образчик диспута с одним из сих филистеров на тему о бременской конституции. Я: В Бре­мене оппозиция правительству но настоящая, ибо она состоит из денежной аристократии, старейшин, сопротивляющихся чиновной аристократии, сенату. Он: Однако этого вы в сущ­ности не можете полиостью утверждать. Я: Почему нет? Он: Докажите свое утверждение. — Это здесь сходит за диспут! О филистеры, идите прочь, изучите греческий и тогда пожа­луйте обратно. Кто знает греческий, тот может диспутировать rite **. Но таких молодцов я до смерти задиспутирую шесте­рых сразу, хотя бы я был наполовину пьян, а они — трезвы. Эти люди не в состоянии и в течение трех секунд развивать ту или иную мысль с необходимой последовательностью; напро­тив, все у них идет толчками; достаточно дать им говорить лишь полчаса, задать им несколько как будто невинных вопро­сов, и они splendidamentc *** противоречат самим себе. Эти филистеры — отвратительно размеренные люди; я начал петь, и вот они единогласно решили наперекор мне, что они хотят сначала поесть и лишь потом петь. Тут они стали жрать устрицы, я же с досады курил, пил и орал, мало думая о них, пока не впал в блаженную дремоту. Я теперь чрезвычайный поставщик за­прещенных книг для Пруссии: 4 экземпляра бёрневского «Французоеда» 28, «Парижские письма» 20 его же, в 6 томах, «Пруссия и пруссачество» Венедея , строго запрещенная вещь, в 5 экземплярах, лежат у меня готовыми к отправке в Бармен. Оба последних тома «Парижских писем» я еще не про­чел, они великолепны. Там ужасно достается королю Оттону греческому; так, он говорит в одном месте:

«Будь я господом богом, я бы устроил чудесную штуку: я вызвал бы из могил в одну прекрасную ночь всех великих греков» ****.

И далее следует замечательное описание, как эти эллины, Перикл, Аристотель и прочие, прогуливаются по Афинам.

* Буквально: в надежде, здесь — предполагаемым. Ред. •* — по всем правилам. Ред. *** — блестяще. Ред. **•* Л. Берне. «Парижские письма». Письмо восемьдесят девятое. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГГЕВЕРУ, 13—20 НОЯБРЯ 1839 Г. 435

В это время приходит известие, что прибыл король Оттон. Все собираются в путь, Диоген зажигает свет в своем фонаре, и все торопятся в Пирей. Король Оттон сходит на берег и держит следующую речь:

«Эллины, посмотрите вверх. Небо украсилось баварскими националь­ными цветами». (Эта речь так хороша, что я должен ее списать целиком.) «Ведь Греция в древнейшие времена принадлежала Баварии. Пелазгп жили в Оденвальде, а Инах был родом из Ландсгута. Я приехал, чтобы осчастливить вас. Ваши демагоги, зачинщики волнений и газетные писаки привели вашу прекрасную страну на край гибели. Пагубная свобода пе­чати породила всеобщий хаос. Посмотрите только, как пыглядят масличные деревья. Я бы уже давно прибил к вам, но не moi- сделать этою раньше, ибо я еще не так давно существую па свете. Теперь вы — член Германского союза ", мои министры сообщат вам последние решения Союзною сейма 1?. Я сумею блюсти права своей короны п сделать вас постепенно счастливыми. Для моего цивильного листа» (содержание короля в конституционном государстве) «вы будете мне давать ежегодно шесть миллионов пиастров, и я позволю вам заплатить мои долги» *.

Греки приходят в смущение, Диоген тычет королю свой фонарь в лицо, Гиппократ же посылает за шестью телегами чемерицы и т. д. и т. д. Вся эта ироническая вещица — шедевр едкой сатиры и написана божественным стилем. Тебе меньше нравится Берне, вероятно, оттого, что ты читаешь одно из его слабых и ранних произведений — «Описания Парижа» 2во. Несравненно выше стоят «Страницы драматургии» 24в, критиче­ские статьи, афоризмы, а особенно «Парижские письма» и изу­мительный «Французоед». Описание картинной галереи очень скучно, в этом ты прав. Но грация, геркулесовская сила, глу­бина чувства, убийственное остроумие «Французоеда» недося­гаемы. Мы, надеюсь, на пасху или еще осенью увидимся в Бар­мене, и тогда ты получишь иное представление об этом Берне. — То, что ты пишешь об истории дуэли Торстрика, расходится, конечно, с его сообщением, но, во всяком случае, больше всего неприятностей от этого имел он. Это славный парень, но у него сплошные крайности: то сильно пьян, то несколько педантичен.

Продолжение. Если ты думаешь, что немецкая литература постепенно заснула, то ты глубоко ошибаешься. Не воображай, что если ты, подобно страусу, спрятал от нее свою голову и не видишь ее, то она перестала существовать. Au contraire **, она недурно развивается; ты бы в этом убедился, если бы обращал на нее больше внимания и жил не в Пруссии, где про­изведения Гуцкова и других нуждаются в особом, редко предо­ставляемом разрешении. — Точно так же ты заблуждаешься,

* Л. Берне. «Парижские письма». Письмо восемьдесят девятое. Ред. ♦• — Напротив. Ред.


43б »йльгельйу rpMsi#y, iâ— SO ноября i83» t.

если думаешь, что я долгжеи вернуться обратно в лоно хри­ стианства. Pro primo *, мае смешно, что ты меня не считаешь уже более христианином и, pro secundo **, что ты думаешь, будто человек, стряхнувший с себя во имя идеи мир представ­ лений ортодоксии, способен снова надеть на себя эту смири­тельную рубашку. Подобный случай возможен с настоящим' рационалистом, который убедился в недостаточности своего естественного объяснения чудес и своей тощей морали, но мифо- логизм и спекулятивное мышление не могут спуститься со своих освещенных утренней зарей глетчеров в туманные долины орто­доксии. — Я как раз на пороге того, чтобы стать гегельянцем. Стану ли я им, я, право, еще не знаю, но Штраус так мне осве­тил Гегеля, что это кажется мне довольно правдоподобным. Кроме того, его (Гегеля) философия истории как бы вычитана из моей души. Постарайся же раздобыть штраусовские «Харак­теристики и критические статьи», его работа о Шлейермахере и Даубе прямо-таки замечательна 267. Кроме Штрауса, никто не пишет так основательно, ясно и интересно. Впрочем, он вовсе не непогрешим; но если бы даже вся его «Жизнь Иисуса» ш ока­залась сплошь одной грудой софизмов, то это ничего не значило бы, ибо в его сочинении самое важное — это лежащая в основе всего идея о мифическом начале в христианстве; разоблачение ошибочности выводов Штрауса нисколько бы не нарушило зна­чения этой идеи, которая всегда может быть сызнова приме­ нена к библейской истории. Но еще важнее та заслуга Штрауса, что он вместе с идеей дал бесспорно великолепное применение ее. Хороший экзегет сумеет найти допущенные им кое-где промахи или указать на крайности, в которые он, клал, но ведь и Лютер не был, неуязвим в частностях; однако это нисколько не вредит делу. Если Толук сказал что-нибудь дельное о Штраусе 2в8, то это — или чистая случайность, или удачно приведенная реми­ нисценция; ученость Толука слишком поверхностна, и к тому же он, лишь впитывает чужое, он даже не критичен, не говоря уже О продуктивности. Здравые мысли Толука можно легко пересчи­ тать, а веру в научность своей полемики он сам уже десять лет назад разрушил своим спором с Вегшейдером и Гезениусом. Научная деятельность Толука отнюдь не оставила прочных следов, и его время давно прошло. У Хенгстенберга ведь была, по крайней мере, один раз, оригинальная, хотя, и абсурдная мысль; мысль о пророческой перспективе. — Я не понимаю, как вы можете не интересоваться ничем, что идет дальше Хенгстен­берга и Неандера. Неандер заслуживает всяческого уважения,

• л. Во-первых. Pt9. •• м» во-вторых. Р«е.


фРЯДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г. 437

но это не научная величина. Вместо того, чтобы дать в своих работах простор рассудку и разуму, даже если бы ему при­шлось вступить в столкновение с библией, он в тех случаях, когда боится чего-либо подобного, оставляет науку в покое, а сам пытается выбраться с помощью эмпирии или благочести­вого чувства. Он слишком благочестив и простодушен, чтобы быть в состоянии бороться со Штраусом. Как раз благочести­ выми излияниями, которыми так богата его «Жизнь Иисуса» 269, он притупляет острие даже своих действительно научных аргу­ментов.

A propos *, несколько дней назад я прочел в газете, будто гегелевская философия запрещена в Пруссии, будто один зна­менитый галлеский доцент-гегельянец вынужден был, на осно­ вании министерского рескрипта, прекратить чтение лекций, а нескольким галлеским молодым доцентам того же направле­ния (вероятно, Руге и т. д.) дано было понять, что им нечего ожидать назначения. Этим же рескриптом были окончательно запрещены берлинские «Jahrbücher für wissenschaftliche Kri­tik». Больше я пока ничего не слышал. Я не могу поверить в такое неслыханное насилие даже со стороны прусского прави­тельства, хотя Берне предсказывал это уже пять лет тому назад, а Хенгстенберг, как говорят, — интимный друг кронпринца **, так же как Неандер — отъявленный враг гегелевской школы. Если вы услышите что-нибудь об этом деле, то напишите мне. Теперь я собираюсь штудировать Гегеля за стаканом пунша. Adios ***. В ожидании скорого ответа от тебя

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau», _ ,

10, Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге; F. Engels. «Schriften der Frühzeit*. Berlin, 1910

29 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

[Бремен], 9 декабря [1839 г.] — 5 февраля [1840 г.]

9 декабря. Дражайший, только что получил твое письмо; удивительно, как долго приходится ждать от вас, ребята, из­вестий. Из Берлина, со времени твоего и хёйзеровского письма

• — Кстати. Ред. • • — будущего короля Фридриаса-Вильгельма IV. Ред. »•• — Прощай. Реф.


438 ФРИДРИХУ ГРЕВЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

из Эльберфельда, не слышно ничего. От злости можно стать чертом, если бы только было доказано его существование. Но твое письмо прибыло, и это хорошо.

По твоему примеру я оставляю теологию на конец, чтобы достойно увенчать пирамиду моего письма. Я усиленно зани­маюсь литературными работами; получив от Гуцкова завере­ние, что ему желательно мое сотрудничество, я ему послал статью о К. Беке *; кроме того, я пишу много стихов, которые, однако, нуждаются в тщательной отделке, и работаю над раз­личными прозаическими вещами для выработки стиля. Поза­вчера я написал «Бременскую любовную историю», вчера — «Евреев в Бремене», завтра я думаю написать статьи «Новейшая литература в Бремене» и «Младший ученик» (имеется в виду конторский ученик) или что-нибудь в этом роде. За две недели можно, при наличии хорошего настроения, свободно настрочить пять листов, затем отшлифовать стиль, вставить там и сям для разнообразия стихи и издать под названием «Бременские ве­ чера». Мой издатель in spe ** пришел ко мне вчера, я ему прочел «Odysseus Redivivns» ***, который его привел в необычайный восторг; он намерен взять первый роман моего изготовления, а вчера хотел во что бы то ни стало заполучить томик стихов. Но их, к сожалению, недостаточно, и к тому же — цензура! Кто пропустит «Одиссея»? Впрочем, я не смущаюсь мыслью о цензуре и пишу свободно; пусть потом она вычеркивает сколько душе угодно, — сам я не хочу совершать детоубийство над соб­ственными мыслями. Подобные вычеркивания со стороны цен­зуры всегда неприятны, но и почетны; автор, доживший до 30 лет или написавший три книги, не придя в столкновение с цензурой, ничего не стоит; покрытые шрамами воины — наи­лучшие. По книге должно быть заметно, что она выдержала борьбу с цензором. Впрочем, гамбургская цензура либеральна; моя последняя статья в «Telegraph» о немецких народных кни­гах **** содержит несколько весьма едких саркастических заме­чаний по адресу Союзного сейма и прусской цензуры, но в ней не зачеркнуто ни одной буквы.

11      декабря. — О, Фриц! Уже много лет я не был так ленив, как в эту минуту. Ага, меня осенила мысль: я знаю, чего мне не хватает!

12  декабря. — Что за ослы — то бишь хорошие люди — эти бременцы! При теперешней непогоде на всех улицах страшно

* См. настоящий том, стр. 20 — 25. Ред. ** Буквально: в надежде; здесь—предполагаемый. Ред. *** — «Возрожденного Одиссея». Ред. ♦ ♦*• См. настоящий том, стр. 11 — 19. Ред,


ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 г. 439


скользко, и вот они посыпали песком место перед магистрат­ским винным погребом, чтобы пьяницы не падали.

Нарисованный здесь рядом парень страдает мировой скор­бью; он посетил Г. Гейне в Париже и заразился от него; затем он отправился к Теодору Мундту и пере­нял у него некоторые фразы, без которых никак не обойтись одержимым мировой скорбью. С того времени он заметно по­худел и собирается написать книгу о том, что мировая скорбь есть единственное вер­ное средство против ожирения.

20 января /1840 г.]. Я не хотел тебе писать, пока не выяснится вопрос, оста- С юсь ли я здесь или уезжаю. Теперь, наконец, я могу сообщить тебе, что пока еще остаюсь здесь.

21-го. Признаюсь тебе, что у меня нет особой охоты продол­жать теологический диспут. этих спорах плохо понимаешь друг друга; когда отвечаешь, то давно уже успеваешь забыть свои ipsissima verba *, о которых идет речь, и, таким образом, не приходишь ни к какому результату. Более основательное рассмотрение вопроса потребовало бы гораздо больше места, и часто я не взялся бы в новом письме подписаться под утвер­ждением какого-нибудь предыдущего письма, ибо это утвержде­ние слишком тесно примыкало к той категории взглядов, от которых за это время я уже успел освободиться. Благодаря Штраусу я нахожусь теперь на прямом пути к гегельянству. Таким закоренелым гегельянцем, как Хинрикс и др., я, правда, не стану, но я должен впитать в себя весьма существенные эле­менты этой грандиозной системы. Гегелевская идея бога стала уже моей идеей, и я, таким образом, вступаю в ряды «совре­менных пантеистов», как выражаются Лео и Хенгстенберг, отлично зная, что уже само слово пантеизм вызывает страшный испуг у неспособных мыслить пасторов. Меня сегодня днем здорово позабавила длиннейшая проповедь «Evangelische Kir­chen-Zeitung» против пиетизма Мерклина 270. Добрейшая «Kirchen-Zeitung» не только находит в высшей степени странным, что ее зачисляют в лагерь пиетистов, но она обнаруживает еще и другие курьезные вещи. Помимо того, что современный пантеизм, т. е. Гегель, встречается уже у китайцев и парсов, он ярко выражен в секте либертинов, с которой боролся Каль­вин . Это открытие действительно необыкновенно ориги­нально. Но еще оригинальнее доказательство его. Немало

• — собственные слова. Ред.


440 ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

требуется труда, чтобы распознать Гегеля в том, что «Kirchen-Zeitung» выдает за его взгляды, а тут еще притянутое за волосы сходство с каким-то весьма неопределенно выраженным тезисом Кальвина о либертинах. Доказательство было необычайно за­ бавным. «Bremer Kirchenbote» выражается еще лучше и говорит, что Гегель отрицает истину истории! Поразительно, какая полу­чается иногда чепуха, когда силятся представить противной христианству философию, которая лежит на пути и которую никак нельзя обойти. Люди, знающие Гегеля только пона­слышке и читавшие лишь примечания к «Гегелингам» Лео 48, хотят разрушить систему, которая вылита как бы из одного куска и не нуждается ни в каких скрепах, чтобы держаться в целости. — Этому письму страшно не везет. Бог ведает по­чему, как только я сажусь за него, начинается какая-то чер­товщина — я всякий раз получаю конторскую работу.

Это — две марионетки, у которых против моей воли такой деревянный вид. Если бы не это — они были бы людьми.

Читал ли ты «Характеристики и критические статьи» Штрауса? 267 Постарайся раздобыть их, статьи там все замеча­тельные. Статья о Шлейермахере и Даубе — шедевр. В статьях о вюртембергских одержимых — масса психологических наблю­ дений. Так же интересны прочие теологические и эстетические статьи. — Кроме того, я штудирую «Философию истории» Гегеля — грандиозное произведение 156; каждый вечер я обяза­тельно читаю ее, и ее титанические идеи страшно захватывают меня. — Недавно журнал Толука, «Literarischer Anzeiger» — этот старый сплетник, — задал по своей глупости вопрос:


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г. 441

почему «современный пантеизм» не породил лирической поэзии, которую, однако, породил древнеперсидский, и т. д.? 272 Жур­налу остается только подождать, пока я и еще некоторые дру­гие лица проникнутся этим пантеизмом, тогда появится и лирическая поэзия. Замечательно, впрочем, что «Literarischer Anzeiger» признает Дауба и осуждает спекулятивную филосо­ фию. Как будто Дауб не признавал принципа Гегеля, что человече­ство и божество по существу тождественны. Вот отвратительная поверхностность; их мало тревожит то, что Штраус и Дауб в ос­новном согласны между собой, но если Штраус не верит в брак в Кане 2?3, а Дауб все же верит, то одного возносят до небес, а другого считают кандидатом в геенну огненную. Освальд Марбах, издатель народных книг, — самая путаная голова среди людей, и в особенности (cum — tum *) среди гегельянцев. Я совершенно не понимаю, как духовное чадо Гегеля может сказать:

И бренная земля к небесному причастна; Бог воплощен во мне — я ощущаю ясно,

ибо Гегель очень резко отличает целое от несовершенного еди­ничного. — Гегелю никто не повредил больше, чем его соб­ственные ученики; только немногие, как Ганс, Розенкранц, Руге и т. д., достойны его. Но какой-нибудь Освальд Марбах — это поп plus ultra ** всех путаников. Какая замечательная личность! — Г-н пастор Маллет назвал в журнале «Bremer Kirchenbote» систему Гегеля «бессвязной речью»97. Будь это верно, самому пастору пришлось бы плохо; распадись эти огромные плиты, эти гранитные мысли, то какой-нибудь отдель­ный кусок этой циклопической постройки мог бы раздавить не только г-на пастора Маллета, но и весь Бремен. Свались, например, на шею какого-нибудь бременского пастора со всей своей силой мысль, что всемирная история есть развитие поня­тия свободы, — как бы он взвыл!

1 февраля. Сегодня письмо должно во что бы то ни стало уйти, будь что будет.

Русские начинают становиться наивными; они уверяют, будто война с черкесами не стоила даже стольких человеческих жертв, сколько стоила какая-нибудь одна небольшая наполео­новская битва. Подобной наивности я не ожидал от такого 'варвара, как Николай.

Берлинцы, как я слышу, страшно злы на меня. В письмах к ним я немного разделал Толука и Неандера и не поместил

* — как вообще — так в особенности. Ред. •• — крайний предел. Ред.


442 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.


Пусть он тебе сам

расскажет историю

своей жизни.

Ранке среди superos *, и это их взбесило. К тому же, я написал Хёйзеру всякого рода ерунду о Бетховене. — Я прочел очень милую комедию Грильпарцера из Вены «Горе тому, кто лжет» 274; она значительно выше всей той дребеде­ ни, которая именуется в наше время ко­ медией. Там и сям дает себя чувствовать благородный, свободный дух, придавлен­ ный невыносимым бременем австрийской цензуры. Ясно видишь, каких усилий стоит автору изобразить аристократа-дво­ рянина так, чтобы не шокировать цен­зора-дворянина. О tempores, о moria, Donner und Doria **, сегодня пятое фев­раля, стыдно, что я так ленив, but I can­not help it ***, бог свидетель, я ничего теперь не делаю. У меня начато много статей, но они не подвигаются вперед, а когда вечером я хочу писать стихи, то всегда оказывается, что после обильной еды я уж не могу бо­роться со сном. — Этим летом я с огромным удовольствием совершил бы путешествие в Данию, Гольштинию, Ютландию, Зеландию, Рюген. Я постараюсь, чтобы мой старик прислал мне братишку ****, я захвачу его с собой. Я жажду повидать море; а какие интересные путевые заметки могли бы полу­читься! Их можно было бы издать вместе с несколькими стихотворениями. Теперь такая чудесная погода, а я не могу выйти; мне страшно хочется этого, вот несчастье! Это — толстый сахарный маклер, кото­рый только что вышел из дому и у кото­рого привычка говорить: «по моему по мне­нию». Когда он беседует с кем-нибудь на бирже, то уходя неизменно говорит: «бу­дете здоровы!». Его зовут Йог. Г. Бергман.

Здесь есть трогательные типы. Я тебе сейчас нарисую другую картинку из жизни:

Этот старикан каждое утро напивается, и тогда он становит­ся перед своей дверью и кричит, ударяя себя в грудь: «Ick bin Borger!» *****; т. е. благодарю тебя, господи, что я не таков,

• — великих. Ред. •* Известное латинское выражение: «О tempora, о mores» («О времена, о нравы») — шутливо перефразировано Энгельсом для рифмы с «Donner und Doria» («Черт возьми»). Ред.

**• — но я ничего не могу с этим поделать. Ред. •••• — Германа Энгельса. Ред. • ••»• — <,я гражданин!». Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г. 443


как прочие — ганноверцы, ольденбуржцы или даже французы, что я бременский Borger tagen bâren * — дитя Бремена!

Выражение лица у здешних старух всех сословий поистине отвратительное. Особенно у той, что направо, курносой, выра­жение лица чисто бременское.

Речь епископа Эйлерта на орденском празднестве 275 отли­чается одним существенным достоинством: теперь всякий знает, что следует думать о короле **,иего клятво­преступление получило официальное под­тверждение. Тот самый король, который anno 1815 ***, когда его обуял страх, в кабинет­ском указе обещал дать конституцию своим подданным, если они выведут его из затрудни­тельного положения, этот самый дрянной, мерзкий, проклятий богом король возвещает теперь через Эйлерта, что никто не получит от него конституции, ибо «все за одного и один за всех — государственный принцип Пруссии» и «никто не чинит нового платья старой зап­латой». Знаешь ли ты, почему в Пруссии запрещен четвер­тый том Роттека 27в? Потому что там сказано, что наш высочайший сопляк из Бер­лина в 1814 г. признал испан­скую конституцию 1812 г.120 и Все-таки в 1823 г. послал французов в Испанию, чтобы уничтожить эту конституцию и возвратить испанцам благород­ный дар: инквизицию и пытку. В 1826 г. в Валенсии был сожжен инквизицией Риполль, и его кровь вместе с кровью 23-х тысяч благородных испанцев, замученных в тюрьмах за либеральные и еретические воззрения, лежит на совести Фридриха-Виль­гельма III прусского «««Справедливого»»». Я ненавижу его так, как кроме него ненавижу, может быть, только еще двоих или троих; я смертельно ненавижу его; и если бы я не презирал до такой степени этого подлеца, то ненавидел бы его еще больше. Наполеон был ангелом по сравнению с ним, а король ганновер­ский **** — бог, если наш король — человек. Нет времени, более изобилующего преступлениями королей, чем время с 1816

* — чистокровный гражданин. Ред. *• — Фридрихе-Вильгельме III. Ред. *** — в 1815 году. Ред. • •♦• — Эрнст-Август. Ред.


444 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ 1839 Г. — 5 ФЕВРАЛЯ 1840 Г.

по 1830 год; почти каждый государь, царствовавший тогда, заслужил смертную казнь. Благочестивый Карл X, коварный Фердинанд VII испанский, Франц австрийский — этот автомат, способный только на то, чтобы подписывать смертные приговоры и всюду видеть карбонариев277; дон Мигел, который подлостью своей превосходит всех героев французской революции вместе взятых и которого, однако, признали с радостью Пруссия, Россия и Австрия, когда он купался в крови лучших порту­гальцев; и отцеубийца Александр российский, так же как и его достойный брат Николай, о чудовищных злодеяниях кото­рых излишне было бы говорить, — о, я мог бы рассказать тебе интересные истории на тему о любви государей к своим под­данным. От государя я жду чего-либо хорошего только тогда, когда у него гудит в голове от пощечин, которые он получил от народа, и когда стекла в его дворце выбиты булыжниками рево­люции. Будь здоров.

Твой

Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в виде отрывков Печатается по рукописи

в журнале «Die neue Rundschau»,

10. Heft, Berlin, 1913 Перевод с немецкого

и полностью в книге: F. Engels. »Schriften der FrühzeiU. Berlin, 1920


[ 445

1840 год

30

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ

В MIOHCTEP

Бромоп, 18 июня 1840 г.

Дорогой г-н Шюккинг!

Еще раз приношу Вам свою сердечную благодарность за Ваш дружеский прием и за прекрасное «Напоминание о Мюн-стере» 88. Я с наслаждением прочел книжку в Оснабрюке за один присест и позавидовал поэтессе *, ее оригинальным и нежным картинам природы, скрытым красотам ее слога и ее духовному родству с Байроном, на что, если не ошибаюсь, Вы обратили тогда внимание в своей критике 278. Стыдно, что эти стихи прошли совершенно незамеченными, но что значит их задушевность для пошлой аудитории наших дней? При первой же возможности я воздам должное этой книге в печати **. Где еще можно найти такую прекрасную в своем роде балладу, как «Граф фон Таль»?

Что касается нашего плана относительно Шелли 279, то я еще вчера беседовал с Шюнеманом. Услышав о гонораре в десять талеров, он отшатнулся, как пораженный молнией, и тут же заявил, что не может на это согласиться. Он только что вернулся с ярмарки, где самолично ознакомился с всевозможным литера­турным хламом: романами пиетистов, очерками из Бельгии, испанскими хрестоматиями и прочей дрянью; причем он имел глупость заключить в Лейпциге контракты по очень дешевой цене на книги по богословию, всемирной истории и истории лите­ ратуры, так что, вероятно, дел у него по горло. Этот тупоголовый книготорговец полагает, что он меньше рискует, выпуская комментарии к посланиям Иоанна в плохом издании и выплачи­вая, за них гонорар, может быть, по 2 талера за лист, но которые

* — Аннетте Элизабет Дросте-Хюльсхофф. Рев, ** См. настоящий том, стр. 80. Ред,


446


ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, 18 ИЮНЯ 1840 Г.


приобретут максимум двадцать студентов, чем печатая стихи Шелли, издание и гонорар за которые обойдутся, быть может, в три раза дороже, но к которым проявит интерес вся нация. Только что я опять был у Шюнемана и услышал из его уст окончательный и ясный ответ, что он не может согласиться на поставленные условия; лист стихов содержит в четыре раза меньше знаков, чем лист прозы, а это значит, что гонорар за лист составил бы фактически 40 талеров. Я сказал ему: пере­водить Шелли — это не детская игра, и если он этого не хочет, то пусть, ради бога, ничего не делает. Кстати, он и сам хорошо понимает что к чему. Он: если бы мы согласились сначала дать маленький пробный перевод, он его напечатал бы, и тогда было бы видно, что можно сделать. Я: Шюккинг и Пютман не такие люди, чтобы согласиться на пробный перевод, одни имена их сделают то же, что для других такие пробные переводы. Хотите Вы или нет? Он:" на таких условиях — нет. — Миу bien! * Просить милостыню ниже нашего достоинства, и я ушел. — Я придерживаюсь мнения, что эта неоправдавшаяся надежда ни в коей мере не должна нас обескуражить: то, что не сделает один, сделает другой. Пютман, который перевел первую песнь «Королевы Маб» **, послал ее Энгельману в Лейп­циг, и, если тот ее примет, можно будет легко договориться о приеме всей поэмы. В противном случае, первые, к кому нам, вероятно, следует обратиться, — это Хаммерих в Альтоне и Краббе в Штутгарте. Впрочем, сейчас, непосредственно после пасхальной ярмарки, очень неблагоприятное время для наших предложений. Если бы теперь был январь, я уверен, Шюнеман ухватился бы за нас обеими руками. И все же я хочу зайти к нему еще раз, чтобы спросить, шутки ради, какие условия он может нам предложить.

Друг Шюнеман удрал и тем самым избежал моего визита; он отправился на пикник. Вероятно, он предложил бы нам гоно­рар в пять талеров и свою излюбленную песенку о предвари­ тельном маленьком пробном переводе в три-четыре листа. Единственный же виновник всей этой истории — пиетист Виль­ гельм Элиас из Галле, на издании романа которого «Вера и зна­ние» 280 Шюнеман потерял около двух тысяч талеров. Если мне попадется этот парень, я вызову его на дуэль на кривых саблях.

Итак, что Вы на это скажете? Пютману я напишу сегодня же.

'Предприятие кажется мне слишком хорошим, чтобы бросать

его за здорово живешь. Любой, сколько-нибудь образованный

* — Очень хорошо! Ред. ** «Королева Маб» — поэма Щелли, Ред.


ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, â ЙЮЙЯ 1Й40 Г. 44?

книготорговец (Шюнеман — дурак) с удовольствием возьмется печатать книгу.

С нетерпением жду Вашего мнения обо всем этом деле, а пока препоручаю себя Вашей дружеской благосклонности!

С глубоким уважением

Фридрих Энгельс

Что Вы скажете о требованиях Гуцкова в «Telegraph» к «Hallische Jahrbücher» 281? Кажется, Гуцков хочет возродить критический террор Менделя и Мюльнера. Вероятно, он боится, что молодежь его перерастет!

Впервые опубликовано в журнале Печатается по факсимиле рукописи,
«Wissenschaftliche Zeitschrift der воспроизведенному в журнале

Friedrich Schiller-Universität».

Jena, Jg. 7, Heft 4, 19S7ISS Перевод с немецкого

IIa русском языке публикуется впервые

31

ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ

В МЮНСТЕР

Бремен, 2 июля 1840 г.

Глубокоуважаемый друг!

К сожалению, Ваше милое письмо от 22 прошлого месяца попало мне в руки лишь 26, и это было мне весьма неприятно, потому что как раз накануне вечером я написал по совету одного местного книготорговца, у которого я справлялся о подходя­щем издателе, Хаммериху в Альтону и предложил ему издать Шелли *. Только сегодня я получил от него ответ с отказом, поскольку, как он утверждает, он завален издательскими за­казами.

Что касается Г. К. А. Мейера-старшего, то я придерживаюсь мнения, что мы ни в коем случае не должны с ним связываться. Во-первых, этот парень и его подручные (Бринкмейер, Берман и К0) слишком вульгарны; во-вторых, Пютман никогда не согла­сится писать для этого издательства; в-третьих, Мейер отвра­тительно платит гонорары; и, в-четвертых, нам потребуется уйма напоминаний и прочей волокиты, чтобы этот гонорар вытребовать. В настоящее время я осаждаю его требованиями по поводу гонорара за мою статью в «Mitternachtzeitung»**,

* Ср. настоящий том, стр. 446. Ред. *• См. настоящий том, стр. 49—72. Ред.


448


Левину ШюккИнгу, 2 июля 1840 г.


который он не хочет платить; и хотя посредником между нами выступает Бринкмейер, я ни в коем случае не могу делать ему предложение. К сожалению, я еще не получил ответ от Пют-мана и не могу поэтому предпринять никаких решительных мер. К тому же Мейер, очевидно, все разделит между своими сотрудниками, так что на нашу долю от Шелли ничего не оста­нется. Эти издатели привыкли безгранично распоряжаться подчиненными им писаками, а кто из нас согласился бы на такое?

Я считаю за лучшее предоставить Пютману, который, вероятно, самый опытный среди нас, неограниченные полномочия для заключения контракта; он, без сомнения, доведет дело до конца к нашему общему удовлетворению и уж во всяком слу­чае сделает это с гораздо меньшими затруднениями, чем я. К тому же он уже предлагал В. Эпгельману «Королеву Маб», а этот издатель был для нас самым подходящим. И еще один важный момент: и Вы и я писали до сих пор только для газет и журналов, тогда как Пютман уже выпустил одну книгу, а о выходе второй уже объявлено 282. На таких, как он, обра­щают внимание эти бесчестные издатели.

В момент прибытия Вашего письма Шюнеман был как раз в отъезде, и он еще не вернулся из своего путешествия. Я все- таки хочу дать ему Кольриджа 283; на празднике Гутенберга, который был здесь отмечен с блеском, я под воздействием паров шампанского выпил с ним на брудершафт, чем он был весьма польщен. Если рукопись у Вас уже готова, пришлите ее мне.

Враждебные выпады в адрес «Hallische Jahrbücher» содер­жатся в 97 или 98 номере «Telegraph», который здесь достав­ляется по почте и вследствие этого гораздо раньше, чем это возможно у Вас. Я снова отправил кое-что Гуцкову и с нетер­ пением ожидаю, как он это воспримет после статьи в «Mitter­ nachtzeitung» («Современная полемика» *).

Из Бармена я только что получил письмо, в котором, непо­нятно почему, нет ни слова о Пютмане. Если Вы согласны, чтобы Пютман взял дело с договором на себя, то я тут же по получении Вашего ответа напишу и передам в его руки все. Будьте любезны, сообщите мне также, как обстоят дела с го­норарами в «Rheinisches Jahrbuch», на днях я пошлю кое-что Фрейлиграту. В настоящий момент у меня нет трудностей с деньгами, но я все же охотно узнал бы заранее, на что могу рассчитывать.

* См. настоящий том, стр. 60 — 72.. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ?—9 ИЮЛЯ 184Ô г.


449


Я с удовольствием прочел в газете Пфицера Ваши переводы из Шелли и Кольриджа 284. Сегодня я кончаю «Нежное расте­ ние» Шелли и сейчас пошлю его Пфицеру. Это прекрасное сти­хотворение написано в духе, еще более близком к произведе­ниям Дросте, чем Байрон. Ее стихи до сих пор продолжают доставлять мне большое удовольствие, за что я еще раз выражаю Вам свою благодарность.

С уверениями в искреннем и глубоком уважении я препору­чаю себя Вашему дружескому вниманию.

Всецело ирода шил ü

Фр. Энгельс

Впервые опубликова}ю в журнале , Печатается по рукописи

«Wissenschaftliche Zeitsclirijt der

Friedrich Schiller-Universität».^ Перевод с немецкого

Jena, Jg. 6, Hell 4,,5, li/as/SO jja yyCcnoM ЯаЫке публикуется впервые

32

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАПГЕЙМ *

Бремен, 7—9 июля 1840 г.

Дорогая Мария!

Твои дела скоро действительно станут плохи, ты собиралась написать мне тотчас же по прибытии в Мангейм, а сейчас я сижу здесь опять уже три недели и еще не получил от тебя письма. Если так будет продолжаться, то я, очевидно, вынужден буду написать фрейлейн Юнг, чтобы тебя хотя бы силой заставили доказать мне твою сестринскую любовь.

Пожелаю тебе лучшей погоды, чем та, которая стоит сейчас у нас. Это беспрерывные бури и дожди, как в сентябре и ноябре. На море корабли тонут, как мухи в стакане воды. Пароход, шедший в Нордерней, с трудом добрался туда. Третьего дня я был в Бремерхафене **, и там тоже целое утро шел дождь. Я побывал на судах, на которых эмигрантов возят в Америку. Они скученны на средней палубе. Это обширное помещение, такое же широкое и длинное, как все судно, в нем расставлены койки (так называются кровати) по шесть штук в ряд, и над ними еще по шесть штук. Там они все лежат — мужчины,

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте вели­кого герцогства, Мангейм. Франкировано. Ред. ** См. настоящий том, стр. 92—100. Ред.


450


Марий Энгельс, 7—9 Июля 1840 г.


Это набросок Бремерхафена. Слева форт для защиты гавани, старое кирпичное сооружение, которое скоро снесет ветер, рядом с ним шлюзы, через которые впускают суда в гавань,


женщины и дети, и ты можешь себе представить, как ужасно это душное помещение, где часто набивается до 200 человек, в осо­бенности в первые дни, когда начинается морская болезнь. Там воздух такой, что можно задохнуться. Но пассажиры, которые едут в каютах, устроены лучше: у них просторнее и очепь элегантно обставленные каюты. Однако когда начи­нается буря и волны заливают судно, то их положение хуже. Дело в том, что у кают стеклянные колпаки, через которые туда проникает свет, и, когда в них с силой ударяется волна, стекло самым превосходным образом бьется и осколки его летят в каюту, а вместе с ними проникает и вода. Обычно в таких случаях каюту заливает водой, но кровати расположены так высоко, что остаются сухими. Когда мы в полдень уезжали, на рейде появилось большое трехмачтовое судно, которое назы­вается, как ты, «Мария» и которое пришло с острова Кубы. Из-за отлива оно не могло войти в гавань и бросило якорь на рейде. Мы подъехали к нему на пароходе и забрали капи­тана. Но на рейде уже начали подыматься большие волны, и судно слегка качало. Все дамы сразу побледнели, и лица у них были такие, будто они сейчас утонут. Мы подцепили там двух красивых дочерей портного, с которыми обращались очень галантно, и я с самым серьезным видом уверил этих дурочек, что качка будет продолжаться до Браке, куда мы прибудем только через 1V2 часа. К сожалению, она кончилась, как только остался позади Бремерхафен. Три недозрелые шляпы упали в воду и, вероятно, уплыли в Америку, а за ними огромное количество пустых бутылок из-под вина и пива. Кроме этого, я не видел ничего замечательного, если не считать дохлой кошки в Везере, которая на свой риск и страх предприняла путешест­вие в Соединенные Штаты. Я пытался заговорить с ней, но она оказалась настолько грубой, что не ответила.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7—9 ИЮЛЯ 1840 Г.


451


представляющую собой длинный узкий канал, немного шире Вуппера. За ним город, дальше направо Гесте, нечто вроде речки, над ней возвышается верхушка колокольни — это цер­ковь, которая только еще строится. Направо вдалеке виднеется Гесте ндорф.

На днях я познакомился с одним человеком, отец его фран­цуз, родившийся в Америке, мать немка, он сам родился на море и, так как он живет в Мексике, то его родной язык — испанский. Где же, собственно, его родина?

У пас в конторе сейчас настоящий пивной склад: под столом, за печкой, за шкафом, повсюду стоят пивные бутылки, и, когда старику * захочется выпить, он у нас одалживает бутылку, а потом дает наполнить ее снова. Это уже теперь делается совер­шенно открыто, стакапы стоят целый день на столе и рядом с ними бутылка. Направо, в углу, стоят пустые, налево полные бутылки, тут же мои сигары. Действительно, Мария, молодежь становится все хуже, как говорит доктор Ханчке. Кто бы двадцать, тридцать лет тому назад мог представить себе такой унос — распивать пиво в конторе?

Как тебе удобнее всего — может быть, мне заранее возме­стить почтовые расходы за нашу корреспонденцию и оплачи­вать как свои письма, так и твои, которые ты можешь потом посылать неоплаченными? Если ты написала мне уже до того, как дойдет это письмо, то я не отвечу тебе раньше, чем ты не пришлешь мне в ответ на него благоразумное длинное письмо.

Adieu **

Бремен, 7 июля 40 г.

Твой преданный и любящий брат

Фридрих

К счастью, письмо опять не было отослано, и это дает мне возможность ответить на только что полученное от тебя письмо. «Мне хотелось бы уметь так же хорошо играть, как они! Если я буду усердно упражняться, я тоже этого добьюсь». — Это ты-то? Сыграть сонату в 20 страниц? Ну и глупышка! Шорнш-тейн, конечно, очень обрадовался бы. Какие у меня пожелания к рождеству? Свой кисет я потерял, и, если я его в ближайшее время не найду, то не можешь ли ты сделать мне новый? Спа­сибо Аде *** за привет, передай ей и мой сердечный^поклон. Скажи ей, что она первая, которая меня так любезно назвала,

* — Генриху Лёйпольду. Ред. •• — Прощай. Ред. *** — Аделине Энгельс, Ред,


452


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7—9 ИЮЛЯ ШО Г.


но что я никак ей не кузен, а в лучшем случае ее преданнейший братец. — Когда ты опять будешь мне писать, не посылай своих писем на адрес Тревирануса, так как в этом случае я получу их позже, а пиши на адрес Ф. Э., Бремен, Мартини, № 11. Тогда мне доставят их прямо в контору. Farewell *.

Бремен, 9 июля 1840 г.

Твой

Фридрих

Впервые апубликова)(о в Marx-Engets Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _

Bd. 2 19SO Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

33

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ **

Бремен, 4 августа 1840 г.

Дорогая Мария!

Я должен прежде всего сказать тебе, что на будущее запре­щаю тебе преподносить мне какие бы то ни было благие советы в твоих письмах. Не думай, дорогая глупышка, что раз ты теперь в пансионе, так уже сразу можешь претендовать на муд­рость. Да и, кроме того, если бы я захотел, то мог бы получить от пастора *** кучу книг, переполненных благими наставле­ниями. Пиво в нашей конторе все же останется, пока его не выпьют, и, хотя ты и читаешь мне нравоучения по этому поводу, наше пивное дело еще более усовершенствовалось, так как у нас имеется, во-первых, черное пиво, а во-вторых, светлое пиво. Вот что получается, когда дерзкие девчонки из пансиона вмешиваются в дела своих господ братьев.

Итак, я не буду франкировать своих писем. Адрес пиши так: г-ну Ф. Э. в Бремене, этого хватит. А попа из адреса убери. На днях, с 27 по 30 июля, мы праздновали годовщину июльской революции, которая произошла в Париже десять лет тому назад, Один вечер мы провели в погребке ратуши, а остальные — в любимом кабачке Рихарда Рота. Этот парень все еще не вер-

• — Прощай. Ред.

** На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в мангеймскон Инсти­туте великого герцогства. Ред.

*** — Георга Готфрида Тревирануса. Ред.


МАРИЙ ЭНГЕЛЬС, 4 АВГУСТА 1840 г. 453

нулся. Мы пили лучшее на свете лаубенгеймское вино и курили сигары, — если бы ты их видела, ты специально из-за них научилась бы курить. Свой кисет я все еще не нашел. Между прочим, вернулся один мой знакомый *, который был в Пин-сельфании и Кальтермории и видел мистера Сиппи (это значит Пенсильвания, Балтимора и Миссисипи). Этот парень родом из Золингена, а золингенцы — несчастнейшие люди в мире, так как они не могут никак отвыкнуть от своего золингенского диалекта. Этот малый все еще говорит: im Sohmer is es sehr schön Wätter **, а вместо Каролина он всегда говорит Калина.

Дела мои идут плохо: у меня нет почти ни грота в кармане и масса долгов, как своих личных, так и связанных с покупкой сигар. Меня донимает человек, у которого я в последний раз покупал для вас чернослив, я за него до сих пор еще не запла­тил, переплетчику тоже не заплачено, уже давно прошли три месяца, по истечении которых я обещал заплатить за куплен­ные сигары, а Штрюккер не присылает векселей и пастор в отъезде, так что не может дать мне денег. Но завтра он вер­нется, и тогда я положу в кошелек шесть луидоров. Если я в кофейне съем пирожок за три грота, то брошу на прилавок двойной пистоль. «Вы можете разменять?» Мне ответят: «Изви­ ните, ради бога, нет». После чего я начну шарить по всем кар­манам, наберу три грота и, гордясь своими двойными писто­лями, выйду на улицу. А когда я опять явлюсь в контору, то швырну рыжеволосому мальчишке на конторку один пистоль: «Деркхим, не раздобудете ли вы мне мелочь?». И тогда этот паренек будет в высшей степени счастлив — у него появится предлог уйти на часок из конторы и побродить по улицам, ведь он очень любит это невинное занятие. Суть в том, что мелкие деньги здесь большая редкость, и тот, кто имеет в кар­мане мелочи на пять талеров, бывает безмерно счастлив.

Недавно здесь произошел очень смешной случай. В газете дали объявление о кухарке. В контору издательства является здоровенная девица и говорит: *** «Послушайте, я читала в газете, что вы ищете кухарку». — «Да», — говорит приказчик. «А что она должна уметь делать?» — спрашивает девка. «Ей нужно играть на пианино, танцевать, говорить по-французски, петь, шить и вышивать — все это она должна уметь». «Черт возьми», —говорит девка, — «этого я не умею». И тут она видит, что вся контора хохочет, и спрашивает: «Вы что меня на смех

• — Хёллер. Ред. • * Вместо правильного: im Sommer ist es sehr schönes Wetter (летом очень хо­рошая погода). Ред.

*** Далее разговор идет на нижненемецком наречии. Pea.


454 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 4 АВГУСТА 1840 Г.

поднять хотите? Черт возьми, я над собой не позволю изде­ваться». Тут она набрасывается на приказчика — хотела ему всыпать горячих; ее, конечно, тихонько выставили за дверь. А на днях старик * выбросил за дверь одного извозчика. Этот парень пришел за прусскими деньгами и не хотел прини­ мать луидоры по 55/12 талера. Мы с ним препирались по этому поводу, но тут вошел старик. «Что тут, черт возьми, за тор­говля!» — вскричал он, схватил извозчика за грудь и вышвыр­нул его на улицу. Извозчик как ни в чем не бывало вернулся и сказал: «Я ничего такого не хотел, теперь я, конечно, возьму луидоры».

В данный момент у меня нет другого конверта для письма, кроме этого исписанного счета за кофе, который ты как настоя­щая кофейница, вероятно, примешь с удовольствием.

Farewell ** и пиши поскорее твоему брату

Фридриху

Впервые опубликовано с небольшим Печатается по рукописи

сокращением в журнале «Deutsche Revue».

Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

и полностью в Marx-Engels Gesamtausgabe. т русском языке публикуется впервые

Erste Abteilung, Bd. 2, 1930 *

34

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В ЙАНГЕЙМ

Бремен, 20—25 августа 1840 г.

Моя дражайшая сестрица!

Я только что получил твое письмо, и так как мне сейчас как раз нечего делать, то я нацарапаю тебе несколько строк. В нашей конторе ввели существенное усовершенствование. Раньше было уж очень тоскливо после еды сразу садиться за конторку, когда тобой овладевает такая лень, и вот, чтобы устранить такое неудобство, мы повесили на балконе пакгауза два прекрасных гамака, в которых мы после обеда раскачиваемся, куря сигару, а иногда и подремлем. Я уверен, что ты найдешь это нововве­дение весьма целесообразным. От Рота я сегодня утром тоже

* — Генрих Лёйпольд. Ред. •• — Прощай. Ред.


МАРИИ. ЭНГЕЛЬС, 20—25 АВГУСТА 1840 г. 455

получил письмо, он вернется сюда в следующее воскресенье после четырехмесячного отсутствия. Да будет тебе известно: 1700 марок банкнотами составляют, из 137 процентов, 776 та­леров 24 грота луидорами. Я только что два раза подсчитал, и это совершенно точно. Прилагаю при сем эстамп. Старый знаток вина, который получил кислое вино. Рядом с ним —




 


коммивояжер, у которого он купил это кислое вино. Я также нарисую тебе, как здесь причесываются молодые люди.

Парни

выглядят, как телята

Проклятье! После того как я написал это письмо, я пошел

домой и поел, а когда вернулся, закурил сигару и намеревался

лечь в гамак. Но он сразу же оборвался, а когда я пошел вбить

-новые гвозди, меня позвал этот противный Деркхим; и теперь

я уже не могу выйти из конторы.


456


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 20—25 АВГУСТА 1840 г.


Слава богу! Мне все-таки удалось соблюсти мой послеобе­денный отдых! Я потихоньку улизнул из конторы, взял сигары и спички и заказал пиво; затем я забрался на самый верхний балкон пакгауза, улегся в гамак и тихонечко в нем покачивался. Потом я спустился на средний этаж пакгауза и упаковал два ящика льняного полотна; при этом я выкурил сигару, выпил одну бутылку пива и страшно вспотел. Сегодня так жарко, что я, хотя только что избавился от насморка, опять хочу пойти окунуться в Везере. На днях я купался и попросил одного парня плыть за мной в лодке; я без остановки четыре раза пере­ плыл Везер. По-моему, вряд ли кто-нибудь в Бремене сможет подражать мне в этом.

Проклятье! По двум причинам: во-первых, идет дождь, а во-вторых, мой любезный молодой хозяин * никак не хочет уходить из конторы, и я снова вынужден потушить свою сигару. Но я постараюсь его прогнать. Знаешь, как я это сделаю? Я отправлюсь на кухню и громко крикну: «Кристина, дайте мне пробочник!» Затем я откупориваю бутылку пива и наливаю себе стакан. Если у него в душе осталось хоть на полгрота со­вести, то он после этого должен будет выкатиться, так как это ведь все равно, что сказать: «Убирайся, дон Гильермо!»

Итак, ты сейчас превосходно говоришь по-английски? Подо­жди же, когда ты вернешься домой, я научу тебя датскому или испанскому, чтобы ты могла говорить со мной на таком языке, которого другие не поняли бы. Danske Sprag fagre Sprag, y el Espaîiol es lengua muy hermosa **. Или тебе больше нравится португальский? О portugues he huma lengoa muito graçosa,

e os Portuguezes saô naçaô muito respeitavel ***. Но так как ты еще всего этого не по­стигла, то я пощажу тебя.

Здесь ты можешь взгля­нуть на мой гамак и на то, как я лежу в нем и курю сигару.

Только что я узнал, что продано еще 500 ящиков са­хару, то есть 250 000 фунтов; этим у нас уж можно подсластить немало чашек кофе! Кто знает, быть может, сахар в твоей чашке как раз из того самого ящика, из которого мне пришлось брать

• — Вильгельм Лёйпольд. Ред.

•• — Датский язык — прелестный язык, а испанский—очень красивый язык. Ред.

'**• — Португальский язык очень изящен, а португальцы—нация, весьма достойная уважения. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 20—25 АВГУСТА 1840 г. 457

пробу. Но к вам на Рейне весь сахар поступает из Голландии, где его делают из тряпья, при этом имеется в виду не ситцевое тряпье, а сахарные головы *.

Скоро в Фалькенберге, в 3-х часах отсюда, состоятся боль­шие маневры, где бременские, гамбургские, Любекские и оль-денбургские вояки, составляющие вместе целый полк, покажут свое искусство. Это умилительные вояки, у троих из них, вместе взятых, нет таких усов, как у меня, когда я в течение трех дней не хожу к парикмахеру, на их мундирах можно со­считать каждую нитку, и у них не сабли, а жирные угри. «Жир­ный угорь», собственно говоря, это копченый угорь, но у сол­дат так называются кожаные ножны для штыка, которые они носят вместо сабли. Дело в том, что эти несчастные постоянно рискуют во время маршировки всадить штык друг другу в фи­зиономию, если он приставлен к ружью, поэтому они настолько благоразумны, что носят его за спиной. Это жалкие типы, кашубы и лайдаки.

Иссякли мысли все мои, похоже,

И что еще писать тебе, не знаю.

Но кончить я страницу обещаю,

Тянуть клещами буду я слова, о боже!

В стихах могу сказать я лишь немного,

С трудом размазывая смысл убогий.

И я закончу виршами дурными —

Но будет ли Пегас доволен ими?

Он вздыбится и бросит седока...

Смеркается, темнеет даль слегка.

На западе горят в сиянье ясном

Вечернею зарею облака —

Святой огонь, что факелом прекрасным,

Теперь на погребенье дня горит,

Дарившего нам радость ежечасно...

Он умер. Ночь покров простерла свой —

Блестящие его покрыли звезды

Тихонечко над спящею землей.

Да, стихло все. Укрылись птицы в гнезда,

В кустах заснули безмятежно звери,

Букашки спят, им тоже нужен роздых.

Опять закрыты шумной жизни двери,

Как будто бы на третий день творенья,

Когда мир не был миром в полной мере,

И были созданы одни растенья,

Игра слов: «Lumpen»—«тряпье», а также «сахарная голова». Ред.


458 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 20—25 АВГУСТА 1840 г.

И не было зверей — теперь так снова,

В ветвях лишь ветер шепчет песнопенья.

То господа дыханье всеблагого,

Могучие он песни вниз бросает

И гонит тучи с берега морского.

Так, вечно юн, он с вечностью играет,

А мне уже дыханья не хватает.

Точка. Если ты это поняла, то ты образованна и можешь под­держать разговор. Adios *.

Бремен, 20 авг. 40 г.

Твой

Фридрих

25 авг. Рот третьего дня опять прикатил сюда.

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

^Deutsche Revue». Stuttgart _.

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

35

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

[БременЬ 18—19 сентября 1840 г.

18 сентября 1840 г.

Моя драгоценнейшая!

Только что разразилась со страшной силой буря — такие бывают во время равноденствия; сегодня ночью в нашем доме разбило окно, деревья ломались так, что было страшно. Завтра и послезавтра, вероятно, начнут поступать известия о потер­певших аварию судах! Старик ** стоит у окна и хмурится: ведь третьего дня ушел в море корабль, на который было по­гружено на 3000 талеров полотна, и оно не застраховано. Что же ты ничего не пишешь о письме к Иде ***, которое я приложил к своему предыдущему письму, или я забыл его вложить? — Я действительно остаюсь здесь до пасхи, но это мне по ряду

* — Прощай. Ред. •• — Генрих Лёйпольд. Ред. • •• — иде Энгельс. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18—19 СЕНТЯБРЯ 1840 г.


459


причин чрезвычайно кстати. Значит, Ида уже уехала, тебе, вероятно, очень досадно.

У нас здесь тоже приличный лагерь, примерно в 3000 чело­век. Это ольденбургские, бременские, Любекские и гамбургские войска. На днях я там был и был свидетелем очень забавного случая. В палатке у самого входа (здесь один трактирщик открыл большую палатку-таверну) сидел француз, сильно под мухой: он не мог держаться на ногах. Кельнеры надели на него большой венок, и он начал рычать: «Листвою милый полный кубок увенчайте» *. Потом они потащили его в мертвецкую, то есть на сеновал, где он свалился и уснул. Когда он протре­звился, он одолжил у одного человека лошадь, сел на нее и начал скакать по лагерю взад и вперед. Он каждый раз был близок к тому, чтобы самым милым образом с нее свалиться. Мы там чрезвычайно весело провели время и пили чудесное вино. В прошлое воскресенье я поехал верхом в Вегезак. Во время этой прогулки я имел удовольствие четыре раза промок­нуть до нитки, но у меня все же оказалось столько внутреннего огня, что я каждый раз тут же высыхал. Но беда в том, что у меня была прескверная лошадь, которая шла очень тяжелой рысью, и эта чертова тряска растрясла меня до мозга костей. Только что нам опять притащили 6 бутылок пива, которые сейчас же должны подвергнуться воспламенительному про­цессу — я подумал о сигарах, правильнее будет сказать, процессу опустошения. Одну бутылку я уже почти проглотил и при этом выкурил сигару. Сейчас наш дон Гильермо **, моло­дой хозяин, опять выйдет, и тогда мы начнем все сначала.

19 сент. 1840 г. У вас все-таки более скучная жизнь, чем у нас. Вчера вечером не было больше никакой работы, старик ушел и Вильгельм Лёйпольд тоже почти не показывался. Итак, я закурил свою сигару, написал сначала вышеизложен­ное письмо тебе, затем достал из конторки «Фауста» Ленау 285 и немного почитал. Затем я выпил одну бутылку пива и в поло­вине восьмого пошел к Роту; мы отправились в союз, я читал «Историю Гогенштауфенов» Раумера28в, а потом съел биф­штекс и салат из огурцов. В половине одиннадцатого я ушел домой, читал «Грамматику романских языков» Дица 28?, пока мне не захотелось спать. Вдобавок завтра опять воскресенье, а в среду в Бремене день покаяния и молитв, и так мы понемногу протянем до зимы. Этой зимой я с Эберлейном буду брать уроки танцев, чтобы придать немного грации моим неуклюжим ногам.

* Маттиас Нлаудиус. «Рейнская застольная песня» («Rheinweinlied»). Ред. • « — Вильгельм Лёйпольд. РеО.


Üä-O-

Здесь изображена сцена на Шляхте, то есть улице, которая проходит по берегу Везера и на которой выгружаются товары. Парень с кнутом — это извозчик, он сейчас повезет мешки с кофе, которые лежат сзади. Парень с мешком направо — это грузчик, который грузит мешки; рядом с ним винодел, который только что взял пробу и держит ее в руках, а около него лодоч­ ник, из лодки которого были выгружены мешки. Ты не станешь отрицать, что эти типы очень интересны. Когда извоачик едет, он садится на лошадь без седла, без стремян и шпор и вонзает все время свои пятки в ее ребра вот так:

Сейчас опять идет дождь. Это совершенно недопустимо для субботнего вечера. По-настоящему следовало бы, чтобы дождь


46Ô МАРИЙ ЭНГЕЛЬС, 18—19 СЕНТЯБРЯ 184Û Г.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ОКТЯБРЯ 1840 Г. 461

шел только на неделе, а с полдня в субботу устанавливалась хорошая погода. Знаешь ли ты, что такое супертонкий среднего качества ординарный доминиканский кофе? Это опять одно из тех глубоких понятий, которые встречаются в философии купе­ческого сословия и которые ваши умы понять не могут. Супер­тонкий среднего качества ординарный доминиканский кофе — это кофе с острова Гаити, с легким налетом зеленого цвета, а вообще серый; когда вы его покупаете, то получаете на десять хороших доброкачественных бобов четыре плохих, шесть ка­мешков и четверть лота мусора, пыли и т. п. Надеюсь, что теперь тебе это вполне ясно. Фунт его стоит сейчас 91/2 грота, это 4 зильбергроша и 812:)/137 пфеннига. Такие коммерческие тайны я, собственно, не должен был бы выдавать, так как не следует выносить сора из избы, но для тебя я сделаю исклю­чение. — Только что наш работник сказал: * г-н Деркхим, если вы водите компанию с этими младшими учениками, то заставьте себя побольше уважать, а иначе вы будете у них под башма­ком. Генрих — скверный мальчишка; он мне немало неприят­ностей наделал, вы лучше с ним не играйте, а дайте ему хоро­шую затрещину, иначе делу не поможешь; а если вы пойдете к старику, так он тоже ничего мальчишке не сделает, а только скажет: уберите этого парня с глаз долой. Теперь ты можешь немного попрактиковаться в нашем нижненемецком наречии. А засим

остаюсь с совершенным почтением

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Deutsche Revue». Stuttgart

und Leipzig, Bd. i, 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

36

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ **

Бремен, 29 октября 1840 г. Дорогая Мария!

В следующий раз не пиши мне больше писем через Бармен: мама держит их до тех пор, пока сама не напишет, а это часто продолжается очень долго. Но вот что я хотел тебе сообщить —

* Далее идет фраза на нижненемецком диалекте. Рев. « • • На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в мангеймском Инсти­туте великого герцогства. Ред.

16 М. и Э., т. 41


462


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 29 ОКТЯБРЯ 1840 Г.


ты только не пиши об этом домой, потому что я намерен к бу­дущей весне преподнести им это в виде сюрприза — я ношу сейчас огромные усы и собираюсь отрастить себе козлиную бородку в стиле Генриха IV. Вот удивится мама, когда на пороге вдруг появится этакий долговязый чернобородый дядя. Ведь в будущем году, если я поеду в Италию, я должен выгля­деть как итальянец.

Это написала маленькая София Лёйпольд, она только что навестила меня в конторе, а старик * и Эберлейн, который сто­ луется здесь в доме, сейчас на торжест­ венном обеде. О, я мог бы рассказать тебе интересные вещи об этом обеде, о еще не объявленных помолвках и тайных поце­луях, но это не тема для девицы из пан­сиона. Об этом ты довольно скоро узна­ешь, когда мы опять будем дома. Тогда я буду сидеть в саду, и ты вынесешь мне большой кувшин пива и бутерброд с кол­басой, а я скажу: Ну вот, моя милая сестрица, за то, что ты мне сейчас при­несла пива, и потому, что сегодня такой прекрасный летний вечер, я расскажу тебе о торжественном обеде, который проис­ходил в 1840 г., в октябре месяце, 29-го числа, в Бремене, по улице Мартини, дом номер одиннадцать, в королевском сак­сонском консульстве. Пока могу сказать тебе лишь то, что мадеры, портвейна, пульяка, о-сотерна и рейнвейна сегодня на обеде было выпито огромное количество. И хотя там всего пятеро мужчин, но все они пьют отлично: почти так же, как я. — Зато у нас здесь раздолье, и, если я и не имею чести быть представленным ее королевскому высочеству, какой-нибудь великой герцогине и многим сиятельнейшим принцессам, то мы все-таки тоже развлекаемся. К счастью, я настолько бли­зорук, что совершенно не знаю, как выглядели те несколько высоких, высших и высочайших особ, которые имели честь проехать мимо меня. Если тебе в следующий раз опять пред­ ставят такую всемилостивейшую особу, то напиши мне непре­менно, красива ли она, — в противном случае меня такие особы совершенно не интересуют..Наш славный погребок при ратуше сейчас оборудован наилучшим образом, и там можно очень приятно посидеть между бочками. В прошлое воскресенье у нас в этом погребке была пирушка усачей. Дело в том, что я направил циркуляр всем молодым людям, способным носить

• — Генрих Лёйпольд. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 29 ОКТЯБРЯ 1840 Г.


463


усы, о том, что наступило, наконец, время покончить с пред­рассудками всех этих филистеров и что мы сможем лучше всего достигнуть этого тем, что все будем носить усы. Итак, кто имеет достаточно мужества, чтобы выступить против филистерства и носить усы, тот должен был подписаться. Мне тотчас же уда­лось собрать дюжину усачей, и 25-го октября, когда нашим усам исполнился месяц, был назначен днем коллективного юбилея усов. Но я как следует обдумал, как это дело будет проходить, купил немного фабры для усов и взял ее с собой. Оказалось, что у одного были очень красивые, но, к сожалению, совершенно седые усы, другой же получил от своего патрона приказание срезать это преступное украшение. Но так или иначе, в тот вечер у нас непременно должны были быть какие-либо усы, а у кого их не было — тот должен был их себе на­рисовать. Затем я встал и провозгласил следующий тост:

Усы носили во все времена

Мужи, в ком доблесть была видна.

Тот, кто поднимал за отчизну меч,

Усами не смел никогда пренебречь.

И в эти дни, что военной тревогой полны,

Мы гордые усы носить должны.

Филистер, конечно, не любит усов,

И срезать их он всегда готов.

Но мы — не филистеры, мы — другие,

У нас усы растут густые.

У добрых христиан лучшей нет красы,

Чем лихие мужские усы.

И pereant * филистеры все,

Что не разберутся в такой красе.

После этих виршей все чокнулись с большим энтузиазмом, и затем выступил следующий оратор. Ему его принципал не за­хотел дать ключа от входной двери, и поэтому ему приходилось в 10 часов возвращаться домой: иначе дом оказывался уже за­пертым, и его больше не впускали. Многим несчастным при­ходится часто терпеть здесь такие вещи. Он заявил:

Pereant * нахалы,

Принципалы,

Что ключ от дома не отдают!

Есть им волосы с мухами на ужин,

Пусть ночь они без сна проведут —

Такой урок им житейский нужен!

* — Да погибнут. Ред. 16*


464


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 29 ОКТЯБРЯ 1840 г.


После этого мы опять чокнулись. Так продолжалось до десяти часов, когда лишенным ключей от входных дверей при­шлось отправиться домой, а мы, счастливцы, имевшие при себе ключи, остались и ели устрицы. Я съел восемь штук, но больше не мог, мне до сих пор эти штуки не нравятся.

Так как ты очень любишь всякие расчеты и даже хочешь наградить меня за них орденом желтого конверта, то я окажу тебе милость и угощу сообщением, что курс сейчас составляет 1061/2%, в то время как в прошлом году он составлял 114. Луидоры так падают, что человек, у которого год тому назад здесь, в Бремене, был миллион талеров, сейчас имеет только девятьсот тысяч, то есть на сто тысяч талеров меньше. Разве это не огромная сумма?

Ты мне все еще ничего не написала о письмеце для Иды *; получила ли ты его, передала или нет? Для меня было бы ужасно, если бы оказалось, что я его но отослал и оно осталось здесь, так как оно может попасть в руки старика. Итак, напиши мне, и обязательно, то самое длинное письмо в шесть страниц, которое ты мне обещала. Я сумею отплатить тебе за это. На этом конверте ты опять угоститься некоторыми вычислениями, которые будут тебе по нраву. В том, что я вынужден был еще раз переписать это письмо, виноват г-н Тимолеон Мизеганс из Бремена — тот самый, которого старик два года тому назад однажды выгнал из дома. С почтением, преданный тебе

Фридрих

Впервые опубликовано с небольшим Печатается по рукописи

сокращением в журнале «Deutsche Revue» . _ ,

Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

и полночью в Marx-Engels Gesamtausgabe. На русском я^ке публикуется впервые
Erste Abteilung, Bd. 2, 1930

37

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ В БАРМЕН

Бремен, 20 ноября 1840 г.

Мой дорогой Вильгельм!

Уже полгода, по меньшей мере, как ты мне не писал. Что сказать по поводу таких друзей? Ты не пишешь, твой брат ** не пишет, Вурм не пишет, Грель не пишет, Хёйзер не пишет, от

* — Иды Энгельс. Ред. •• — Фридрих Гребер. Ред.


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕВЕРУ, 20 НОЯБРЯ 1840 г.


465


В. Бланка — ни строчки, от Плюмахера — еще меньше; sacré tonnerre! * — что мне сказать на это? Когда я тебе писал в последний раз, в моем свертке табаку было еще семь фунтов, теперь же в нем едва ли остался кубический дюйм, а ответа все еще нет. Вместо этого вы веселитесь в Бармене — ну, подож­дите же, ребята: ведь я о каждом стакане пива, который вы выпили с тех пор, знаю, выпили ли вы его залпом или в несколько глотков.

Не тебе бы, ночному колпаку в политике, хулить мои поли­тические убеждения. Если оставить тебя в покое в твоем сель­ ском приходе — высшей цели ты себе, конечно, и не ставишь — и дать возможность мирно прогуливаться каждый вечер с гос­ пожой попадьей и несколькими молодыми поповичами, чтобы никакая напасть тебя не коснулась, то ты будешь утопать в блаженстве и не станешь думать о злодее Ф. Энгельсе, который выступает с рассуждениями против существующего порядка. Эх, вы — герои! Но вы будете все же вовлечены в политику; поток времени затопит ваше идиллическое царство, и тогда вы окажетесь в тупике. Деятельность, жизнь, юношеское муже­ство — вот в чем истинный смысл!

Вы, вероятно, уже слышали о чудесной потехе, устроенной здесь нашим общим другом Круммахером. Теперь все это, пожа­ луй, уже в прошлом, но дело было не шуточное. Паниелиты выстроились в батальоны, взяли штурмом арсенал граждан­ской гвардии и двинулись с огромным трехцветным знаменем по городу. Они пели: «Свободно жить привыкли мы» и «Виват Паниель! Да здравствует Паниель! Паниель — славный муж!». Круммахерианцы собрались на Соборной площади, осадили ратушу, где как раз в это время заседал сенат, и разграбили оружейный склад. Вооруженные алебардами и бердышами, они построились в каре на Соборной площади, направили обе пушки, стоявшие у гауптвахты (впрочем, незаряженные), против Обернштрассе, откуда шли паниелиты, и так стали ожидать врага. Но последний, дойдя до пушек, повернул с другой стороны к рынку и занял его. Конница численностью в 600 человек заняла сенной рынок, как раз против крумма-херианцев, и ожидала команды, чтобы устремиться на врага. Тогда из ратуши вышел бургомистр Смидт. Он прошел между воюющими лагерями, стал твердой ногой на камень, на кото­ром была казнена отравительница Готфрнд и который как раз выдается на полдюйма над мостовой, и сказал, обратившись к круммахерианцам: «Вы — мужи Израиля!». Затем он повернулся

• — черт возьми! Рев,


466


ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕББРУ, 20 НОЯБРЯ 1840 Г.


к паниелитам: «Avôoe; 'Afrnvaîoi!» *. Затем, поворачиваясь то направо, то налево, он произнес следующую речь: «Так как Круммахер — чужестранец, то не подобает в нашем слав­ном городе разрешать сражением затеянный им спор. Поэтому я предлагаю обеим уважаемым сторонам отправиться на город­ской луг — это весьма подходящая арена для подобных упраж­нений».

Это было одобрено' обе стороны вышли через различные ворота, после того как Паниель вооружился каменным щитом и мечом Роланда. Командование над круммахерианцами, силы которых насчитывали 6 2391/2 человека, принял пастор Маллет, участник похода 1813 года; он приказал купить пороху и взять с собой несколько небольших булыжников, чтобы заряжать ими пушки. Прибыв на городской луг, Маллет приказал занять прилегающее к нему кладбище, окруженное широким рвом. Он взобрался на памятник Готфриду Менкену и приказал под­нять пушки на вал кладбища. Но из-за отсутствия лошадей не было возможности сдвинуть с места пушки. Между тем наступило 9 часов вечера, и стало совершенно темно. Войска расположились бивуаком, Паниель — в деревушке Швахгау- зене, Маллет — в предместье. Штаб-квартира находилась в ма­неже перед Хердентором, который, правда, был уже занят труппой цирковых наездников, но, когда пастор Кольман из Хорна начал в манеже вечернее богослужение, наездники разбежались. Это происходило 17 октября. 18-го утром обе армии выступили. Паниель, располагавший пехотой в 4 2673/4 че­ловека и конницей в 1 689х/4 человека, начал атаку. Колонна пехоты, руководимая самим Паниелем, напала на первую боевую линию Маллета, состоявшую из учеников, которым он преподает катехизис, и нескольких фанатически настроенных женщин. После того как были заколоты три старухи и застре­лены шесть учеников, батальон обратился в бегство и был опрокинут Паниелем в шоссейный ров. На правом крыле Паниеля находился пастор Капелле, который с тремя эскадро­нами кавалерии, состоявшими из молодых конторских слу­ жащих, обошел Маллета и напал на него с тыла; он занял пред­местье, лишив, таким образом, Маллета его оперативной базы. Левое крыло Паниеля, под командой пастора Роте, двинулось на Хорнское шоссе и оттеснило союз молодежи, не умевший обращаться с алебардами, к главным силам Маллета. Тут мы, шестеро, услышали на уроке фехтования пальбу и выбежали в своих фехтовальных куртках, перчатках, масках и шапках;

• — «Афинские граждане!» Рев.


Марий энгеЛьс, 6—9 декабря 1S40 г. 46?

ворота были закрыты, но мы напали на стражу, отняли у нее ключ и таким образом добрались, с рапирами в руках, до поля битвы. Рихард Рот из Бармена снова собрал рассеявшийся союз молодежи, в то время как Хёллер из Золингена скрылся с осталь­ными учениками в каком-то доме; я и трое других сбросили нескольких паниелитов с лошадей, сами вскочили на лошадей и при поддержке союза молодежи опрокинули вражескую кава­лерию; главные силы Маллета двинулись вперед, наши рапиры сыпали кварты, терцы, сеяли страх и смерть, и в течение полу­часа рационалисты были рассеяны. Тогда явился Маллет, чтобы поблагодарить нас, и когда мы увидели, за кого сражались, то с удивлением взглянули друг на друга.

Se non è vero, ècome spero ben trovato *. Только напишите же скорей! И подстегни Вурма, чтобы он мне написал!

Фр. Энгельс

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Die neue Rundschaut,, 10. Heft,

Berlin 1913 Перевод с немецкого

38 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕИМ **

Бремен, 6—9 декабря 1840 р.

Всеподданнейшее благодарственное послание .всемилостивейше награжденного орденом желтого конверта

Ф. Энгельса.

Ваше благородие! Глубокоуважаемая фрейлейн!

Всеподданнейше нижеподписавшийся, коего Ваше благоро­ дие незаслуженно соизволили всемилостивейше наградить орде­ном желтого конверта, считает непременным долгом всепокор­нейше принести свою преданнейшую благодарность к Вашим высочайше высокородным стопам.

Этот же всеподданнейший не может не выразить своего вос­хищения по поводу высокой милости, с которой Ваша высо­чайшая особа соизволила послать записку Вашему готовому к услугам рабу в открытом виде, доступном всему миру ***,

* — Если это и неправда, то, надеюсь, неплохо придумано. Ред. * * На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте великого герцогства. Мангейм. Ред.

*** Я получил твое письмо открытым. Злосчастная облатка отклеилась.


46fi МАНИИ ЭНГЕЛЬС, 6— Ô ДЕКАБРЯ ШО Г.

и каждый смог убедиться в высокой милости, которую Ваша высо­кая доброта и всеобъемлющая мудрость соизволила мне оказать. В заключение имеет честь засвидетельствовать милостивей­шему вниманию Вашей высочайшей особы свое глубочайшее почтение, готовый отдать свою жизнь, всеподданнейший

Бремен, 6 дек. 1840 г.

Фр. Энгельс

Дорогая Мария!

Отходя от формы, которую я избрал для первой страницы этого письма, скажу тебе, что вовсе не благодарен тебе за плохие облатки, которыми ты запечатываешь свои письма и которые почти не держатся. Каким орденом какого конверта ты хочешь меня осчастливить — мне безразлично, — но запечатывай их, черт побери, покрепче, чтобы они не разваливались уже в Майн­це. Третьего дня или вчера, я уже не помню, был день рожде­ ния Анны *, я отпраздновал его вчера в Швахгаузене за порцией кофе, это стоило мне 6 гротов — разве это не братская любовь! На прошлой неделе, в субботу, когда мне исполнилось 20 лет, я отпраздновал день своего рождения зубной болью и рас­пухшей щекой, что доставляло мне адские страдания. Ты, наверное, тоже слышала, что тело Наполеона прибыло во Францию **, вот уж, наверное, будет скандал! Я хотел бы находиться сейчас в Париже, вот было бы забавно! Читаешь ли ты тоже газеты? Думаешь ли ты, что будет война? Какого ты мнения о министерстве Гизо — Сульта? Поешь ли ты тоже плохую песенку: «Они его не получат» ***. Между прочим, если у тебя хорошев зрение, ты можешь видеть французскую границу на противоположном берегу Рейна. Теперь мы стали заниматься фехтованием, я каждую неделю фехтую по четыре раза, сегодня в полдень опять. На следующей странице ты можешь полюбо­ваться моими ударами.

8 декабря. Вчера я был чертовски занят и сегодня утром тоже. Сейчас я эакончу это письмо к тебе и затем, вероятно, пойду пить кофе. К рождеству ты обязательно должна мне сделать новый кисет и обязательно черно-красно-аолотой — это един­ственные цвета, которые мне нравятся.

Красное, — любовь пусть отличает братьев, Подобна злату мысль, что в нас горит, Не устрашат и смерти вас объятья — Черною лентою каждый обвит.

* — Анны Энгельс Р«в» ** См. стр. 134—135. -Ред. • * * Здесь Энгельс приводит начальные ноты этой песни на стихи Н. Беккера «Немецкий Рейв», которые, однако, была им зачеркнуты. Ред.


Это из одной запрещенной студенческой песни. Здесь
несколько бараньих голов организовали союз, где они произ­
носят речи и я тоже должен буду когда-нибудь побывать там и,
noies volens *, произнести речь. О боже, можно себе представить,
что это будет за красота. Вообще-то, я умею очень хорошо
проповедовать, даже без предварительной подготовки, а что
касается вранья, то тут меня уже не остановить, я говорю
беспрерывно. Если бы я
был депутатом ландтага, я
никому не дал бы гово­
рить. — Я заказал свой
портрет с усами, и, чтобы
ты могла видеть, как я вы­
гляжу, я тебе его перери­
сую.
(

Ты видишь, что меня С рисовали тогда, когда я был страшно зол. Дело в том, что сигара никак не раскуривалась. В эту

* — хочешь не хочешь. Ред.


470


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 6—9 ДЕКАБРЯ 1840 Г.


 



минуту у меня был такой умный вид, что художник * стал меня умолять, чтобы я позволил -зарисовать себя в этой ситуации. Я отложил все плохие сигары, и каждый раз, когда мне приходилось позировать, я закуривал эту отвратительную штуку. Это была для меня величайшая мука.

Радуйся, что тебе не приходится зани­маться ящиками с образцами! Это бес­смыслица и нелепость высшего класса: приходится целый день стоять на полу пакгауза у открытого окна в такой холод и упаковывать полотно. Это что-то ужас­ное, и, в конце концов, из этого ничего путного не выходит.

Моя дорогая сестра, остаюсь предан­ный тебе

Бремен, 9 декабря.


Ф. Энгельс


 


Впервые опубликовано в журнале

«Deutsche Revue». Stuttgart

und Leipzig, Bd. 4, 1920


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


39

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Времен, 21—28 декабря 1840 г.

21-го дек. 40 г.

Дорогая Мария!

Не могу не выразить тебе свою благодарность за красивый кисет, у которого нет никаких недостатков, кроме того, что он не черно-красно-золотой. Я его неожиданно получил уже сегодня и тотчас же начал им пользоваться. — Здесь было страшно холодно: весь декабрь все время стояли морозы, и до сих пор еще держится мороз. Везер замерз до самого Вегезака, в 4-х ча­сах езды отсюда, и это выглядит очень необычно. На днях сюда приехало несколько барменцев. Мы здесь очень веселый образ жизни вели, во все кабаки зашли, всем стаканам применение

♦ — Г. В. фейсткорн, Реф.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 21—28 ДЕКАБРЯ 1840 г.


471


нашли и под хмельком домой побрели. Прилагаю при сем назидательное письмо моего бывшего учителя испанского языка; если ты его поймешь, я подарю тебе новую шляпу. Может быть, у вас в пансионе найдется кто-нибудь, кто настолько знает испанский язык, а мне оно здесь только мешает. — А вообще говоря, я даже не знаю, о чем тебе писать, здесь сгорел сахарный завод, а старик * ни за что не хочет выходить из конторы, хотя мне просто не терпится закурить сигару.

23-го. Вчера вечером у нас был урок рапирного боя, как вдруг нам сообщили веселое известие, что опять начался пожар, на этот раз в Нейштадте- Из чувства долга мы отправились туда, а когда пришли, все уже было кончено. Так всегда бывает. Лучше всего спокойно сидеть дома, пока у тебя не загорится под самым носом. Мама прислала мне на рождество квитанцию на получение полного собрания сочинений Гёте 288, я вчера тотчас же забрал первые вышедшие тома и вчера вечером до двенадцати с величайшим наслаждением читал «Избирательное сродство». Вот это молодец, этот Гёте! Если бы ты писала по-немецки так, как он, я с удовольствием освободил бы тебя от всех иностранных языков. Между прочим, ты совершенно напрасно оставляешь поля, когда пишешь мне; восьмушка листа достаточно узка, и я терпеть не могу этой ленивой ма­неры, когда исписывают много страниц, но пишут немного. На что прошу обратить внимание! — как говорит профессор Ханчке.

24-го. Ты сейчас должна быть в ужасном волнении, я себе могу представить, и какие у тебя радужные надежды. Я жажду узнать, чем это кончится. Надеюсь, что с первой же почтой ты поставишь меня в известность об этом важном событии. Я со своей стороны постараюсь, чтобы об этом тотчас же напечатали в местных газетах.

Между прочим, привожу здесь несколько образцов росчерков и подписей **, которыми доказал свое искусство молодому шефу, гордящемуся своим угловатым росчерком.

28-го декабря. Везер теперь совершенно замерз, и по нему ездят кататься в колясках. Я думаю, что до Вегезака, до кото­рого по Везеру 5 часов езды, можно добежать на коньках. После обеда весь beau monde *** выходит сюда на прогулку, и дамы идут впереди, чтобы дать мужчинам возможность опустить их на лед, что им всегда доставляет большое удовольствие. Деревья по­крыты таким толстым белым слоем, что кажется, будто они

* — Генрих Лёйпольд. Ред. ** См. настоящий том, стр. 472. Ред. *** — высший свет. Ред.


472.


Марий Энгельс, 21—28 декабря 184Û г.


сделаны из снега. — Пасторша * вышила мне к рождеству черно-красно-золотой кошелек, а Мария ** сделала черно-красно-зо­лотую кисточку для трубки, которая получилась совершенно изумительной. Сегодня 9 градусов мороза, вот это жизнь! Я ни­чего так не люблю, как это холодное, бездеятельное солнце, которое восходит над твердой зимней землей. Ни облачка на небе, никакой грязи на земле, все твердо и крепко, как сталь и алмаз. Воздух не такой вялый и чахоточный, как летом. Сейчас, по крайней мере, чувствуешь его, когда выходишь на улицу. Весь город покрылся льдом, люди больше не ходят, они падают иа одной улицы на другую. Теперь, наконец, можно по­чувствовать, что действительно наступила зима. Надеюсь, что вы в Мангейме, кроме прочих полезных фокусов, учитесь и кататься на коньках, и ты не вернешься домой зябкой, сидящей у печки дамочкой, которую ни за что не вытащишь на улицу,

• — Матильда Тревиранус. Ред, •• — Мария Тревиранус. Ред.


Марии Энгельс, 21—28 декабря 1840 г. 473

чего я ни в коем случае не желал бы. Но если ты все же, когда приедешь, будешь бояться мороза, я привяжу тебя к саням, вставлю лошадям в уши горящую паклю и в таком виде пущу тебя в путь. Или надену тебе коньки, вынесу на самую середину пруда и предоставлю тебе там барахтаться самой.

Моя дорогая, милая сестра! Это письмо ты получишь, если мои расчеты меня не подведут, в день Нового года. Желаю тебе к этому наступающему празднику, очень радостному для меня, а должно быть и для тебя, всего, чего тебе хочется, так как это пожелание мне ничего не стоит; надеюсь, что твои пожелания в отношении меня будут, по крайней мере, такими же христиан­скими. Пусть тебе в Новом году жизнь в Мапгейме нравится так же, как она, судя по твоим письмам, нравилась тебе и в старом году. (Это я пишу на тот случай, если данному письму, прежде чем оно попадет в твои руки, предстоит пройти через цензуру.)

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Deutsche Revue». Stuttgart

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевоо с немецкого

На русском языке публикуется впервые


474]

1841 год

40 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ *

Бремен, 18 февраля 1841 г.

Дорогая Мария!

На этот раз ты получишь довольно-таки тяжелое письмо. Я сначала хотел даже написать его на листе картона, чтобы тебе пришлось побольше выложить за доставку, но, к сожалению, не смог найти ровного куска и поэтому вынужден писать на са­мой плотной бумаге, какую только можно было получить в на­шем бумажном магазине. Если ты не знаешь, что такое уроки рапирного боя, то это свидетельствует о том, что ты позорно от­ стала в отношении культуры; а то, что ты не поняла этого из приложенного рисунка, свидетельствует также и о природной ограниченности; по-видимому, не только плоды просвещения, но и всякое проявление чувства юмора остались для тебя недо­ ступными. На вашем скверном немецком языке уроки рапирного боя означают то же самое, что уроки фехтования. Я уже приоб­рел себе пару рапир, а также перчаток, — единственные пер­ чатки, которые я имею, потому что лайкой и тому подобными вещами я не увлекаюсь.

Что касается Stab at mater dolorosa ** и т. п. то, как мне ка­ жется, это произведение написано Перголезе, проверь, пожалуй­ ста. Если это так, то достань мне, по возможности, оттиск пар­титуры, — если там есть инструментовка, то она мне не нужна, а нужна только вокальная партия. Если же это сочинение Пале- стрины или кого-нибудь другого, то оно мне не нужно. После­завтра мы будем исполнять «Павла» Мендельсона — лучшую ораторию, которая была написана после смерти Генделя. Ты, веро- •

• На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в мангеймском Институте великого герцогства. Ред.

♦* См. настоящий том, стр. 356—358. РвЗ.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.


475


ятно, ее знаешь. В театре я бываю очень редко, так как здешний театр — это один стыд, и только изредка, когда дают новую пьесу или хорошую оперу, которой я еще не знаю, я в нем бываю. С тех пор как я написал тебе последнее письмо, у нас здесь произошло большое наводнение. В моей комнате у Тревирануса вода поднялась на двенадцать — четырнадцать дюймов; мне при­ шлось бежать к старику *, который со свойственной ему добро­ той приютил меня почти на две недели. Но как раз в это время началась настоящая заваруха. Уровень воды перед домом состав­ лял полтора фута; чтобы она не проникла в погреб, в котором имеется люк, мы законопатили его навозом. Однако коварная вода проникла в наш погреб через стену из погреба соседа; но чтобы не залило наши прекрасные бочки с ромом и картофель, и прежде всего богатый ассортиментом винный погреб старика, нам пришлось день и ночь откачивать воду, четыре ночи подряд. Я все эти четыре ночи занимался выкачиванием. Мы с Вильгель­мом Лёйпольдом обычно вместе дежурили по ночам, сидели за столом на диване, на столе стояло несколько бутылок вина, колбаса и большой кусок самого лучшего гамбургского копче­ного мяса. При этом мы курили, болтали и каждые полчаса выкачивали воду. Это было восхитительно. В пять часов утра приходил старик и сменял одного из нас. Во время этого на­воднения происходили занимательные вещи. В одном доме в пригороде, который до самых окон первого этажа был залит водой, люди вдруг увидели огромное количество крыс, которые приплыли сюда, проникли через окна и заполнили весь дом. Надо сказать, что в этом доме находились одни только женщины, страшно боявшиеся крыс, и ни одного мужчины, так что неж­ным дамам, несмотря на их страх, пришлось выйти на охоту за этой дикой ордой, вооружившись саблями, палками и т. п. В одном доме, который стоит на самом берегу Везера, контор­щики как раз сидели за завтраком, как вдруг в дом ударила огромная ледяная глыба и, пробив стену, самым непочтительным образом ворвалась в комнату, а вслед за ней появилась и добрая порция воды. Теперь я хочу тебе также сообщить одну новость. Ты, вероятно, припоминаешь, что я однажды очень таинственно писал тебе о торжественном обеде, который был дан в королев­ском саксонском консульстве и во время которого произошли очень таинственные события. Теперь я могу тебе сказать, что лицо, в честь которого был дан этот обед, — это dame souveraine des pensées, die domna amada mais que la vida ** моим вторым

* — Генриху Лёйпольду. Рев. ** — верховная госпожа мыслей, женщина, любимая больше, чем жизнь. Ред.


476


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.


принципалом, вышеупомянутым Вильгельмом Лёйпольдом. Во время наводнения он официально сообщил мне, что на пасху будет объявлена его помолвка. Я сообщаю тебе об этом, надеясь на твою скромность, и ты не должна болтать, потому что это будет оглашено только на пасхе. Ты видишь, как я тебе дове­ряю, ведь если ты об этом расскажешь, то через три дня слух этот может уже распространиться здесь, в Бремене, — ведь везде есть болтливые бабы. И тогда я очутился бы в очень непри­ятном положении. — Невесту В. Лёйпольда зовут Тереза Мейер, это дочь Шток-Мейера из Гамбурга. А его зовут Шток-Мейер потому, что у него имеется фабрика тростей *, на которых он заработал большие деньги. Она носит, то есть не фабрика, а Тереза, синюю жакетку и светлое платье, ей семнадцать лет, и она так же худощава, как ты, если ты ла это время в Мангейме не поправилась. Она еще даже не была на конфирмации, разве это не ужасно?

Сегодня я опять остриг свои усы и с великой печалью похо­ронил прах этого юного существа. Я выгляжу как женщина, это позор. И если бы я знал, что без усов буду так ужасно выгля­деть, то, разумеется, не стал бы их стричь. Когда я стоял с нож­ницами перед зеркалом и уже отхватил правый ус, в контору вошел старик и громко засмеялся, когда увидел меня с одним усом. Но теперь я начну их опять отращивать, потому что я нигде не могу показаться. В Певческой академии я один был с усами и потешался над филистерами, которые никак не могли примириться с тем, что я имел нахальство появляться в таком небритом виде в приличном обществе. Впрочем, дамам это очень нравилось и моему старику тоже. Еще вчера вечером на концерте меня окружили шесть молодых щеголей, все во фраках и в лайковых перчатках, я же был в обыкновенном сюртуке, без перчаток. Эти франты целый вечер издевались надо мной и над моей щетиной на верхней губе. Но самое интересное это то, что три месяца тому назад меня здесь никто не знал, а сейчас меня знают решительно все только благодаря усам. О, эти фи­листеры!

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

»Deutsche Revue», Stuttgart _ ,

und Leipzig, Bd. 4, 1920 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

«Шток» — по-немецки — «палка», «трость».


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.


477


41 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

Бремен, 22 февраля 1841 г.

Ваше высокопреподобие in spe *

имели милость, habuerunt gratiam писать мне mibi scribendi sc. literas. Multum gaudeo, tibi adjuvasse ad gratificationem triginta thalerorum, speroque, te ista gratificatione usum esse ad bibendum insanitatem meam. χαίρε, Φύλας τοΰ χρ'.ατιανισμο1), μέγας Στραί)σ30[χαστι^, άστρον της όρ&οδοξίας, παοσις της ~w) πιετίστων λύπης, βασίλεύς της έξηγήσεω;!;!;!;

ркд-лю nwrnx dtiiVk ^ha гмпа

Ι .. T _ ί· ... : . Τ ... . ... τ . ... .

Ь^'^ ftW|** витал над Ф. Гребером, когда он сотворил невоз­можное и доказал, что дважды два — пять. О ты, великий охотник за страусами ***, заклинаю тебя во имя всей ортодоксии разру­шить все проклятое страусово гнездо и своим копьем святого Георгия проткнуть все, наполовину высиженные, страусовы яйца! Выезжай в пустыню пантеизма, мужественный драконоубийца, борись с Лео rugiens **** Руге, рыщущим и ищущим, кого погло­тить, истреби проклятое страусово отродье и воздвигни знамя креста на Синае спекулятивной теологии! Позволь умолить тебя, смотри, верующие уже пять лет ожидают того, кто раздавит главу страусова змия; они выбивались из сил, бросали в него каменьями, грязью, даже навозом, но все выше вздымается его налитый ядом гребень; раз ты так легко все опровергаешь, что все прекрасные сооружения разваливаются сами собой, то со­берись с силами и опровергни «Жизнь Иисуса»162 и первый том «Догматики» 159; ведь опасность становится все более грозной, «Жизнь Иисуса» уже выдержала больше изданий, чем все писания Хенгстенберга и Толука вместе взятые, и уже становится пра­вилом изгонять из литературы всякого, кто не штраусианец. Α «Hallische Jahrbiicher» — самый распространенный журнал Северной Германии, настолько распространенный, что его

• — D будущем. Ред. ** — имели любезность написать мне, разумеется, письчо. Весьма рад, что помог тебе, услужив тридцатью талерами, и надеюсь, что ты воспользовался этим приношением, чтобы выпить за мое здоровье. Радуйся, страж христианства, великий бичеватель Штрауса, звезда ортодоксии, утолитель печали пиетистов, князь экзеге­тики! ; ! ; I ; Вначале бог создал небо и землю, и дух божий. Ред.

·*· Игра слов: Strau6 — фамилия (намек на Д. Штрауса, автора «Жизни Иисуса»), и StrauB — «страус». Ред. ♦ ·«« — порицающим. Ред.


478


ФГИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ 1841 Г.


прусское величество *, при всем своем желании, не может запре­тить его. Запрещение «Hallische Jahrbücher», говорящих ему каж­додневно величайшие дерзости, превратило бы сразу миллион пруссаков, все еще не знающих, как судить о нем, в его врагов. И медлить вам больше нельзя, ибо иначе мы, несмотря на благо­честивое настроение короля прусского, осудим вас на вечное молчание. Вообще, вам не мешает набраться немножко больше мужества, чтобы потасовка пошла как следует. Но вы пишете так спокойно и чинно, точно акции ортодоксального христиан­ства котируются на сто процентов выше паритета, точно поток философии течет так же спокойно и чинно мея?ду своих церков­ных плотин, как во времена схоластики, точно между луной догматики и солнцем истины не втиснулась бесстыдная земля, вызвав страшное лунное затмение. Разве вы не замечаете, что по лесам проносится вихрь, опрокидывая все засохшие деревья, что вместо старого, сданного ad acta ** дьявола восстал дьявол критически-спекулятивный, насчитывающий уже массу при­верженцев? Мы что ни день заносчиво и насмешливо вызываем вас на бой; неужели же мы так и не проймем вашей толстой кожи — правда, за 1800 лет она стала старой и немного похо­жей на дубленую шкуру — и не заставим вас сесть на боевого коня? Но все ваши Неандеры, Толуки, Ницгаи, Влеки, Эрдманы и как их еще там зовут — все это мягкий, чувствительный на­род, шпага имела бы на них самый смешной вид; они все так осторожны и флегматичны, так боятся скандала, что с ними ничего не поделаешь. У Хенгстенберга и Лео имеется хоть мужество, но Хенгстенберга так часто выбрасывали из седла, что он совершенно небоеспособен, а у Лео, при последней его драке с гегелингами 48, выдрали всю бороду, так что ему теперь неприлично показываться на людях. Впрочем, Штраус вовсе не посрамлен, ибо если несколько лет назад он еще думал, что «Жизнью Иисуса» он не наносит никакого ущерба церковному учению, то он, конечно, мог, ничем не поступаясь, читать «Си­стему ортодоксальной теологии», подобно тому как иной орто­докс читает «Систему гегелевской философии»; но если он, как показывает «Жизнь Иисуса», действительно думал, что догма­тика не потерпит урона от его взглядов, то всякий знал уже заранее, что он расстанется с подобными идеями очень скоро — как только он серьезно займется догматикой. В своей «Дог­матике» он ведь прямо и говорит, что думает о церковном учении. Во всяком случае, хорошо, что он поселился в Берлине;

* — Фридрих-Вильгельм IV. Ред. ** — в архив. Ред.


ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, О. ФЕВРАЛИ 1Ö41 Г. 47Ô


там он на своем месте и может словом и пером сделать больше, чем в Штутгарте.

Утверждение, что как поэт я обанкротился, оспаривается многими, и, кроме того, Фрейлиграт не поместил моих стихов не из поэтических соображений, а из-за их направления и из-за недостатка места. Во-первых, он вовсе не либерален, а, во-вторых, они прибыли слишком поздно; в-третьих, было так мало свободного места, что из стихотворений, предназна­чавшихся для последних листов, пришлось выбросить ценные вещи. Впрочем, «Рейнская песня» Н. Беккера — довольно орди­нарная вещь и уже настолько непопулярна, что ее больше не ре­шаются хвалить ни в одном журнале. Совершенно иного рода песня «Рейн» Р. Э. Пруца 289. И другие стихотворения Беккера также гораздо лучше. Речь, произнесенная им во время фа­кельного шествия, — самая путаная вещь, которую я когда-либо слышал. За знаки почести со стороны королей — благодарю покорно. К чему все это? Орден, золотая табакерка, почетный кубок от короля — это в наше время скорее позор, чем почесть. Мы все благодарим покорно за такого рода вещи и, слава богу, застрахованы от них: с тех пор как я поместил в «Telegraph» свою статью об Э. М. Арндте *, даже сумасшедшему баварскому королю ** не придет в голову нацепить мне подобный дурацкий бубенчик или же приложить печать раболепия на спину. Те­перь чем человек подлее, подобострастнее, раболепнее, тем больше он получает орденов.

Я теперь яростно фехтую и смогу в скором времени зарубить всех вас. За последний месяц у меня здесь были две дуэли: первый противник взял назад оскорбительные слова («глупый мальчишка»), которые он проворчал мне после того, как я дал ему пощечину, и пощечина остается еще не отомщенной; со вторым я дрался вчера и сделал ему знатную насечку на лбу, ровнехонько сверху вниз, великолепную приму.

Farewell! ***

Твой Ф. Энгельс

Впервые опубликовано в журнале

«Die neue Rundschau», 10. Heft,

Berlin, 1913

Печатается по рукописи Перевод с немецкого

• См. настоящий том, стр. 117—131. Ред. ** — Людвигу I. Ред. ••* — Прощай! Ред.


480


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 8—11 МАРТА iÔ4i Г.


42

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бремен, 8—И марта 1841 г.

8-го марта 1841 г. Дорогая Мария!

«Столь же глубоко уважающий, сколь и преданный» — та­ковы были последние слова делового письма, которым я сегодня закончил свою работу в конторе, чтобы — чтобы — чтобы, ну, как бы это поизящнее выразиться? Что делать, стихи не полу­чаются, и, чтобы тебе писать, лучше всего говорить просто. Так как я еще занят перевариванием обеда, то не имею времени много думать, а буду писать тебе то, что мне в данную минуту приходит в голову. По моя первая мысль — ото сигара, ко­торая сейчас загорится, так как его величество отлучилось. Его величество — это старик *, который получил этот титул, так как мы решили упражняться в придворном стиле. Ведь совершенно определенно и несомненно, что все в конторе Лёй-польдов в скором времени станут министрами и тайными камер­герами. Ты будешь удивлена, когда увидишь меня с золотым ключом на черном фраке — я, конечно, останусь таким же -негнущимся, каким был всю свою жизнь, и усов я не сбрею ради какого бы то ни было короля. Они у меня сейчас стали очень пышные и все растут, и если я, в чем я не сомневаюсь, весной буду иметь удовольствие напоить тебя в Мангейме, то ты сможешь любо­ваться их красотой.

Рихард Рот неделю тому назад уехал отсюда и предпринял большое путешест­вие по Южной Германии и Швейцарии. Я благодарю бога, что также наконец по­ кидаю этот скучный город, где больше де­лать нечего, как только заниматься фех­тованием, есть, пить, спать и работать как проклятый — voilà tout **. Не знаю, слы­шала ли ты уже о том, что в конце апреля я с отцом, вероятно, поеду в Италию ив этом случае я окажу тебе честь своим посещением. Если ты будешь вести себя прилично,

* — Генрих Лёйпольд. Ред. •• — вот HvBce. Ред.


Марии энГеЛьс, 8—11 марта 1841 г.


481


то я, может быть, привезу тебе кое-что; но если ты будешь очень зазнаваться и задирать нос, то я тебя изрядно отхлестаю. И ты не избегнешь справедливой кары, если опять напишешь такую же бессмыслицу, как в твоем предпоследнем письме об уроках рапирного боя, в котором пыта­лась надо мной издеваться. Что Stabat mater * написана Перголезе, я узнал с удовольствием. Во всяком случае, ты должна сделать для меня копию клавир­аусцуга со всеми вокальными партиями и именно так, чтобы голоса и сопровож­дение стояли друг над другом столбиком, как в оперном клавираусцуге. Насколько я помню, теноровых и басовых партий, ка­жется, в Stabat mater Перголезе нет, зато там много сопрано и альтов. Это ничего.

Если я действительно этой весной поеду в Милан, то встре­чусь там с Ротом и эльдберфельдцем Вильгельмом Бланком. Мы там славно заживем за турецким табаком и Lacrime di Christo **.Мы там постараемся так прославиться, чтобы итальян­цы еще полгода спустя вспоминали о трех веселых немцах.

Твое описание вашего невинного карнавала мне очень понра­вилось. Мне хотелось бы видеть, как ты там выглядела. Здесь не было ничего веселого, кроме нескольких скучных балов-маска­радов, на которых я не присутствовал. В Берлине карнавал тоже позорно провалился. Это лучше всего все-таки умеют делать кёльнцы.

Однако одного у тебя не будет по сравнению со мной. Сегодня, в среду, 10 марта, ты не сможешь слушать Симфонию c-moll Бетховена, а я смогу. Эта симфония, да еще Героическая — мои любимые произведения. Поупражняйся хорошенько в ис­полнении бетховенских сонат и симфоний, чтобы не опозорить меня впоследствии. А я буду ее слушать не в переложении для рояля, а в исполнении полного оркестра.

11 марта. Вот это симфония была вчера вечером! Если ты не знаешь этой великолепной вещи, то ты в своей жизни вообще еще ничего не слышала. Эта полная отчаяния скорбь в первой части, эта элегическая грусть, эта нежная жалоба любви в ада­жио и эта мощная юная радость свободы, выраженная звуча­нием тромбонов, в третьей и четвертой частях! Кроме того, вчера выступал еще какой-то жалкий француз, он пел нечто в этом роде:

* См. настоящий том, стр. 474. Ред. ** — Слезами Христовыми (название вина). Ред.


482 Марии Энгельс, S— 11 марта 1841 г.



 


и так далее, никакой мелодии и никакой гармонии, скверный французский текст, и вся эта штука была названа: «L'Exilé de France» *. Если все изгнанники из Франции будут устраивать такие кошачьи концерты, их никто не захочет видеть. Этот невежа пел еще песню: «Le toréador», что значит участник боя быков, при чем ежеминутно повторялся припев: «Ah que j'aime l'Espagne!» **. Эта песня была, наверное, еще ужаснее, она корчилась то квинтовыми скачками, то хроматическими хода­ми, как будто эта музыка должна была передавать резь в жи­воте. Если бы не предстояло исполнение чудесной симфонии, я бы сбежал и предоставил бы этому ворону каркать, так как у него уж очень жалкий жиденький баритон. Между прочим, в будущем запечатывай свои письма получше. Такая форма



очень непрактична и безвкусна. Письмо должно


 


, на что я прошу об-

или таким

быть таким

быть таким I J2*C7 или таким Р>0^ , на что я прошу об­ратить внимание.

Semper Tuus ***

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe^ Erste^Abteilung, Яерсвов е нежцкого

На русском языке публикуется впервые

43

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бармен290, 5 апреля 1841 г.

Почему ты не написала мне в Бремен? Вообще ты вовсе не за­ служила, чтобы я тебе сейчас еще писал, но я хочу на этот раз сделать исключение и обрадовать тебя несколькими строками

* — «Изгнанник из Франции». Ред. ** — «Ах, как я люблю Испанию!» Ред. • •• _, Всегда твой. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ПРИМЕРНО НАЧАЛО МАЯ 1841 Г. 483

в твоем мангеймском одиночестве. Меня здесь поселили в ком­нате рядом с моей старой, в теперешней музыкальной комнате; там я совершенно зарываюсь в итальянские книги и лишь иногда отрываюсь, чтобы обменяться парой ударов с Германом * или Адольфом **. Я только что фехтовал с Августом ***, Германом и Бернхардом, и поэтому у меня слегка дрожит рука, вследствие чего у меня и сегодня очень плохой, школьнический почерк. Вчера, когда мы были в Фовинкеле, я встретил почти всех, с которыми раньше учился в гимназии.

Стоит прекрасная погода, а мне еще сегодня предстоит ужасно скучный визит к Вемхёнерам. Эмилю **** я передам от тебя при­вет. А Луиза Снетлаге уже подцепила себе Германа Зибеля и, по- видимому, очень довольна этим. В общем же все в Бармене осталось по-старому, и я убедительно прошу тебя подумать о скорейшем выполнении долга по отношению ко мне.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, ^ 3 „,, __

Bd 2 1030 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

44

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

[Бармен, примерно начало мая 1841 г.]

Дорогая Мария!

Вчера вечером я начал писать тебе письмо, но не пошел даль­ ше трех строк, да и их отрезала Анна *****, чтобы использовать эту бумагу. Твои оба письма я получил, также бременское, кото­ рое совершило приличное путешествие. В остальном здесь до­вольно скучно, если не считать, что время от времени выручает какой-нибудь ужин, к которому подается немного пунша, или студенческая пирушка с пивом, попойка в кабачке или дождь. Самое лучшее во всем этом деле то, что я целый день курю, —

* — Германом Энгельсом. Ред. ** — Адольфом фон Грисхеймом. Ред. • » » — Августом Энгельсом. Ред. »»•• — Эмилю Вемхёнеру. Ред. t*»«* — Днна Энгельс. Ред,


484 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ПРИМЕРНО НАЧАЛО МАЯ 1841 Г.

и это безусловно высокое, неоценимое наслаждение. Из Бреме­на я получил вместе со своим сундуком также несколько очень изящных вещиц: коробочку для сигар, пепельницу, кисточку для трубки и т. д. Отец уехал в Энгельскирхен, я сижу в его халате с длинной трубкой на его высоком табурете и дымлю вовсю. Через восемь—десять дней мы, вероятно, выедем в Милан149, и по этому случаю нам остается пожелать лишь хоро­шей погоды. Сегодня опять страшный дождь. Я очень интере­суюсь, как ты там в Мангейме росла и все ли ты еще тот же са­мый худой, глупый цыпленок, как раньше, или прибавились новые сумасбродства? На Анну иногда тоже находит какой-то дикий стих, и тогда она разражается разными глупостями. Через каждое слово она повторяет: «О дрянь!». Герман * прояв­ляет блестящие склонности к ипохондрии: он способен целыми днями сидеть с самым равнодушным видом, с надутыми губами и не произносить ни слова. Л если на него вдруг находит приступ ярости, то его уже совершенно невозможно остановить. С Эми­лем ** по-прежнему случаются всякие недоразумения. Хед-вига *** проявляет слишком мало характера, если не считать не­которого упрямства. Рудольф**** —такой же тип, каким был Герман: полдня он проводит в мечтах, а в остальное время делает всякие глупости. Самое большое его удовольствие — это когда я даю ему рапиру и выбиваю ее у него из руки. Из маленькой Элизы ***** выйдет толк, но пока она еще ничего собою не пред­ставляет. У нее имеются задатки учтивости, и, в конце концов, она перещеголяет вас всех. А я? Я, вероятно, выглядел бы интересным молодым человеком, если бы, вместо моих тепереш­них новых усов, сохранил бы свои старые бременские и длин­ную шевелюру.

Пока с тебя хватит на сегодня. Я напишу тебе из Милана, если у нас там будет дождь.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. i 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

• — Герман Энгельс. Ред. •* — Эмилем Энгельсом. Ред. **• — Хедвига Энгельс. Ред. • ••* — Рудольф Энгельс. Ред. • •»•« _ Элизы Энгельс. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, à СЕНТЯБРЯ 1§41 Г.


485


45

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ *

[Бармен, примерно конец августа 1841 г.] Дорогая Мария!

Если я уж непременно должен писать тебе, то предупреждаю заранее, что письмо будет небольшое, так как здесь нет никаких происшествий. Свадьбы, визиты, ну что ж, я туда хожу, ем и пью там, но потом разносить об этом всякие сплетни — это совершенно не в моем стиле. Да ты и не привыкла слышать от меня подобные вещи. Я почти целый день сижу наверху, у себя в комнате, чи­таю и дымлю, как паровозная труба, занимаюсь фехтованием так, что клинки трещат, и забавляюсь как умею. Эта позорно плохая погода доводит меня чуть ли не до отчаяния: невозможно пойти в Эльберфельд, чтобы не рисковать три раза промокнуть насквозь. К несчастью, от нас до Эльберфельда имеется только одно место, где можно укрыться, если непогода уж очень разой­ дется, — это пивная. К тому же там стакан пива стоит 2 зиль­бергроша. В остальном ничего не двигается вперед, наоборот, все идет назад. О моем отъезде в Берлин пока еще разговора нет, да это и не спешно, я не беспокоюсь ни о чем — пускай забо­тятся другие. Если ты хочешь еще писем, то сообщи о себе и на­пиши мне что-нибудь приятное.

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engeis Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

46

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Бармен, 9 сентября 1841 г.

Дорогая Мария!

Мама утверждает, что в последний раз я послал тебе не письмо, а какую-то пачкотню, недостойную ответа. Поскольку ты не ответила на вышеупомянутую пачкотню, то мне, к глубо­чайшему сожалению, почти приходится сделать вывод, что ты

• На обороте письма надпись: Мисс №ри Энгельс, Маагейм. Рев.


486


Марии Энгельс, 9 сейтйврЯ 1а41 г.


разделяешь это мнение. Впрочем, я должен тебе сказать, что та­кое отношение меня чрезвычайно огорчает, если не осморбляет; и только сегодня вечером, потому что я в хорошем настроении и не хочу с тобой ссориться, я пишу тебе письмо, ибо ты его ни в коем случае не заслужила. Кроме того, я хочу доставить удо­вольствие маме, и теперь ты знаешь, кому ты обязана этими стро­ками. Я нахожусь здесь уже около шести недель и выкурил много табака, а также усердно занимался, хотя в высших сферах склонны утверждать, будто бы я ничего не делал. Через неделю или две я все-таки поеду в Берлин, чтобы выполнить там свой долг гражданина, то есть, но возможности, освободить­ся от солдатчины, а затем вернусь в Бармен. Как пойдет это дело, увидим.

В субботу и воскресенье мы собирались устроить прогулку в Альтенберг, но из этого ничего не получится, так как Бланк и Рот не могут ехать; мне надо будет сообразить, не можем ли мы устроить что-нибудь другое. Сейчас мне пришло в голову, что ведь я мог бы опять как-нибудь собраться в Бейенбург, посколь­ку я там очень давно не был.

Вчера мама была приглашена на кофе в семью Августа * и заметила там, что фрейлейн Юлия Энгельс была очень молчалива, а фрейлейн Матильда Вемхёнер — очень разговорчива. Опреде­ленные выводы из этого предоставляю тебе сделать самой.

В общем, я нахожу, что Анна ** очень весела, Эмиль *** делает успехи в остроумии, Хедвига **** стала очень дерзкой, а Рудольф ***** вступил на тот же путь, по которому пошел Гер­ман ******, когда этот болван был в его возрасте; между прочим, Элиза ******* стала большой франтихой.

Твое английское письмо к отцу, которое я сегодня прочел, в целом очень хорошо составлено, за исключением нескольких грубых ошибок.

Du reste ******** .

Твой брат

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _ ,

Bd. 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

   Августа Энгельса, дяди Фридриха Энгельса. Рев.

   Анна Энгельс. Ред.

   Эмиль Энгельс. Ред.

   Хедвига Энгельс. Ред.

   Рудольф Энгельс. Ред.

   Герман Энгельс. Ред.

   Элиза Энгельс. Ред.

   А пока остаюсь. Ред.


[ 487

1842 год

47

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ

Берлин201, 5—6 января 1842 г.

5 января 1842 г. Моя дорогая Мария!

С величайшим стыдом признаюсь, что твое письмо напомнило мне о давно забытой мною обязанности писать тебе. Это дейст­вительно позорно для меня, и такое преступление совершенпо не заслуживает прощения. Поэтому я хочу немедленно заняться этим и ответить на твое милое письмо, которое я получил тре­тьего дня. Вчера у меня была «пушечная лихорадка». Суть в том, что с утра я чувствовал себя очень неважно: у меня была какая-то слабость, затем меня вызвали на учения и возле пушки мне чуть не стало дурно, после чего я удалился, а после обеда у меня началась позорная лихорадка. Сегодня утром мое само­чувствие улучшилось, но занятия все еще не шли как следует. Сейчас уже все опять более или менее наладилось, но я взял два дня отпуска по болезни, ввиду катаральной пушечной ли­хорадки. Надеюсь, что после этого я опять смогу как следует действовать банником. Кстати, не пиши, пожалуйста, об этом ничего домой, ведь никакой пользы не будет. Знаешь, что док­тор прописал мне против пушечной лихорадки? Стакан пунша перед сном, разве это не чудесное лекарство? Из этого ты мо­жешь убедиться, что ротный хирург стоит гораздо большего, чем, например, какой-нибудь д-р Рейнхольд со всеми своими пластырями и шпанскими мушками, кровопусканием и пр., хотя хирургу не нужно знать так много. У нас применяются толь­ко сильные средства, сплошь медицинская тяжелая артилле­рия, бомбы и гранаты и 24-фунтовые пушки. Наши рецепты очень просты, и я в Бремене все время лечился с их помощью. Сначала пиво; если это не помогает — пунш; если это тоже


488 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.

не помогает, то глоток рома: он уже должен помочь. Это артилле­рийское врачевание. Кстати, я думаю, ты надорвала бы себе живот от смеха, если бы увидела, как я стою в мундире, с длин­ным толстым банником в руке возле шестифунтовой пушки и верчусь около колеса. Впрочем, моя форма очень красива: синяя, с черным воротником, на котором нашиты Две широкие желтые полосы, обшлага черные с желтыми полосами, а фалды подбиты красным. Кроме того, красные эполеты с белыми кан­тами. Уверяю тебя, что это производит очень эффектное впе­чатление, меня можно было бы показывать на выставке. Не­ давно я своим костюмом позорно сбил с толку поэта Рюккерта, который сейчас здесь находится. Дело в том, что во время ого выступления я сел очень близко от него, и бедняга, не отрывая глаз, упорно смотрел на мои блестящие пуговицы и совершенпо потерял нить. Кроме того, я как солдат пользуюсь тем преиму­ ществом, что никогда не должен стучаться, если я к кому-либо прихожу, и не должен говорить «добрый день» или делать раз­ ные комплименты. Однажды кто-то пришел к капитану и нечаян­но стукнул в дверь ножнами шашки. За это он получил восемь дней ареста, потому что капитан утверждал, что оп постучался. Ты видишь, какой я стал теперь отчаянный, кроме того, я скоро буду бомбардиром, это вид унтер-офицера, и получу золотой га­лун на обшлагах. Итак, проникнись должным уважением ко мне. Ведь когда я буду бомбардиром, то получу право распоря­жаться всеми рядовыми во всей прусской армии и все рядовые должны будут отдавать мне честь.

Что ты так много болтаешь в своем письме о старом Фрице Вильме * и молодом Фрицхене Вильмхене **? Вам, женщинам, не нужно вмешиваться в политику, вы в ней ничего не понимаете. Но так как тебе уж очень хочется что-нибудь узнать о твоем дорогом величестве, то я могу тебе сообщить, что его высочай­шая особа 16 сего месяца отбывает в Лондон, чтобы быть восприемником при крещении его королевского высочества, маленького английского принца ***. На обратном пути он, воз­можно, заедет в Париж, но обязательно будет в Кёльне, а весной будет праздновать в Петербурге серебряную свадьбу своего вы­сочайшего зятя, императора Российского ****. Потом летом бу­дет забавляться в Потсдаме, осень проводить на Рейне, а затем зимой развлекаться в Шарлоттенбурге. А сейчас мне пора на лекцию.

* — Фридрихе-Вильгельме III. Рев. '* — Фридрихе-Вильгельме IV. Рев. • •• — Эдуарда. Рев. **•* — Николая I. Рев.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 г.


489


6 января 1842 г.

Сегодня утром я переселился из передней комнаты в заднюю, так как передняя сдана одному моему земляку, юристу из окрестностей Кёльна, а, кроме того, она плохо отапливается. Любопытно, что стоит только немного протопить заднюю ком­нату, несмотря на то что она больше передней, и она уже нагре­вается, а в передней всегда мороз. В передней комнате я никак не мог добиться, чтобы ледяные узоры на окнах растаяли, а здесь, в задней комнате, приятно смотреть как лед, наросший уже восемь дней тому назад, толщиной с палец, тает, как весной, и ясное голубое небо весело глядит в окно, — а ведь я так долго не мог видеть его из своей комнаты. Отсюда опять открывается вид на казарму второго гвардейского полка «грибников» (так мы называем пехотинцев) и на весь плац ветеринарной школы с пристройками.

У нас здесь есть один рейнский ресторан, где готовятся все наши любимые кушанья, которых вообще здесь никто не знает. Каждую субботу вечером мы едим здесь картофель­ные оладьи и с ними выпиваем чашку кофе. Вчера я ел яблоки и картофель. Наш старый суп с уткой, который ты, конечно, еще помнишь, играет здесь тоже важную роль. Есть еще много других блюд, которые я сейчас не припомню. Сегодня на обед у нас будет квашеная капуста со свининой, чему я уже заранее радуюсь. На днях нас хотели еще угостить гречневым супом, но он не получился, потому что тут нельзя достать греч­невой муки, нельзя испечь тут и картофельный пирог, о кото­ром мы уже давно мечтаем.

Как хорошо! Вот и солнышко засветило ярче, что на меня действует очень живительно. Ведь теперь я смогу после обеда пойти погулять, и, так как Шеллинг сегодня вечером не чи­тает, у меня весь вечер свободен, и я буду иметь возможность весьма усиленно и спокойно работать.

Театр здесь очень красивый, замечательные декорации, пре­восходные актеры, но большей частью плохие певцы. Поэтому я редко бываю в опере. Завтра состоится премьера новой пьесы — «Колумб» Вердера 292. Это тот же самый Колумб, который от­крыл Америку, а Вердер — профессор здешнего университета, тот самый, который открыл глубину отрицания. Истинно, истинно, говорю я тебе, завтра в театре будет полно, и я тоже буду содействовать этому своим присутствием. Два действия происходят в море, на корабле, это должно быть очень лю­бопытно.


490


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5—6 ЯНВАРЯ 1842 Г.


Здесь ты видишь меня в форме; я ношу свою шинель в очень романтическом и жи­вописном стиле, но в чудовищное нарушение устава. Если бы я в таком виде прошелся по улице, то я каждую минуту подвергался бы опасности быть посаженным под арест, что не очень-то приятно. Ибо если у меня на улице останется не застегнутой хотя бы только одна пуговица на форме или будет расстегнут хотя бы один крючок на воротнике, то каждый офицер или унтер-офицер имеет право арестовать меня. Как видишь, опасно быть солдатом, даже в мирное время. Самое замечательное то, что мы раз в 4 педели должны ходить в церковь, но я всегда от этого увиливал, кроме одного раза. Ведь когда идешь в церковь, надо сначала еще в течение целого часа стоять во дворе в тяжелом кивере с перьями, а потом, насквозь продрогнув, люди попадают в промерзшую церковь, где очень плохой резонанс, так что опять-таки невозможно расслышать ни одного слова из проповеди. Разве это не великолепно? Пиши скорее еще.

Твой брат

Фридрих Облатка держится не наилучшим образом.


Впервые опубликовано в журнале «Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920


48


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Нп русском языке публикуется впервые


МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В МАНГЕЙМ*

Берлин, [14 J—16 апреля 1842 г. Dorotheenstraße, 56

Дорогая Мария!

Этот нежный лепесток в течение полугода хранился в моей папке **. Теперь я извлекаю его, чтобы преподнести тебе, и надеюсь, что он вознаградит тебя за то, что я заставил тебя так долго ждать, в чем глубоко раскаиваюсь. Г-н Хёстерей

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс в Институте вели­кого герцогства. Мангейм. Рев.

•• По-видимому, изображенная в письме роза является виньеткой на почто­вом листе бумаги. Ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС. 14 — 16 АПРЕЛЯ 1842 г. 491


благополучно доставили мне твое пись­мецо, после того как его благородие со­крыли его в кармане своих брюк от глаз австрийских таможенных чиновников, за что его благородие просили у меня прощения и, между прочим, на очень хорошем немецком языке. Моя совесть уже не позволяет заставлять тебя ждать еще дольше, и вот я пишу. О чем? Да я и сам еще этого не знаю. О том, что я сегодня утром с восьми до половины двенадцатого упражнялся в церемони­альном марше? Что я при этом разгля­дывал весьма крупный нос г-на подпол­ковника? Что у нас в воскресенье будет церковное шествие? Что мои хорошие сигары кончились, а пиво у Вальмюллера за последние дни очень скверное? Что мне сейчас нужно идти на улицу из-за нескольких ба­нок инбиря, которые я заказал для семьи Снетлаге? Да, дело обстоит так. Итак, до завтра.

Сегодня, в пятницу, 15 апреля, я уезжаю. Погода у нас стала немного лучше. Перед моим домом стоит множество дрожек: здесь находится их стоянка. Извозчики, как правило, пьяны и очень меня забавляют. Итак, если мне вдруг захочется прокатиться, то мне это будет очень удобно сделать. Я вообще устроился очень недурно: на втором этаже у меня изящно об­ставленная комната, в наружной стене три окна, простенки меж­ду ними узкие, так что в комнате очень светло и приятно.

Вчера, после того как я написал предыдущие строки, мне помешали. Сегодня я могу сообщить тебе радостную новость: у нас завтра, вероятно, парада не будет, так как его вели­чество король * высочайше соизволил направиться в Потсдам и Бранденбург. Это мне очень приятно, так как я не имею ника­кого желания бегать завтра по этой проклятой дворцовой пло­щади. Надеюсь, что благодаря этому мы вообще обойдемся без всякого парада. Кроме того, у нас проводятся очень милые учения на так называемом Грюцмахере, очень большой пло­щади, на которой мы по колена погружаемся в песок, а послед­ний обладает очень приятным свойством — он наэлектризован. И теперь, если двенадцатая рота гвардейской тяжелой артилле­рии, при которой я состою и которая также наэлектризована, но отрицательно, явится сюда, то столкнется положительное и отрицательное электричество и в воздухе поднимется суматоха,

* — Фридрих-Вильгельм IV. Ред.


492


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 14— АПРЕЛЯ 4842 Г.


которая притянет к себе тучи. По крайней мере, иначе я никак не могу объяснить себе тот факт, что, когда наша рота направ­ ляется на Грюцмахер, всегда идет дождь или снег. Между про­чим, я уже четыре недели как хожу в бомбардирах, если ты этого еще не знаешь, ношу теперь мундир с галунами и позу­ментами и синий воротник с красным кантом. Впрочем, ты в этом ничего не понимаешь, но этого и не нужно, хватит с тебя одного — знать, что я бомбардир.

Ты, должно быть, еще не слышала, что г-н Лист был здесь и своей игрой на рояле очаровал всех дам. Берлинские дамы были настолько без ума от него, что на концерте форменным образом передрались из-за перчатки Листа, которую он уронил, а две сестры, из которых одна забрала перчатку у другой, навеки перессорились. Недопитую великим Листом чашку чая графи­ня Шлиппенбах перелила в свой флакон для одеколона, пред­варительно выплеснув одеколон на пол. Затем она запечатала этот флакон и поставила его на свой секретер на вечную память и каждое утро любуется им, как можно видеть на карикатуре, которая появилась после этого случая. Такого шума здесь еще никогда не было. Молодые дамы подрались из-за него, а он, к их ужасу, прошел мимо них и предпочел выпить шампанское в обществе нескольких студентов. Тем не менее, в каждом доме можно увидеть несколько портретов великого, милого, небесного, гениального, божественного Листа. Хочу для тебя тоже сделать его изображение. Вот этот че­ловек с прической камчадала. Кстати, он, на­верное, ааработал здесь 10 000 талеров, а его счет в гостинице составил 3000 талеров, не счи­тая того, что он прокутил. Да, скажу я тебе, вот это мужчина. Он ежедневно выпивает по двад-Ф. Лист цать чашек кофе, на каждую чашку по четыре лота, по десять бутылок шампанского; из этого е достаточной уверенностью можно сделать вывод, что он все время живет немного навеселе, как это подтверждается и фактами. Теперь он отправился в Россию; интересно, способны ли там дамы проявлять такое же безумие.

А засим я должен сейчас уйти и поэтому кончаю. Прощай и
отвечай поскорей.
Твой брат

Фридрих

Берлин, 16 апреля 42 г.

Впервые опубликовано в журнале a Deutsche Revue». Stuttgart und Leipzig, Bd. 4, 1920

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Но русском языке публикуется впервые


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, ЛЕТО 1842 Г.


493


49 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

(ОТРЫВО.К)

[Берлин, лето 1842 г.]

Вот интересная история, рассказанная женихом Иды*, сыном богов Альбертом Молияеусом, в присутствии одного француза: Enfin, à la porte du ciel était Saint-Pétrus (вместо Saint Pierre) et le peintre Köttgen d'Elberfeld était abordé par le musicien Weinbreimer: Eh bien, Köttgen, vous ne dites rien, racontez-nous donc quelque chose. Enfin, Köttgen dit: Enfin, j'ai eu cette nuit un fameux rêve. Enfin, dit Weinbrenner, qu'est-ce qu'il y avait donc? Enfin, dit Köttgen, je rôvais d'être à la porte du ciel. Alors il y avait tous les artistes célèb­res, Meyerbeer, Horace Vernet etc. Enfin, Meyerbeer frappait à la porte; Petrus dit: Qui est là? «Meyerbeer». Les artistes n'en­trent pas ici, dit Pétrus. Enfin vint Horace Vernet. Qui est là, dit Pétrus. «Horace Vernet». Les artistes n'entrent pas ici, dit Pétrus. Enfin Weinbrenner arrivait. Qu'est-ce qu'il y a là?, dit Pétrus. Enfin, je suis Weinbreuner. Enfin, Pétrus dit: Entrez, s'il vous plaît **.

Самую соль этого анекдота — ainsi, Weinbrenner n'est pas d'artiste*** — этот умный молодой человек, который так хорошо говорит по-французски, разумеется, пропустил. Теперь ты можешь убедиться, что за человек бьется за честь стать в бу­дущем твоим свояком.

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _ _

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

* — Идц Энгельс. Ред.

«* — Итак, у врат небесных стоял святой Петр, а музыкант Вейнбреннер при­ставал к живописцу Кётгену из Эльберфельда: «Что же, Кётген, вы ничего не говорите, расскажите же нам что-нибудь». Тогда Кётген говорит: «Так вот, я сегодня ночью видел замечательный сон». — «Вот как, — говорит Вейнбреннер, — что же это за сов?» Кётген говорит: «Мне снилось, что я стою у врат неба, и там собрались все зна­менитые артисты: Мейербер, Орас Верне и др. Наконец, Мейербер постучался в дверь; Петр спрашивает: «Кто там?» — «Мейербер». — «Артистам вход сюда воспрещается», — говорит Петр. Потом подошел Орас Верне. «Кто там?» — спраши­вает Петр. — «Орас Верне». «Артистам вход сюда воспрещается'» — говорит Петр. Наконец, пришел Вейнбреннер. «Кто там?» — спрашивает Петр. «Это я, Вейн­бреннер». Тогда Петр говорит: «Входите, пожалуйста»». Ред. *** — следовательно, Вейнбреннер — не артист. Ред.

17 М. и Э., т. 41


494 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2 ИЮЛЯ 1842 Г.

50 МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БОНН *

Берлин, 2 июля 1842 г.

Дорогая Мария!

Поздравляю тебя с освобождением из благородного ман-геймского Института и от цензуры, которую проходили твои письма у фрейлейн Юнг. Я но хотел только писать тебе этого, чтобы не усиливать еще больше твоего недовольства, но теперь я могу сказать тебе, что все эти пансионы — бессмыслица. Девушки, если они не обладают таким счастливым характером, как ты, страшно там уродуются, и из них выходят тщеславные blue­stockings ** и кокетки. По уж такая установилась в Бармене мода, и тут, разумеется, никто ничего не может поделать. Ра­дуйся, что ты вырвалась из монастыря и опять можешь сидеть у окна и ходить по улице, а иногда можешь не­сти любую чушь и никто не будет превращать это в пре­ступление. Однако я должен предупредить тебя, чтобы ты не делала никаких глупостей и не увлекалась барменскими штучками, я имею в виду штучки с помолвками, благородные молодые люди опять помешались на свадьбах, они так ослепле­ны, что стараются перещеголять друг друга. Это похоже на то, как если бы они играли в жмурки, и, когда один поймает другого, они женятся и живут великолепно и радостно. Посмотри на своих обеих двоюродных сестер. Вот Луиза Снетлаге, она на­шла себе мужа ***, в общем довольно хорошего, но у него седые волосы, а красавица Ида **** тоже подцепила себе кавалера, но он, по-моему, в таком же роде. Хотя он теперь и мой свойствен­ник, и поэтому я, собственно говоря, не должен плохо о нем отзываться, но меня злит, почему они меня не спросили, желаю лия иметь этого Saint-Pétrus *****, этого lion ****** ; этого денди, этого Альберта Молинеуса своим свойственником, и за это ему придется поплатиться. Уверяю тебя, если ты ищешь такого жениха, то я могу доставлять тебе таких в день по дюжине. С моей стороны великодушно, что я вообще допустил все это дело. Я, по крайней мере, обязан был протестовать.

* На обороте письма надпись: Фрейлейн Марии Энгельс из мангеймского Института великого герцогства. Бонн. Ред. *• — синие чулки. Ред. *** — Германа Зибеля. Ред. »*•• — Ида Энгельс. Ред. • ••»• — святого Петра (см. настоящий том, стр. 493). Ред. ,,,.., _ льва1 ред.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 Г. 495

Даже Шорнштейн и тот обручился, это ужасно! И ТПтрюк-кер непременно хочет стать супругом, разве это яе странно? Я начинаю разочаровываться в человечестве, я превращусь в

мизантропа, если ты, Мария, ты тоже.................. но нет, ты не можешь

причинить своему брату такого страдания.

Опять идет дождь, и это очень скучно. Я на этой неделе, находясь на службе отечеству, промок не меньше четырех раз: два раза от дождя и два раза, мягко выражаясь, от транспира-ции *. Теперь я хочу пойти в читальню и почитать газеты. Надеюсь, что там я не промокну в пятый раз?

Твой брат

Фридрих

впервые опубликовано а ИТсп \-F.nR/>ls Печатается по рукописи

Gemmtauxt'abe . Rrslr Abteilung, rr

lid 2 1'JöU Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

51

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В ОСТЕНДЕ

Берлин, 2—8 августа 1842 г.

2 августа 1842 г.

Дорогая Мария!

Я очень обрадовался твоему длинному письму, и, принимая во внимание, что так много страниц исписано вдоль и поперек, я лишь бегло прочитал твою строгую проповедь, так что даже уже не помню, в чем ты собственно меня упрекаешь. Что фрейлейн Юнг, безусловно, сделала очень кислую мину, когда прочитала, как Герман ** называл этот милый институт его настоящим

от потения. Ред. Герман Энгельс. Ред.

17*


496


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 г.


именем: «монастырь» — это я могу себе представить, как и то, что она назвала его легкомысленным человеком. К сча­стью, не все на свете такого низкого мнения о легкомыслии, как твоя бывшая начальница в деле регистрации греховных проступков. И это хорошо. В противном случае, что стало бы с нами обоими, не правда ли? Я тоже позволяю своему капитану * ворчать на меня и устраивать мне головомойку, но при этом думаю: «Ну и что?» и надуваю его. А когда он слишком меня донимает, как в прошлую среду, — тогда все были освобождены, а мне одному, только потому, что мой молодчик не предупредил меня об этом, в 12 часов дня пришлось тащиться на полигон, чтобы убедиться, что эту невыполнимую ерунду никто не выпол­няет, — в таких случаях я рапортую о своей болезни, причем на этот раз, например, я сказал, что у меня болят зубы, бла­годаря чему избавился от ночного марша и двухчасовой муштры. Сегодня мне, к сожалению, уже опять придется рапортовать, что я выздоровел. Пользуясь такими случаями, я хожу гулять, когда мне хочется. Берлин велик, а в нашей роте только три офицера, которые меня знают, так что они мне почти наверняка не повстречаются, и самое худшее, что они могут сделать, — это прислать ко мне ротного хирурга. Но его опасаться не сле­дует, и только в крайнем случае, если он меня не застанет дома, я получу головомойку. Ну и что!

Ты, по-видимому, обладаешь выдающимся талантом по части завязывания знакомств. Девушка пробыла в Бонне четыре не­дели и уже хорошо знает пол-университета по имени и завела себе уже интересного хромого студента, которого она встре­чает по шесть раз в день. Интересный хромой студент в оч­ках и с русой бородой. Наверно, ему прострелили ноги на дуэли! Почему же он хромает всегда только на дороге? А как он хро­мает — по-особенному или обыкновенно, как все хромые? На какую ногу он хромает, на правую или на обе? Не носит ли он шляпу с красным петушиным пером? Может быть, он diable bo­iteux **. Мне очень хотелось бы узнать подробности об этом ин­тересном, хромом, бородатом студенте в очках и с проницатель­ным взглядом.

Продолжаешь ли ты в Остенде завязывать знакомства? Нет ли там тоже какого-нибудь интересного прихрамывающего фламандца, который по шести раз встречается тебе на пляже? Берегись!

фон Веделю. Ред . " хромой бес . Ред .


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 г.

Из монастыря ушла я И хожу, брожу свободно, Лечь могу на подоконник И болтать о чем угодно.

Грустно так в монастыре — Стерегли меня дуэньи, Я сидела за работой В безотрадном заточенье.

Часто пенье гейдельбергцев За окошком раздавалось, Я же выглянуть не смела: Даже это запрещалось.

Но отныне я свободна,

Я избавлена от муки,

Зелень, радость, жизнь — взамен

Прежней серости и скуки.

С этим кончено. Сейчас Я поеду в новом платье В Академию веселья. И не стану там скучать я!

Поппельсдорф и Кёнигсвинтер! Драхенфельз и Роландсек! Гляньте — очи мои блещут, Зубы белы, словно снег.

Чрез неделю все студенты — Вы поспорить не хотите ль? Все узнают, где наш дом, Наша скромная обитель.

Штамм, трактирщик, ты доволен? Мы живем в твоем отеле — И теперь в саду твоем Дотемна царит веселье.

Стоит выйти на прогулку, Глянь — студенты все сбежались, А профессорские дочки Одинокими остались.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 Г.

Мне согнуть мизинец стоит — Сразу кавалеров свита, Граф д'Альвьелла, фон Щепаньскии, Тот и этот — волокиты.

Я любое порученье

Передать могу с фон Дистом,

Песенки поет мне Бунзен,

В танцах мне Шапо флейтистом!

По лишь от толпы уйду я, Па душе моей уныло. Вижу я в мечтах студента, Что прихрамывает мило.

Все другие суетятся, Всяк мне услужить готов — Почему хромой красавец Пе к числе моих рабов?

А теперь я Бонн меняю

На прибрежие морское,

Нет студенческих здесь песен —

Слышен только шум прибоя.

Берегом гуляю узким Средь бельгийцев и французов, Как в монастыре, должна я Говорить здесь по-французски.

Па моих прогулках свиту Удалось найти мне снова, Что меня сопровождает Вплоть до берега морского.

Остальное — все как в Бонне, Я живу, как мне угодно, И питанье, и жилище, И хозяин превосходный.

Плохо лишь, что среди всех, Приходящих на купанье, Нет красивого хромого Вот печальное сознанье.


МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 г.


499


Не правда ли, это как будто вылилось из твоей души? Я сочиню и музыку, чтобы ты могла это петь. Но музыку ты получишь только в ответ на твое следующее письмо, так как боюсь, что такими богатыми дарами я слитком избалую тебя. А у меня имеются другие дела, помимо беспрестанного воспе­вания твоей особы. Это можно позволить себе лишь в виде награды за исключительно длинное письмо.

Постарайся в Остенде заняться VJaemsche, или Nederdu-itsche Taal *. Это очень тяжеловесный язык, но он имеет свои достоинства и во всяком случае очень забавен. Если ты еще помнишь нижненемецкое наречие, то ты довольно легко усвоишь фламандский.

У меня теперь тоже есть собака, которую я получил от Ав­густа Бредта из Бармена, когда он уезжал отсюда. Это красивый молодой спаниель, значительно крупнее, чем благородный Ми­ра, и совсем помешанный. Он отличается большими талантами по части закуски. Вечерами, когда я ужинаю в ресторане, он всегда сидит там и ждет своей доли или обходит всех присут­ствующих. Кроме того, он замечателен своим совершенно невидимым ошейником. Плавает он прекрасно, но слишком су­масшедший, чтобы научиться фокусам. Я научил его только одному: когда я говорю ему — «Безымянный (так его зовут), вот это аристократ», он страшно ощетинивается на того, на кого я ему указываю, и начинает бешено рычать.

В то время как по всем признакам в этом году рейнвейн должен быть превосходным, грюнебергер оказался исключи­тельно скверным. Знаешь ли ты, что такое грюнебергер? Грюне­бергер — это лужицкое вино. Этот сорт винограда растет только на песке, и у него никогда нет хороших ягод, за исключением очень дождливых лет. Когда ягоды от твердости камня перехо­дят к твердости дерева, то есть когда их можно разрезать но­жом, они считаются спелыми. Виноград выжимают с помощью паровой машины, и подсчитано, что для выжимки 100 ягод требуется примерно двенадцать лошадиных сил в час. Лучший грюнебергер — из винограда урожая 40 года. Его нельзя сохранять в бочках, так как он насквозь проедает дерево. Если он хорош, то надо проглотить дюжину булавок, а потом выпить стакан грюнебергера, и, если в течение пяти минут бу­лавки не растворяются и не исчезают, значит, вино никуда не годится. Это очень выдержанное вино, и, если выпить глоток, то в течение четырех недель после него будет болеть горло. У него очень тонкий букет, так что только знатоки могут

* — фламандским, или нидерландским языком. Ред.


500 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2—8 АВГУСТА 1842 Г.

отличить его запах от запаха уксуса. Вкус этого благородного напитка больше всего напоминает смесь азотной кислоты с вин­ным уксусом. Впрочем, на сегодня с тебя хватит, я еще должен написать маме. Adieu *.

Твой брат

Фридрих Берлин, 8 августа 42 г.

Впервые опубликовано в Marx-Engela Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _, .

Bel 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

* — Прощай. Рев.


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА

Ф.ЭНГЕЛЬСА

(РАННИЕ

ЛИТЕРАТУРНО-ПОЭТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ

1833-1837 гг.)


[ 503

МОЕМУ ДЕДУШКЕ*

Бармен, 20 декабря 1833 года

Милый дедушка наш, ты всегда с нами добр и любезен,

Ты нам всегда помогал, когда не ладилось дело,

Ты рассказывал нам историй много красивых

О Керкионе, Тесее, об Аргусе также стооком,

О Минотавре, и об Ариадне, и об Эгее,

О Золотом руне, о Ясоне и аргонавтах 293,

О Геркулесе могучем, а с ним о Данае и Кадме,

И —всего не упомнить, ведь ты нам рассказывал столько!

Дедушка, я пожелаю счастливого Нового года,

Долгой жизни тебе, много радости, мало печали.

Всякого блага, что выпасть может людям на долю, —

Любящий внук тебе от чистого сердца желает.

Фридрих Энгельс


Впервые опубликовано в книге

F. Engels. «Schriften der Frühzeit».

Berlin, 1920


Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


Бернхарду ван Хаару. Ред.


504 ]

СТИХОТВОРЕНИЕ 1836 ГОДА

Сто образов прекрасных

Зовут издалека —

Так звезды свет свой ясный

Нам шлют сквозь облака.

Они все ближе, ближе —

Вот храбрый Телль — стрелок,

Вот Зигфрид, что дракона

В бою осилить смог.

А вот и гордый Фауст,

Ахилл идет вперед,

Готфрид Булъонский славный

В бой рыцарей зовет.

А вот — не смейтесь, братья —

И Дон-Кихот герой

На скакуне отважном

Везде вступает в бой.

Придет, исчезнет рать их

В отсветах золотых —

О, как же удержать их?

И кто догонит их?

Но могут и вновь явиться,

Поэзии мечты,

И сердце развеселится,

Когда их увидишь ты!

Впервые опубликовано в журнале Печатается по факсимиле рукописи,

*Die Internationale!,. Berlin, Jg. 2, воспроизведенному в журнале

Heft se, 1 декабря 1920 е.

Перевод о немецкого

На русском языке публикуется впервые


[ 505


СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ, ВЕРОЯТНО, В НАЧАЛЕ 1837 ГОДА

сладость, всем конец печалям,

1. Спустись, о божий сын, Христос,
Я жду тебя в юдоли слез,
О, унеси все беды!
Меня блаженством озари
В сиянии твоей зари,
Чтоб я тебя лишь ведал!
И душой владеет радость, сердцем -

Когда мы тебя, спаситель, хвалим.

2.     Когда придет последний миг, Когда увижу смерти лик, К тебе лишь полечу я; Когда очей померкнет свет, Когда исчезнет жизни след, Пойду к тебе, ликуя. И дух тебя восславит и не оставит хвалы великой — Ведь ты его владыка.

3.          Скорее, радость, приходи, Тогда я на твоей груди От смерти отогреюсь!

Ведь, боже мой, тогда я всех, Кто в жизни столько дал утех, Обнять опять надеюсь.

В новой жизни бесконечной, озаренный вечным, ярким

светом,


506


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


Расцвету я новым цветом!

Ты приходил нам на спасенье,

От смерти нес освобожденье,

Ты зло сразил, ты счастья страж.

Сойдешь теперь на землю — значит,

Теперь все станет здесь иначе,

Ты каждому свое воздашь.


Впервые опубликовано в Marx-Engels

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930


Печатается по рукопис Перевод с немецкого На рустом языке публи>>уеты


[ 507

[РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ]

I

Однажды утром зимой 1820 г. корабль готовился отплыть от острова Кулури, древнего Саламина, на котором доблестно сражались афиняне. Это было греческое купеческое судно с многочисленной командой, доставившее в Афины мастику, гумми­арабик и т. д., а главное — дамасские клинки, кедровое дерево и тонкие азиатские ткани.

На берегу все было в движении. Капитан расхаживал среди работавших матросов, отдавая всевозможные распоряжения. Тогда один матрос прошептал другому по-итальянски:

«Филиппо, видишь ли ты этого молодого человека, который стоит там? Это новый пассажир, которого вчера вечером пригла­сил капитан; он хочет оставить его среди нас или, если он не со­гласится, бросить его в море, потому что он не должен прибыть в Стамбул, куда он направляется!» — «Но, — сказал Филиппо,— кто же этот человек?» — «Не знаю, но это, конечно, известно капитану». Тогда раздался выстрел с корабля, и все поспешили к лодкам. Капитан занял место в лодке и воскликнул: «Эй, моло­дой человек, что же вы замечтались? Идите же, мы отчаливаем!» Молодой человек, к которому относились эти слова и который до тех пор молча стоял у колонны, посмотрел и воскликнул: «Да, я иду!» — и быстро направился к лодке. Он занял место, и лодка понеслась от берега. Вскоре она подплыла к кораблю, раздался выстрел из пушки, судовая команда собралась на па­лубе, корабль быстро снялся с якоря, и бриг понесся на всех парусах по синему морю, как огромный лебедь.

Капитан, до тех пор руководивший работами матросов, по­дошел к цветущему юноше, который прислонился к перилам


508 из рукописного наследства ф. Энгельса

и печально смотрел в том направлении, где исчезали вдали вер­шины Гимета.

«Молодой человек, — сказал он ему, — зайдите ко мне в каюту, я хочу поговорить с вами об одном деле». — «С удоволь­ствием», — ответил молодой человек и последовал за капитаном.

После того как они сошли вниз, капитан предложил ему сесть и, налив ему и себе по кубку хиосского вина, сказал:

«Послушайте, я хочу сделать вам одно предложение. Но как вас зовут? И откуда вы родом?»

«Меня зовут Леон Папон, и я из Афин. А вы?»

«Капитан Леонид Специотис (из Специи). Но послушайте! Вы, конечно, принимаете нас за честных купцов? Нет, мы не та­ковы! Посмотрите на наши пушки, видимые и спрятанные, на наши боевые припасы, на наш склад оружия, и вам станет ясно, что мы только притворяемся торгашами. Знайте же, что мы лучше других, а именно, мы истые эллины, люди, еще умеющие ценить свободу, короче, мы корсары, как нас величают неверные, ко­торых мы караем. Вы нравитесь мне, и вы очень напоминаете мне моего дорогого сына, которого неверные застрелили в прош­ лом году в моем присутствии, и я предложил бы вам присоеди­ниться к нам и принять участие в борьбе за свободу эллинов, причиняя вред неверным, к которым, конечно, применимы стихи Гомера:

"Eoosxat ?j|J.aQ от' àv лот' 6\шкч] "Дюс Iqtj, Kai ÜQtafAo;, xal Xaoç èu|J.(i,eXeu) IlQtâjxoio *

Если же вы не захотите сделать это, то я не ручаюсь за по­следствия; ведь, когда моя команда узнает, чтб я сообщил вам, она, наверное, потребует вашей смерти, и при всем желании я не буду в состоянии помочь вам».

«Что вы говорите? Корсары? Вы предлагаете мне присоеди­ ниться к вам? Немедленно! Я должен получить возможность отомстить убийцам моего отца! О, я с удовольствием вступлю в ваши ряды, буду с ожесточением бороться против мусульман, буду истреблять их, как скот!»

«Прекрасно! Леон, ты нравишься мне таким! Выпьем же бутылку хиосского вина за новый союз!» И старый кутила снова налил вина, все время подбадривая своего более умеренного товарища словами: «Пей же, Леон!», пока бутылка не была осу­шена.

• Будет некогда день, и погибнет высокая Троя, Древний погибнет Приам и народ копьеносца Приама. (Гомер. Илиада. Песнь четвертая). Ред.


РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ


509


А затем он обошел со своим новым товарищем корабль и пока­зал ему запасы. Прежде всего они вошли в помещение, в котором хранилось оружие. Там висели всякого рода пышные костюмы, узкие матросские куртки, широкие кафтаны, высокие шапки, небольшие греческие фуражки, широкие тюрбаны, узкие франк­ские брюки и широкие турецкие панталоны, персидские узор­чатые жилеты, венгерские гусарские куртки, русские шубы — все было выставлено напоказ в больших шкафах. Стены были по­крыты оружием всех народов, всяким огнестрельным оружием — от небольших карманных пистолетов до тяжелых трехствольных мушкетов; всякого рода мечи, дамасские клинки, испанские шпаги, широкие немецкие мочи, короткие итальянские кинжелы, серповидные турецкие сабли висели на своих местах, тщатель­но подобранные. По углам стояли вместилища для копий, так что все пространство в комнате было использовано. Затем они пошли в пороховой склад. Там стояли восемь больших бочек, в каждой из которых было сто фунтов пороху, и четыре неболь­ших десятифунтовых; в трех бочках лежали бомбы, в двух более вместительных — гранаты; шкафы у стен были наполнены кув­шинами и горшками, в которых, кроме пороха, находились куски свинца, камни, куски железа. Затем они пошли в помещение, где Леонид показал ему несколько мешков с пушечными ядрами. Затем они снова поднялись к пушкам. С обеих сторон стояло по двенадцать пушек большого калибра, на шканцах еще два 48-фунтовых орудия. Между ними повсюду стояли малокали­берные вращающиеся пушки, всего около тридцати орудий. В каюте, куда они вернулись, Леонид показал Леону три ящика, наполненные ружьями и пулями, и два ящика с дробью.

«Что же, в хорошем состоянии наш корабль?» — спросил он его. «В превосходном, — ответил Леон, — нельзя желать ни­чего лучшего. — Но позвольте мне теперь взглянуть вдаль с палубы».

Он поднялся наверх, но вскоре опять прислонился к перилам. Они плыли как раз против мыса Колоне, древнего Суния, и Леон опять грустно смотрел на исчезавшие вершины Гимета. Тогда Леонид сказал ему:

«Ну, парень, почему ты так грустен, пойдем на шканцы, и расскажи мне о твоей прежней жизни».

Леон последовал за ним и рассказал следующее.

И

Скоро мне будет шестнадцать лет. Моего отца звали Григо­рий Папон, он был купец; мою "мать звали Диана. Меня зо­вут Леон, мою сестру-близнеца зовут Зоя, а моего младшего


510


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


брата Алексей. Около трех месяцев тому назад афинский паша уви­дел молодую рабыню, которую мой отец воспитал вместе с нами. Он тотчас же потребовал ее, а когда мой отец отказался уступить ее, он поклялся отомстить и сдержал свою клятву на гибель нам. А именно, однажды вечером, когда мы сидели спокойно вместе, и я, рабыня Селима, Зоя и Алексей пели песни под звуки кифары, явились арнауты паши, схватили нашего дорогого отца и Се-лиму и увели их, а нас они вытолкали и оставили в беспомощ­ном состоянии. Мы ушли и, наконец, добрались до того места перед воротами, где стояла старинная македонская крепость. Там мы зашли к сострадательным крестьянам, которые дали нам хлеба и немного мяса. Оттуда мы пошли в направлении к Пирею. Но увы! Моя сестра настолько ослабела, что упала в полубессознательном состоянии под оливковым деревом. Я же хотел вернуться в город и искать помощи у родных. Несмотря на просьбы матери, я потел и, когда дошел до Акрополя и собрался подняться вверх, нашел — представьте себе мою ра­дость! — моего отца. Я не могу описать вам, с каким восторгом я бросился ему на шею и как я представлял себе наше счастье и радость матери. Но мне очень скоро пришлось разочароваться, потому что, едва лишь мы сделали несколько шагов, как уви­дели приближавшегося к нам начальника арнаутов, из которых состояла свита паши. Он узнал моего отца, обнажил саблю и бросился на него. Мой отец взял в правую руку найденную им суковатую палку и стоял, а турок, нанося удары, разрубил саблей палку пополам и ранил отца в плечо, затем он еще раз нанес моему безоружному отцу удар саблей по голове, так что он упал на землю. Я поднял упавшую палку и бросил ее турку в лицо; он выронил саблю, но с яростью выхватил из-под пояса молот и ударил им меня по голове с такою силою, что я упал без сознания.

Когда я очнулся, умирающий отец лежал около меня. Он сказал: «Леон, мой сын, беги, беги отсюда! Тебе угрожает опа­сность! Свободна ли мать?» Когда я дал утвердительный ответ, он сказал: «Направляйтесь в Кулури, а оттуда в Навплию, там у меня есть друзья!» Я спросил: «Отец, как зовут твоего убий­цу?» — «Леон, его зовут Мустафа-бей; боже, будь милостив к моей бедной душе!» — и с этими словами он скончался. Я обнял труп, кричал, стонал, звал на помощь, но он был мертв, и никто не пришел на помощь. Наконец, я со слезами встал, опоясался поясом дорогого отца, прикрепил к нему саблю убийцы и по­клялся не расставаться ни с поясом, ни с саблей до тех пор, пока кровь моего отца не будет омыта турецкой кровью. Затем я на­правился за город, но, — о ужас! — дорогих мне людей не было


РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ


511


там! Лежавшие там окровавленный кинжал, окровавленное по­ крывало моей матери и фуражка Алексея доказывали, что и там было совершено насилие. Вот фуражка, которую я теперь ношу; вот кинжал (он показал красивый турецкий кинжал, висевший у пояса), а покрывало я ношу с тех пор на груди под хитоном *.

Лишь тогда я подумал о своей ране. Я начал чувствовать боль, приподнял фуражку, тогда кровь снова потекла по моему лицу. Я лег под деревом и обвязал голову платком.

Я заснул и во сне видел отца таким, каким он подходил ко мне, — свежим и в цвете сил, а возле него мать, Зою и Алексея, которые приподнимали меня; но тут подошли турки, а убийца отца с криком упал. Когда я очнулся, я увидел, что лежал в повозке, а передо мной стоял старик, который уговаривал меня быть спокойным и повез меня.

Он привез меня в поселок Св. Николая и вылечил меня там. Я прожил у него четыре недели, затем он дал мне денег и привез на своей лодке на остров Кулури. Там я расстался с ним, и в знак памяти мы разделили между собой пиастр. Здесь я пробыл несколько дней, потому что не представлялось возможности уехать. Дальнейшее известно вам.

III

Таков приблизительно был рассказ молодого Папона. За­ тем Леонид взял его за руку, пошел с ним в оружейный склад и предложил ему выбрать оружие. Из одежды он взял легкие греческие панталоны и короткий голубой кафтан. Из оружия он взял короткий двуствольный мушкет, две пары двустволь­ных пистолетов и молот.

Леонид сказал: «Так возьми же себе и саблю или, по край­ней мере, ножны к ней». — «Нет, — сказал Леон, — с этой саблей я не расстанусь, и она останется обнаженной, пока я сам не добуду себе ножен».

Тем временем начало темнеть. Они подплыли к острову Зея. Не подходя к берегу, они убрали все паруса и пустили с вер­хушки главной мачты ракету. Тотчас же подплыла лодка, на которой виднелся крест. В ней находилось шесть вооруженных людей, которые привязали лодку к кораблю и взобрались на палубу. Леонид представил им нового товарища, которого они сердечно приветствовали. Затем Леонид сказал:

«Ну, Стефанос, что же ты выследил?»

Стефанос: «Там, в городской гавани, стоит турецкое купече­ ское судно; я побывал там, переодевшись торговцем. Но, Леонид,

* — Туника. Нижняя одежда греков: xixùv или xiftàv.


512


ИЗ РУКОПИСНОГО ЙАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


как ты думаешь, кого я увидел там? Представь себе, вот этот наш старый товарищ, Дукас, был там в качестве раба. Я спас его в ящике. На корабле всего только три пушки, но команда сильна и хорошо вооружена; там около тридцати турок. Но я привлек на нашу сторону двух пассажиров-греков, которые едут в Афины. Они намерены занять пороховой склад».

Леонид: «Ах, превосходно! Оставайтесь здесь, подождите немного!» — Он сбегал в каюту, вернулся с тремя бутылками вина и осушил их с Леоном и с шестью вновь прибывшими. При этом он сказал: «Посмотрим, сколько же нас теперь всего: вас шесть, на корабле двадцать человек, еще Леон и я — всего 28, двое турок-пассажиров, едущих в Серфо, из которых один янычар. — Нотос!»

Нотос пришел на зов.

«Возьми с собой Протоса и Тараса в каюту, обезоружь ту­рок и приведи их сюда». Он пошел. Леонид воскликнул: «Ми-калис!» «Здесь!» — ответил поспешно прибежавший Микалис.

«Немедленно зарядите орудия, приготовьте легкие орудия, зарядите три пушки картечью и ядрами, остальные свинцом, стеклом, камнями и железом! Принесите шестьдесят гранат, две бомбы и ящик с ядрами! Пусть все вооружатся!» Его прика­зание было исполнено. «А теперь, — сказал он, обращаясь к Леону, — теперь мой сын, тебе представляется возможность в первый раз сражаться в наших рядах. Держись храбро. Как только корабль вступит в борьбу с нами, будь возле меня, делай то же, что я буду делать. Только не прыгай на корабль до меня; ты легко можешь поплатиться жизнью».

«Да, — сказал Стефанос, — я знаю это. Представь себе, Леон, я прыгнул с двумя молодыми людьми твоего возраста на неприятельский корабль; враги перерубили крюк, и мы были отрезаны. Мы защищались, но, после того как оба моих това­рища были убиты, я был почти раздавлен толпой и получил сильный удар в голову; рубец еще и теперь виден, и я, наверное, погиб бы, если бы наши не взяли тем временем корабль снова на абордаж».

Затем пришел Нотос с двумя турками, у одного из которых рука была перевязана. Нотос сказал Леониду:

«Смотри, вот они. Они оказали отчаянное сопротивление. Этот янычар нанес бедному Протосу такой удар, что он вряд ли выздоровеет, но зато я разрубил ему руку, в то время как Тарас схватил другого и повалил его на пол».

«Да, — сказал янычар, — это была ловкая штука, одолеть нас, мирно сидевших в каюте! Но они тяжко поплатились за это, и это утешает меня».


РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ 513

«О, — ответил Леонид, — в вашей храбрости я никогда не со­мневался. Но вы будете вознаграждены; если вы хотите, я высажу вас завтра утром на Термин; однако пусть каждый из вас даст мне пятьдесят пиастров выкупных денег». Они охотно согласились и дали отвести себя назад в каюту, где остались под надзором Нотоса, между тем как Леонид подошел к Протосу, лежавшему на циновке. Он осмотрел рану и увидал, что удар был нанесен серповидной саблей по черепу, который был повреж­ден в одном месте. Рана была смертельна, но еще можно было на­деяться на выздоровление. Он наложил пластырь и пошел с Леоном спать. Последнему он отвел койку возле своей.

Ночью их разбудили. Перед ними стоял Стефанос.

«Скорее вставайте, на севере показывается парус. Его мож­но видеть при свете фонаря». Оба они немедленно вооружились. Леонид открыл шкаф и дал Леону мешок с пулями, мешок с дробью и большой красивый рог с порохом. Сам он запасся бое­выми припасами, и оба они поднялись на палубу.

«Микалис, — сказал капитан, — где легкие вращающиеся орудия, заряженные ядрами?»

Когда ему их показали, он стал у одного из них, у другого Леон, у третьего Стефанос.

Команда собралась на палубе. Леонид произвел подсчет. Всего с ним оказалось двадцать шесть. Он вызвал Нотоса, ко­торый пришел и стал у одной 48-фунтовой пушки, а у другой стал Микалис. Легкие вращающиеся орудия были под.боком.

Все стали смотреть на фонарь. Подплыли близко к нему. Тогда фонарь потух, и пришлось плыть в том же направлении. Несколько раз фонарь опять показывался, но в конце концов исчез.

Рассвело. Море было покрыто туманом. Мало-помалу он рассеялся. Тогда Стефанос, который сидел на мачте, воскликнул: «Я вижу корабль! Это тот же самый, на котором я побывал в гавани на Зее».

Теперь и Леонид увидел его в подзорную трубу; Стефанос спу­стился вниз. Тотчас же поплыли на всех парусах, чтобы настиг­нуть корабль, и вскоре все увидели его. Подняли турецкий флаг и стали приближаться к нему. Приблизительно через три часа к нему подплыли почти на расстояние выстрела. Тогда Леонид приказал снять турецкий флаг и поднять черно-красный флаг с белым крестом. Но турецкий корабль еще до этого повернул на северо-запад и поплыл на всех парусах, чтобы добраться до Макронизи. Вскоре, однако, Леонид приблизился к нему, и немедленно по его приказанию было пущено ядро в оснастку неприятельского корабля. Турки тотчас же ответили, но стали


514


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


отступать. Тогда Леонид воскликнул: «Микалис, с твоими пят­надцатью, идите и гребите изо всех сил! Мы должны его захва­тить! Нотос! Иди на нос и стреляй в неприятеля, как только мы подъедем на половину расстояния выстрела! Тарас со своими пятью останется здесь».

Корабль понесся быстрей. Они все ближе и ближе подплы­вали к добыче. Между тем Леонид приказал:

«Ты, Тарас, иди, как только вернется Микалис, на правую сторону к орудиям; Стефанос пусть обслуживает орудия на кор­ме; Леон пусть останется со мной!»

Тогда Нотос выстрелил из своей двенадцатифуптовой пушки, затем раздались выстрелы еще из пяти орудий, и парус неприя­тельского корабля свалился вместе с верхушкой мачты и повис на снастях. Раздался радостный крик; выстрелили из пушек еще раз, и бугшприт корабля разбился вдребезги. Турки не могли ускользнуть. Корабль подплыл ближе, и тогда Лео­нид и Леон быстро выстрелили из своих вращающихся пушек. Несколько человек упало, но выстрелы не произвели большого эффекта. Микалис вернулся, турки были совсем близко, стре­ляли с обеих сторон, и турки храбро отстреливались. Тогда Леонид приказал одновременно выстрелить из всех орудий и подплыл к неприятелю. Раздались выстрелы из вращающихся пушек; палуба неприятеля почти опустела; тогда греческий ко­рабль взял противника на абордаж. Микалис и его отряд, Лео­нид и Леон стояли у крюка; они выстрелили в неприятеля из ружей, привели в движение крюк, и Микалис и Леон моменталь­но очутились на неприятельском корабле. Леон вынул пистолет и застрелил первого попавшегося; он размахивал саблей, и турки падали один за другим. Тогда Микалис упал, но Леонид уже тут, эллины пробиваются вперед, начинается ожесточенный бой; греки, оставшиеся на своем корабле, храбро стреляют, и вскоре несколько турок складывают оружие. Тогда на палубу взбегает огромный арнаут, размахивает саблей и кричит:

«Как, мусульмане, вы хотите дать неверным перебить себя? Возьмите ваши сабли и изрубите собак!»

Он бежит вперед и убивает одного эллина. «Где вождь?» — восклицает он. «Здесь», — кричит Леонид и устремляется впе­ред. Они сражаются. Леонид остается хладнокровным под тя­желыми, ожесточенными ударами своего врага. Последний в слепой, безумной ярости бежит вперед и наносит своему про­тивнику удар в левую руку. Тогда Леонид сильным ударом своего широкого меча разрубает саблю врага, наносит еще один удар, и кровь струится из груди турка. Но подбегает дру­гой турок и наносит ему в лицо удар, от которого тот падает.


РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ 515

Увидав это, Леон убивает убийцу, задерживает врага, и тот сдается.

Раненый же вождь высаживается на своей лодке с десятью человеками на острове Макронизи.

IV

Теперь он обозревает поле битвы. Двенадцать турок убиты, восемь ранены, пять сдались, десять ускользнули.

Но и четыре грека убиты; Микалис был при смерти; Нотос ранен ny.ireii в бедро, капитан получил удар, и еще трое легко ранены. И Леон получил легкую огнестрельную рану в голову и рубец на левой руке.

Стефанос подошел к нему. «Ты храбро сражался, Леон, но ты дол/Кон идти к Леониду. Что такое, у тебя идет кровь?»

«Ах, немного, это ничего не значит. Мне всего досадней, что от нас ускользнул проклятый арнаут. Я охотно убил бы его».

Он подошел к Леониду. Последний сказал: «Леон, ты возь­мешь на себя командование вместо Нотоса до его выздоровле­ния. До тех пор, пока я не буду в состоянии исполнять свои обязанности, главным начальником будет Стефанос. Иди к Мика-лису и узнай, в каком он состоянии».

Он повиновался. «Он очень слаб; у него огнестрельная рана в груди и бедро ранено саблей. Но Тарас еще надеется».

Стефанос вернулся. «На корабле имеется груз: хлопок для Афин и боеприпасы для Навплии. Кроме того, финики, кокосо­вые орехи, фиги и множество всякого рода товаров для продажи».

«Доставь все ценное с корабля сюда и плыви к гавани Раф-ти», — сказал Леонид. «Леон, иди туда вместе со Стефаносом. Допросите пленных, прими к сведению все их показания».

Он пошел. Показания пленных были приблизительно таковы. Это был торговый корабль, принадлежащий купцу Мюраду из Измира *, Его брат Али командовал на корабле и именно он ранил Леона. Они доплыли до Сикии, где им сообщили, что вблизи появились корсары. Поэтому они взяли с собой вчера еще десять человек в Афины. Тогда они увидели корабль, и на них было произведено нападение. На вопрос, где греческие пас­сажиры, они ответили, что одного бросили в море, а другого убил Али, узнав корсарский корабль.

Затем осмотрели корабль. Кроме вышеуказанных запасов, нашли еще множество оружия и боевых припасов, а также сукно

Смирны.


516


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


и одежду. Но лучше всего было то, что были найдены три мешка с золотом, в каждом 5 000 пиастров. Они были перенесены в каюту греческого корабля.

Между Сунием и полуостровом Арголидой находится неболь­шой скалистый и необитаемый остров *, к которому поплыл Леонид. Пристали на следующее утро. А так как Али и турки, наверное, побудили бы еврипского или афинского пашу послать против разбойников корабль, турок высадили там, дали им немного провизии, две сабли и ружье с патронами для того, что­бы они могли питаться зайцами и т. п., которых много водится на таких островах.

Собирались отплывать, но не оказалось Лоопа. Оп пошел на охоту, его искали; вдруг раздался выстрел, побежали в этом направлении и нашли Леона, истекавшего кровью; рядом с ним лежал застреленный турок, а другой турок с окровавлен­ной саблей Леона стоял тут же. Стефанос, который шел впе­реди, напал на турка. После непродолжительной борьбы оп выбил у врага саблю, повалил его на землю и отрубил ему голову.

Подошло еще несколько человек, Леопа положили на носилки из ветвей и понесли. Тарас, осмотревший раны, увидал, что турок ранил его в голову, в бедро и слегка в руку.

Наконец, раненый пришел в себя. Его первый вопрос был: «Где моя сабля?» Когда ее показали ему, он сказал: «Где тот турок, который ранил меня?»

«Я убил его, — сказал Стефанос, — но лежи спокойно, ты опасно ранен».

Рана в голову была опасна; перенести раненого на корабль значило бы повредить ему; поэтому решили схватить турок и высадить их на берег Морей, а Леона, Микалиса, который еще был в опасном положении, Нотоса и Леонида оставить на остро­ ве вместе с тремя товарищами для ухода за ними. Стефанос на­меревался заехать за ними через несколько недель. Турок опять собрали, но одного не доставало. Однако вдали показался турец­кий корабль, и поэтому корабль корсаров со Стефаносом по­ плыл на парусах. Но кроме раненых и Тараса с его двумя помощ­никами, осталось еще пять человек, которые должны были доставить турецкий корабль в Эпину, и они отплыли на следу­ющий день.

Леон заметно поправлялся. Через шесть дней он уже мог встать с постели и немного ходить. И Микалис через неделю смог уже выходить из небольшой хижины, которую они постро-

♦ — носящий название Сан Джорджио ди Аопарра.


PAC1CKA3 О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ 517

или. Леонид и Нотос уже почти выздоровели и часто ходили на охоту. Однажды Нотос вернулся и сказал:

«Я видел одного турка, но он поспешил убежать. Мы должны быть осторожны». На следующий день он опять пошел на охоту с Леонидом. Они встретили дикую козу. Они разделились. Но­тос пошел лесом; вдруг раздается выстрел, Нотос падает, а турок, держа в левой руке пистолет, а в правой кинжал, бро­сается на него, наклоняется, заносит кинжал, но раненый под­нимается, вынимает пистолет и стреляет в мусульманина. Вско­ре греки собрались вместе. Турок был мертв, его пуля попала Нотосу в грудь, но рукоятка его кинжала задержала пулю, и рана была неопасна.

Нотоса отнесли в хижину, и он целую неделю не мог вста­вать. Затем все выздоровели, но провизия была израсходована, и на острове трудно било добывать пропитание охотой.

V

Они прожили на острове четыре недели, когда за ними явил­ся Стефанос. Он продал турецкий корабль английскому купцу в Фессалонике за 10 000 пиастров, а другому купцу хлопок за 4 000 пиастров. Корабль корсаров был заново экипирован, при­бавились три пушки, количество боевых припасов утроилось, и было много иного рода оружия. Положение получивших хо­рошее вознаграждение разбойников улучшилось. Теперь ко­рабль поплыл к Кандии. Когда они увидели Милос, показался корабль, по-видимому, турецкий. Леонид гонится за ним и пре­следует его до Милосского -залива. Там находится несколько небольших островов, закрывающих вход в залив. Корабль укры­вается здесь под защиту пушек, установленных в доке гавани. Оказывается, что это египетская галера. Начинается ожесто­ченный бой. Греки стреляют храбро; но вдруг в залив входит турецкий корабль и нападает — это был небольшой военный корабль — на греков с тыла. Тогда Леонид берет турок на абор­даж, посылает к ним Стефаноса, и после непродолжительной борьбы корабль захвачен.

Но тем временем раздается залп с фортов, и греческий ко­рабль тонет. Его наскоро направляют на прибрежную мель, на которую он и садится. Но команда поднимается на захваченный турецкий корабль, ожесточенно преследует галеру, берет ее на абордаж. Леон прыгает на галеру, другие, в том числе и Стефа­нос, следуют за ним, и они нападают. Леон все время сражается впереди всех и обагряет свой меч кровью мусульман; он


518


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


с ожесточением дерется, Стефанос следует за ним, и они пробива­ются вперед. Вдруг Леон видит перед собой начальника непри­ятелей, огромного египтянина. Он сражается с ним, но ни один из них пе может одолеть другого; наконец, Леон ранит своего противника в левую руку; тогда последний вынимает пистолет, стреляет, но попадает не в Леона, а в другого эллина, и падает под ударами своего храброго противника. После того как он упал, корабль был захвачен. Немногие уцелевшие турки сда­ются, и их высаживают на берег; Тарас в турецком костюме идет в форт для переговоров о починке корабля. Корыстолюби­вый паша соглашается за подарок в триста пиастров, но тайно посылает лодку в Сифапто, где находилось несколько кораблей турецкого флота. Лодка нашла их, и все три корабля пемедлсило понеслись на всех парусах. Нотос и Тарас выехали, на своей лодке из залива, увидали корабли и сообщили Леониду об их приближении. Последний приказывает части своих матросов поскорее перебраться на турецкие корабли п велит им туда перенести заряды для ручного огнестрельного оружия и несколь­ко пушек, но большую часть команды, и том числе и тридцать новобранцев с острова Милоса, он поместил на своем корабле. Леон, командовавший небольшим военным кораблем, располо­жился у входа в гавань. Подплывают турки. Сперва прибли­жается один корабль. Леон стреляет из всех орудий сразу в носо­вую часть корабля, поворачивает корабль, берет его на абордаж и переходит на него со всей командой. Но с другой стороны под­ходит следующий корабль, высылает свою команду, и начи­нается ожесточенный бой. Леон храбро сражается. Несколько турок падают под его ударами, но и некоторым храбрым эл­линам пришлось испустить последний вздох под ударами турец­ких мечей, и счастье склоняется на сторону варваров, которых было втрое больше. Вдруг Леон видит убийцу своего отца. Уви­дев огромного арнаута, который только что убил старого эллина, он ожесточается. Он кричит ему: «Гункиаз (убийца), сражайся с юношами!» Арнаут оборачивается и сражается; он вдвое сильнее эллина, но последний борется с большим ожесточением. Они яростно дерутся. Удар следует за ударом. Леон ранит тур­ка в руку, и тот теряет саблю. Но турок выхватывает из-под пояса хорошо знакомый молот и с ожесточением, вызванным яростью и болью, наносит удары Леону. Вскоре широкая по­верхность молота во второй раз ударяет по высокому челу Ле­она, и Леон падает под непрерывными сильными ударами турка. «Этот уже в аду! — восклицает он. — Теперь примемся за других». Но почти все они уже убиты, лишь немногие, лишив­шись оружия, взяты в плен.


РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ


519


Между тем два других корабля вошли в гавань и занялись преследованием Леонида, который со всей своей командой и с деньгами перебрался на галеру и, ускользнув от преследований врагов, благополучно выехал из гавани в открытое море и по­плыл на всех парусах в Бело ГГауло, где он рассчитывал полу­чить сведения о Леоне и об остальных.

Написано Ф. Энгельсом в 18,37 г. Печатается по рукописи

впервые опубликовано па русском тыке Перевод с немецкого

в Сочипошях К. Маркса и Ф. Энгельса,

Jujd., т. II, 1939 г. и }ia ятке оригинала

о Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste

Abteilung, Bd. г, 1930


ПОЕДИНОК ЭТЕОКЛА И ПОЛИНИКА 294

Молвите мне, почему на город могучий кадмейцев Эллинов мчатся отряды и быстрые кони несутся? Белые взявши щиты, бойцы летят по равнине, И вдоль длинных стен они блистают оружьем.

Против великого града мощного Агенорида Движется войско аргивских мужей, в доспехах могучих, И данайцев вожди идут, неся разрушенье Фивам — здесь Парфенопей, Тидей, Капаней, с ними рядом Амфиарай владыка, с ним Гиппомедонт благородный, Царь Адраст, Полиник, владыка мужей — и все вместе На колесницах стремительных к городу Кадма несутся.

Вот на равнине блистают щиты с медной выпуклой бляхой. Копья железные, также мечи, рукоять у которых Кована серебром... Как змея, незаметно подкравшись, Вдруг сжимает овцу, дыханье ее затрудняя, — Так данайцы пришли, окружив семивратные Фивы.

Копья поднявши, в строю стояли они, угрожая, Но тут из города воины вышли с блистающей медью, И среди них Этеокл, Эдипа сын богоравный, Воин могучий и дерзкоотважный в сражениях ратных, Только лишь в место одно враги сошлись ради битвы, Передовые бойцы беотийцев и славных аргивян Воины — копья, щиты смешав, завязали сраженье. Шум возбудился ужасный... Кровавые струи отвсюду Славная Дирка несет, полноводный Йемен окровавлен; А боец бойца разит, тяжело ударяя.

В первых рядах борьбу ведет Этеокл разъяренный, Медным копьем он нещадно разит — и воинов много


ПОЕДИНОК ЭТЕОКЛА И ПОЛИНИКА


521


В черную землю легло, пораженных оружием острым. Но, увидав Полиника могучего, что среди первых Бился аргивян, к Афине воззвал Агенора потомок: «Зевса эгидодержавного дочь, Паллада, внемли мне: Если я приносил тебе в жертву когда-либо бедра Тучные коз и быков, ты мое исполни желанье: Дай мне копьем поразить летящим, с длинною тенью, Воина грудь вон того, из славного рода Эдипа, Брата родимого мне, вон того — Полиника героя, Что пришел из безводного Аргоса; пусть и отчизна Будет его сравнена с землей, пусть аргивяне гибнут». К брату он обратил потом крылатое слово: «Слушай же, сын Эдипа царя, Пол аник велегласный: Сердце в родимой груди велит мне сразиться с тобою, Первым из всех подойди к богоравному ты Этеоклу!»

Так он промолвил. А брат обратился к владычице Гере: «Выслушай, Гера, меня, громовержца сестра и супруга, Ибо ныне я твой: сочетался я браком с Аргеей, Дочерью милой Адраста, царя меднолатных аргивян-Дай мне могучего ныне убить царя Этеокла, Клятвопреступника — Фивам своим изменил он». Так он промолвил. Тогда Этеокл, владыка могучий, Выйдя в средину, бойцов фаланги раздвинул. Встав на равнине, сказал он, к двум сторонам обращаясь: «Слушайте ныне меня, данайцев сыны и аргивян! Дух мой в груди велит такое мне слово промолвить: Хоть толпы аргивян гибнут в свирепом сраженье И беотийское племя, все ж делу конца мы не видим. Ныне дух мне велит в поединке с братом сразиться, Так я скажу, и пусть Зевс мне свидетелем будет: Если он меня поразит длиннолезвенной медью, Пусть тогда царствует он над всем кадмейским народом, Если ж его я убью, коль копью даст силу Афина, Почести я получу от отчизны, моим будет царство, Вы же, аргивяне, снова в любезный свой дом возвратитесь».

Так он сказал, возбудив ликованье фивян и ахеян. Вот, коней оставив, бойцы разошлись по равнине, Сняли оружье свое, его положивши на землю,' Рядом с собой, ибо мало вокруг земли оставалось.

Вот пускает копье Этеоклова сила святая, Но, заметив его, отражает черную Керу Агенорид богоравный — и мимо оно пролетело. Против него среброкованный меч свой высоко вздымая, Вышел тогда Полиник богоравный, не медля нисколько. —


522


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА


Бросились тут друг на друга, подобно львам кровожадным,

Братья родные, отца одного родимые дети,

Тут опустилась и ночь, золотой развязавши свой пояс,

Меч свой направив тяжелой рукой, один поразил им

Брата — и черная кровь полилась мгновенно из раны-

Но когда острый меч вонзился в грудь Этеокла,

Меч его, панцырь пронзив, поразил царя Полиника. —

Оба упали на землю, и мгла им очи застлала.

Братья лежали, друг друга сразив длиинолезвенной медью.

Так, Эдипа, царя беспорочного, род пресечен был.

Впервые опубликовано в Marx-I']iigels Печатается по рукописи

Gesamlauxi'uhe. Krsfe Ableitung,

Bd 2 1!)<10 Перевод с древнегреческого

На русском языке публикуется впервые


( 523

ПРИЛОЖЕНИЯ

[СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ ФРИДРИХА ЭНГЕЛЬСА

БЛРМКП, 1820 г., 5 Д1ЖЛ15РЯ,

пмгшскл из записей актов гражданского состояния

U ВЛРМЕНК1

№ 659. Рождение Фридриха Энгельса, 28 ноября 1820 г.

В тысяча восемьсот двадцатом году, пятого декабря в три с половиной часа пополудни предо мною, Петером Вихелъхаузе­ком, уполномоченным барменской обтципы, явился купец г-н Фридрих Энгельс, имеющий место жительства в Ирухер Ротте, с заявлением, что во вторник двадцать восьмого числа ноября месяца в девять часов вечера у него от его супруги Элизабет Франциски Маврикии, урожденной ван Хаар, родился ребенок мужеского пола, которому он дал имя Фридрих.

Свидетелями при атом акте были: г-н Петер Готфрид Шмитс, двадцати шести лет, секретарь, имеющий место жительства в Гемарке, и г-н Иоганн Якоб Хельмес, тридцати двух лет, секре­тарь, имеющий место жительства в Вертер Ротте-

По прочтении подписали явившиеся:

Фридрих Энгельс, Як. Шмитс, И. Хельмес. Уполномоченный Вихельхаузен


Впервые, опубликовано па русском языке Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса,

1 изд., т. II, 1929 и на языке оригинала

в Marx-Engels Gesamtausgabe. Erste

Abteilung, Bd. 2, 1930


524]

[СВИДЕТЕЛЬСТВО О КРЕЩЕНИИ ФРИДРИХА ЭНГЕЛЬСА

ВЫПИСКА ИЗ КНИГИ ЗАПИСЕЙ КРЕЩЕНИЙ ЕВАНГЕЛИЧЕСКОЙ РЕФОРМАТСКОЙ ОБЩИНЫ В ОЛЬБЕРФЕЛЬДЕ]

1821, январь. Крещен 18 числа. Нижний Бармен. № 24 — [Родившийся] 28 ноября в 9 часов вечера Фридрих, законный сын проживающего в Брухе купца г-на Фридриха Энгельса и г-жи Элизабет Маврикии Франциски, урожденной ван Хаар.

Свидетели при крещении: г-н Каспар окгельс-старший и г-жа Франциска Христина ван Хаар, урожденная Снетлаге.

Впервые опубликовано в Marx-Engela Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, _

Bd. 2 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


[ 525

ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС-СТАРШИЙ — ЭЛИЗАБЕТ ЭНГЕЛЬС

В ХАММ *

Бармен, 27 августа 1835 г. Четверг вечером.

Дорогая Элиза!

Мне только что принесли твое письмо, написанное вчера, из которого я вижу, что состояние нашего доброго батюшки все еще прежнее и что даже, по-видимому, наступило некоторое улучшение. Не будем обманываться относительно этого. Если нам и кажется, что его натура снова берет верх, что силы его прибавляются, все же очень трудно было бы думать о выздоров­лении. Болезнь просто примет более хронический характер, пока не последует новый приступ. Наш добрый батюшка в руках госпо­ да. Хорошо для него и для нас, что мы его так спокойно можем передать небесному отцу.

В воскресенье 23 я передал на почту письмо для тебя. Полу­чила ты его все-таки или нет? О нем ты ничего не говоришь. Я уже вчера хотел снова тебе писать, но мне помешали. У нас все идет, слава богу, хорошо; все дети здоровы. С Эмилем у меня обычные трудности, малыш довольно-таки необуздан, он посто­янно хочет на улицу, и сегодня вечером опять жаловались на то, что он выпрыгнул из окна. Рудольф милый и славный маль­ чуган, во время обеда он сидит рядом со мной, он очень добр. Хедвига умнее обоих, она вновь совершенно здорова и вяжет мне носки — я поручил ей делать это для времяпровождения. Герман довольно послушен, вечером он мой единственный со­беседник за столом и думает обязательно получить на этой не­деле, как обычно, первый номер. Маленькая Элиза еще провор­нее, чем раньше, показывает свои фокусы, очень любит своего папу, короче, она очень милый маленький котенок.

* На обороте письма надпись: Госпоже Эяизе Энгельс. Адр. Господину ректору ван Хаару в Хаиме. Франко. Ред.

18 М. и 3., т. 41


526


ПРИЛОЖЕНИЯ


Фридрих принес на прошлой неделе посредственные оценки. Внешне он, как ты знаешь, стал благовоспитаннее, но несмотря на прежние строгие взыскания, он, кажется, даже из страха перед наказанием не хочет научиться беспрекословному повино­вению. Так, я, к моему огорчению, опять нашел сегодня в его секретере мерзкую книгу из библиотеки, рыцарский роман из жизни тринадцатого столетия. Поразительна беззаботность, с которой он оставляет в своем шкафу подобные книги. Да сохра­нит господь его душу, мне часто страшно за этого в общем-то превосходного мальчика.

Вчера я получил через Фридриха письмо от доктора Ханчке от 22 августа, которое он предусмотрительно так поздно передал Магде, что оно дошло до меня только в половине девятого вече­ром. Вероятно, оно у него было уже в воскресенье. Доктор Хан­чке мне пишет, что ему предложили взять на пансион двух чело­век, но что он отклонит это предложение, если мы предпочтем оставить у него Фридриха и после осени; что Фридрих по-преж­нему нуждается в присмотре, что слишком длинная дорога вредит его занятиям, и т. д. Я ему сразу же ответил, что очень благодарен ему, поскольку он, несмотря на превосходные пред­ложения, все же оставляет выбор за мной, что я прошу его и дальше держать Фридриха у себя, и что он очень обяжет меня, если сообщит о своих условиях на этот случай. Он сам намекнул на то, что мы сможем договориться об условиях. Ты, конечно, согласишься со мной, что это самое лучшее. С деньгами мы ради блага ребенка не должны считаться, а Фридрих такой своеобразный и подвижной мальчик, что уединенная жизнь, которая должна привести его к некоторой самостоятельности, для него лучше всего. Еще раз, да защитит всеблагой гос­подь мальчика, чтобы его душа не погибла. Пока что в нем развивается вызывающие беспокойство рассеянность и отсут­ствие характера, при всем том, что его другие качества меня радуют.

Вот то, что я хотел сказать о находящихся здесь детях. Я с радостью услышал от тебя, что у Анны и Марии все хорошо. Когда они приезжают, и решено ли, что их привезет Людвиг? *

При нынешнем состоянии нашего доброго батюшки я, ко­нечно, думаю, что тебе и милой матушке захочется остаться там еще на несколько дней. Что же, так и сделай, ради бога. Я раньше думал заехать за тобой в воскресенье 30-го, но теперь я буду ждать свежих новостей. Здесь все идет своим обычным

* — Людвиг ван Хаар. Ред.


ПРИЛОЖЕНИЯ


527


ходом, в этом отношении ты можешь быть спокойной. Каспар * с Юлиусом ** уехал во Франкфурт и его ждут во вторник.

Твои распоряжения относительно одежды и полотна будут пунктуально исполнены, я бы об этом не подумал. Вино я при­везу с собой.

Передай сердечный привет милой матушке, так же как и отцу в какой-нибудь миг просветления, как от меня, так и от Грисхеймов. Пусть бог будет рядом с вами в эти тяжелые дни.

Твой

Фридрих

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи *

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, ,

Bd 2 1930 Перевод с пемецкого

На русском языке публикуется впервые

* — Каспар Энгельс-младший. Ред. ** — Юлиусом Энгельсом. Ред.

18*


528 ]

ВЫПУСКНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО2»5,

ВЫДАННОЕ УЧЕНИКУ СТАРШЕГО КЛАССА

ФРИДРИХУ ЭНГЕЛЬСУ (№ 713),

родившемуся 28 ноября 1820 г. в Нижнем Бармене, евангели­ ческого вероисповедания; с осени (20 октября) 1834 г. — ученик Эльберфельдской гимназии, а с осени (17 октября) 1836 г. — уче­ ник старшего класса этой гимназии; во время своего пребывания в старшем классе отличался весьма хорошим поведением, а именно обращал на себя внимание своих учителей скромностью, искрен­ностью и сердечностью, и, при хороших способностях, обнару­жил похвальное стремление получить как можно более обшир­ное научное образование, а поэтому и обнаружил отрадные успе­ хи, которые точнее охарактеризованы в нижеследующем сопо­ставлении отдельных учебных предметов.

I. ЯЗЫКИ

1.         Латинский. Он без труда понимает произведения прой­денных авторов, как прозаиков, так и поэтов, в особенности Ливия и Цицерона, Вергилия и Горация, легко понимает связь целого, отчетливо вникает в ход мыслей и искусно переводит с латинского на родной язык. Не в такой степени удалось ему вполне усвоить грамматику, так что, хотя в письменных рабо­тах и обнаруживаются успехи, они все же не безупречны со стороны грамматики и слога.

2.         Греческий. Он приобрел достаточные сведения по морфо­логии и по синтаксису, в особенности же научился хорошо пере­ водить как сочинения сравнительно легких греческих прозаи­ков, так и произведения Гомера и Еврипида, и сумел хорошо понять и воспроизвести ход мыслей в одном из диалогов Платона.


ПРИЛОЖЕНИЯ


529


3.         Немецкий. Письменные работы, особенно за последний год, свидетельствуют об отрадных успехах в отношении общего развития; в них содержались верные, самостоятельные мысли, и в большинстве случаев они были изложены в надлежащем порядке; изложение отличалось необходимой основательностью, и выражение мыслей заметно приближалось к правильному. Энгельс проявил похвальный интерес к истории немецкой на­циональной литературы и к чтению немецких классиков.

4.         Французский. Он хорошо переводит французских клас­сиков- Хорошо знает грамматику.

II. НАУКИ

1.         Религия. Ему хорошо известны основные учения еван­гелической церкви, а равно и главные моменты истории хри­стианской церкви. Обладает также знанием Нового завета (в под­ линнике).

2.         По истории и географии у него имеются достаточные, от­ четливые познания.

3.         По математике Энгельс в общем приобрел хорошие зна­ ния; вообще он обнаружил хорошую способность понимания и умел выражать свои мысли ясно и отчетливо. То же самое сле­дует сказать и

4.         О его познаниях по физике.

5.         Философская пропедевтика. Энгельс с интересом и успеш­но принимал участие в занятиях по эмпирической психологии.

Нижеподписавшийся расстается с любимым учеником, ко­торый был особенно близок ему благодаря семейным отношениям и который старался отличаться в этом положении религиозно­стью, чистотою сердца, благонравием и другими привлекатель­ными свойствами, при воспоследовавшем в конце учебного года (15 сентября с г.) переходе к деловой жизни, которую ему пришлось избрать как профессию вместо прежде намеченных учебных занятий, с наилучшими благословениями. Пусть гос­подь благословит и направит его!

Эльберфельд, 25 сентября 1837 г.

Д-р И. К. Л. Ханчке

Впервые опубликовано в книге Печатается по рукописи


530]

[АТТЕСТАТ О ПОВЕДЕНИИ,

ВЫДАННЫЙ ВОЛЬНООПРЕДЕЛЯЮЩЕМУСЯ

ГОДИЧНОГО СРОКА СЛУЖБЫ

ФРИДРИХУ ЭНГЕЛЬСУ]

Аттестат о поведении

Предъявитель сего, вольноопределяющийся годичного срока службы бомбардир Фридрих Энгельс, 12-ой пехотной роты гвар­дейской артиллерийской бригады, родом из Бармена, район Эльберфельд, правительственный округ Дюссельдорф, в возрасте 21 года 10 месяцев, прослуживший один год, проявил себя в те­чение срока службы весьма хорошо как в моральном, так и в служебном отношении, что сим по долгу службы удостоверяет

фон Ведель, капитан, командир роты Берлин, 8 октября 1842 г.

Впервые опубликовано в Marx-Engels Печатается по рукописи

Gesamtausgabe. Erste Abteilung,

Bd. 2, 1930 Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые


ПРИМЕЧАНИЯ УКАЗАТЕЛИ


ПРИМЕЧАНИЯ

1 Первое из опубликованных произведений Энгельса — стихотворе­ние «Бедуины» — печатается в данном томе по тексту журнала «Bremi­sches Conversationsblatt» (№ 40 от 16 сентября 1838 г.), редакция которого произвольно изменила последнюю строфу. Подлинный текст стихотворения приводится Энгельсом в письме братьям Греберам от 17—18 сентября 1838 г. (см. настоящий том, стр. 345—346). — /.

2 Стихотворение «ff врагам» редакция газеты «Bremer Stadtbote», по-видимому, опубликовала в порядке полемики с газетой «Bremisches Unterhaltungsblatt». Как явствует из письма Энгельса сестре Марии от 12 марта 1839 г. (см. настоящий том, стр. 370—371), Энгельс к газете «Bremer Stadtbote» относился насмешливо. Он в шуточной форме распи­сывал ее заслуги в борьбе с врагами. Газета, однако, публикуя эти стихи, приняла их всерьез. Свое подлинное отношение к этому органу Энгельс раскрыл в своем стихотворении «Городскому вестнику» (см. настоящий том, стр. 5). Газета «Bremisches Unterhaltungsblatt» в № 17 от 27 февраля 1839 г. перепечатала стихотворение Энгельса «К врагам» с ироническими комментариями в адрес редакции «Bremer Stadtbote». — 3.

3 Стихотворение «Городскому вестнику» приводится также в письме Энгельса Вильгельму Греберу от 28—30 апреля 1839 г. (см. настоящий том, стр. 395—396). Между текстом, опубликованным в газете и приводи­мым в письме, имеются небольшие стилистические различия, не влияю­щие существенно на смысл перевода. См. также предыдущее приме­чание. — 5.

4 Первое публицистическое произведение Энгельса «Письма из Вуппер-
таля»
(см. настоящее издание, том 1, стр. 451—472), с которого в марте
1839 г. началось его сотрудничество в журнале
«Telegraph für Deutsch­
land»,
вызвало в Бармене и Эльберфельде большую сенсацию. В част
ности, редактор консервативной газеты
«Elberfelder Zeitung» Мартин
Рункель опубликовал в ней 12 апреля 1839 г. статью, которая
содержала резкие нацадки на вуппертальские письма Энгельс»),


534


ПРИМЕЧАНИЯ


разоблачавшие обскурантизм и ханжество немецкой буржуазии и духо­венства. Письмо д-ру Рункелю является ответом Энгельса на его статью. Редакция «Elberfelder Zeitung», публикуя ответ Энгельса, сопро­водила его следующим подстрочным примечанием: «Мы нашли вчера эту статью в нашем помещении, не зная, кем она прислана. Мы печа­таем ее дословно, так как охотно соблюдаем беспристрастие, но, со своей стороны, замечаем, что мы будем отстаивать детали наших об­щих утверждений лишь в том случае, если вуппертальский корреспон­дент назовет себя, как это сделали мы». — в.

5 Энгельс имеет в виду «Молодую Германию» (младогерманцев) — лите­ратурную группу, возникшую в 30-х годах XIX в. в Германии и находившуюся под влиянием Гейне и Берне. Отражая в своих художе­ственных и публицистических произведениях оппозиционные иастрое-ния мелкой буржуазии, писатели «Молодой Германии» (Гуцков, В ипбарг, Мундт и др.) выступали в защиту свободы совести и печати. Взгляды младогерманцев отличались идейной незрелостью и политической неопределенностью; вскоре большинство из них выродилось в зауряд­ных буржуазных либералов. — 6, 16, 20, 30, 63, 241, 264, 362, 372, 394, 400, 411, 415.

•» Характеристику Мартина Рункеля как редактора «Elberfelder Zeitung» Энгельс дал во втором разделе «Писем из Вупперталя» (см. настоящее издание, том 1, стр. 468—469). Что касается стихов Рункеля, то Энгельс имеет в виду его стихотворение «К портрету Граббе», опубликованное в 1838 г. в «Rheinisches Odeon». 2. Jg. Düsseldorf («Рейнский Одеон». 2-й год издания. Дюссельдорф). — б.

7 См. настоящее издание, том 1, стр. 463 и 465. — 7.

s Книга «Песни опочившего друга» («Lieder eines heimgegangenen Freun­des») вышла анонимно в Эльберфольде в 1839 году. — 9.

9 Пиетизм — мистическое течение в лютеранской церкви, возникшее в Германии в XVII веке; ставило религиозное чувство выше религиоз­ных догм и было направлено вместе с тем против рационалистического мышления и философии Просвещения. Крайним мистицизмом и ханже­ством отличался пиетизм в XIX веке. Отвергая внешние церковные обряды, пиетисты особое значение придавали эмоциональным пере­живаниям и молитве, объявляя греховными всякие развлечения, а также чтение нерелигиозной литературы. — 9, 11, 27, 66, 83, 101, 108, 145, 374, 397, 407, 416.

№ См. настоящее издание, том 1, стр. 469—472. — 9.

И Кальвинизм — протестантское вероучение, основателем которого в XVI в. был Ж. Кальвин. Основу его составляло учение об «абсолют­ном предопределении» и избранности людей. Согласно этому учению, одни люди были якобы заранее предопределены богом к спасению (избранные), другие к осуждению (осужденные). — 9, 106.

J- J. Görres. «Die teutschen Volksbücher». Heidelberg, 1807 (И. Гёррес. «Немецкие народные книги». Гейдельберг, 1807). — 12.


ПРИМЕЧАНИЯ


535


18 Энгельс имеет в виду следующие издания: «Volksbücher», hrsg. v. G. O. Marbach. Leipzig, 1838—1839 («Народные книги», издано Г. О. Марбахом. Лейпциг, 1838—1839); «Deutsche Volksbücher» nach den ächtesten Ausgaben hergestellt v. Dr. Karl Simrock. Berlin, 1839 («Не­мецкие народные книги», составленные на основе достоверных изда­ний д-ром Карлом Зимроком. Берлин, 1839). Эти издания Марбаха и Зимрока выходили отдельными выпусками; «Deutsche Volksbücher», neu gereimt v. К. Simrock. Berlin, 1839 («Немецкие народные книги», заново переложенные в стихи К. Зимроком. Берлин, 1839).

Ко времени написания Энгельсом статьи «Немецкие народные кни­ги» Марбахом были изданы следующие выпуски немецких народных книг. В 1838 году: 1. «Geschichte von Griseldis und dem Markgrafen Walther» («История о Гризельде и маркграфе Вальтере»). 2. «Alte und neue Lieder in Leid und Lust» («Старьте и повые песни горя п ве­селья»). 3. «Geschichte von der edlen und schönen Mel usina» («История о благородной и прекрасной Мелюзпне»). 4. «Der Schildbürger wunder-seltsamo, abenteuerliche, unerhörte und bisher unbeschriebene Ge­schichten und Thatcn» («Удивительные, фантастические, неслыханные и до сих пор пе описанные истории и деяния шильдбюргеров»). 5. «Ge­schichte von der schönen Magolone und dem Ritter Feter mit den silber­nen Schlüsseln» («История о прекрасной Магелоне и рыцаре Петере с серебряными ключами»). 6. «Geschichte vom Kaiser Octavianus» («История об императоре Октавиане»). 7. «Geschichte von den sieben Schwaben» («История о семи швабах»). 8. «Geschichte von der heiligen Pfalzgräfin Genoveva» («История о святой пфальцграфине Геновефе»). 9 и 10. «Geschichte von den vier Heymonskindern» («История о четырех детях Хеймона»); «Geschichte von dem gehörnten Siegfried» («История о неуязвимом Зигфриде»). И. «Geschichte von den drei Schwestern» («История о трех сестрах»); «Geschichte von den drei Rolandsknappen» («История о трех оруженосцах Роланда»). В 1839 году: 12. «Kulenspie-geb> («Уленшпигель»). 13 и 14. «Tristan und Isalde» («Тристани Изольда»).

К этому же времени в 1839 г. появились следующие выпуски изда­ния Зимрока в прозе: 1. «Salomon und Morolf» («Соломон и Морольф»). 2. «Eine schöne merkwürdige Historie des heiligen Bischofs Gregorius auf dem Stein genannt» («Прекрасная и удивительная история о святом епископе, прозванном Григориусом на камне»). — 12.

1'» «Der hörnere Siegfried. Eine wunderschöne Historie von dem gehörn­ten Siegfried. Was wunderliche Ebentheuer dieser theure Ritter ausge­standen, sehr denkwürdig und mit ,Lust zu lesen». Gedruckt in diesem Jahre. Cöln («Неуязвимый Зигфрид. Удивительная история о неуя­звимом Зигфриде. О том, какое странное приключение пережил этот верный рыцарь; очень достопримечательная и с охотой читаемая». Напечатано в этом году. Кёльн). Книга без указания года издания. — 13.

15 «Buch der schönsten Geschichten und Sagen für Alt und Jung fwieder erzählt von Gustav Schwab». 2 Theile. Stuttgart, 1836—1837 («Книга прекрасных историй и сказаний для старых и молодых, пересказанная Густавом Швабом». 2 части. Штутгарт, 1836—1837). В свое издание Шваб включил следующие народные книги, упоминаемые Энгельсом: «Неуязвимый Зигфрид», «Прекрасная Магелона», «Хирлянда», «Гено-вефа», «Гризельда», «Шильдбюргеры», «Император Октавиан», «Чет­веро детей Хеймона», «Прекрасная Мелюзина», «Герцог Эрнст», «Фор-тунат и его сыновья». — 13.


536


ПРИМЕЧАНИЯ


18 «Leben und Thaten des großen Helden Heinrich des Löwen, Herzog zu Braunschweig». Einbeck («Жизнь и деяния великого героя Генриха Льва, герцога Брауншвейгского». Эйнбек). Книга без указания года издания. — 14.

17 Имеется в виду решение немецкого Союзного сейма от 10 декабря 1835 г. о запрещении в Германии произведений писателей «Молодой Германии» — Гейне, Гуцкова, Лаубе, Виибарга и Мундта, в некото­рых произведениях которых, как, например, в романе Гуцкова «Ва­ли», поднимался вопрос о равноправии женщины.

Союзный сейм — центральный орган созданного в 1815 г. Герман­ского союза, состоявший из представителей германских государств; существовал до 1866 года. — 16, 66, 249, 435.

Is Намек на комедию Людвига Тика «ИмЕератор Октавиан» («Kaiser Octavianus»), которая написана но мотивам одноименной народной книги. В книге: Ludwig Tieck's Schriften. Bd. I. Berlin, 1828 (Сочи­нения Людвига Тика. Т. I. Берлин, 1828). — 17.

Имеется в виду поэма Готфрида Страсбургского «Тристан и Изольда», появившаяся в начале XIII века. — 17.

20   L. Börne. «Briefe aus Paris». In: Gesammelte Schriften. Theile 9—10. Hamburg, 1832; Theile 11 —14. Paris, 1833—1834 (Л. Берне. «Парижские письма». В издании: Собранно сочинений. Части 9—10. Гамбург, 1832; части 11 — 14. Париж, 1833—1834). — 18, 60, 123, 434.

21 Имеется в виду роман К. Гуцкова «Вали, сомневающаяся» («Wally, die Zweiflerin»), опубликованный в Мангейме в 1835 году. Этот роман подвергся нападкам клерикальной реакции. В частности, в JVs№ 93 и 94 журнала «Literatur-Blatt» от 11 и 14 сентября 1835 г. была опублико­вана рецензия Менцеля, в которой тот обвинял Гуцкова в безнравствен­ности и богохульстве. Выступления против Гуцкова со стороны реакции послужили поводом для запрещения 14 ноября прусским правитель­ством, а 10 декабря 1835 г. Союзным сеймом произведений писателей «Молодой Германии» и судебного преследования Гуцкова. — 18, 372.

22   «Новая библия» и «Юная Палестина» являются частями сборника стихов Бека «Ночи. Железные песни» («Nächte. Gepanzerte Lieder»), вышедшего в Лейпциге в 1838 году. Этот сборник делится на четы­ре сказки: «Первая сказка — Приключения одного лейпцигского сту­дента»; «Вторая сказка — Новая библия»; «Третья сказка — Вторая часть Новой библии»; «Четвертая сказка — Юная Палестина». «Сказ­кам» в качестве вступления предшествует стихотворение «Султан». Оценку Энгельсом этого сборника см. также в настоящем томе, стр. 399—400. — 20, 68, 399.

23   Имеется в виду статья Г. Гейне «Швабское зеркало» («Der Schwaben­spiegel»), направленная против консервативно-романтической «шваб­ской школы поэтов» (Уланд, Кернер, Пфицер, Шваб и др.). Статья была напечатана в «Jahrbuch der Literatur». 1. Jg., Hamburg, 1839 («Литературный ежегодник». 1-й год издания. Гамбург, 1839). — 21.

2* «Песнь о Людовике» — стихотворение неизвестного средпевекового поэ­та, написанное в конце IX в. на франкском диалекте. Стихотворение


ПРИМЕЧАНИЯ


537


прославляет победу западнофраннского короля Людовика III над нор­маннами в 881 году. — 21.

25 F. Freiligrath. Gedichte. Stuttgart und Tübingen, 1838 (Ф. Фрейлиграт. Стихотворения. Штутгарт и Тюбинген, 1838). — 21.

2« Речь идет о книге Г. Кюне «Weibliche und männliche Charaktere». 2 Theile. Leipzig, 1838 («Женские и мужские характеры». 2 части. Лейпциг, 1838) и его анонимной статье «Deutsche Lyrik. Karl Beck, Ferdinand Freiligrath», опубликованной в №№ 223 и 224 «Zeitung für die elegante Welt» от 13 и 15 ноября 1838 года. — 21, 29, 60.

27   Энгельс имеет в виду статью Л. Винбарга «Людвиг Уланд как драма­тург» («Ludwig Unland, als Dramatiker»), напечатанную в книге «Die Dramatiker der Jetztzeit». 1. Heft. Altona, 1839 («Драматурги совре­менности». 1-й выпуск. Альтопа, 1839). — 21, 52, 60, 421.

28     Речь идет о памфлете Л. Берне «Менцель-французоед» («Menzel, der Fran­zosenfresser»), вышедшем в Париже в 1837 году. — 22, 117, 422, 431, 434.

29   Имеется в виду сборник стихов Бека «Странствующий поэт» («Der fahren­de Poet»), опубликованный в 1838 г. в Лейпциге. Характеристику сбор­ника Энгельсом см. также в настоящем томе, стр. 400. — 22, 50, 400, 417.

30   К. Beck. «Novellistische Skizzen». Напечатано в «Zeitung für die ele­gante Welt» №№ 171—175 от 2, 3, 5—7 сентября 1839 года. — 22.

31 К. Beck. «Stille Lieder». Erstes Bändchen. Leipzig, 1840 (К. Бек. «Тихие песни». Первый выпуск. Лейпциг, 1840). Книжка состоит из следую­щих разделов: «Песни любви (Ее дневник)»; «Песни любви (Его дневник)»; «Сновидения»; «Цыганский король»; «Венгерская вахта». — 23, 68.

32   Стихотворение К. Бека «Доброй ночи!» («Schlaf wohl!») сначала было опубликовано в № 126 «Zeitung für die elegante Welt» 30 июня 1838 го­да. — 24.

83 Первый акт трагедии Бека «Саул» был напечатан в №№ 216—219 «Zeitung für die elegante Welt» от 4—8 ноября 1839 года.

В № 143 «Allgemeine Theater-Chronik» от 25 ноября 1839 г. была помещена заметка «Episoden. Carl Beck als Dramatiker» («Эпизоды. Карл Бек как драматург»).

В № 190 «Telegraph für Deutschland» за ноябрь 1839 г. в разделе «Мелкая хроника» была опубликована анонимная рецепция на первый акт трагедии Карла Бека «Саул», к которой Гудковым дано под строкой примечание. — 24.

34    Начальник войск царя Саула Авенир, выведенный в трагедии Бека, действует также и в несколько ранее появившейся трагедии Гуцкова «Царь Саул». — 25.

35      Вслед за статьей Энгельса о Беке в № 203 журнала «Telegraph für Deutschland» (декабрь 1839 г.) была опубликована статья его редактора Карла Гуцкова под названием «Дополнение» с окончанием в № 204 (где она озаглавлена «Карл Бек»), в которой Гудков подвергает резкой критике сборник Бека «Тихие песни», особенно подчеркивая «детский характер» его поэзии. — 25.


538


ПРИМЕЧАНИЯ


30 Энгельс цитирует книгу К. Гуцкова «Zur Philosophie der Geschichte». Hamburg, 1836, S. 53 («К философии истории». Гамбург, 1836, стр. 53). — 26.

37   Под великой неделей подразумевается июльская буржуазная революция 1830 г. во Франции, главные события которой происходили 27 июля — 2 августа. — 29, 122.

38   Речь идет о новелле Ф. Г. Кюне «Eine Quarantäne im Irrenhause». Leipzig, 1835 («Карантинв сумасшедшем доме». Лейпциг, 1835). — 29, 68.

39   Вторая силезская школа — направление в немецкой литературе вто­рой половины XVII века, выражавшее интересы феодальной знати. Ее главными представителями были Гофмансвальдау и Лоэнштейн. — 30.

40   Е. Duller. «Kronen und Ketten». Ein historischer Roman. Bd. 1—3. Frankfurt am Main, 1835; «Der Antichrist». Bd. 1—2. Leipzig, 1833; «Loyola». Bd. 1—3. Frankfurt a. M., 1836; «Kaiser und Papst». Roman. In vier Theilen. Leipzig, 1838. II. A. Zigler und Kliphausen. «Asiatische Banise...». Leipzig, 1688. D. С von Lohenstein. «Großmüthlger Feld­herr Arminius odor Herrmann. Nebst seiner Durchlauchtigen Thußnel-da...». Leipzig, 1689—1690. — 30, 364.

41 Реставрация — период, наступивший после окончания наполеопов-ских войн и восстановления правления династии Бурбонов во Франции (1814, 1815—1830 гг.). — 32, 116, 176.

42     A. von Platon. Gesammelte Werke. In Einem Band. Stuttgart und Tü­bingen, 1839 (А. фон Платен. Собрание сочинений в одном томе. Штутгарт и Тюбинген, 1839). — 33.

43   «Gedichte aus dem ungedruckteu Nachlasse des Grafen August von Platen-Hallermünde». Als Anhang zu den bei Cotta erschienenen Gedichten Platens. Straßburg, 1839 («Стихи из неопубликованного на­следства графа Августа фон Платена-Халлермюнде». Как приложение к вышедшим в издательстве Котта стихотворениям Платена. Страсбург, 1839). -33.

44   Пентархия — европейская политическая система эпохи Реставрации (см. примечание 41), основанная на гегемонии пяти великих держав — Англии, Франции, России, Австрии и Пруссии. — 34, 131.

*5 Намек на Карла Эдуарда Гольдмана, автора вышедшей в Лейпциге в 1839 г. анонимной книги «Европейская пентархия» («Die europäische Pentarchie»). 34.

4в Данное произведение представляет собой перевод на немецкий язык стихотворения «A la invention de la imprenta» («На изобретение книго­печатания») испанского поэта и политического деятеля, последователя французских просветителей Мануэля Хосе Кинтана, впервые напе­чатавшего его в книге «Poesias» («Стихи») в Мадриде в 1803 году. В «Gutenbergs-Album» перевод Энгельса напечатан параллельно с ис­панским оригиналом на стр. 208—225. — 35.

47 J. Jacoby. «Kampf und Sieg». Regensburg, 1840, S. 57. — 41.


ПРИМЕЧАНИЯ


539


0

48    Выражение шгелингич» вошло в употребление после выхода в свет книги реакционного историка и публициста Г. Лео «Die Hegelingen. Actenstücke und Belege zu der s. g. Denunciation der ewigen Wahrheit». Halle, 1838 («Гегелинги. Документы и доказательства к так называе­мому провозглашению вечной истины». Галле, 1838). Книга была на­правлена против Штрауса, Руге, Михелета и других младогегельянцев, которых Лео презрительно называл «гегелингами». — 42, 177, 255, 266, 308, 401, 440, 478.

49    В своей книге «Борьба и победа» Й. Якоби поощряет участие басков на стороне карлистов в гражданской войне 1833—1840 гг. в Испании, а также прославляет ультрамонтанское духовенство и, в частности, иезуитов в Бельгии, называя их бельгийским соловьем.

Карлисты — реакционная клерикально-абсолютистская группи­ровка в Испании, поддерживавшая претендента на испанский престол дон Карлоса, брата Фердинанда VII. Опираясь па военщину и католи­ческое духовенство, а также используя поддержку отсталого крестьян­ства некоторых районов Испании, в том числе басков, карлпсты раз­вязали в 1833—1840 гг. гражданскую войну (так называемую первую карлистскую войну), которая фактически превратилась в борьбу между феодально-католическими и буржуазно-либеральными злементами и за­кончилась поражением карлистов. — 43.

50    Имеется в виду период революционно-демократической диктатуры якобинцев (2 июня 1793 г. — 27 июля 1794 г.) во Франции, когда в ответ на контрреволюционный террор жировдистов (партии крупной буржуазии) и роялистов (приверженцев королевской власти) якобин­цы применили террор революционный. — 43.

51 Статья «Реквием для немецкой «Adelszeitimg»», очевидно, написана в связи со слухами о прекращении выхода «Zeitung für den Deutschen Adel», издававшейся с января 1840 года. Однако газета просуществова­ла до 1844 года. — 44.

52    «Ankündigung und Einladung zur Subscription auf die mit demi. Januar 1840 erscheinende «Zeitung für den Deutschen Adel»» («Извещение и пригла­шение на подписку «Газеты для немецкого дворянства», начинающей выходить с 1 января 1840 г.»). Напечатано, в частности, в № 69 «Sprecher oder Rheinisch-Westphälischer Anzeiger» («Оратор, или Рейнско-Вест-фальский вестник») за 28 августа 1839 года. — 44.

53    Энгельс имеет в виду книгу: К. Schubarth. «Ueber die Unvereinbarkeit der Hegel'schen Staatslehre mit demobersten Lebens-und Entwickelungs-prinzip des Preußischen Staats». Breslau, 1839 (К. Шубарт. «О несовме­стимости гегелевского учения о государстве с высшим принципом жизни и развития Прусского государства». Бреслау, 1839). — 44, 402.

54    Энгельс имеет в виду передовую статью редактора «Zeitung für don Deutschen Adel» Фуке, помещенную в первом номере этой газеты (от 1 января 1840 г.) под названием «Vorwort an unsere Leser» («Вступитель­ное слово к нашим читателям»). — 46.

55    Намек на книгу И. Канта «Zum ewigen Frieden». Ein philosophischer Entwurf. Königsberg, 1795 («К вечному миру». Философский набросок. Кенигсберг, 1795). — 47.


540


ПРИМЕЧАНИЯ


56   Работа Ф. Энгельса «.Современная литературная жизнь» состоит из двух статей, объединенных общим заголовком. Она напечатана авто­ром под его юношеским псевдонимом «Фридрих Освальд» в выходившей в Брауншвейге «Mitternachtzeitung für gebildete Leser» («Полуночной газете для образованных читателей»), редактором которой в то время был либеральный литератор Вринкмайер. Первая статья — «Гуцков как драматург» — появилась в четырех номерах названной газеты в марте 1840 г., вторая статья — «Современная полемика» — в пяти номерах в мае того же года. По-видимому, Энгельс намеревался про­должить начатую серию статей, обратившись к другим проблемам немецкого литературного движения конца 30-х и начала 40-х годов XIX в., но вынужден был отказаться от дальнейшего сотрудничества в газете из-за столкновений с издателем. Помещая статьи в «Mittor- îiachtzeitiing», Энгельс преследовал цель свободно — чего он но мог сделать в редактировавшемся Гуцковым «Telegraph für Deutschland» — изложить свое мнение о Гуцкове и о «Молодой Германии» (см. приме­чание 5) вообще. — 49.

57   Энгельс имеет в виду статью Гуцкова «Vergangenheit und Gegenwart. 1830—1838» («Прошлое и настоящее. 1830—1838»), в которой давался критический разбор немецкой литературы 1830—1838 годов. Статья была опубликована в нервом и единственном выпуске — «Jahrbuch der Literatur», вышедшем в Гамбурге в 1839 г. в издательстве Гофмана и Кампе. — 49, 373.

58   Первое представление трагедии К. Гуцкова «Ричард Сэводж, или Сын одной матери» («Richard Savage oder: Der Sohn einer Mutter») состоялось 15 июля 1839 г. во Франкфурте-на-Майне. Пьеса сначала была напе­чатана на правах рукописи под псевдонимом Леонард Фальк без указа­ния издателя, года и места издания. Под настоящим именем автора трагедия была напечатана в 1842 г. в Лейпциге в издании: К. Gutzkow. «Dramatische Werke». Bd. 1 (К. Гуцков. «Драматические произведения». Т. 1). — 49, 82.

SB К. Gutzkow. «König Saub. Trauerspiel in fünf Aufzügen. Hamburg, 1839 (К. Гуцков. «Царь Саул». Трагедия в пяти действиях. Гамбург, 1839). - 49, 421.

<и> Речь идет о драматических набросках К. Гуцкова «Marino Falieri» («Марино Фальери») и «Hamlet in Wittenberg» («Гамлет в Виттенберге»), опубликованных в сборнике незаконченных произведений Гуцкова «Skizzenbuch». Cassel und Leipzig, 1839 («Книга набросков». Кассель и Лейпциг, 1839). — 50, 421.

ei L. Börne. «Hamlet, von Shakespeare». In: Gesammelte Schriften. 1. und 2. Theil. «Dramaturgische Blätter». Hamburg, 1829 (Л. Берне. «Гамлет Шекспира». В издании: Собрание сочинений. 1-я и 2-я части. «Страницы драматургии». Гамбург, 1829). — 50.

82    Имеется в виду сцена из второй книги романа К. Гуцкова «Вали, сомневающаяся» (см. примечание 21). — 51.

83    Эти слова взяты Энгельсом из статьи Винбарга об Уланде (см. примечание 27). Винбарг пишет на стр. 13 своей книги: «Так Густав Пфицер обсуждал натуру и талант Уланда вдоль и поперек и вообще во всех направлениях». — 55.


ПРИМЕЧАНИЯ


541


64    Рецензия на вышедший в 1838 г. в Штутгарте роман К. Гуцкова «Бла-зедов и его сыновья» («Blasedow und seine Söhne») была помещена в ано­нимной статье «Современные романы» («Moderne Romane») в журнале «Rheinisches Jahrbuch für Kunst und Poesie». 1. Jrg. Köln, 1840. В статье затрагивались произведения и других современных писателей. Оценку Энгельсом романа Гуцкова «Блазедов и его сыновья» см. также в па-стоящем томе, стр. 400. — 57, 75, 400.

65    F. Halm. «Griseldis». Dramatisches Gedicht in fünf Akten. Wien, 1837 (Ф. Гальм. «Гризельда». Драматические стихи в пяти актах. Вена, 1837). Драма Фридриха Гальма (псевдоним фон Мюнх-Бсллингхаучепа) была поставлена в 1835 г. в Вене и шла с огромным успехом. Однако после опубликования ее в 1837 г. была подвергнута резкой критике. — 59.

66    Критический разбор пьесы Гуцкова «Ричард Сэводж» был сделан в связи с премьерой в Штутгарте на страницах штутгартского журнала «Deut­scher Courier» в № 44 от 3 ноября 1839 г. в статье под заголовком «Пер­вое представление «Ричарда Сиведжа, или Сына одной матери», траге­дии в пяти актах Карла Гуцкова» («Erste Vorstellung von «Richard Savage, oder der Sohn einer Mutter», Trauerspiel in 5 Aufzügen, von Karl Gutzkow»). 59.

67    K. Gutzkow. «Werner, oder Herz und Welt». Schauspiel in fünf Auf­zügen. In: «Dramatische Werke». Bd. 1. Leipzig, 1842 (К. Гуцков. «Вер­нер, или Сердце и мир». Драма в пяти действиях. В издании: «Драма­тические произведения». Т. 1. Лейпциг, 1842). Премьера спектакля состоялась в Гамбурге 21 февраля 1840 года. — 59.

68    Th. Creizenach. «Der schwäbische Apoll». Lustspiel in einem Akt. In: «Dichtungen». Mannheim, 1839 (Т. Крейцеиах. «Швабский Аполлон». Комедия в одном действии. В книге: «Поэтические произведения». Мангейм, 1839). Комедия немецкого поэта и историка литературы ли­берального направления Крейценаха является сатирой на представите­лей «швабской школы» (В. Менцеля, Г. Пфицера, Ю. Кернера и др.).

Имеется в виду статья К. Бека «Literatur in Ungarn» («Литература в Венгрии»), опубликованная в «Zeitung für die elegante Welt» в №№ 173—181 от 5, 7—9, 11, 12, 14—16 сентября 1837 года. — 61, 433.

69    G. Е. Lessing. «Briefe, antiquarischen Inhalts». 2 Theile. Berlin, 1768— 1769 (Г. Э. Лессинг. «Письма антикварного содержания». 2 части. Берлин, 1768—1769). — 61.

70    Речь идет о романах Т. Мундта: «Madonna. Unterhaltungen mit einer Heiligen». Leipzig, 1835 («Мадонна. Беседы со святой». Лейпциг, 1835) и «Moderne Lebenswirren». Leipzig, 1834 («Современный жизнен­ный водоворот». Лейпциг, 1834). — 64.

71    Намек на запрещение произведений писателей «Молодой Германии» (см. примечания 5 и 17). — 64.

72    «Die Komödie der Neigungen» («Комедия склонностей») Мундта вышла в 1839 г. в Альтоне в альманахе «Delphin» («Дельфин»), изданном под редакцией Мундта. Произведение повсюду встретило отрицатель­ное отношение. — 64.


542


ПРИМЕЧАНИЯ


73    Th. Mundt. «Spaziergänge und Weltfahrten». Bd. 1—3. Altona, 1838— 1839. — 64.

74       Книги под названием «Личности и обстоятельства» («Persönlichkeiten und Zustände») у Мундта не было. Вероятно, Энгельс имеет в виду книгу Мундта «Характеры и ситуации» («Charaktere und Situationen»), вышедшую в 1837 г. в Висмаре в двух частях. — 65.

75    Теодор Мундт опубликовал во второй тетради издаваемого им в Аль-тоне журнала «Freihafen» за 1838 г. статью «Lebenserinnerungen von Miinch» («Воспоминания Мюнха»), в которой разбирались вышедшие в 1836—1838 гг. в Карлсруэ трехтомные воспоминания немецкого исто­рика и публициста Эрнста Мюнха. — 65.

TIi. Mundt. «Görres und die katholische Weltanschauung». In: «Der Frei­hafen». 2. Heft. Altona, 1838. — 66.

77    Германский союз — объединение германских государств, созданное 8 июня 1815 г. Венским конгрессом и первоначально включавшее 34 государства и 4 вольных города с абсолютистско-феодальным строем. Союз закреплял политическую и экономическую раздробленность Герма­нии и препятствовал ее прогрессивному развитию. — 66, 276, 430, 435.

78    Очор'ки К. Гуцкова «Литературные судьбы эльфов. Сказка без намека» («Literarische Elfenschicksale. Ein Märchen ohne Anspielung»), направлен­ные против Мундта, были напечатаны в «Telegraph für Deutschland» в №№ 31, 32, 35, 36 за февраль и в №№ 65—68 за апрель 1838 года. В 1839 г. эта работа была перепечатана в «Skizzenbuch» («Книге набросков») Гуцкова под названием «Литературные эльфы. Сказка без намека» («Die literarischen Elfen. Ein Märchen ohne Anspielung»). 66.

7» Энгельс имеет в виду вышедшую в 1839 г. в Лейпциге работу немецкого писателя и публициста Германа Маргграфа «Deutschlands jüngste Lite-ratur-und Culturepoche» («Новейшая литературная и культурная эпоха Германии»). — 67.

80    Намек на следующее изречение Мефистофеля: «Словами диспуты ведут­ся, из слов системы создаются» (Гёте. «Фауст». Часть первая, сцена 4, «Кабинет Фауста»). — 69.

81 К. Gutzkow. «Seraphine». Roman. Hamburg, 1837 (К. Гуцков. «Сера-фина». Роман. Гамбург, 1837). — 68.

82    Анонимная статья Кюне «Gutzkow's neueste Romane» («Новейшие рома­ны Гуцкова») была опубликована в «Zeitung für die elegante Welt» в №№ 192 и 193 от 1 и 2 октября 1838 года. В ней Кюне резко критико­вал литературную деятельность Гуцкова и его романы «Серафина» и «Блазедов и его сыновья». — 70.

83    G. Kühne. «Klosternovellen». 2 Bde. Leipzig, 1838. — 70.

84    Статья Г. Гейне «Швабское зеркало» была опубликована в 1839 г. в «Jahr­buch der Literatur» в извращенном виде. Гейне отказался от авторства, поместив об этом официальное заявление в «Zeitung für die elegante Welt» за 8 февраля 1839 года. — 70.


ПРИМЕЧАНИЯ


543


85 Статья с критикой драмы Гуцкова «Ричард Сэведж» была опубликована в издаваемой Кюне «Zeitung für die elegante Welt» в № 135 от 13 июля 1839 г. под заголовком «Richard Savage, oder: große Geister begeg­nen sich» («Ричард Сэведж, или Великие умы встречаются»).

«Заявление» публициста Виля («Zeitung für die elegante Welt» от 28 мая 1839 г.), на которое в том же номере Кюне поместил пародий­ный ответ за подписью «Гектор, охотничья собака Гофмана и Кампе в Гамбурге» («Hektor, Jagdhund bei Hoffmann und Campe in Hamburg»), было направлено против Генриха Гейне, опубликовавшего в «Zeitung für die elegante Welt» в номерах от 18—20 апреля 1839 г. открытое пись­мо издателю «Jahrbuch der Literatur» Клаусу Кампе под заголовком «Заметки писателя» («Schriftstellernöten»). В этом письме Гейне обвинял Виля в искажении своей статьи «Швабское зеркало» и называл его охотничьей собакой Кампе. — 70.

8 Стихотворенпе Анастазпуса Грюна «Apostasie» («Отступнпчесгво») было опубликовано в № 28 «Zeitung für die elegante Welt» от 8 февраля 1838 года. — 73.

87 A. von Platen. «Der romantische Oedipus». Lustspiel in 5 Akten. In:
Gesammelte Werke. In Einem Band. Stuttgart und Tübingen,
1839
(А. фон Платен. «Романтический Эдип». Комедия в 5 актах. В книге:
«Собрание сочинений в одпом томе». Штутгарт и Тюбинген, 1839). — 75.

88 Grimm, Brüder. «Kinder- und Haus-Märchen». Bd. 1—3. Berlin, 1812—
1822. — 75.

89 .Т. В. Thiersch. «Ich bin ein Preuße». In: Lieder und Gedichte des Dr.
Bernhard
Thiersch, von seinen Freunden in und bei Halberstadt für
sich herausgegeben. Halberstadt,
1833 (И. Б. Тирш. «Я пруссак». В сбор­
нике: Песни и стихи д-ра Бернхарда Тирша, изданные его друзьями
для себя в Хальберштадте. Хальберштадт, 1833). — 76.

99 Намек на библейскую легенду о превращении жены Лота в соляной столб за нарушение запрета оглядываться во время бегства из Содома и Гоморры (Библия. Ветхий завет. Первая книга Моисеева, глава 19). — 76.

91 Дордрехтский синод кальвинистской церкви, проходивший с 13 ноя­
бря 1618 г. по 9 мая 1619 г. в городе Дордрехте (Голландия), осудил
секту арминиан, склонную к свободомыслию, и узаконил строго
кальвинистские догмы (см. также примечание 11). — 77.

92 Речь идет о книге: F. Freiligrath und L. Schücking. «Das malerische und
romantische Westphalen».
2. Lieferung. Barmen—Leipzig, 1840 (Ф. Фрей-
лиграт и Л. Шюккинг. «Живописная и романтическая Вестфалия».
2-й выпуск. Бармен—Лейпциг, 1840). Первый выпуск «Живописной
и романтической Вестфалии», изданный Фрейлигратом, вышел там же
в 1839 году. — 80.

9 3 Когда Энгельс в мае 1840 г. был в Мюнстере, Левин Шюккинг передал
ему с посвящением «Напоминание о Мюнстере» том вышедших в 1838 г.
стихотворений
(«Gedichte») Аннетты Элизабет фон Дросте-Хюльсхофф.
Книга вышла полу анонимно под инициалами
D. Н. (Д. X.). 80, 445.


544


ПРИМЕЧАНИЯ


04 С. Blum. «Schwärmerei'nach der Mode». In: «Theater»." Dritter Band. Ber­lin, 1844. - 82.

a 5 Рецензия на пьесу К. Гуцкова была напечатана в №№ 95, 97—99 жур­нала «Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst» 20, 22—24 апреля 1840 г. под заглавием: «Richard Savage in Leipzig. Correspondes» («Ричард Сэведж в Лейпциге. Корреспонденция»). — 82.

ЭД Таможенный союз германских государств, установивших общую тамо­женную границу, был основан в 1834 году. Со временем он охватил все германские государства, за исключением Австрии и некоторых мелких государств. Главенствующую роль в союзе играла Пруссия. Вызванный к жизни необходимостью создания общегермаиского рынка, Таможенный союз способствовал в дальнейшем и политическому объеди­нению Германии. — 85.

!)7 См. Ф. Маллет. «Предисловие» («Vorwort»). In: «Bremer Kirchenbote» №№ 1 и 2 от 12 и 19 января 1840 года. — 86, 441.

! *8 Далее Энгельс в этой строфе имеет в виду следующие произведения Каль- дерона: «Мантибльскип мост», «Врач своей чести», «Стойкий принц», «Дочь воздуха», «Жизнь — это сон» и «Апрельское и майское утро». — 90.

D9 Как явствует из письма Энгельса сестре Марии от 7—9 июля 1840 г. (см. настоящий том, стр. 449), Энгельс ездил в Бремерхафен 5 июля 1840 года. Содержание данной статьи свидетельствует о том, что Эн­гельс написал ее сразу же после поездки, хотя она и была опубликована годом позже.

Бремерхафен — до 1939 г. самостоятельный город Северо-западной Германии. Аванпорт Бремена у устья реки Везер. С 1939 г. — часть города Везермюнде. — 92.

100 Согласно Заключительному акту Венского конгресса в 1815 г. Бремен был объявлен вольным имперским городом. — 92, 106.

1°1 Патримониальный суд — феодальный суд, основанный на праве по­мещика судить и подвергать наказанию своих крестьян. — 96, 126.

102 Партия «Прирожденных американцев» была образована в США в 1835 году. Она отстаивала преимущественные права коренных американцев. В связи с этим для иммигрантов, желавших натурализоваться в Аме­рике, был установлен срок непрерывного пребывания там в течение 21 г., вместо ранее существовавшего срока в 7 лет. — 97.

ЮЗ Неопалимая купина — терновый куст, который, согласно библейскому преданию, горел и не сгорал, когда в нем явился Моисею бог, призвав его к избавлению израильтян от египетского рабства (Библия. Ветхий завет. Вторая книга Моисеева. Исход, глава 3). — 100.

104 F. W. Krummacher. «Das letzte Gericht». Gastpredigt gehalten am 12. Juli 1840 vor der St. Ansgarii-Gemeine zu Bremen. Bremen, 1840; «Pau­lus, kein Mann nach dem Sinne unsrer Zeit». Predigt. Bremen, 1840 (Ф. В. Круммахер. «Последний суд». Проповедь приезжего пастора, произнесенная 12 июля 1840 г. в общине церкви св. Ансгария в Бре­мене. Бремен, 1840; «Павел, человек не в духе нашего времени». Про­поведь. Бремен, 1840). — 101, 106.


ПРИМЕЧАНИЯ


545


105  Речь идет о романе Карла Иммермана «Die Epigonen». Familienmemoi­ren in Neun Büchern. 3 Theile. Düsseldorf, 1836 («Эпигоны». Семейные мемуары в девяти книгах. 3 части. Дюссельдорф, 1836). — 104.

106  Рационализм в богословии — условное и весьма противоречивое понятие, выражающее попытки некоторых групп богословов разных времен дока­зать возможность постижения «богооткровенных истин» средствами ра­зума. В протестантском богословии рационалистическое направление пользовалось большим влиянием в XVIII XIX веках. — 107, 146, 231.

I"7 К. F. W. Paniel. «Drei Sonntagspredigten, mit Bezug auf eine besondere Veranlassung, am 12., 19. und 26. Juli 1840 gehalten». Bremen, 1840 (К. Ф. В. Паниель. «Три воскресных проповеди, произнесенные по осо­бому поводу 12, 19 п 26 июля 1840 года». Бремен, 1840). — 107.

8 .Т. N. Tiele. «Sondschreiben an Herrn Dr. thool. et philos. Paniel Pastor zu St. Ansgarii in Bremen in Bezug auf dessen drei am 12., 19., 26. Juli 1840 gehaltene Sonntags-Predigten». Bremen, [1840] (И. Н. Тиле. «Послание г-ну доктору богословия и философии Паниелю, пастору церкви св. Ансгария в Бремене в связи с его тремя воскресными проповедями, произнесенными 12, 19 и 26 июля 1840 года». Бремен, [1840]). — 108.

i<* [W. E. Weber]. «Die Verfluchungen», tm Interesse denkender Christen von einem Anonymus des Bremischen Bürgerfreundes. Bremen, 1840 ([В. Э. Вебер]. «Анафемы». Сочинение анонимного автора, друга бре­менских горожан, написанное в интересах мыслящих христиан. Бремен, 1840). — 108, 147.

НО F. W. Krummachor. «Theologische Replik an Herrn Dr. Paniel in Bre­men». Elberfeld, 1840. — 108, 145.

Hl K. F. W. Paniel. «Unverholene Beurtheilung der von dem Herrn Pastor Dr. philos. Krummacher von Elberfeld, zur Vertheidigung seiner Bremischen Verfluchungssache herausgegebenen, sogenannten «Theologischen Replik»». Bremen, 1840 (К. Ф. В. Паниель. «Откровенное осуждение так назы­ваемой «Богословской реплики» г-на пастора д-ра философии Крум-махера из Эльберфельда, изданной им в защиту своего бременского дела об анафеме». Бремен, 1840). — 108, 145.

112 «Песнь о Нибелунгахь — памятник немецкого героического эпоса, созданный около 1200 г. на основе древних германских мифов и ска­заний. Главный образ поэмы — Зигфрид, победитель карликов-нибе-лунгов. — 112.

И;! «.Песнь о Ганнонеъ — стихотворение, написанное на средненемецком наречии и относящееся к концу XI или началу XII века. В нем про­славлялся архиепископ Кёльна Ганнон, прозванный святым. — 112.

114 W. Grimm. «Die Deutsche Heldensage». Göttingen, 1829 (В. Гримм. «Германские героические сказания». Гёттинген, 1829). — 113.

115 Castra vetera (букв, древний лагерь) — древнеримская укрепленная колония, расположенная на левом берегу Рейна, на месте которой возник город Ксантен. — 115.


546


ПРИМЕЧАНИЯ


Ив «Демагогами» были названы в постановлениях Карлсбадской конфе­ренции министров главных немецких государств 1819 г. участники оп­позиционного движения в период, последовавший за войнами с напо­леоновской Францией. Движение получило распространение среди интеллигенции и студенчества, особенно в студенческих гимнастиче­ских обществах. Его участники выступали против реакционного строя немецких государств, организовывали политические манифе­стации, на которых выдвигали требование объединения Германии. Реакционные власти подвергали «демагогов» преследованиям, кото­рые возобновились в 30-х годах, когда под влиянием июльской револю­ции 1830 г. во Франции усилилось оппозиционное и революционное движение в Германии и в других европейских странах. — 116.

il' Речь идет об амнистии политическим заключенным, объявленной в 1840 г. в связи с вступлением на престол Фридриха-Вильгельма IV. — / /6'.

us В этой статье Энгельс разбирает вышедшую в 1840 г. в Лейпциге кпигу Арндта «Erinnerungen aus dorn äußeren Leben» («Воспоминания о пере­житых событиях»). К указанному вслед за названием статьи имени ее автора Ф. Освальд (псевдоним Энгельса) дано под строкой следую­щее примечание редакции журнала «Telegraph für Deutschland»: «Неоднократно обсуждаемая публикация, оцениваемая с точки зре­ния журнала «Telegraph»». 117.

И» «Верный Эккарт» — горой немецких средневековых сказаний. В легенде о Тангейзере он стоит на страже у Венериной горы и предупреж­дает всех приближающихся об опасности чар Венеры. — 117, 415, 418.

120  Испанская конституция 1812 г., принятая в интересах либерального дворянства и либеральной буржуазии, ограничила власть короля кортесами и уничтожила некоторые пережитки феодализма. В 1814 г. в связи с победой феодально-аристократической реакции в Испании конституция 1812 г. была отменена. В первой половине XIX в. она стала знаменем либерально-конституционного движения в Испании и в ряде других государств Европы. — 120, 443.

121 Речь идет о конгрессах Священного союза — реакционного союза Австрии, Пруссии и России, созданного после падения империи На­полеона I Венским конгрессом 26 сентября 1815 г. для подавления революционных и национально-освободительных движений и защиты феодально-абсолютистских режимов в Европе. На четырех конгрессах Священного союза — Ахейском (1818 г.), Троппауском (1820 г.), Лай-бахском (1821 г.) и Веронском (1822 г.) обсуждались вопросы сохране­ния установленных в 1815 г. границ, укрепления восстановленного во Франции абсолютистского режима и вооруженного вмешательства во внутренние дела других государств с целью подавления всякого революционного движения. — 120.

122     В «Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst» №№ 281 и 282 от 23 и 24 ноября 1840 г. была опубликована под названием «Friedrich von Florencourt und die Kategorien der politischen Praxis» («Фридрих фон Флоренкур и категории политической практики») за подписью Арнольда Руге рецензия на книгу Флоренкура «Politische, kirchliche und litterarische Zustände in Deutschland». Ein journalistischer Beitrag zu den Jahren 1838 und 1839. Leipzig, 1840 («Политическое,


ПРИМЕЧАНИЯ


547


церковное и литературное положение в Германии». Журнальный очерк о 1838 и 1839 годах. Лейпциг, 1840). — 122.

123 Буршеншафты — немецкие студенческие организации, возникшие под влиянием освободительной войны против Наполеона; выступали за объединение Германии. Наряду с прогрессивными идеями в буршеншаф-тах были широко распространены идеи крайнего национализма. —122.

I2'i Слова из «Поэмы о Сидр» — крупнейшего памятника испанского герои­ческого эпоса, сложенного народными певцами около 1140 года. — 123.

1-5 Имеется в виду книга: G. W. F. Hegel. «Encyclopädie der philosophi­schen Wissenschaften im Grundrisse» (Г. В. Ф. Гегель. «Энциклопедия философских наук в сжатом очерке»). Первое издание вышло в 1817 юду. — 123, 160.

12« Энгельс иронически называет так Б. Г. Шумахера, автора песни «Хвала тебе, в венке победном» («Heil Dir im Siegerkranz»), положенной в основу прусского гимна. — 125.

127     Историческая школа права — реакционное направление в историче­ской и правовой науке, возникшее в Германии в конце XVIII века. Школа в лице своих видных представителей (Гуго, Савиньи и др.) выступала против буржуазно-демократических идей французской буржуазной революции. — 126.

128  Имеется в виду Лондонская конвенция, заключенная 15 июля 1840 г. Англией, Россией, Австрией и Пруссией, с одной стороны, и Турцией — с другой, об оказании военной помощи турецкому султану против египетского паши Мухаммеда-Али, за спиной которого стояла Фран­ция. Лондонская конвенция явилась отражением соперничества евро­пейских держав, главным образом Англии, Франции и России, в их борьбе за гегемонию на Ближнем Востоке. — 128.

129  Речь идет о решениях Венского конгресса (1814—1815), перекроив­ших карту Европы в целях реставрации легитимных монархий, а также утвердивших в Европе господство дворянско-монархической реакции и закрепивших раздробленность Германии. — 130.

130  Это стихотворение было написано Энгельсом в связи с перенесением в 1840 г. праха императора Наполеона I с острова Святой Елены в Па­риж. — 134.

131 Имеется в виду статья немецкого поэта Рейнхольда Кёстлина «Die deutsche Dichter und ihr Publikum» («Немецкие поэты и их публика»), опубликованная в журнале «Europa. Chronik der gebildeten Welt». Bd. I. Stuttgart, 1840. — 137.

132     Речь идет о романах Карла Иммермана «Эпигоны» (см. примечание 105) и «Münchhausen. Eine Geschichte in Arabesken». 4 Theile. Düsseldorf, 1838—1839 («Мюнхгаузен. История в арабесках». 4 части. Дюссель­дорф, 1838—1839). — 137.

133     к. Immermann. «Memorabilien». Erster Theil. Hamburg, 1840, S. 27,—138.


548


ПРИМЕЧАНИЯ


134 К. Immermann. «Memorabilien». Erster Theil. Hamburg, 1840, S. 30—
31. — 138.

135 Эти слова прусский король Фридрих II приводит в письме от 18 ок­
тября 1782 г. к принцу Генриху Прусскому.

В битве при Йене 14 октября 1806 г. прусские войска были раз­биты войсками Наполеона I, что повлекло за собой капитуляцию Пруссии перед наполеоновской Францией. — 138, 256.

136 31 мая 1840 г. в Пруссии отмечалось столотио со дня вступления на
престол короля Фридриха
II. Двадцатилетним междуцарствием
Энгельс называет период между 1786 г., годом смерти Фридриха II,
и 1806 г. — годом поражения прусских поиск под Йеной. — 139.

187 К. Immormaiin. «Memorabilien». Erster Theil. Hamburg, 1840, S. 95. — 139.

138  Речь идет о поэмах Иммермана: «Ghismonda, oder die Opfer des Schwei­gens». In: «Taschenbuch dramatischer Originalien». Hrsg. von Dr. Franck. 3. Jg. Leipzig, 1839 («Гпсмонда, или Жертвы молчания». Напечатано в «Сборнике драматических оригиналов». Изд. д-ром Франком. 3-Й год издания. Лейпциг, 1839); «Tristan und Isolde». Ein Gedicht in Roman­zen. Düssoldorf, 1841 («Тристан и Изольда». Поэма в романсах. Дюс­сельдорф, 1841) и о его эпической драме «Merlin». Eine Mythe. Düssel­dorf, 1832 («Мерлин». Миф. Дюссельдорф, 1832). — 113.

139  Согласно греческой мифологии, нимфа Аретуза, дочь Нерея и Дориды, преследуемая речным богом Алфеем, переплыла море или перешла по его дну в Сицилию и обратилась там в источник. В Древней Греции имя Аретуаы носило еще несколько источников. — 145.

140  Имеется в виду брошюра: «Bekenntniß bremischer Pastoren in Sachen der Wahrheit». Bremen, 1840 («Выступление бременских пасторов по вопросам истины». Бремен, 1840). — 146.

141 «Unpietistische Reime, erbaulich und gut zu lesen für Jedermann». Bremen, 1841 («Непиетистские рифмы для поучительного и приятного чтения каждого». Бремен, 1841). — 147.

142  Имеется в виду «.позитивная философия» — религиозно-мистическое направление в философии, выступившее с критикой философии Гегеля справа (X. Г. Вейсе, И. Г. Фихте-младший, А. Гюнтер, Ф. Баадер, поздний Шеллинг). «Позитивные философы» пытались подчинить фи­лософию религии, выступали против рационального познания и счи­тали божественное откровение единственным источником «позитивного» знания. Всякую философию, объявлявшую своим источником рацио­нальное познание, они называли «негативной». — 147, 166, 174, 232.

143  Имеется в виду вышедшая анонимно в 1841 г. в Ханау брошюра не­мецкого писателя Эдуарда Бёйрмана «Paulus in Bremen». Von einem Candidaten der Theologie aus Stade («Апостол Павел в Бремене». Сочи­нение кандидата теологии из Штаде). — 148.

144  Е. Beurmann. «Skizzen aus den Hanse-Städten». Hanau, 1836 (Э. Бёйр-ман. «Очерки из ганзейских городов». Ханау, 1836). — 148.


ПРИМЕЧАНИЯ


549


1*5 Е. Beurmann. «Deutschland und die Deutschen». 4 Bde. Altona, 1838— 1840. — 148, 421.

i*B A. Soltwedel. «Hanseatische Briefe». In: «Der Freihafen». 3. und 4. Heft 1839 und 1. Heft 1840. — 148.

1*7 Основные законы г. Бремена возникли в период средних веков. «Скри­жали» («Tafel») были созданы в 1433 г., «Новое соглашение.» («Neue Ein­ tracht») — в 1534 году. — 150.

148 «Рейнеке Лис» — народная эпическая поэма, вышедшая в 1498 г. в Лю­беке на нижненемецком наречии под названием «Reynke de Vos». 150.

1*8 Примерно в середине мая 1841 г. Энгельс совершил поездку по Швей­царии и Италик. — 152, 4SI.

150   Имеются в виду события, связанные с приглашенном в 1839 г. радикаль­ным правительством швейцарскою кантона Цюриха Д. Штрауса на должность профессора в Цюрихском университете. В связи с этим возник острый политический конфликт между правительством и ла­герем консерваторов и реакционного духовенства. 6 сентября 1839 г. противники приглашения Штрауса во главе со священником из де­ревни Пфеффикон Бернардом Гирцелем (Энгельс иронически называет их стражами Сиона, т. е. блюстителями ортодоксального вероучения) организовали в Цюрихе вооруженную демонстрацию. В результате этих событий правительство было вынуждено еще до демонстрации отказаться от приглашения Штрауса, а позже уйти в отставку. — 153, 290, 410.

151 261-й сонет Петрарки из цикла «Сонеты и канцоны на жизнь и смерть мадонны Лауры» Энгельс дает в следующем немецком переводе, кото­рый он сделал, возможно, сам:

Ich schwang mich auf im Geist zur Wohnung deren, Die stets ich such' und finde nicht hieniedcn; Die Blicke sanft, die einst so streng mich mieden, So stand sie in des Himmels dritten Sphären.

Die Hand mir fassend, sprach sie leise: Deine Zähren Versiegen hier, wo nie wir sind geschieden; Ich bin's, die lange dir geraubt den Frieden, Um hieher, vor der Zeit, dann heimzukehren.

О daß ein Menschensinn mein Glück verständet Dich nur erwart' ich, und den Dir so lieben, Den Leib, den ich dort unten ließ schon lange.

Ach, warum schwieg sie, ließ mir los die Hände?

Denn wenig fehlte bei dem süßen Klange,

Daß ich nicht gleich im Himmel dort geblieben. 156.

152 В Священной Римской империи германской нации (существовала с 962 по 1806 г. и охватывала Германию, Австрию, часть Италии, Чехию, Бургундию, Нидерланды и др.) избрание императора, согласно золотой булле (1356 г.), зависело от 7 сильнейших князей-курфюрстов. — 157.

153 Настоящая статья является первой из серии произведений Ф. Энгельса, направленных против реакционной религиозно-мистической фило­софии Шеллинга, который в 1841 г. по приглашению Фридриха-Виль­гельма IV прибыл в Берлин для борьбы против младогегельянцев, представителей радикальной буржуазной интеллигенции.


550


ПРИМЕЧАНИЯ


Энгельс посещал лекции Шеллинга в Берлинском университете в качестве студента-вольнослушателя. — 163.

154      Ср. «Schilling's Erste Vorlesung in Berlin, 15. November 1841». Stutt­gart und Tübingen, 1841 («Первая лекция Шеллинга в Берлине 15 но­ября 1841 года». Штутгарт и Тюбинген, 1841). — 164, 179.

155      Сх. W. F. Hegel. «Vorlesungen über die Geschichte der Philosophie». 3. Bde. Hrsg. von K. L. Micliolct. Tn: Hegels Werke. Bd. XIII-XV. Berlin, 1833—1836 (Г. В. Ф. Гегель. «Лекции по истории философии». 3 тома. Изд. К. Л. Михелетом. В издании: Сочинения Гегеля. Тома XIII—XV. Берлин, 1833—1836). — 165, 198, 440.

15« Имеется в виду вышедшая анонимно брошюра К. Рпделя «V. Schel-lings religionsgeschichtlicho Ansicht; nach Briefen aus München». Berlin, 1841 («Религиозно-исторические воззрения Шеллинга; по письмам из Мюнхена». Берлин, 1841). — 168.

157       Речь идет о реакционном идеалистическом журнале «Zeitschrift für Philosophie und spekulative Theologie» («Журнал философии и спеку­лятивной теологии»), издававшемся Иммануэлем Германом Фихте в Бонне в 1837—1846 годах. — 174.

158   G, w. F. Hegel. Werke. Vollständige Ausgabe durch einen Verein von Freunden des Verewigton. 19 Bücher in 23 Bänden. Berlin, 1832—1845 (Г. В. Ф. Гегель. Сочинения. Полное издание, выпускаемое друзьями покойного. 19 книг в 23 томах. Берлин, 1832—1845). — 175.

15» Имеются в виду книги: L. Feuerbach. «Das Wesen des Christentums». Leipzig, 1841 (Л. Фейербах. «Сущность христианства». Лейпциг, 1841) и D. F. Strauß. «Die christliche Glaubenslehre in ihrer geschichtlichen Entwicklung und im Kampfe mit der modernen Wissenschaft». Bd. I—II. Tübingen Stuttgart, 1840—1841 (Д. Ф. Штраус. «Христи­анское вероучение в его историческом развитии и в борьбе с совре­менной наукой». Тт. I—II. Тюбинген — Штутгарт, 1840—1841); глав­ный раздел книги Штрауса называется «Догматика». — 177, 477.

160  Имеется в виду вышедшая анонимно книга Б. Баузра: «Die Posaune des jüngsten Gerichts über Hegel den Atheisten und Antichristen. Ein Ultimatum». Leipzig, 1841 («Трубный глас страшного суда над Гегелем, атеистом и антихристом. Ультиматум». Лейпциг, 1841). — 177, 312.

161 G. W. F. Hegel. «Phänomenologie des Geistes». Bamberg und Würzburg, 1807. - 179.

162     D. F. Strauß. «Das Leben Jesu». Bd. 1—2. Tübingen, 1835—1836. — 203, 405, 436, 477.

16a Энгельс, очевидно, использует здесь мысли из книги Ж. Кювье «Dis­cours sur les révolutions de la surface du globe». Paris, 1840, p. 53 («Раз­мышления о переворотах на поверхности земного шара». Париж, 1840, стр. 53). - 206.

Ш «Fortuna primigenia» («Фортуна первородная») — римское божество, символ материнства, олицетворение творческой силы. Храм, посвя­щенный этому божеству, находился в Пренесте — одном из городов античной Италии. — 209.


ПРИМЕЧАНИЯ


551


185 Большинство лекций Шеллинга, в том числе его лекции по философии откровения и философии мифологии, были опубликованы лишь после смерти Шеллинга в Полном собрании его сочинений, вышедшем в Штут­гарте в 1856—1861 годах. — 221, 229.

108 Траль — согласно средневековой легенде — драгоценная чаша, обла­дающая чудодейственной силой. — 22-5.

187 Пелагианство (по имени кельтского монаха Пелагия) — течение в хри­
стианство, враждебное господствующей церкви, получило распростра­
нение в странах бассейна Средиземного моря в начале
V века. Пела­
гианство проповедовало свободу человеческой воли.

Соцшшаиство (по имени итальянского теолога Фауста Соцгша) — учение религиозной секты, получившее большое распространение в Польше в конце XVI — начале XVII в., а позже и в некоторых дру­гих странах Европы. Соцнешшство критически относилось к догматам официальной церкви и подобно пелашанству проповедовало свободу человеческой воли. — 231.

188 Сивиллипы книги — сборник изречений, приписывавшихся легендар­
ной «прорицательнице» Сивилле; служил в Древнем Риме материалом
для официальных гадаппй в случаях, когда угрожала опасность го­
сударству. В период Римской империи появились также иудейские и
христианские Сивиллины книги. — 234.

169  Эти две цитаты из библии Энгельс приводит в несколько измененном виде. —| 245.

170  Опубликование этой статьи положило начало сотрудничеству Ф. Эн­гельса в «Rheinische Zeitung». — 248.

171 Имеется в виду увольнение в 1837 г. из Гёттингенского университета семи либеральных профессоров, выступивших с протестом против от­мены в этом году Эрнстом-Августом, королем Ганновера, конститу­ции. — 248.

172  Бруно Бауэр, занимавший в Боннском университете должность при­ват-доцента, был уволен оттуда в конце марта 1842 года. — 255.

173  Ph. Marheineke. «Einleitung in die öffentlichen Vorlesungen über die Bedeutung der Hegeischen Philosophie in der christlichen Theologie». Berlin, 1842 (Ф. Мархейнеке. «Введение в публичные лекции о зна­чении гегелевской философии для христианской теологии». Берлин, 1842). - 255.

174  Речь идет о книге: Bülow-Cummerow. «Preußen, seine Verfassung, seine Verwaltung, sein Verhältniß zu Deutschland». Berlin, 1842 (Бюлов-Куммеров. «Пруссия, ее государственное устройство, ее управление, ее отношение к Германии». Берлин, 1842). — 255.

175  В «Rheinische Zeitung», где напечатана статья Энгельса, она обоз­начена цифрой I. Очевидно, Энгельс намеревался написать продол­жение. Однако это намерение не было осуществлено. — 258.

176  Панафинеи — главный праздник в Афинах (Древняя Греция), посвя­щенный рождению богини Афины. Существовали малые панафинеи,


552


ПРИМЕЧАНИЯ


справлявшиеся ежегодно, и великие панафинеи, праздновавшиеся с особой пышностью один раз в четырехлетие. Великие панафинеи сопровождались состязаниями поэтов и музыкантов. — 259.

'77 L. Walesrode. «Glossen und Randzeichnungen zu Texten aus unserer Zeit». Vier öffentliche Vorlesungen, gehalten zu Königsberg. Königs­berg, H. L. Voigt, 1842. — 261.

i"8 L. Walesrode. «Glossen und Randzeichnungen...», S. 15—16. — 262.

'"» L. Walesrode. «Glossen und Randzeichnungen...», S. 10—17. — 262.

180 l, Walosrode. «Glossen und Randzeichnungen...», S. 48—50. — 264.

81 L. Walesrode. «Glossen und Randzeichnungen...», S. 70. — 264.

,H - L. Walesrode. «Glossen und Randzeichnungen...», S. VIII. 265.

183 Имеется ввиду рецензия немецкого рсакщгоиного историка и публициста
Г. Лео на книгу доктора И. М. Лёппольдта
«Geschichte der Gesundheit
und der Krankenheiten». Erlangen,
1842 («История здоровья и болез­
ней». Эрланген, 1842), опубликованная в газете
«Evangelische Kir­
chen-Zeitung»
№№ 36 и 37, 4 и 7 мая 1842 года. Приводимые нище
Энгельсом цитаты из »той рецензии, кроме последней, содержатся в
№. 36
«Evangelische Kirchen-Zeitung» от 4 мая. Последняя цитата взята
из № 37 газеты от 7 мая. — 266.

184 В 1842 г. Ицштейн был избран во вторую палату баденского ландтага
по другому избирательному округу. — 271.

185   Энгельс имеет в виду статью «Aufsätze über inländische Gegenstände. XVI. Kin Rückblick» («Заметки на отечественные сюжеты. XVI. Взгляд назад»), опубликованную в №№ 137 и 138 «Spenersche Zeitung» от 16 и 17 июня 1842 года. Статья была анонимной и подписана двумя звез­дочками, поэтому Энгельс называет сочинителя статьи автором, под­писывающимся звездочкой. — 272.

186   Имеется в виду цензурная инструкция прусского правительства от 24 декабря 1841 г., которая была опубликована 14 января 1842 г. в полуофициальной газете «Allgemeine Preußische Staats-Zeitung». Эта новая инструкция, на словах выражавшая неодобрение стесне­ниям литературной деятельности, на деле не только сохраняла реак­ционную прусскую цензуру, но и усиливала ее. Критику инструкции см. в статье К. Маркса «Заметки о новейшей прусской цензурной ин­струкции» (настоящее издание, том 1, стр. 3—27). —27.2, 283.

'87 В «Rheinische Zeitung» эта статья напечатана с небольшими пропус­ками и поправками редакции газеты. В настоящем издании статья вос­становлена в первоначальном виде по рукописи Энгельса. — 276.

'88 Имеется в виду «Общее прусское право» («Allgemeines Landrecht für die Preußischen Staaten»), утвержденное и опубликованное в 1794 году. Оно включало в себя уголовное, церковное, государственное и админи­стративное право и отражало отсталый характер феодальной Пруссии в области юрисдикции. — 276, 431.


ПРИМЕЧАНИЯ


553


189   Энгельс имеет в виду Иоганна Якоби, автора анонимной брошюры «Vier Fragen beantwortet von einem Ostpreußen». Mannheim, 1841 («Четыре вопроса с ответами на них жителя Восточной Пруссии». Мангейм, 1841), в которой Якоби подвергает критике прусский госу­дарственный строй и требует введения в Пруссии конституции. — 211.

190   «Allgemeines Landrecht für die Preußischen Staaten». Berlin, 1794. Theil II, Titel 20, § 92 («Общее прусское право». Берлин, 1794. Часть II, раздел 20, § 92). - 217.

191 «Allgemeines Landrecht für die Preußischen Staaten». Berlin. 1794. Theil II, Titel 20, § 151. — 278.

192   «Gesetz-Sammlung für die Königlichen Preußischen Staaten». Berlin, 1819, S. 232 («Собрание узаконений для прусского королевства». Бер­лин, 1819, стр. 232). — 278.

193   [J. Jacobv|. «Vier Fragen beantwortet von einem Ostpreußen». Mann­heim, 1841, S. 8—10. — 280.

194   Dr. Jacoby. «Meine weitere Verteidigung wider die gegen mich erhobene Beschuldigung der Majestätsbeleidigung und des frechen, unehrerbietigen Tadels der Landesgesetze». Zürich und Winterthur, 1842, S. 13, 16, 20, 33—34 (Д-р Якоби. «Моя дальнейшая защита против выдвинутого в отношении меня обвинения в оскорблении величества и дерзкого, непочтительного осуждения прусских законов». Цюрих и Винтертур, 1842, стр. 13, 16, 20, 33-34). - 281.

 

195   См. [J. Jacoby]. «Vier Fragen beantwortet...», S. 11 и «Meine weitere Verteidigung...», S. 13—20. — 281.

196   [J. Jacoby]. «Vier Fragen beantwortet von einem Ostpreußen». Mann­heim, 1841, S. 8—10. —281.

197 Dr. Jacoby. «Meine weitere Verteidigung...». Zürich und Winterthur,
1842, S. 13—20. - 282.

198   Поэма-пародия «Библии чудесное избавление от дерзкого покушения, или Торжество веры», направленная против религиозного мракобесия, изображает в сатирической форме борьбу младогегельянцев с пред­ставителями теологическо-философской реакции. Поэма возникла как протест против увольнения Бруно Бауэра в конце марта 1842 г. из Боннского университета. Она была написана Энгельсом в середине 1842 г. вместе с Эдгаром Бауэром, братом Бруно. — 284.

199   Намек на перевод в 1839 г. Бруно Бауэра в качестве приват-доцента из Берлина в Боннский университет. — 294.

200   Очевидно, имеется в виду вышедший в 1840 г. в Штутгарте четырех­томный роман немецкого писателя и публициста Теодора Мюгте «Тус-сен» («Toussaint»). 300.

201   «Свободные» — название существовавшего в первой половине 40-х го­дов XIX в. младогегельянского кружка берлинских литераторов, ядро которого составляли Б. Бауэр, Э. Бауэр, Э. Мейен, Л. Буль,


554


ПРИМЕЧАНИЯ


M. Штирнер и другие. Критику «Свободных» Марксом в 1842 г. см. в настоящем издании, т. 27, стр. 364, 369—370. «Свободные», отор­ванные от действительной жизни и поглощенные абстрактными фило­софскими спорами, в 1843—1844 гг. отреклись от радикализма и скатились к пошлому, вульгарному субъективному идеализму — к про­паганде теории, согласно которой лишь избранные личности, носи­тели «духа», «чистой критики» являются творцами истории, а масса, народ служит якобы лишь косным материалом, балластом в истори­ческом процессе.'Разоблачению вредных реакционных идей младоге­гельянцев, именовавших свои взгляды «критической критикой», Маркс и Энгельс посвятили свой первый совместный труд «Святое семей­ство, или Критика критической критики» (см. настоящее издание, т. 2, стр. 3—230). — 300, 319.

202      Журнал «Ilailische Jahrbücher Iiir deutsche Wissenschaft und Kunst» («Галлсский ежегодник по вопросам немецкой пауки и искусства») с июля 1841 г. стал выходить под названием «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst» («Немецкий ежегодник по вопросам науки и искусства»). — 300.

203   Имеется в виду книга: С. F. Koppen. «Friedrich der Große und seine Widersacher. Eine Jubelschrift». Meinem Freunde Karl Heinrich Marx aus Trier gewidmet. Leipzig, 1840 (К. Ф. Können. «Фридрих Великий и его противники. Юбилейное сочинение». Посвящается моему другу Карлу Генриху Марксу из Трира. Лейпциг, 1840). — 311.

204   Энгельс имеет в виду книги: А. Rüge. «Der Novellist. Eine Geschichte in acht Dutzend Denkzetteln aus dem Taschenbuche des Helden». Leip­zig, 1839 (А. Руге. «Новеллист. История в восьми дюжинах заметок из записной книжки героя». Лейпциг, 1839); Е. Меуеп. «Heinrich Leo, der verhallerte Pietist. Ein Literaturbrief. Allen Schülern Hegel's gewid­met». Leipzig, 1839 (Э. Мейен. «Генрих Лео, пиетист в духе Галлера. Литературное письмо. Посвящается всем ученикам Гегеля». Лейпциг, 1839). - 312.

205   Имеется в виду книга: Н. Leo. «Lehrbuch der Universalgeschichte, zum Gebrauche in höheren Unterrichtsanstalten». Bd. 1—6. Halle, 1835— 1844 (Г. Лео. «Учебник всеобщей истории для употребления в высших учебных заведениях». Тт. 1—6. Галле, 1835—1844). Ко времени напи­сания Энгельсом «Библии чудесного избавления» вышли в свет пять томов книги Лео. — 312.

2INS фон дер Зюнденом (от слов «von der Sünde» — «о грехе») назван здесь Юлиус Мюллер, автор книги «Die christliche Lehre von der Sünde» («Христианское учение о грехе»), вышедшей в Бреслау в 1839 году. — 312.

207      f. VV. Andrea. «Das Wissenswürdigste der Heraldik und der Wappen­kunde». Erfurt, 1842. - 318.

208      18 марта 1842 г. в день окончания Шеллингом лекций по философии откровения берлинские студенты организовали на Лейпцигской улице, где жил Шеллинг, факельное шествие. — 319.

209      Имеются в виду сословные комиссии провинциальных ландтагов (со­словных собраний провинций, компетенция которых ограничивалась


ПРИМЕЧАНИЯ


555


вопросами местного хозяйства и провинциального управления), учреж­денные в Пруссии в 1842 году. Избранные провинциальными ландтага­ми из своего состава (по сословиям), эти комиссии образовали объеди­ненный совещательный орган — «Соединенные комиссии». С помощью этого органа, являвшегося лить фикцией представительного учреж­дения, Фридрих-Вильгельм IV рассчитывал ввести новые налоги п получить заем. — 319.

210 «Валгалла» — огромное здание близ Регенсбурга, построенное в
1841 г. по замыслу короля Людвига
I Баварского. В ном собраны бюсты
почти всех известных людей Германии.

«Герои Валгаллы, описанные королем Людвигом Первым Бавар­ским, основателем Валгаллы» — вышедшее в Мюнхене в 1842 г. про­изведение, содержащее биографии немецких деятелей, бюсты которых собраны в Валгалле («Wallialla's Genossen, geschildert durch König Ludwig den Ersten von Bayern, den Gründer Wallialla's». München, 1842). — 319.

211 Гугенотские войны — употребляемое в литературе название религи­озных войн между католиками и протестаптами-кальвинистами (гу­генотами) во Франции, продолжавшихся с перерывами с 1562 до 1594 го­да. — 323.

212   Генеральные штаты — высшее сословно-представителыгое учрежде­ние во Франции в XVI XVIII вв., состоявшее из депутатов от духо­венства, дворянства и городов всей страны; созывались королем с целью получить их согласие на сбор налогов и денежных субсидий. После 175-летнего перерыва созванные в мае 1789 г. Генеральные штаты, в условиях назревания буржуазной революции, были по решению депутатов третьего сословия превращены в Национальное собрание. — 324.

213   Энгельс имеет в виду анонимную статью «The Communists in Germany» («Коммунисты в Германии»), опубликованную в газете «Times» 29 де­кабря 1843 г. и перепечатанную в № 28 еженедельника английских социалистов-оуэнистов «New Moral World» 6 января 1844 г., которую Энгельс ниже цитирует. — 327.

214 После ареста Вейтлинга в Цюрихе 8 июля 1843 г. за попытку издать книгу «Евангелие бедного грешника» швейцарским правительством была создана комиссия из пяти членов по расследованию деятель­ности немецких эмигрантов в Швейцарии. В том же году отчет комис­сии был опубликован в виде отдельной брошюры под названием: «Die Kommunisten in der Schweiz nach den bei Weitling vorgefundenen Papieren». Wörtlicher Abdruck des Kommissionalberichtes an die H. Re­gierung des Standes Zürich. Zürich, 1843 («Коммунисты в Швейцарии, по документам, обнаруженным у Вейтлинга». Полный текст доклада ко­миссии правительству кантона Цюрих. Цюрих, 1843); автором до­клада был член комиссии юрист и реакционный политический деятель И. К. Блюнчли. — 327.

215   Имеется в виду парижское восстание 12 мая 1839 г., подготовленное тайным республиканско-социалистическим «Обществом времен года» под руководством О. Бланки и А. Барбеса; оно было разгромлено войсками и национальной гвардией. — 328.


556


ПРИМЕЧАНИЯ


218 Рипилеры (от слов Repeal of Union — отмена унии) — сторонники отмены англо-ирландской унии 1801 года. Уния, навязанная Ирлан­дии английским правительством после подавления ирландского вос­стания 1798 г., уничтожила последние следы автономии Ирландии и упразднила ирландский парламент. Требование отмены унии стало с 20-х годов XIX в. наиболее популярным лозунгом ирландского на­ционально-освободительного движения; в 1840 г. была основана Ассо­циация рипшюров. — 328.

217   См. статью Энгельса «Успехи движения за социальное преобразование на континепте», настоящее издание, том 1, стр. 527—529. —328.

218   27 мая 1832 г. у замка Гамбах в баварском Пфальцо состоялась поли­тическая манифестация (так называемое гамбахское празднество), организованная представителями немецкой либеральной и радикаль­ной буржуазии. Участники празднества выступали с призывом к един­ству всех немце» против немецких государей но имя борьбы за буржу­азные свободы и конституционные преобразования.

27 июля 1834 г. в связи с годовщиной июльской революции в IIIтеинхёлъцли под Берном (Швейцария) под руководством немецких эмигрантов состоялось многолюдное собрание, на котором были пор­ваны бумажные флаги немецких государств и вывешен черно-красно-золотой флаг, а также произносились революционные речи и пелись революционные песни. — 329.

219   Ребеккаиты — участники движения южноуэльских крестьян в 1843— 1844 гг., требовавших отмены дорожных пошлин. Наименование полу­чили по имени своего руководителя, назвавшего себя Ребеккой, сог­ласно библейскому мифу о Ребекке. Они выступали по ночам, перео­девшись в женское платье. — 329.

220   w. Weitling. «Garantion der Harmonie und Freiheit». Vivis, 1842, S. 228 (В. Вейтлинг. «Гарантии гармонии и свободы». Вево, 1842, стр. 228). —330.

221   Речь идет о брошюре «Jacob Grimm über seine Entlassung». Basel, 1838 («Якоб Гримм о своей отставке». Базель, 1838), написанной Я. Гриммом в связи с увольнением из Гёттингенского университета семи либеральных профессоров, в том числе Я. Гримма (см. примеча­ние 171). - 339.

222   Энгельс имеет в виду конфликт, который возник между прусским правительством и католической церковью в связи с вопросом о веро­исповедании детей при смешанных браках (между католиками и про­тестантами). Начавшись с 1837 г. арестом архиепископа кёльнского, обвиненного в государственной измене за отказ подчиниться требова­ниям прусского короля Фридриха-Вильгельма III, этот конфликт, получивший название «церковной смуты», или «кёльнской смуты», закончился при Фридрихе-Вильгельме IV капитуляцией прусского правительства перед Ватиканом. — 339.

223 Энгельс имеет в виду две статьи Гёте, написанные им в 1831 году:
«Für junge Dichter» («Молодым поэтам») и «Noch ein Wort für junge
Dichter»
(«Еще одно слово молодым поэтам»). — 344.


ПРИМЕЧАНИЯ


557


Ш Интерес Энгельса к немецким народным книгам получил отражение в статьях «Немецкие народные книги», «Родина Зигфрида» и во фраг­ментах трагикомедии «Неуязвимый Зигфрид» (см. настоящий том, стр. И—19, 112—116, 379—389). — 345.

225 Имеется в виду «Christliches Gesangbuch zur Beförderung öffentlicher und
häuslicher Andacht».
1. Aufl. Bremen, 1812 («Христианская книга
песнопений для совершения молитв дома и в общественных местах».
1-е изд. Бремен, 1812). — 348.

226 Имеются в виду стихотворение Гете «Ночная песнь странника» («Wan­
derers Nachtlied»)
и стихотворение Шиллера «Слова веры» («Die Worte
des Glaubens»).
348

ä27 A. Knapp. «Kvangelischer Liederschatz für Kirche und Haus». Eine Sammlung geistlicher Lieder aus allen christlichen Jahrhunderten, ge­sammelt und nach den Bedürfnissen unserer Zeit bearbeitet. 2 Bde. Stutt­gart und (Tübingen, 1837 (А. Кнапп. «Сокровищница песен на евангель­ские темы для церкви и для дома». Собрание духовных песен всех христианских веков, составленное и обработанное согласно потреб­ностям нашего времени. 2 тома. Штутгарт и Тюбинген, 1837). — 348.

228 Энгельс имеет в виду: II. Laube. «Reisenovellen». Bd. 1—4. 1. Aufl. Leipzig, 1833—1834; «Neue Reisenovellen». Bd. 1—2. Mannheim, 1837 (Г. Лаубе. «Путевые новеллы». Тт. 1—4. 1-ое изд. Лейпциг, 1833—1834; «Новые путевые новеллы». Тт. 1—2. Мангейм, 1837). —363.

22» J.Mosen. «Ahasver». Episches Gedicht. Dresden und Leipzig, 1838 (IO.Mo- аон. «Агасфер». Эпическая поэма. Дрезден и Лейпциг, 1838). — 363.

230 Энгельс имеет в виду рецензию Гуцкова на поэму Мозена «Агасфер»,
напечатанную в августе 1838 г. в № 124 журнала
«Telegraph für Deutsch­
land».
363.

231 Энгельс имеет в виду статью Теодора Крейценаха «Гуцков об Агасфере» («Gutzkow über Ahasver»), появившуюся в № 189 «Zeitung für die elegante Welt» 27 сентября 1838 года. —363.

232   Речь идет о сборнике баллад Э. Дуллера «Die Witteisbacher». München, 1831 («Виттельсбахи». Мюнхен, 1831), который был посвящен правящей баварской династии. — 364.

233   Имеется в виду составленная Г. Хюльштеттом хрестоматия по немец­ кой литературе: «Sammlung ausgewählter Stücke aus den Werken deut­scher Prosaiker und Dichter, zum Erklären und mündlichen Vortragen für die unteren und mittleren Klassen von Gymnasien». 2 Thelle. Düssel­dorf, 1830—1831 («Собрание избранных мест из произведений немец­ких прозаиков и поэтов в помощь пересказу и устным докладам для низших и средних классов гимназии». 2 части. Дюссельдорф, 1830— 1831). — 364.

234   Энгельс имеет в виду вступительную статью Э. Дуллера «Grabbe's Leben» («Жизнь Граббе») к драме Граббе «Die Hermannschlacht» («Битва Арминия»). См. Grabbe. «Die Hermannschlacht», Drama. Düsseldorf, 1838. — 361.

19 м. и э., т. 41


558


ПРИМЕЧАНИЯ


285 Е. Duller. «Kaiser und Papst». Roman. In vier Theilen. Erster Theil. Leipzig, 1838, S. 284. — 366.

236   Энгельс имеет в виду рецензию на книгу стихов И. X. Ф. Винклера «Harfenklänge» («Звуки арфы»), напечатанную в декабре 1838 г. в № 208 журнала «Telegraph für Deutschland» под названием «Zeichen der Zeit» («Знамения времени»). — 367.

237   Стихотворение Энгельса «Книжная мудрость» было опубликовано в № 8 журнала «Bremer Stadtbote» от 24 марта 1839 года. —370.

238   Марто — издательство в Кёльне. — 374.

239   Автором этих стихов, которые Энгельс приводит в слегка перефрази­рованном виде, был генерал Ганс Адольф фон Тюммель, гофмаршал гессенского курфюрста. Великим поэтом Энгельс Тюммеля называет иронически. — 376.

2W в марте—апреле 1839 г. в журнале «Telegraph für Deutschland» была опубликована без подписи статья Энгельса «Письма из Вупперталя» (см. настоящее издание, том 1, стр. 451—472). — 378.

241 По-видимому, речь идет о вышедшей в 1839 г. в Лейпциге книге Ф. Мар-ло (псевдоним поэта Германа Людвига Вольфрама) «Faust. Ein drama­tisches Gedicht in drei Abschnitten» («Фауст. Драматическая поэма в трех частях»). — 379.

242   Это стихотворение Энгельса под названием «Городскому вестнику» было напечатано в № 34 газеты «Bremisches Unterhaltungsblatt» от 27 апреля 1839 года. См. настоящий том, стр. 5. — 396.

248 «Лузиады» («Os Lusiadas») — эпическая поэма великого португальского поэта эпохи Возрождения Луиса Камоэиса, вышедшая в 1572 го­ду. - 396.

244  Энгельс имеет в виду свою статью «Письма из Вупперталя» (см. настоя­щее издание, том 1, стр. 451—472). — 396, 417.

245  Ответ Энгельса на статью д-ра Рункеля в «Elberfelder Zeitung» с на­падками на «Письма из Вупперталя» см. в настоящем томе, стр. 6—7 (а также примечание 4). — 397.

246  Ludwig Börne. Gesammelte Schriften. 14 Theile. 1. Ausg. Hamburg, 1829—1832, Paris, 1833—1834; 1. und 2. Theil: Dramaturgische Blät­ter. Hamburg, 1829. — 399, 435.

247  Энгельс имеет в виду статью Л. Берне «О характере Вильгельма Телля в драме Шиллера» («Über den Charakter des Wilhelm Tell in Schillers Drama»). Статья содержит очень резкую оценку шиллеровского героя, которого Берне считает «порядочным филистером», имеющим в характере гораздо больше общего с мелким буржуа, чем со «смелым горцем». — 399, 417

248  Энгельс имеет в виду следующие книги, разбираемые Людвигом Берне в «Страницах драматургии»: К. Immermann. «Cardenio und Celinde».


ПРИМЕЧАНИЯ


559


Trauerspiel in fünf Aufzügen. Berlin, 1826 (К. Иммерман. «Карденио и Целинда». Трагедия в пяти действиях. Берлин, 1826); К. Immermann. «Das Trauerspiel in Tyrol». Ein dramatisches Gedicht in fünf Aufzügen. Hamburg, 1828 (К. Иммерман. «Трагедия в Тироле». Драматическая поэма в пяти действиях. Гамбург, 1828). Эта пьеса после переработки автором вышла в свет в 1835 г. под названием «Андреас Хофер»; Е. Rau­pach. «Die Leibeigenen, oder Isidor und Olga». Trauerspiel in fünf Acten. Wien, 1828 (Э. Раупах. «Крепостные, или Исидор и Ольга». Трагедия в пяти актах. Вена, 1828); Н. Clauren. «Der Wollmarkt, oder das Hôtel de Wibourg». Lustspiel in vier Aufzügen. Dresden und Leipzig, 1826 (Г. Клаурен. «Шерстяная ярмарка, или Вибурский отель». Комедия в четырех действиях. Дрезден и Лейпциг, 1826); К. von Houwald. «Das Bild». Trauerspiel in fünf Akten. Leipzig, 1821 (Э. фон Гоувальд. «Картина». Трагедия в пяти актах. Лейпциг, 182!): К. Houwald. «Der Leuchtturm». Leipzig, 182] (Э. Гоувальд. «Маяк». Лейпциг, 1821). — 399.

2/'9 В нюрнбер!Ском журнале «Athenäum für Wissenschaft, Kunst und Leben», 3. Heft, I. III. 1839 в рубрике «Заметки» была дана следующая оценка «Писем из Вунперталя» (см. настоящее издание, том 1, стр. 451 — 472): «В нескольких номерах «Telegraph» за март отого года содер­жится очень верное изображение религиозных отношений в Эльбер-фельде и Бармене. Круммахер немногими характерными чертами изо­бражен здесь очень жизненно». — 401.

250  Н. Leo. «Sendschreiben an J. Gorres». Halle, 1838 (Г. Лео. «Послание Й. Гёрресу». Галле, 1838). — 402.

251  Статья «Die Gränzeii der Naturbetrachtung» («Границы изучения при­роды») была опубликована в №№ 23—25 «Evangelische Kirchen-Zei­tung» от 20, 23 и 27 марта 1839 года. — 405.

252  Библия. Новый завет. Первое послание апостола Петра, глава 2, стих 2. У Энгельса ошибочно, вместо Петр, написано Павел. 40в.

253  Chr. Märklin. «Darstellung und Kritik des modernen Pietismus. Ein wissenschaftlicher Versuch». Stuttgart, 1839. — 410.

254  Июльская революция 1830 г. во Франции началась 27 июля. — 414.

255  30 ноября 1835 г. против Карла Гуцкова, автора романа «Вали, сомне­вающаяся», был начат судебный процесс в мангеймском городском суде. В тот же день он был подвергнут предварительному заключе­нию и лишь 13 января 1836 г. приговорен к месяцу тюрьмы без учета предварительного заключения за «богохульство, попрание христиан­ской веры и церкви и изображение безнравственных ситуаций». Тюрем­ное заключение Гуцков отбывал с 14 япваря по 10 февраля 1836 года (см. также примечания 17). — 415.

256  Энгельс имеет в виду книгу: Ch. H. Weiße. «Die evangelische Geschichte, kritisch und philosophisch bearbeitet». 2 Bde. Leipzig, 1838 (X. Г. Вейсе. «Евангельская история, переработанная критически и философски». 2 тома. Лейпциг, 1838). — 416.

257  Из стихотворения К. Бека «Прогулки вокруг Лейпцига» (Сборник стихов «Ночи. Железные песни». Первая сказка. Третья ночь). Об этом сборнике см. примечание 22. — 417.

19 «


560


ПРИМЕЧАНИЯ


258      Th. Creizenach. «Dichtungen». Mannheim, 1839 (Т. Крейценах. «Поэ­тические произведения». Мангейм, 1839). — 421.

259      р. von Smitt. «Geschichte des Polnischen Aufstandes und Krieges in den Jahren 1830 und 1831». Theile I—II. Berlin, 1839. — Третья часть книги вышла в 1848 году. — 421.

2<;о F. von Smitt. «Geschichte des Polnischen Aufstandes...». Theil I. Berlin, 1839, S. 237. — 422.

261 Имеется в виду киига Р. Солтыка «La Pologne. Précis historique, politique et militaire de sa révolution». T. I—II. Paris, 1833 («Польша. Исторический, политический и военный очерк польской революции». Тт. I —II. Париж, 1833). Энгельс ссылается на немецкий перевод этой книги, вышедший в Штутгарте в 1834 г. под двумя назва­ниями: «Polen, geographisch und historisch geschildert. Mit einer vollstän­digen Geschichle der Jahre 1830 und 1831. Von einem. Augenzeugen» («Географическое и историческое описание Польши. Полная истории событий 1830 и 1831 гг. Написано свидетелем»); «Polen und seine Hel­den im letzten Freiheitskampfe. Nebst einem kurzen Abriß der polnischen Geschichte seit ihrem Beginne bis zum Jahre 1830 von dem Grafen Soltyk» («Польша и ее герои в последней битве за свободу. Вместе с кратким очерком истории Польши с начала ее существования до 1830 г. Написано графом Салтыком»), — 422.

2<>2 Энгельс цитирует пародию на сочиненную в XVIII в. немецким пи­сателем графом Фридрихом Леопольдом Штольбергским песню шваб­ского старого рыцаря своему сыну «Sohn, da hast du meinen Speer» («Сын, вот тут мое копье»). — 425.

203 Энгельс .имеет в виду книгу. «Darlegung der Haupt-Resultate aus den wegen der revolutionären Complotte der neueren Zeit in Deutsch­land geführten Untersuchungen. Auf den Zeitabschnitt mit Ende JulL 1838». Frankfurt am Main («Изложение главных результатов рассле­дований, проведенных в период по июль 1838 г. по поводу революцион­ных заговоров новейшего времени в Германии». Франкфурт-на-Майне). Эта книга представляет собой материалы находившейся во Франк-фурте-на-Майне центральной следственной комиссии Германского союза по расследованию дел о «демагогах» (см. примечание 116). — 430.

2G4 J. Venedey. «Preussen und Preussenthum». Mannheim, 1839. — 430, 434.

2в5 Книга Карла Грюна «Buch der Wanderungen. Ostsee und Rhein». Cassel und Leipzig («Книга странствий. Балтийское море и Рейн». Кассель и Лейпциг) вышла в 1839 г. под псевдонимом Эрнст фон дер Хайде (Ernst von der Haide). 433.

260 L. Börne. «Schilderungen aus Paris». In: Gesammelte Schriften. 5. Theil.
Hamburg,
1829. — 435.

267 D. F. Strauß. «Charakteristiken und Kritiken». Eine Sammlung zerst­reuter Aufsätze aus den Gebieten der Theologie, Anthropologie und Aesthetik. Leipzig, 1839 (Д. Ф. Штраус. «Характеристики и крити­ческие статьи». Сборник разрозненных статей из области теологии, антропологии и эстетики. Лейпциг, 1839). Первая статья в этом сбор-


ПРИМЕЧАНИЯ


561


нике посвящена Шлейермахеру и Даубу и носит название «Schleier­macher und Daub, in ihrer Bedeutung für die Theologie unserer Zeit» («Шлейермахер и Дауб в их значении для теологии нашего времени»). Шестая статья называется «Geschichten Besessener neuerer Zeit» («Ис­тория одержимых новейшего времени»). — 436, 440.

а» Энгельс имеет в виду книгу А. Толука: «Die Glaubwürdigkeit der evangelischen Geschichte, zugleich eine Kritik des Lebens Jesu von Strauß, für theologische und nicht theologische Leser dargestellt» («До­стоверность евангельской истории и критика «Жизни Иисуса» Штра­уса для читателей-богословов и не богословов»). Первое издание книги вышло в Гамбурге в 1837 году. —436.

26» А. Neander. «Das Leben Jesu Christi, in seinem geschichtlichen Zusam­menhange und seiner geschichtlichen Entwickelung dargestellt». Hamburg, 1837 (Л. Неандер. «Жизнь Иисуса Христа, цредставлоппая в ее исто­рической связи и ее историческом развитии». Гамбург, 1837). — 437.

270 «Evangelische Kirchen-Zeitung» в №№ 1—8 от 1, 4, 8, 11, 15, 18, 22 и
25 января 1840 г. в статье, озаглавленной
«Vorwort» («Предисловие»),
выступила против книги
X. Мерклина «Darstellung und Kritik des
modernen Pietismus». Stuttgart,
1839 («Изображение и критика совре­
менного пиетизма». Штутгарт, 1839).

О пиетизме см. примечание 9. — 439.

271 Парсы — представители религиозной секты в Индии и Иране, обо­
жествлявшие огонь, воздух, воду и землю, приверженцы религии
Зороастра.

Либертины — представители религиозной пантеистической секты середины XVI в., носившей демократический характер и получившей широкое распространение во Франции и Швейцарии. Либертины вступили в борьбу с Кальвином и его приверженцами, но потерпели поражение. (О кальвинизме см. примечание 11). — 439.

272   См. «Literarischer Anzeiger für christliche Theologie und Wissen­schaft überhaupt», 1840, № 1 и 2, статью «Vorwort des Herausgebers zum zehnten Jahrgange» («Предисловие издателя к десятому году издания»).— 441.

273   Согласно евангельской легенде, в палестинском городе Кана во время брачного празднества Христос превратил воду в вино. (Библия. Но­вый завет. Евангелие от Иоанна, глава 2). — 441.

274   F. Grilparzer. «Weh' dem, der lügt!» Lustspiel in fünf Aufzügen. Wien, 1840. — 442.

275   Энгельс имеет в виду речь евангелического епископа и придворного проповедника Р. Ф. Эйлерта, произнесенную в рыцарском зале коро­левского дворца в Берлине 19 января 1840 г. по случаю коронацион­ного и орденского празднества и опубликованную в № 20 «Allgemeine Preußische Staats-Zeitung» от 20 января 1840 года. — 443.

276   Речь идет о книге: С. von Rotteck. «Allgemeine Weltgeschichte für alle Stände, von den frühesten Zeiten bis zum Jahre 1831». Bd. 4. Stuttgart, 1833 (К. Роттек. «Всеобщая история для всех сословий, с древнейших времен до 1831 года». Т. 4. Штутгарт, 1833). Издание начало выхо­дить в 1831 году. — 443-


562


ПРИМЕЧАНИЯ


277   Карбонарии (carbonaro — буквально: угольщик) — члены тайного заговорщического общества, существовавшего в Италии в первой трети XIX' в. и во Франции в 20-х годах XIX века. Итальянские карбонарии, объединявшие в своих рядах представителей городской буржуазии, обуржуазившегося дворянства, офицерства, мелкой буржуа­зии и крестьянства, ставили своей целью осуществление националь­ного освобождения, воссоединения Италии и проведение политических реформ. Французские карбонарии, к которым принадлежали предста­вители различных политических направлений, ставили своей задачей свержение монархии Бурбонов. — 444.

278   Энгельс имеет в виду статью Л. Шюккинга в № 170 «Telegraph für Deutschland» за октябрь 1838 г. с разбором стихов Аннетты Элизабет Дросте-Хюльсхофф. — 41а.

27У В мае 1840 г., во время пребывания в Мюнстеро, Энгельс обсуждал с радикальными немецкими писателями Л. Шюккингом и Г. Пютманом вопрос об издании на немецком языке переводов Шелли, над которыми все они работали. См. также настоящий том, стр. 417. — 445.

280 w. Elias. «Glaube und Wissen». Ein Roman. 2 Theile. Bremen, 1839. —
446.

281 См. статью «Tagebuch aus Berlin» («Дневник из Берлина») в № 97 жур­
нала
«Telegraph für Deutschland» за июнь 1840 года. — 447.

282   в 1839 г. в Лейпциге вышла книга Пютмана «Die Düsseldorfer Malor- schule und ihre Leistungen seit der Errichtung des Kunstvereines im Jahre 1829» («Дюссельдорфская школа живописи и ее успехи со вре­мени основания Общества искусств в 1829 г.»), а в 1840 г. в Бармене его книга «Chatterton». Erster Theil. «Leben des Dichters»; Zweiter Thoil. «Dichtungen» («Чаттертон». Первая часть. «Жизнь поэта». Вторая часть. «Поэзия»). — 448.

283   Речь идет о переведенных Шюккингом на немецкий язык стихах анг­лийского поэта Кольриджа. — 44S.

284   в издаваемой Густавом Пфицером газете «Blätter zur Kunde der Li­teratur des Auslands» 7 июня 1840 г. были опубликованы переводы Шюккинга двух стихотворений Шелли и трех — Кольриджа. — 449.

285   N. Lenau. «Faust». Ein Gedicht. Stuttgart und Tübingen, 1836 (H. Ле-нау. «Фауст». Поэма. Штутгарт и Тюбинген, 1836). — 459.

280 Friedrich von Raumer. «Geschichte der Hohenstaufen und ihrer Zeit». 6. Bde. Leipzig, 1823—1825 (Фридрих фон Раумер. «История Гогои-штауфенов и их эпохи». 6 томов. Лейпциг, 1823—1825). — 459.

287    f. Diez. «Grammatik der romanischen Sprachen». 2 Theile. Bonn, 1836— 1838 (Ф. Диц. «Грамматика романских языков». 2 части. Бонн, 1836 — 1838). - 459.

288    Goethe. Sämmtliche Werke. Stuttgart und Tübingen, 1840 (Гёте. Пол­ное собрание сочинений. Штутгарт и Тюбинген, 1840). —471.

28» R. е. Prutz. «Der Rhein». Gedicht. Leipzig, 1840 (Р. Э. Пруц. «Рейн». Стихотворение. Лейпциг, 1840). — 479.


ПРИМЕЧАНИЯ


563


290 В конце марта 1841 г. Энгельс возвратился из Бремена в Бар­
мен. — 482.

291      Во второй половине сентября 1841 г. Энгельс уехал в Берлин для от­бытия воинской повинности и поступил вольноопределяющимся в артиллерийскую бригаду. — 487.

292      Премьера трагедии Карла Вердера «Колумб» («Columbus») состоялась 7 января 1842 г. в берлинском королевском Оперном театре. Перед началом спектакля и между действиями исполнялись отрывки из сим­фоний Бетховена. — 489.

293      Аргонавты, — в греческой мифологии герои, отправившиеся на ко­рабле «Арго» под предводительством Ясопа в Колхиду (совр. Закав­казье) за золотым руном, которое охранялось драконом.

В этом стихотворении Энгельсом упоминается также ряд персона­жей из греческой мифологии: Ариадна, дочь критского царя Миноса, которая помогла своему возлюбленному, Тесею, выбраться из лаби­ринта; Эеей, царь Афин, отец Тосея; Минотавр, пожирающее людей чудовище с телом человека и бычьей головой, убитый Тесоом; Кадм (Агенорид) — сын финикийского царя Агенора, мифический основатель города Фив в Греции. — 503.

294 Это стихотворение было написано Энгельсом на древнегреческом
языке и прочитано на публичных торжествах Эльберфельдской гим­
назии 15 сентября 1837 года. Сюжетом стихотворения послужил древ­
негреческий миф о походе войска города Аргоса на город Фивы.
Поход был предпринят Полиником, сыном царя Эдипа, против
брата Этеокла, незаконно захватившего власть в Фивах. В резуль­
тате братоубийственного поединка Полиника и Этеокла оба они
погибли.

В стихотворении Энгельс обнаруживает прекрасное знание древне­греческой мифологии, создавая на ее основе образный фон для изобра­жения поединка. Так, например, он вводит в повествование жену фиванского царя жестокую Дирку, которая хотела погубить дочь реч­ного бога Асопа Антиопу, привязав ее к рогам быка, но сама была казнена таким способом сыновьями Антиопы, или упоминает богиню смерти Неру, олицетворяющую злую судьбу. — 520.

295 Энгельс ушел из старшего класса гимназии по настоянию отца в сен­
тябре 1837 г., в связи с чем ему и было выдано директором д-ром Ханчке
выпускное свидетельство. — 528.


А

Абеляр (Abélard), Пьер (1079— 1142) — выдающийся француя-ский философ и богослов. — 262.

Адан (Adam), Адольф Шарль (1803—1856) — французский ком­позитор, автор ряда опер и бале­тов. — 131.

Александр I (1777—1825) — рус­ский император (1801 —1825). — 135, 444.

Альвенслебен (Alvensleben), Людвиг Карл Фридрих Вильгельм Густав фон (1800—1868) — немецкий ре­акционный писатель и публицист, в 1840—1842 гг. один из издате­лей и редакторов «Zeitung für den Deutschen Adel», защитник привилегий немецкого дворян­ства. — 46, 127.

Д'Альвьелла (D'Alviella), Луи Коб-лет — в 1841—1842 гг. студент Боннского университета. — 498.

Алътенштейн (Altenstein), Карл (1770—1840) — прусский министр по делам культа, просвещения и медицины (1817—1838). — 123, 178.

Амбург (Amburgh), Исаак ван — известный укротитель зверей в первой половине XIX в. — 71.

Андрея (Andrea), Фридрих Виль­гельм — автор исследований по геральдике. — 318,


Ариосто (Ariosio), Лодовико (1474—1533) — крупнейший итальянский поэт япохи Возро­ждения. — 394, 431.

Аристотель (384—322 до н. э.) — великий мыслитель древности; в философии колебался между ма­териализмом и идеализмом, идео­лог класса рабовладельцев. — 434.

Аристофан (ок. 446 — ок. 385 до н. э.) — известный древнегрече­ский драматург, автор политиче­ских комедий. — 61.

Арндт (Arndt), Эрнст Мориц (1769—1860) — немецкий писа­тель, историк и филолог, актив­ный участник освободительной борьбы немецкого народа про­тив наполеоновского господства; не был свободен от элементов на­ционализма, сторонник конститу­ционной монархии. — 117—119, 122, 124-128, 479.

Арним (Arnim), Беттина (1785— 1859) — немецкая писательница романтического направления, в 40-х годах увлекалась либераль­ными идеями. — 28, 363.

Архимед (ок. 287—-212 до н. э.) --великий древнегреческий мате­матик и механик. — 109.

Аспасия (род. ок. 470 г. до н. э.) — греческая гетера, жена Перикла, отличалась незаурядным умом,


564


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


565


 


всесторонним образованием и за­мечательной красотой. — 231.

Б

Bade (Bade), Карл — прусский офи­цер, военный писатель. — 120.

Байрон (Byron), Джордж (1788— 1824) — выдающийся английский поэт, представитель революцион­ного романтизма. — 80, 400, 445, 449.

Балль (Ball), Герман (1804—1860) — протестантский пастор в Вголь-фрате, затем в Эльборфельде. — 378, 379.

Бармби (Barmby), Джон Гудвин (1820—1881) — английский свя­щенник, проповедник христиан­ского социализма. — 332.

Пауэр (Bauer), Бруно(1809—1882)— немецкий философ-идеалист, один из видных младогегельянцев, бур­жуазный радикал, автор ряда работ по истории христианства.— 255, 284, 287, 289—292, 295, 296, 298, 302, 304, 306, 309, 311, 313-317.

Бауэр (Bauer), Каролина (1807— 1877) — драматическая актри­са. — 82.

Бауэр (Bauer), Эдгар (1820—1886)— немецкий публицист, младоге­гельянец, брат Бруно Бауэра. — 303, 305, 307, 313, 314.

Бах (Bach), Иоганн Себастьян (1685—1750) — великий немецкий композитор. — 149.

Бёйрман (Beurmann), Эдуард (1804—1883) — немецкий писа­тель, примыкавший к литератур­ной группе «Молодая Германия», тайный агент австрийского пра­вительства. — 148, 372, 373, 416, 421.

Бёйтель — см. Зак, Карл Генрих.

Бек (Beck), Карл (1817-1879) -немецкий мелкобуржуазный поэт, в середине 40-х годов представи­тель «истинного социализма». — 20-25, 30, 50, 61, 68, 70, 71, 363, 373, 399, 400, 415-418, 423, 438.

Беккер (Becker), Николаус (1809— 1845) — немецкий мелкобуржуаз-


ный поэт, автор широко исполь­зованного националистами стихо­творения «Немецкий Рейн». — 129, 479.

Беллини (Bellini), Винченцо (1801 — 1835) — известный итальянский композитор. — 23, 131.

Бёме (Böhme), Якоб (1575—1624) — немецкий ремесленник, философ-мистик, высказал ряд мыслей о диалектическом развитии мира.— 345.

Беранже (Bcranger), Пьер Жан (1780—1857) — крупнейший фран­цузский лоат-демократ, автор по­литических сатир. — 6t.

Бергман (Bergmann), Йог. Г. — са­харный маклер в Бремене. — 442.

Берман (Bärmann), Георг Николаус (1785—1850) — гамбургский пи­сатель. — 447.

Берне (Börne), Людвиг (1786— 1837) — немецкий публицист и критик, один из видных пред­ставителей радикальной мелко­буржуазной оппозиции; к концу жизни сторонник христианского социализма. -' 18, 21, 22, 24, 30, 33, 44, 50, 60, 65, 88, 117, 122— 124, 250, 264, 372, 399, 405, 415, 417,422,423,427,431,434,435,437.

Бернхард (Bernhard) — знакомый Ф. Энгельса в Бармене. — 483.

Бетховен (Beethoven), Людвиг ван (1770—1827) — великий немец­кий композитор. — 23, 131, 149, 442, 481.

Бланк (Blank), Вильгельм (1821 — 1892) — школьный товарищ Эн­гельса, впоследствии коммер­сант. — 347, 367, 374, 378, 396, 397, 401, 426, 465, 481, 486.

Блек (Bleek), Фридрих (1793— 1859) — немецкий протестант­ский теолог, профессор Боннско­го университета, исследователь библии. — 478.

Блюм (Blum), Карл Людвиг (1786— 1844) — композитор, поэт и теат­ральный художник. — 83.

Блюхер (Blücher), Гебхард Леберехт (1742—1819) — прусский генерал-фельдмаршал, участник войн про­тив наполеоновской Франции. — 299, 307,


566


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


Брандис (Brandis), Христиан Ав­густ (1790—1867) — немецкий историк философии, принимал участие в издании сочинений Ари­стотеля. — 297.

Бредт (Bredt), Вильгельм Август (1817—1895) — бургомистр (1855— 1857) и обер-бургомистр Бармена (1857—1879). — 499.

Бринкмейер (Brinckmeier), Эдуард (1811—1897) — писатель, редак­тор «Mitternachtzeitung» (1835 — 1839). — 447, 448.

Брут, (Луций Юниц Брут) (ум. ок. 509 г. до и. э.) — по преданию основатель Римской республики; приказал казнить своих сыпопей, участвовавших в заговоре против республики. — 231.

Брут (Марк Юний Брут) (ок. 85—42 до п. э.) — римский поли­тический деятель, один из ини­циаторов аристократического рес­публиканского заговора против Юлия Цезаря. — 365, 366.

Б у ало (Boilcau), Никола (1636— 1711) — известный французский поэт и теоретик классицизма.—61.

Буль (Buhl), Людвиг (1814 — нача­ло 80-х годов) — немецкий пуб­лицист, младогегельянец, автор серии брошюр «Патриот». — 304, 313, 314.

Бунзен (Bunsen), Карл (род. в 1821 г.) - в 1841-1842 гг. сту­дент юридического факультета Боннского университета, позднее дипломат. — 498.

Бурбоны — королевская династия во Франции (1589—1792, 1814— . 1815 и 1815-1830). - 324.

Бюлов-Кцммеров (Bülow-Cunime- row), Эрнст Готфрид Георг (1775— 1851) — немецкий реакционный публицист и политический дея­тель, выразитель взглядов прус­ского юнкерства. — 255.

Бюффон (Buffon), Жорж Луи (1707— 1788) — выдающийся французский естествоиспытатель. — 60.

В

Ваксман (Wachsmann), Карл Адольф фон (1787—1862) — не-


мецкий писатель и публицист умеренно-либерального направ­ления. — 374, 383.

Валесроде (Walesrode), Людвиг Рейнхольд (1810—1889) — немец­кий публицист, буржуазный де­мократ. — 261, 264, 265.

Валленштейн (Wallenstein), Аль­брехт (1583—1634) — полководец периода Тридцатилетней войны, герой одноименной трилогии Шил­лера. — 366.

Вальмюллер (Wallmiiller) — владе­лец кафе в Берлине. — 491.

Валъраф (Wallraf), Фердинанд Франц (1748—1824) — немецкий ученый, профессор кафедры есте­ствознания и эстетики в Кёльн­ском университете (1786), позднее ректор (с 1794), основатель музея в Кёльне и автор труда по истории города. — 114.

Варнхаген фон Энзе (Varnhagen von Ense), Карл Август (1785— 1858) — немецкий писатель и литературный критик либераль­ного направления. — 65, 67, 423.

Варнхаген фон Энзе (Varnhagen von Ense), Рахиль (1771—1833) — жена писателя Карла Августа Варнхагена фон Энзе, известна своим литературным салоном в Берлине. — 363.

Вебер (Weber), Вильгельм Эрнст (1790—1850) — директор гумани­тарной школы в Берлине; автор работ по философии, педагогике и эстетике; переводчик античных авторов, либерал. — 84, 85, 108, 147, 148.

Вегшейдер (Wegscheider), Юлиус Август Людвиг (1771 — 1849) — немецкий протестантский теолог, рационалист. — 436.

Веделъ (Wedel) фон — капитан и ко­мандир 12-й пехотной роты гвар­дейской артиллерийской брига­ды, в которой в 1841—1842 гг. служил Ф. Энгельс. — 496, 530.

Вейнбреннер (Weinbrenner), Ав­густ — учитель музыки, органист лютеранской общины в Эльбер-фельде. — 493.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


567


 


Вейсе (Weiße), Христиан Герман (1801—1866) — немецкий фило­соф, представитель так называе­мых позитивных философов, вы­ступивших с критикой Гегеля справа. — 416.

Вейтлинг (Weitling), Вильгельм (1808—1871) — видный деятель рабочего движения Германии в период его зарождения, один из теоретиков утопического урав­нительного коммунизма; по про­фессии портной. — 327, 329, 330.

Велъкер (Wolckor), Карл Теодор (1790—1869) — немецкий юрист, либеральный публицист. — 270, 271.

Вемхе'нер (Womhöner), Матильда — член барменской семьи Вемхё-псроп. — 486.

Вемхе'нер (Wemhöner), Эмиль — ученик барменской городской школы, окончил школу в 1839 г., позднее коммерсант. — 483.

Венделъ (Wendel) — служащий у отца Ф. Энгельса. — 391, 392.

Венедей (Venedey), Якоб (1805— 1871) — немецкий радикальный публицист и политический дея­тель. — 430, 434.

Вергилий (Публий Вергилий Марой) (70—19 до н. э.) — выдающийся римский поэт. — 83, 528.

Вердер (Werder), Карл (1806— 1893) — немецкий философ и поэт, последователь Гегеля, литерату­ровед. — 489.

Верне (Vernet), Opac (1789—1863) —
французский
художник-бата-

лист. — 493.

Виганд (Wigand), Отто (1795— 1870) — немецкий издатель и кни­готорговец, владелец фирмы в Лейпциге, издававшей произведе­ния радикальных писателей. — 299, 300, 307, 310, 311, 313, 314.

Виктор I, святой — папа римский (189-198). - 112-113.

Виланд (Wieland), Кристоф Мартин (1733—1813) — немецкий писа­тель периода буржуазного Про­свещения, известен также как переводчик Шекспира и античных авторов. -— 344, 362.


Виллибалъд, Алексис — см. Херинг, Вильгельм.

В иль (Wihl), Людвиг (1807—1882)— немецкий писатель и критик, примыкавший к литературной группе «Молодая Германия». — 60, 61, 70, 373.

Винбарг (Wienbarg), Людольф (1802—1872) — немецкий писа­тель и критик, один из представи­телей литературной группы «Мо­лодая Германия». — 21, 52, 60, 63, 66, 86, 372, 416, 421—423.

Винклер (Winkler), Теодор (литера­турный псевдоним Теодор Хелль) (1775 — 1856) — немецкий реак­ционный писатель и журналист, издатель «Abend-Zeitung». — 372, 374, 384—386.

Винклер (Winkler), И. X. Ф. — мис­сионер, автор сборника стихов «Звуки арфы». — 367.

Витт,енштейны (Wittenstein) — владельцы фирмы в Нижнем Бар­мене. — 378.

Вихелъхаус (Wichelliaus), Иоганнес (1819—1858) — протестантский теолог, учился с Энгельсом в Эль-берфельдской гимназии. — 415.

Вихелъхаузеп (Wichelhausen), По­тер — уполномоченный бармен­ской общины. — 523.

Вицлебен (Witzleben), Карл Август (литературный псевдоним А. Тро-млиц) (1773—1839) — немецкий буржуазный писатель, автор ряда романов и новелл на исторические темы. — 374, 383.

Вольтер (Voltaire), Франсуа

Мари (1694—1778) —французский философ-деист, писатель-сати­рик, историк, видный представи­тель буржуазного Просвещения XVIII в.; боролся против абсо­лютизма и католицизма. — 61, 107, 289, 303, 315, 316.

Вольф (Wolff), Христиан (1679— 1754) — немецкий философ-идеа­лист, метафизик. — 146.

Вурм (Wurm), Густав (1819— 1888) — школьный товарищ Эн­гельса, впоследствии филолог. — 339, 344, 345, 347, 348, 350, 361, 369, 389, 396, 400, 403, 413-415, 424, 425, 464, 467.


568


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


Г

Габлер (Gabler), Георг Андреас (1786—1853) — немецкий фило­соф-гегельянец, в 1835 г. занял кафедру Гегеля в Берлине. — 254.

Гайдн (Haydn), Франц Йозеф (1732—1809) — великий австрий­ский композитор. — 149.

Галилей (Galilei), Галилео (1564—-1642) — великий итальянский физик и астроном, создатель основ механики, борец за передовое мировоззрение. — 37.

Ганс (Gans), Эдуард (ок. 1798— 1839) — немецкий профессор пра­ва, гегельянец. — 124, 168, 173, 402, 417, 441.

Гегель (Hegel), Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) — круп­нейший представитель классиче­ской немецкой философии, объ­ективный идеалист, наиболее всесторонне разработал идеали­стическую диалектику; идеолог, немецкой буржуазии. — 21, 26, 29, 30, 41-44, 46, 47, 62, 67-69, 72, 86, 102, 122-124, 141, 144, 147, 163-170, 173-180, 182, 189, 191—194, 196-201, 204, 207, 208, 210, 211, 221, 222, 224, 227, 232, 239, 253-255, 266, 289-292, 297, 314-315, 387, 388, 402, 427, 436, 437, 439-441.

Геаениус (Gesenius), Вильгельм Фридрих Герман (1786—1842) — немецкий языковед, семитолог и протестантский теолог, рацио­налист. — 436.

Гейне (Heine), Генрих (1797— 1856) — великий немецкий рево­люционный поэт. — 21, 23, 28, 44, 60, 63, 66, 70, 72, 117, 142, 362, 363, 372, 416, 422, 423, 439.

Гейнекен (Heineken), Г. А. — мак­лер в Бремене. — 376.

Гендель (Händel), Георг Фридрих (1685—1759) — великий немецкий композитор. — 149, 474.

Генрих IV (1553-1610) - фран­цузский король (1589—1610) — 462,


Генрих Лев (1129—1195) — герцог Саксонии (1139—1180) и Баварии (1156—1180), один из главных участников завоевательных похо­дов немецких феодалов в славян­ские земли и междоусобных фео­дальных войн в Германии. — 14.

Геразими (Gerasimi) (ум. в 475 г.) — христианский свящснпик, настоя­тель монастыря в Палестине. — 14.

Гервег (Herwegh), Георг (1817 — 1875) — известный немецкий поэт, мелкобуржуазный демократ, впо­следствии лассальянец. — 156.

Герман (Hermann), Рейихард (1806—1839) — протестантский пастор в Эльберфельдо. — 367, 378.

Гёррес (Görres), Гбидо Морйц (1805—1852) — немецкий католи­ческий писатель, редактор реак­ционного католического журнала «Historisch-politische Blätter». — 41, 42.

Гёррес (Görres), Иоганнес Йозеф фон (1776—1848) — немецкий писа­тель реакционно-романтического направления, филолог и историк, сторонник католицизма. — 12, 13, 18, 19, 402.

Гёте (Goethe), Иоганн Вольфганг (1749—1832) — великий немецкий писатель и мыслитель. — 15, 22, 33, 51, 56, 60, 67, 85, 109, 119, 137, 292, 344, 348, 351, 362, 363, 372, 373, 379, 383, 396, 399, 400, 415, 418, 419, 422, 423, 471.

Гизо (Guizot), Франсуа Пьер Гийом (1787—1874) — французский бур­жуазный историк и государствен­ный деятель, с 1840 г. до февраль­ской революции 1848 г. фактиче­ски руководил внутренней и внешней политикой Франции, вы­ражал интересы крупной финан­совой буржуазии. — 321, 468.

Гиппократ (ок. 460 — ок. 377 до н. э.) — выдающийся врач Древ­ней Греции, один из основополож­ников античной медицины. — 435.

Глюк (Gluck), Кристоф Виллибальд (1714—1787) — великий немец­кий композитор. — 149.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


569


 


Гольбейн (Holbein), Ганс, Младший (1497—1543) — выдающийся не­мецкий живописец и гра­фик эпохи Возрождения. — 114, 152.

Гомер — полулегендарный древне­греческий поэт, автор «Илиады» и «Одиссеи». — 15, 93, 264, 394, 395, 528.

Гораций (Квинт Гораций Флакк) (65—8 до н. э.) — выдающийся римский поэт. — 61, 417, 528.

Горрисен (Gorrissen), Джордж — сосед Энгельса в Бремене. — 338, 339.

Госнер (Goßner), Иоганнес (1773— 1858) — немецкий теолог, като­лический, поело 1826 г. проте­стантский проповедник, миссио­нер и пиетист. — 422.

Готфрид (Gottfried), Гезина (1785— 1831) —• отравительница из Бре­мена, была публично казнена. — 465.

Готфрид Булъонский (ок. 1060— 1100) — герцог Нижней Лотарин­гии (1089—1100), один из пред­водителей первого крестового по­хода. — 14, 504.

Готфрид Страсбургский (конец XII — начало XIII в.) — средне­вековый немецкий поэт, автор ры­царской поэмы «Тристан и Изоль­да». — 17.

Готшед (Gottsched), Иоганн Хри-стоф (1700—1766) — немецкий пи­сатель и критик, представитель раннего Просвещения XVIII в. в Германии. — 31.

Гоубен (Houben), Филипп (ум. ок. 1855 г.) — нотариус в Ксантене, специалист по истории древнего мира, археолог. — 115.

Гоувалъд (Houwald), Кристоф Эрнст (1778—1845) — немецкий драма­тург реакционно-романтического направления. — 399.

Гофмансвалъдау (Hofmannswaldau), Христиан (1617—1679) — немец­кий поэт, представитель аристо­кратической литературы, выра­жавшей интересы феодальной ре­акции в Германии. — 30.

Граве (Grave) — служащий фирмы Лёйпольд в Бремене. =* 342,


Гребер (Graeber), Вильгельм (1820— 1895) — школьный товарищ Эн­гельса, впоследствии пастор. — 338—340, 342—345, 347—349, 353, 361, 362, 367, 378, 393—397, 398— 402, 415—419, 421—425, 430—437, 464—467.

Гребер (Graeber), Герман (1814— 1904) — учитель древних языков в городской школе в Бармене (1836—1840), впоследствии па­стор. — 425.

Гребер (Graeber), Фридрих (1822— 1895) — школьный товарищ Эн­гельса, впоследствии пастор. — 338—340, 342—345, 347—349, 353, 354, 358, 361—369, 371—375, 377—379,389,395, 390, 398, 403— 413, 416, 417, 424, 425—431, 437— 444, 477—479.

Грелъ (Grel) — приятель Энгель­са. — 464.

Грёнине (Groening), Генрих (1774— 1839) — бургомистр Бремена (с 1817 г.). — 375.

Грильпарцер (Grülparzer), Франц (1791—1872) — известный авст­рийский драматург умеренно-ли­берального направления. — 373, 442.

Гримм (Grimm), братья — Виль­ гельм (1786—1859) и Якоб (1785— 1863) — немецкие филологи, про­фессора Берлинского университе­та, известные авторы обработок немецкого сказочного фольклора и средневекового эпоса. — 18, 75, 113, 339.

Грисхейм (Griesheim), Адольф фон (1820—1894) — немецкий фабри­кант, компаньон фирмы «Эрмен и Энгельс», муж сестры Ф. Эн­гельса Анны, а после ее смерти — Элизы. — 483, 527.

Грисхейм (Griesheim), Фридерика фон (урожденная ван Хаар (1789—1880)) — тетка Ф. Энгель­са. — 335, 527.

Гросскрёйц (Grosscreutz), A. фон — сотрудник немецкой буржуазной литературной газеты «Abend-Zei­tung». — 384.

Грюн (Grün), Анастазиус (1806— 1876) — австрийский поэт, в 30-х годах выпустил анонимно


570


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


ряд сборников, содержащих кри­тику феодальной и католической реакции в Германии. — 73, 372, 373.

Грюн (Grün), Карл (1817—1887) — немецкий мелкобуржуазный пуб­лицист, в середине 40-х годов один из главных представителей «ис­тинного социализма». — 21, 63, 72, 433.

Гус (Hus), Лп (ок. 1369—1415) — вождь Реформации в Чехии, про­фессор Пражского университета, вдохновитель чешского нацио­нально-освободительного движе­ния; обвинен в ереси и сожжен на костре; национальный герой чеш­ского народа. — 432.

Гутенберг (Gutenberg), Иоганн (ок. 1400—1468) — выдающийся не­мецкий изобретатель, создатель европейского способа книгопеча­тания. — 36, 39, 40, 44, 83, 448.

Гуттен (Hiitlcn), Ульрих фон (1488—1523) — немецкий поэт-гу­манист, сторонник Реформации, участник рыцарского восстания 1522—1523 гг. и его идеолог. — 156.

Гуцков (Gutzkow), Карл (1811 — 1878) — немецкий писатель, один из представителей литературной группы «Молодая Германия»; в 1838—1842 гг. редактор журнала «Telegraph für Deutschland». — 49, 51—53, 55—72, 82, 363, 367, 372, 373, 378, 397, 400, 405, 406, 412, 416, 419, 421-423, 432, 435, 438, 447, 448.

Гюго (Hugo), Виктор (1802—1885)— великий французский писатель.— 28.

д

Данте Алигъери (Dante Alighieri) (1265—1321) — великий итальян­ский поэт. — 7.

Дантон (Danton), Жорж Жак (1759—1794) — один из видных деятелей французской буржуаз­ной революции конца XVIII в., вождь правого крыла якобин­цев. — 289, 290, 309, 315.

Дауб (Daub), Карл (1765—1836) — немецкий протестантский теолог


спекулятивного направления. — 436, 440, 441.

Декарт (Descartes), Рене (1596— 1650) — выдающийся француз­ский философ-дуалист, математик и естествоиспытатель. — 169, 178.

Делиус (Delius), Николаус (1813— 1888) — немецкий филолог, шекс-пировед, с 1863 г. профессор Боннского университета. — 85.

Деркхим (Dorkhiem) — служащий в фирме Лсшшльд и Бремене. — 453, 455, 461.

Дёринг (Döring), Карл Август (1783—1844) — протестантский проповедник в Ольберфельде, ав­тор стихов религиозного содер­жания. — 9, 378.

Джон (John) — англичанин, зна­комый Энгельса. — 376.

Дингелъштеат (Dingelstedt),

Франц, барон (1814—1881) — не­мецкий поэт п писатель, вначале представитель мелкобуржуазной оппозиционной политической по-азип, с середины 40-х годов при­дворный драматург, монархист.— 21, 373.

Диоген из Синопа (ок. 404 — ок. 323 до н. э.) — древнегреческий философ, один из основателей кинической школы, отражавшей пассивный протест беднейших слоев народа против господства имущих. — 435.

Диет (Diest), Отто Карл Эрих Ген­рих — в 1841—1842 гг. студент юридического факультета Бонн­ского университета. — 498.

Диц (Diez), Христиан Фридрих (1794—1876) — немецкий языко­вед, один из основоположников сравнительно-исторического язы­кознания, автор первой сравни­тельной грамматики романских языков. — 459.

Домбровский (Dombrowski), Ян Ген­рих (1755—1818) — польский генерал, организатор восстания 1806 г. в Польше, участник похо­дов Наполеона I (1806—1807/, 1809 и 1812). — 135.

Домициан (Тит Флавий Домициан) (51—96) — римский император (81-96). - 323.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


571


 


Доницетти (Donizetti), Гаэтано (1797—1848) — известный италь­янский композитор. — 109, 131.

Дросте-Хюлъсхофф (Droste-Hül-shoff), Аннетта Элизабет фон (1797—1848) — немецкая писа­тельница и поэтесса. — 80, 445, 449.

Дуллер (Duller), Эдуард (1809— 1853) — немецкий писатель, ре­акционный романтик, автор исто­рических новелл. — 30, 364, 374.

Дунце (Dimtze) — бургомистр Бре­мена (1839). — 375.

Дюма (Dumas), Александр (отец) (1803—1870) — известный фран­цузский писатель. — 28.

Дюрхольт (Dürholt) — конторщик фирмы Витгенштейн в Нижнем Бармене. — 378.

Дюшателъ (Duchâtel), Шарль (1803—1867) — французский го­сударственный деятель, орлеа­нист, министр внутренних дел (1839—1840, 1840 — февраль 1848). — 255.

Е

Еврипид (ок. 480 или 484—406 до н. э.) — древнегреческий драма­тург. — 528.

Ж

Жан Поль (Jean Paul) (литератур­ный псевдоним Иоганна Пауля Фридриха Рихтера) (1763— 1825) — немецкий мелкобуржу­азный писатель-сатирик. — 60, 422, 423.

3

Зак (Sack), Карл Генрих (прозви­ще — Вёйтель) (1789—1875) — немецкий протестантский теолог, профессор в Бонне. — 284, 297, 298, 301, 306, 309, 310, 313—315, 317.

Занд Жорж — см. Санд Жорж.

Засс (Sass), Фридрих (псевдоним Александр Золътведелъ) (1819— 1851) — немецкий публицист, младогегельянец, «истинный со­циалист». — 148, 149.


Зейдельман (Seydelmann), Карл (1793—1843) — немецкий актер. — 109, 110.

Зейферт (Seyffert) — прусский чи­новник, тайный советник. — 281.

Зибель (Siebel), Христиан Герман (1808—1879) — фабрикант в Бар­мене, муж Луизы Снетлаге, кузи­ны Ф. Энгельса. — 483, 494.

Зимрок (Simrock), Карл Йозеф (1802—1876) — немецкий поот и филолог, автор обработок произ­ведений немецкой средневековой литературы и народного эпоса. — 12, 15, 19.

Золътведелъ (Soltwodel), Алек­сандр — см. Засс, Фридрих.

И

Иммерман (Immermann), Карл Лебрехт (1796 — 1840) — немецкий писатель, публицист, критик и театральный деятель. — 32, 62, 103, 105, 136—143, 372, 399.

Ирод (73—4 до п. э.) — царь Иудеи (40—4 до п. э.). — 234.

Ицштейн (Itzstein), Иоганн Адам (1775—1855) — немецкий полити­ческий деятель, один из руково­дителей либеральной оппозиции в баденском ландтаге. — 271.

Й

Йонгхаус (Jonghaus), Петер (1816— 1884) — школьный товарищ Эн­гельса, впоследствии пастор. — 339, 349, 361, 362, 378, 396, 413, 418, 425.

К

Еабе (Cabet), Этьенн (1788—1856)— французский публицист, видный представитель мирного утопиче­ского коммунизма, автор книги «Путешествие в Икарию». — 328-330.

Кальвин (Calvin), Жан (1509—
1564) — видпый деятель Рефор­
мации, основатель одного из на­
правлений
протестантизма —
кальвинизма, выражавшего инте­
ресы буржуазии эпохи перво­
начального накопления капита­
ла. — 9, 439, 440.


572


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕВ


 


Кальдерой де ла Барка (Calderon de la Barca), Педро (1600—1681) — выдающийся испанский драма­тург. — 87, 90.

Калъкар (Calcar), Ян ван (псевдо­ ним Поста) (ок. 1460—1519) — голландский художник. — 114.

Камоэнс (Camoens), Луис (ок. 1524—1580) — великий порту­гальский поэт эпохи Возрожде­ния. — 396.

Камперманы (Kampermann) — се­мы: текстильного фабриканта.— 338.

Камперман (Kampermann), Лаура (род. в 1827 г.) — подруга се­стер Ф. Энгельса. — 390, 391, 393.

Kaum (Kant), Иммануил (1724— 1804) — родоначальник классиче­ской немецкой философии, идеа­лист, идеолог немецкой буржуа­зии. — 21, 47, 102, 108, 109, 141, 146, 164, 169, 183, 202, 405.

Капелле (СароНе), Эрнст Фридрих Конрад (1790-1847) — проте­стантский пастор в Бремене, ра­ционалист. — 466.

Карл Великий (ок. 742—814) — франкский король (768—800) и император (800—814). — 17, 27.

Карл X (1757—1836) — француз­ский король (1824—1830). — 33, 180, 444.

Карьер (Carrière), Мориц (1817— 1895) — немецкий философ-идеа­лист, профессор эстетики. — 72,

Катон (Марк Порций Катон Млад­ший) (95—46 до н. э.) — римский государственный деятель, глава аристократической республикан­ской партии; не желая пережить падение республики, лишил себя жизни. — 231.

Kennen (Koppen), Карл Фридрих
(1808—1863) — немоцкий
ра-

дикальный публицист и историк, младогегельянец. — 124, 303, 305, 306, 311, 313, 314.

Кёстлин (Köstlin), Христиан Рейн-хольд (1813—1856) — немецкий юрист и поэт. — 137.

К'етген (Köttgen), Густав Адольф (1805—1882) — немецкий худож­ник и поэт, в 40-х гг. принимал участив в рабочем движении, цо


своим взглядам был близок к «ис­тинному социализму». — 493.

Нине (Quinet), Здгар (1803—1875) — французский мелкобуржуазный политический деятель и исто­рик. — 329.

Кшипана (Quintana), Мануэль Хосе (1772—1857) — испанский поэт и политический деятель, последова­тель французских просветителей XVIII в., участник буржуазных революций 1808—1814 и 1820— 1823 гг., в 1808-1810 гг. сек­ретарь Центральной хунты. — 35.

Кирхнер (Kirchner) — знакомый се­мьи Энгельса. — 338.

Клаудиус (Claudius), Маттиас (1740—1815) — немецкий писа­тель, автор ряда песен. — 459.

Клаурен (Clauren), Генрих (литера­турный псевдоним Карла Х'ейна) (1771 —1854) — немецкий писа­тель, автор сентиментальных ро­манов и новелл. — 399.

Клопшток (Klopstock), Фридрих Готлиб (1724—1803) — немецкий поэт, один из первых представи­телей буржуазного Просвещения в Германии. — 284, 362.

Кнапп (Knapp), Альберт (1798— 1864) — немецкий поэт, автор церковных песен и гимнов, пие­тист. — 80, 284, 348.

Колумб, Христофор (1451—1506) — выдающийся мореплаватель.—489.

Коль (Kohl), Альберт (1802—1882) — протестантский пастор в Эльбер-фельде (1831 — 1862), пиетист. — 367, 378.

Кольман (Kohlmann), Иоганн Мель­хиор (1795—1864) — пастор из Хорна близ Бремена (1829— 1864). - 466.

Кольридж (Coleridge), Самюэл Тей­лор (1772—1834) — английский поэт и критик; первоначально, находясь под влиянием француз­ской революции, отстаивал со­циалистические взгляды, позже— представитель реакционного ро­мантизма. — 448, /449.

Консидеран (Considérant), Виктор (1808—1893) — французский пу­блицист, социалист-утопист, уче­ник ипоследовательФурье,—330.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕВ


573


 


Констан (Constant), Венжамен (1767—1830) — французский ли­беральный буржуазный полити­ческий деятель, публицист и писатель; занимался вопросами государственного права. — 330, 332.

Коперник (Kopernik), Николай (1473—1543) — великий поль­ский астроном, создатель учения о гелиоцентрической системе ми­ра. — 37.

Корменен (Cormenin), Луи Мари де Лао, виконт де (1788—1868) — французский политический дея­тель, юрист, автор памфлетов, направленных против монархиче­ского режима Луп-Филшта. — 322, 323.

Корнель (Corneille), Пьер (1606— 1684) — выдающийся француз­ский драматург, один из основа­телей французского классициз­ма. — 141.

Космали (Koßmaly), Карл (1812— 1873) — немецкий музыкальный критик, профессор музыки и ка­пельмейстер. — 149.

Коцебу (Kotzebue), Август (1761 — 1819) — немецкий реакционный писатель и публицист. — 1, 110, 343, 345, 346, 348.

Краббе (Krabbe) — издатель в Штутгарте. — 446.

Крейценах (Creizenach), Теодор (1818—1877) — немецкий поэт и литературный критик либераль­ного направления. — 21, 61, 363, 421, 433.

Крейцер (Kreuzer), Конрадин (1780—1849) — немецкий компо­зитор и дирижер. — 351.

Кристина (Kristine) — служанка у консула Лёйпольда в Бремене.— 456.

Круммахер (Krummacher), Фрид­рих Адольф (1767—1845) — не­мецкий педагог, теолог, пастор в Бремене (1824—1843), автор известных притч. — 86, 106.

Круммахер (Krummacher), Фрид­рих Вильгельм (1796—1868) — немецкий проповедник, кальви­нистский пастор, глава вуппер-тальских пиетистов. —8, 10, 101,


102, 106-108, 145-148, 284, 312, 367, 374, 378, 379, 397, 422, 465, 466.

Крусбекер (Krusbecker), Ян — мак­лер в Бремене. — 398.

Кювье (Cuvier), Жорж (1769— 1832) — крупный французский естествоиспытатель, зоолог и па­леонтолог, автор антинаучной, идеалистической теории ката­строф. — 206.

Кюне (Kühne), Густав (1806 — 1888) — немецкий писатель, один из представителей литературной группы «Молодая Германия». — 21* 29, 49, 56, 57, 59—63, 67—70. 72, 363, 372, 373, 422, 423.

Л

Лаиса — одна из греческих гетер, жившая во второй половине V — начале IV в. до н. э. — 231.

Ланге (Lange) — владелец корабля из Вегезака. — 84.

Лангевише (Langewiesche), Виль­гельм (1807—1872) — книготор­говец в Бармене, писатель. — 418.

Лаубе (Laube), Генрих (1806— 1884) — немецкий писатель, один из представителей литературной группы «Молодая Германия». — 61, 63, 66, 68, 76, 363, 373, 423.

Лафатер (Lavater), Иоганн Каспар (1741—1801) — швейцарский свя­щенник и писатель; известен своими «Физиологическими фраг­ментами», где пытался доказать, что по чертам лица можно опре­делить характер человека. — 404.

Левалъд (Lewald), Август (1792— 1871) —- немецкий писатель, близко стоявший к литературной группе «Молодая Германия», основатель и редактор либерального журна­ла «Europa» (1835—1846). — 374.

Лёйполъд (Leupold), Вильгельм — сын Генриха Лёйпольда, совла­делец фирмы своего отца. — 456, 459, 475, 476.

Лёйполъд (Leupold), Генрих (ум. в 1865 г.) — консул, владелец тор­говой фирмы в Бремене, где с середины июля 1838 г. по конец


20 м. и Э., т. 41


574


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


марта 1841 г. работал Ф. Эн­гельс. — 336, 339, 342, 347, 354, 355,357,362,369,451,454,458,459, 461, 462, 464, 471, 475, 476, 480.

Лёйполъд (Leupold), Зигфрид — сын консула Генриха Лёйпольда. — 352, 354.

Лёйполъд (Leupold), Карл — сын Генриха Лёйпольда, младший со­владелец фирмы своего отца. — 371.

Лёйполъд (Leupold), Людвиг — сын консула Генриха Лёйпольда. —352, 354.

Лёйполъд (Leupold), София — дочь консула Генриха Лёйпольда. — 462.

Лёйполъд (Leupold), Элизабет — дочь консула Генриха Лёйполь­да. — 352.

Лёйполъд (Leupold), г-жа — жена консула Г. Лёйпольда. —347, 352.

Лёйполъдт (Leupoldt), Иоганн Ми­хаэль (1794—1874) — немецкий психиатр, автор работ по меди­цине, в которых отстаивал рели­гиозные взгляды. — 266.

Ленау (Lenau), Николаус (1802— 1850) — видный австрийский поэт, творчество которого про­никнуто антифеодальными и ан­тикатолическими настроения­ми. - 21, 24, 372, 373, 459.

Лео (Leo), Генрих (1799—1878) — немецкий историк и публицист, защитник крайне реакционных политических и религиозных взглядов, один из идеологов прус­ского юнкерства. — 42, 170, 177, 255, 266-268, 284, 308—310, 312, 314, 317, 387, 388, 401, 402, 412, 417, 427, 439, 440, 477, 478.

Лео (Leo), Леонардо (1694 — ок. 1745) — итальянский компози­тор. — 424.

Лессинг (Lessing), Готхольд Эфраим (1729—1781) — великий немецкий писатель, критик и философ, один из видных просветителей XVIII века. — 61, 362, 399, 422.

Ливии, Тит (59 до н. э. — 17 н. э.) — римский историк. — 528.

Лист (Liszt), Ференц (Франц) (1811—1886) — великий венгер­ский композитор и пианист.—492.


Лойола (Loyola), Игнатий (1491 — 1556) — испанский дворянин, ос­нователь наиболее реакционной организации католической церк­ви — ордена иезуитов. — 43.

Лоэнштейн (Lohenstein), Даниель Каспар фон (1635—1683) — не­мецкий поэт, представитель ари­стократической литературы, вы­ражавшей интересы феодальной реакции в Германии. — 30.

Луи-Филипп (1773—1850) — герцог Орлеанский, французский король (1830-1848). — 321.

Людвиг 1 (1786—1868) — король Баварии (1825—1848). — 319— 320, 389, 479.

Людовик XI (1423 —1483) — фран­цузский король (1461—1483). — 323

Людовик XIV (1638—1715) — фран­цузский король (1643—1715). — 27, 29.

Лютер (Luther), Мартин (1483— 1546) — видный деятель Рефор­мации, основатель протестантиз­ма (лютеранства) в Германии; идеолог немецкого бюргерства.— 44, 355, 436.

M

Маллет (Mallet), Фридрих Людвиг (1792—1865) — немецкий проте­стантский теолог, пастор в Бре­мене, пиетист, издатель ряда церковных журналов. — 147, 312, 441, 466, 467.

Марат (Marat), Жан Поль (1743— 1793) — французский публицист, выдающийся деятель французской буржуазной революции конца XVIII в., один из вождей яко­бинцев. — 41, 309, 315.

Марбах (Marbach), Освальд (1810— 1890) — немецкий писатель и поэт, автор обработок немецкого средневекового эпоса и издатель немецких народных книг. — 12, 13, 15, 16, 18, 19, 441.

Маргграф (Marggraff), Герман (1809—1864) — немецкий писа­тель и публицист. — 67, 423.

Марк Аврелий Антонин (121— 180) — римский император (161— 180), философ-стоик. — 231.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


575


 


Маркс (Marx), Карл (1818—1883). — 304, 313.

Мартин (Martin), Генри (1793— 1882) — известный французский укротитель зверей в первой поло­вине XIX века. — 71.

Мархейнеке (Marheineke), Филипп Конрад (1780—1846) — немецкий протестантский теолог и историк христианства, правый гегелья­нец. — 253—255, 402.

Мати (Mathy), Карл (1807—1868) — баденский публицист, чиновник и буржуазный политический дея­тель, умеренный либерал. — 271.

Мейен '(Moyen), Эдуард (1812 — 1870) — немецкий публицист, младогегельянец, мелкобуржуаз­ный демократ, впоследствии на­ционал-либерал. — 303, 313, 314.

Мейер (Meyer), Альберт — редак­тор журнала «Bremer Stadtbo­te». — 370.

Мейер (Meyer), Г. К. А. — немец­кий книгоиздатель. — 447, 448.

Мейер (Meyer), Тереза — невеста Вильгельма Лёйпольда. — 476.

Мейер (Meyer), (Шток-Мейер) — отец предыдущей. — 476.

Мейербер (Meyerbeer), Джакомо (на­стоящие имя и фамилия Якоб ЛибманБер) (1791 — 1864) — ком­позитор, пианист и дирижер, виднейший представитель фран­цузской «большой оперы» XIX ве­ка. — 493.

Менгс (Mengs), Антон Рафаэль (1728—1779) — немецкий худож­ник, представитель классициз­ма. — 421.

Менделъсон-Бартолъди (Mendels­sohn-Barthold у), Феликс (1809— 1847) — немецкий композитор и дирижер, музыкально-обществен­ный деятель. — 149. 474.

Менкен (Menken), Готфрид (1768— 1831 ) — немецкий протестант­ский теолог, пастор в Бремене, пиетист. — 466.

Ментенон (Maintenon), Франсуаза д'Обинье, маркиза де (1635— 1719) — фаворитка, с 1684 г. же­на Людовика XIV. — 28, 30.

Менцель (Menzel), Вольфганг (1798—1873) — немецкий реак-


ционный писатель и литератур­ный критик, националист. — 42, 122, 372, 373, 383, 402, 433, 447.

Меркаданте (Mercadante), Саверио (1795—1870) — итальянский ком­позитор, автор ряда опер и цер­ковной музыки. — 109.

Мерклин (Märklin), Христиан (1807—1849) — немецкий теолог, гегельянец; в 1839—1840 гг. вы­ступил с тремя памфлетами про­тив пиетизма. — 410, 439.

Мигел, дон (1802—1866) — порту­гальский король (1828—1834). — 444.

Мизеганс (Miesegans), Тимолеон — житель Времена. — 464.

Михелет (Michelet), Карл Людвиг (1801—1893) — немецкий фило­соф-идеалист, гегельянец, про­фессор Берлинского университе­та. - 173, 387, 388, 401, 402, 417.

Мишле (Michelet), Жюль (1798— 1874) — французский мелкобур­жуазный историк, автор ряда работ по истории Франции. — 329.

Мозен (Mosen), Юлиус (1803— 1867) — немецкий писатель, пред­ставитель романтического направ­ления. — 363.

Молинеус (Molineus), Альберт (1814—1889) — фабрикант в Бар­мене, в 1842 г. женился на кузине Ф. Энгельса Иде Энгельс. — 493, 494.

Монтолон (Montholon), Шарль Три­стан де, граф (1783—1853) — генерал-адъютант Наполеона I , сопровождал его на остров св. Елены, в августе 1840 г. вместе с Луи Бонапартом пытался в Булони поднять мятеж с целью государственного переворота; был арестован и приговорен к 20-лет­нему тюремному заключению, освобожден во время революции 1848 года. - 135.

Mop (Mohr), Карл Фридрих Готлиб (1803—1888) — член Бременского сената, бургомистр Бремена (1857-1873). — 376.

Морфель (Morvell), К. (литератур­ный псевдоним К. Ф. Фольмера) (ум. в 1864 г.) — немецкий


20*


576


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


писатель, автор исторических ро­манов. — 374.

Моцарт (Mozart), Вольфганг Ама­дей (1756—1791) — великий ав­стрийский композитор. — 131, 149, 351, 421.

Мундт (Mundt), Теодор (1808— 1861) — немецкий писатель, один из представителей литературной группы «Молодая Германия». — 21, 29, 58, 61—69, 72, 363, 372, 373, 412, 416, 423, 439.

Мухаммсд-Лли (1769—1849) — пра-питолг. Египта (1805 — 1849), про­вел ряд прогрессивных реформ.— 128.

Мюгге (Mügge), Теодор (1806 — 1861) — немецкий писатель н публицист, младогегельянец. — 300.

Мюллер (Müller) — кандидат на па­сторскую должность, в 1839 г. жил в доме пастора Тревира-нуса в Бремене. — 422.

Мюллер (Müller), Юлиус (1801 — 1878) — немецкий протестант­ский теолог. — 312, 314.

Мюльнер (Mullner), Адольф (1774 — 1829) — немецкий поэт и кри­тик. — 447.

Мюнх (Münch), Эрнст Герман Йозеф фон (1798—1841) — немецкий историк и публицист. — 65.

Мюрат (Murât), Иоахим (1767— 1815) — французский маршал, участник походов Наполеона I, в 1808 г. главнокомандующий французскими войсками в Испа­нии, неаполитанский король (1808-1815). - 135.

H

Наполеон I Бонапарт (1769—1821)— французский император (1804— 1814 и 1815). — 29, 44, 111, 119— 121, 134, 142, 256, 268, 289, 315, 324, 443, 468.

Неандер (Neanderl, Иоганн Август Вильгельм (1789—1850) — не­мецкий протестантский теолог и историк христианской религии и церкви. — 163, 221, 404, 406, 412, 416, 436, 437, 441, 478.


Невиандт (Neviandt) — знакомый Ф. Энгельса в Бремене. — 376.

Ней (Ney), Мишель (1769—1815) — французский маршал, участник походов Наполеона I, в 1808— 1811 гг. участвовал в войне в Испании. — 135.

Нейбург (Neuburg) — приказчик в Б армейском книгоиздательство Р». Лапгевише. — 418.

Нерон (37—68) — римский импера­тор (54—68). — 263, 323.

Николай I (1796—1855) — русский император (1825 — 1855). —441, 444, 488.

Ницш (Nitzsch), Карл Иммануэль (1787—1868) — немецкий проте­стантский теолог и проповедник, профессор в Бонне и Берлине. — 312, 478.

Нолътпшцс (Noltonius), И. Даниель (1779—1852) — бургомртстр Бре­мена (с 1839 г.). — 375, 376, 396.

Норк (Nork), Фридрих (настоящее имя Фридрих Норн) (1803— 1850) — немецкий писатель, за­нимался обработкой древнегре­ческих мифов. — 384.

Ньютон (Newton), Исаак (1642— 1727) — великий английский фи­зик, астроном и математик, осно­воположник классической меха­ники. — 38, 76.

О

Оттон I (1815—1867) — баварский принц, затем греческий король (1832—1862). - 434, 435.

П

Палестрина (Palestrina), Джованни Пьерлуиджи да (ок. 1525—1594)— выдающийся итальянский компо­зитор. — 357, 474.

Паниелъ (Paniel), Карл Фридрих Вильгельм (1803—1856) — проте­стантский теолог, пастор в Бре­мене, рационалист. — 107, 108, 145—148, 465, 466.

Паулюс (Paulus), Генрих Эберхард Готлоб (1761 — 1851) — немецкий протестантский теолог, рациона­лист. — 107, 108.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


577


 


Перголеве (Pergolese), ДжованниБа­ггиста (1710—1736)—выдающий­ся итальянский композитор, пред­ставитель неаполитанской опер­ной школы. — 357, 474, 481.

Перикл (ок. 490—429 до н. э.) — афинский государственный дея­тель, способствовал укреплению рабовладельческой демократии. — 434.

Петрарка (Petrarca), Франческо (1304—1374) — выдающийся ита­льянский поэт эпохи Возрожде­ния. — 154, 394.

Пилат, Поигий (ум. ок. 37 г.) — римский прокуратор (наместник) Иудеи (26—36). — 153.

Пиль (Peel), Роберт (1788—1850) — английский государственный дея­тель, лидер умеренных тори (ии-литов), министр внутренних дел (1822—1827 и 1828—1830). пре­мьер-министр (1834-1835, 1841 — 1846) - 323.

Платен (Platen), Август (1796— 1835) — немецкий поэт, либе­рал. - 32, 33, 75, 372.

Платон (ок. 427 — ок. 347 до н. э.) — древнегреческий философ-идеа­лист. — 528.

Плюмахер (Plümacher), Фридрих (1819—1905) — школьный това­рищ Энгельса, впоследствии па­стор. — 339, 361, 378, 411, 465.

Поль (Pol), Иоганн — протестант­ский пастор в Хедфельде (неда­леко от Вупперталя), автор сти­хов религиозного содержания. — 9.

Понятовский (Poniatowski), Юзеф, князь (1763—1813) — польский политический и военный деятель, генерал, в 1809—1813 гг. участ­вовал в войнах наполеоновской Франции. — 135.

Прудон (Proudhon), Пьер Жозеф (1809—1865) — французский пуб­лицист, экономист и социолог, идеолог мелкой буржуазии, один из родоначальников анархизма,— 330.

Пруц (Prutz), Роберт Эдуард (1816— 1872) — немецкий поэт, публи­цист и историк литературы, бур­жуазный либерал; был связан


с младогегельянцами. — 299,300, 479.

Пуатье (Poitiers), Гийом, герцог де (1071—1127) — средневековый поэт-трубадур. — 127.

Пфицер (Pfizer), Густав (1807— 1890) — немецкий поэт и критик, принадлежал к швабской школе романтиков. — 21, 449.

Пютман (Püttmann), Герман
(1811—1894) — немецкий
ра-

дикальный поэт и журналист, в середине 40-х годов один из пред­ставителей «истинного социализ­ма». — 446—448.

Р

Ранке (Ranke), Леопольд (1795— 1886) — немецкий историк, реак­ционер, идеолог прусского юнкер­ства. — 442.

Расин (Racine), Жан (1639—1699) —
французский драматург, видный
представитель
французского

классицизма. — 29.

Pay мер (Raumer), Фридрих фон (1781—1873) — немецкий исто­рик, профессор в университетах Берлина и Бреслау, в 1848 г. член франкфуртского Националь­ного собрания, правый цен­трист. — 459.

Paynax (Raupach), Эрнст Беньямин Соломон (1784—1852) — немец­кий поэт и драматург, модный писатель в 20—30-х гг. XIX ве­ка. — 30, 110, 379, 399.

Рашелъ (Rachel), Элиза (1821 — 1858) — французская трагиче­ская актриса, возродившая на сцене традиции французского классицизма. — 28.

Рейнгольд (Reinhold) — врач в Бар­мене. — 487.

Рейхардт (Reichardt), Иоганн Фридрих (1752—1814) — немец­кий композитор и музыкальный деятель, известен как автор песен на слова Гёте. — 423.

Реттиг (Rettig) — депутат баден-ского ландтага. — 271.

Рётшер (Rötscher), Генрих Теодор (1803—1871) — немецкий теоре-


578


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


тик искусства, театральный кри­тик, гегельянец. — 29.

Риделъ (Riedel), Карл (1804— 1878) — немецкий публицист, ге­гельянец. — 168.

Рим (Riem), Фридрих Вильгельм (1779—1857) — немецкий музы­кант, композитор и органист, основатель школы пения в Бар­мене, автор ряда камерных про­изведений и произведений для органа. — 149.

Рингсейс (Ringseis), Иоганн Не-помук (1785—1880) — немецкий врач, профессор Мюнхенского университета, поборник рели­гии. — 180, 267.

Риндешвендер (Rindeschwender) — депутат баденского ландтага. —• 271.

Рипе (Riepe), Рудольф — учитель в Барменской городской школе (1835—1858), затем в высшей жен­ской школе в Эльберфельде. — 351, 369.

Риполль (Ripoll), Гауэтано — учи­тель и Рицафо в Испании, 26 июля 1826 г. был казнен как еретик. — 443.

Робеспьер (Robespierre), Максими­лиан (1758—1794) — выдающий­ся деятель французской буржу­азной революции конца XVIII в., вождь якобинцев, глава револю­ционного правительства (1793— 1794). - 309, 315.

Роаенкранц (Rosenkranz), Иоганн Карл Фридрих (1805—1879) — немецкий философ-гегельянец и историк литературы. — 29, 261, 441.

Россини (Rossini), Джоаккино (1792—1868)—знаменитый италь­янский композитор. — 131, 357.

Рот (Roth), Рихард (1821—1858) — товарищ Ф. Энгельса, фабри­кант. - 376, 397, 420, 452, 454, 458, 459, 467, 480, 481, 486.

Pome (Rothe), Мориц (1800—1888) — протестантский пастор в Бреме­не, рационалист. — 466.

Роттек (Rotteck), Карл (1775— 1840) — немецкий буржуазный историк и политический деятель, либерал. — 443.


Ротшильды — династия банкиров, имевшая банки во многих странах Европы. — 48.

Руге (Rüge), Арнольд (1802—1880)— немецкий публицист, младо­гегельянец, буржуазный ра­дикал. — 124, 168, 177, 299, 300, 302—305, 308, 309, 312—314, 316, 317, 437, 441, 477.

Руже де Лиль (Bouger de Lisle), Клод Жозеф (1760-1836) -французский композитор и поэт. — 129, 303.

Рункелъ (Kunkel), Мартин — не­мецкий публицист, и 1839— 1843 гг. редактор консервативной «Elberfeldcr Zeitung». — 6, 396.

Руссо (Rousseau), Жан Жак (1712— 1778) — выдающийся француз­ский просветитель, демократ, идеолог мелкой буржуазии. — 107.

Рутечберг (Rutenberg), Адольф '(1808—1869) — немецкий публи­цист, младогегельянец. — 304, 306, 313.

Рюйтер (Ruyter) — капитан судна «Мария». — 99.

Рюккерт (Rückert), Фридрих (1788—1866) — немецкий поэт-романтик, переводчик восточной поэзии. - 348, 362, 372, 374, 488.

С

Санд Жорж (Sand George) (литера­турный псевдоним Авроры Дю-деван) (1804—1876) — француз­ская писательница, автор много­численных социальных романов, представляла демократическое те­чение в романтизме. — 80.

Сервантес де Сааведра (Cervantes de Saavedra), Мигель (1547— 1616) — великий испанский пи­сатель-реалист. — 400.

Симоне (Simons) — лейтенант, зна­комый Энгельса. — 396.

Скотт (Scott), Вальтер (1771 — 1832) — выдающийся англий­ский писатель, создатель исто­рического романа в западноев­ропейской литературе. — 382.

Скриб (Scribe), Огюстен Эжен (1791—1861) — известный фран-


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


579


 


цузский драматург, выразитель морали французской буржуа­зии. — 131.

Смидт (Smidt), Иоганн (1773— 1857) — бургомистр г. Бремена (1821—1857) с перерывом в 1849— 1852 гг. — 375, 465.

Смит (Smith), Адам (1723—1790)— английский экономист, один из крупнейших представителей клас­сической буржуазной политиче­ской экономии. — 255.

Смит, Федор Иванович (1787 — 1865) — русский военный исто­рик. — 421.

Снетлаге (Snethlage), Луиза (1822— 1878) — кузина Ф. Энгельса; вышла замуж в 1841 г. за Хри­стиана Германа Зибеля. — 483, 491, 494.

Сократ (ок. 469 — ок. 399 до н. э.)— древнегреческий философ-идеа­лист, идеолог рабовладельческой аристократии. — 141, 202, 340, 344.

Солтык (Soltyk), Роман, граф (1791—1843) — польский офицер, участник национально-освободи­тельного восстания 1830— 1831 гг. в Польше. — 422.

Софокл (ок. 497 — ок. 406 до н. э.)— выдающийся древнегреческий драматург, автор классических трагедий. — 52, 434.

Спиноза (Spinoza), Барух (Бене­дикт) (1632—1677) — выдающий­ся голландский философ-материа­лист, атеист. — 205, 405.

Сталь (Staël), Анна Луиза Жер-мен де, баронесса (1766—1817) — знаменитая французская писа­тельница. — 330.

Стефан (Stephan), Мартин (1777— 1846) — проповедник чешской общины в Дрездене, в 1838 г. эмигрировал в Америку. — 83.

Стеффенс (Steffens), Генрик (1773— 1845) — немецкий естествоиспы­татель, философ-шеллингианец и писатель, норвежец по происхо­ждению, автор романов о нор­вежской жизни. — 122.

Сулът (Soult), Никола Жан (1769— 1851) — французский маршал, государственный деятель, в


1808—1814 гг. командовал фран­цузскими войсками в Испании, во время Июльской монархии военный министр (1830—1834, 1840—1845), министр иностран­ных дел (1839—1840) и премьер-министр (1832—1834, 1839—1840 и 1840—1847). — 468.

Т

Тальони (Tagliom), Мария (1804— 1884) — знаменитая итальянская танцовщица, представительница классической школы балета. — 363.

Тик (Tieck), Людвиг (1773—1853) — немецкий писатель и филолог, реакционный романтик, автор об­работок немецкой средневековой литературы и сказочного фольк­лора. — 13, 17, 19, 362, 372.

Тиле (Tiele), Иоганн Николаус (1804—1856) — протестантский священник, пиетист. — 107, 426.

Тирш (Thiersch), Бернхард (1794— 1855) — немецкий учитель и поэт. — 76.

Тихачек (Tichatschek), Йозеф Алоис (1807—1886) — известный немец­кий тенор, выступал в Вене и Дрездене с большим оперным ре­пертуаром. — 82.

Толу к (Tholuck), Фридрих Август (1799—1877) — немецкий проте­стантский теолог, пиетист. — 147, 436, 440, 441, 477, 478.

Торстрик (Torstrick), Иоганн Адольф (1821—1877) — товарищ Энгельса по Бремену, впослед­ствии учитель, исследователь Аристотеля. — 424, 425, 435.

Тревиранус (Treviranus), Георг Гот-фрид (1788—1868) — пастор в Бремене, в доме которого в 1838— 1841 гг. жил Ф. Энгельс. — 336, 337, 350, 357, 396, 452, 453, 475.

Тревиранус (Treviranus), Мария — дочь пастора Георга Готфрида Тревирануса. — 354, 472.

Тревиранус (Treviranus), Матиль­да — жена пастора Георга Гот­фрида Тревирануса. — 350, 354, 357, 472.

Трибони (Triboni), Иоахим (из Генуи). — 155.


58Û


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕЙ


 


Трипстеерт (Tripsteert), Кришан— псевдоним одного из сотрудни­ков «Bremisches Unterhaltungs­blatt». — 86.

Тромлиц (Tromlitz), A. — см. Виц-лебен, Август.

Tpocm (Troost), Генриэтта (1826— 1853) — знакомая Марии Эн­гельс. — 350.

Турингус (Thuringus) — псевдоним одного из сотрудников дрезден­ской «Abend-Zeitung». — 384.

У

У ланд (Uhland), Людвиг фон (1787—1862) — немецкий поэт-романтик, глава швабской шко­лы. — 52, 362, 374, 383.

Ф

Фабер (Faber) — псевдоним одного из сотрудников дрезденской «Abend-Zoitung». — 384.

Фейербах (Feuerbach), Людвиг (1804—1872) — крупнейший не­мецкий философ-материалист до-марксовского периода. — 168, 177, 191, 192, 203, 224, 305, 306, 308, 309, 312.

Фейсткорн (Feistkorn), Г. В. — художник, знакомый Ф. Энгельса в Бремене. — 338, 350, 354, 470.

Фельдман (Feldmann), Густав (род. в 1820 г.) — школьный товарищ Энгельса, юрист, впоследствии президент палаты депутатов в Саарбрюкене. — 344.

Фердинанд VII (1784—1833) - ис­панский король (1808 и 1814— 1833). — 444.

Филиппы (Philippi), Фридрих Адольф (1809—1882) — немецкий протестантский теолог. — 291, 292, 428.

Фихте (Fichte), Иммануэль Герман (1796—1879) — немецкий фило­соф-идеалист и теолог; сын Иоган­на Готлиба Фихте. — 174, 297.


Фихте (Fichte), Иоганн Готлиб (1762—1814) — немецкий фило­соф, субъективный идеалист, пред­ставитель немецкого идеализма конца XVIII — начала XIX ве­ка. — 141, 164, 165, 179, 180, 197, 297.

Флоренкур (Florencourt), Франц (Фридрих) фон (1803—1886) — немецкий публицист, редактор ряда периодических изданий; в начале своей деятельности либе­рал, впоследствии консерватор.— 122.

Фрай (Fry), Елизавета (1780— 1845) — английская филантроп­ка, выступала за реформу тюрем и за улучшение положения за­ключенных, в особенности де­тей. — 113.

Франкль (Frankl), Людвиг Август (1810—1894) — австрийский поэт-романтик. — 374.

Франц I (1768—1835) — австрий­ский император (1804—1835), им­ператор так называемой Священ­ной Римской империи под именем Франца II (1792-1806). — 444.

Фрейлиграт (Freüigrath), Ферди­нанд (1810—1876) — немецкий поэт, в начале своей деятельности романтик, затем революционный поэт, в 1848—1849 гг. один из ре­дакторов «Neue Rheinische Zei­tung», член Союза коммунистов; в 50-х годах отошел от револю­ционной борьбы. — 21, 30, 77, 80, 137, 363, 374, 378, 418, 448, 479.

Фридрих II (прозванный «Вели­ким») (1712—1786) — прусский король (1740—1786). — 139.

Фридрих-Вильгельм III (1770— 1840) — прусский король (1797— 1840). — 280, 421, 443, 488.

Фридрих-Вильгельм IV (1795— 1861) — прусский король (1840— 1861). — 116, 180, 319, 437, 478, 488, 491.

Фуке (Fouqué), Фридрих, барон де ла Мот (1777—1843) — немецкий писатель и публицист, реакцион­ный романтик, в 1840—1843 гг. главный редактор «Zeitung für


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


581


 


den Deutschen Adel», защитник привилегий феодального дворян­ства. — 46, 47, 126, 383, 418.

Фукидид (ок. 460 — ок. 395 до п. э.) — крупнейший древнегре­ческий историк, автор «Истории Пелопоннесской войны». — 421.

Фурье (Fourier), Шарль (1772— 1837) — великий французский со­циалист-утопист. — 328, 329.

X

Хаар (Haar), Бернхард, ван (1760— 1837) — дедушка Ф. Эшельса. — 503, 525—527.

Хаар (Haar), Людвиг, ван — сын Бернхарда. — 526. <

Хаар (Haar), Франциска Кристина, ван (род. в 1758 г.) — бабушка Ф. Энгельса. - 335, 524, 526, 527.

Хазе (Hase) — сенатор в Бреме­не. — 375, 376.

Хайде, Эрнст фон дер — см. Грюн, Карл.

Хаммерих (Hammerich), Иоганн Фридрих — издатель в Альто-не. — 446, 447.

Ханчке (Hantschke), Иоганн Карл Леберехт (1796—1856) — стар­ший преподаватель в Эльбер-фельдской гимназии, временный ее директор, учитель Ф. Энгель­са. - 451, 471, 526, 529.

Хаскиссон (Huskisson), Уильям (1770—1830) — английский госу­дарственный деятель, тори, ми­нистр торговли (1823—1827), сто­ронник экономических уступок промышленной буржуазии, ввел тарифы, понижавшие ввозные пошлины на некоторые товары.— 255.

Хе (Не), доктор. — 348.

Хёизер (Heuser), Густав — товарищ Энгельса по Эльберфельду. — 396, 424, 437, 442, 464.

Хеллер (Heller), Роберт (1812— 1871) — немецкий писатель и пу­блицист либерального направле­ния. — 374, 383—384.

Хёллер (Höller) из Золингена — знакомый Ф. Энгельса в Бреме­не. — 453, 467.


Хеллъ (Hell), Теодор — см. Винк-лер, Теодор..

Хелъмес (Helmes), Иоганн Якоб (род. в 1788 г.) — барменский житель, присутствовавший при выдаче свидетельства о рождении Фрид­риха Энгельса. — 523.

Хенгстенберг (Hengstenberg), Эрнст Вильгельм (1802—1869) — не­мецкий теолог, профессор Бер­линского университета, крайний реакционер. — 163, 284, 301, 312, 313, 317, 372, 404, 410, 430, 436, 437, 439, 477, 478.

Хенпииг (Henning), Леопольд фон (1791 —1866) — немецкий фило­соф-гегельянец, профессор Бер­линского университета. — 255.

Херинг (Häring), Вильгельм (лите­ратурный псевдоним Виллибалъд Алексис) (1798—1871) — немец­кий писатель, автор многих исто­рических романов. — 372.

Херлосзон (Herloßsohn), Карл (1804—1849) — немецкий писа­тель либерального направле­ния. — 374, 384.

Хесселъ (Hessel), Рейнхард (1806— 1891) — протестантский пастор в Эльберфельде. — 354, 378.

Хсстерей (Hösterey) — знакомый семьи Энгельсов из Бармена. — 490.

Хинрикс (Hinrichs), Герман Фрид­рих Вильгельм (1794—1861) — немецкий профессор философии, правый гегельянец. — 439.

Хирцель (Hirzel), Бернхард (1807— 1847) — швейцарский священ­ник, реакционер, ориенталист.— 312.

Хото (Hotho), Генрих Густав (1802—1873) — профессор эсте­тики и истории искусства в Бер­линском университете, гегелья­нец. — 29.

Хуб (Hub), Игнац (литературный псевдоним Франк фон Штей­нах) (1810—1880) — немецкий поэт и публицист, основатель «Rheinisches Odeon». — 374.

Хюльштетт (Hüllstett), Г. Карл Антон — старший преподаватель в Дюссельдорфе, занимался лите­ратурной деятельностью,'составил


582


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


хрестоматию по немецкой лите­ратуре для учащихся гимна­зии. — 364. Хюнербейн (Hühnerbein), Ф. В. — немецкий коммунист, по профес­сии портной; член Комитета без­опасности во время восстания в Эльберфельде в мае 1849 года. — 3Ô2.

Ц

Цедлиц (Zedlitz), Йозеф Христиан фон (1790—1862) — австрийский поэт, представитель реакционно­го романтизма. — 373.

Цезарь (Гай Юлий Цезарь) (ок. 100—44 до н. э.) — знаменитый римский полководец и государ­ственный деятель. — 394.

Циглер-унд-Клипхаузен (Zieglcr und Kliphausen), Генрих Анзельм фон (1663—1696) — немецкий поэт, представитель аристократи­ческой литературы, выражавшей интересы феодальной реакции в Германии. — 30.

Цицерон (Марк Туллий Цицерон) (106—43 до н. э.) — выдающийся римский оратор и государствен­ный деятель, философ-эклек­тик. — 262, 528.

Ш

Шавов (Schadow), - Вильгельм (1788—1862) — немецкий худож­ник, директор Академии худо­жеств в Дюссельдорфе (1826— 1859), сторонник академизма. — 114.

Шамиссо (Chamisso), Адальберт фон (1781—1838) — немецкий поэт-романтик, выступал против фео­дальной реакции. — 32.

Шапо (Chapeau) — в 1842 г. студент
в Бонне.___ 498.

Шваб (Schwab), ' Густав (1792— 1850) — немецкий поэт-романтик, автор обработок немецкого народ­ного эпоса и мифов классической древности. — 13, 147, 368.

Шебест (Schebest), Агнесса (1813— 1869) — известная немецкая опер­ная певица. — 82.


Шекспир (Shakespeare), Вильям (1564—1616) — великий англий­ский писатель. — 50, 51, 55— 58, 79, 141, 369, 399, 400, 434.

Шелли (Shelley), Мэри Уолстон-крафт (1797—1851) — англий­ская писательница, вторая жена поэта Перси Биши Шелли. — 80.

Шелли (Shelley), Перси Биши (1792—1822) — выдающийся ан­глийский поэт, представитель ре­волюционного романтизма, ате­ист. — 74, 80, 87, 417, 445—449.

Шеллинг (Schelling), Фридрих Виль­гельм (1775—1854) — представи­тель классической немецкой фи­лософии, объективный идеалист; позднее ярый враг науки, побор­ник религии. — 141,163—170,173, 175, 178—183, 187—201, 203, 204, 206—208, 210, 211, 213—216, 220—224, 227—239, 241—243, 253, 254, 489.

Шиллер (Schiller), Фридрих (1759— 1805)— великий немецкий поэт. — 1, 12, 22, 55, 85, 95, 97, 104, 109, 180, 263, 343, 346, 348, 362, 379, 399, 400, 415, 417, 418.

Шлейермахер (Schleiermacher),

Фридрих (1768—1834) — немец­кий философ-идеалист, теолог и проповедник. — 253, 407, 412, 413, 436, 440.

Шлиппенбах (Schlippenbach), гра­финя. — 492.

Шлихтхорст (Schlichthorst), И. Д .— немецкий пастор. — 108.

Шмитс (Schmits), Петер Готфрид (род. в 1794 г.) — барменский житель, присутствовавший при выдаче свидетельства о рожде­нии Фридриха Энгельса. — 523.

Шмитт (Schmitt), Якоб — знако­мый семьи Энгельсов. — 420.

Шнецлер (Schnezler), Август (1809— 1853) — немецкий писатель, со­биратель фольклора. — 374.

Шорнштейн (Schornstein), Иоган­нес — учитель музыки в Эль­берфельде, вел уроки пения в гимназии (1824—1844), органист реформатской общины в Эльбер­фельде. — 357, 451, 495.

Шрёдер-Девриент (Schröder-D ev-rient), Вильгельмина (1804—


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


583


 


1860) — известная немецкая опер­ная певица, принимала участие в восстании в Дрездене в мае 1849 года. — 82.

Шталъ (Stahl), Фридрих Юлиус (1802—1861) — немецкий юрист и политический деятель крайне ре­акционного направления, с 1840 г. профессор Берлинского универ­ситета. — 163, 180.

Штамм (Stamm) — хозяин гости­ницы в Бонне. — 497.

Штар (Stahr), Адольф Вильгельм Теодор (1805—1876) — немецкий писатель, автор исторических ро­манов м исследований по вопро­сам истории искусства и литера­туры. — 85.

Штегмайер (Stegmayer), Фердинанд (1803—1863) — немецкий компо­зитор и дирижер, в 1839 г. вы­ступал в Бременском театре в качестве капельмейстера. — 149.

Штернберг (Sternberg), Александр, барон фон (1806—1868) — немец­кий реакционный писатель, идеа­лизировал средневековую фео­дальную аристократию. — 28,127.

Штиглиц (Stieglitz), Генрих (1801— 1849) — немецкий поэт. — 363.

Штир (Stier), "Рудольф Эвальд (1800—1862) — немецкий проте­стантский теолог и пастор. — 7, 378, 425.

Штирнер (Stirner), Макс (литера­турный псевдоним Каспара Шмидта) (1806—1856) — немец­кий философ, младогегельянец, один из идеологов буржуазного индивидуализма и анархизма. — 303, 307, 313.

Штраус (Strauß), Давид Фридрих (1808—1874) — немецкий фило­соф и публицист, один из видных младогегельянцев, автор книги «Жизнь Иисуса»; после 1866 г. — национал-либерал. — 29, 52, 86, 102, 124, 147, 156, 168, 177, 203, 220, 224, 290, 312, 377, 404, 405, 410—412, 421, 430, 436, 437, 439-441, 477, 478.

Штрюккер (Strücker),Q. В. — това­рищ Энгельса по Эльберфельду. — 341—343, 345, 348, 350, 357, 378, 418, 453, 495.


Штур (Stuhr), Петер Феддерсен (1787—1851) — немецкий исто­рик, автор сочинений по истории религии, профессор философии-в Берлинском университете. — 214.

Штюве (Stüve), Иоганн Карл Бер­трам (1798—1872) — немецкий политический деятель, либерал; министр внутренних дел Ганно­вера (1848—1850). — 133.

Шубарт (Schubarth), Карл Эрнст (1796—1861) — немецкий консер­вативный публицист, учитель гим­назии в Хиршберге; был в друже­ских отношениях с Гёте. — 44, 170, 402.

Шуман (Schumann), Роберт (1810— 1856) — знаменитый немецкий композитор и музыкальный кри­тик. — 149.

Шумахер (Schumacher), Бальтазар Герхард (1755 — ум. поело 1801 г.) — автор песни, поло­женной в основу прусского гим­на. — 125.

Шюккинг (Schücking), Левин (1814—1883) — немецкий писа­тель, в 1845—1852 гг. сотрудник «Kölnische Zeitung», автор много­численных фельетонов. — 80, 373, 445-449.

Шюнеман (Schünemann), Карл — владелец основанного в 1817 г. в Бремене книгоиздательства.— 445-448.

Э

Эберлейн (Eberlein) — служащий фирмы Лёйпольд в Бремене. — 336, 459, 462.

Эберт (Ebert), Карл Эгон (1801 — 1882) — австрийский поят-роман-тик. — 374.

Эвих (Ewich), Иоганн Якоб (1788— 1863) — немецкий педагог, один из основателей городской школы в Бармене. — 418.

Эген (Egen), Каспар (1793—1849) — учитель математики и физики, впоследствии директор реального училища в Эльберфельде. — 7.

Эдельман (Edelmann), Иоганн Хри­стиан (1698—1767) — немецкий


584


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕЙ


 


теолог, за свое свободомыслие в вопросах религии подвергался преследованиям. —289, 315.

Эдуард VII (1841—1910) — англий­ский принц, с 1901 г. король Великобритании и Ирландии. — 488.

Эйзенбарт (Eisenbart), Иоганн Анд-реас (1661—1727) — немецкий врач; в своей практике наряду с применением действительных ме­дицинских знаний пользовался также шарлатанскими приемами лечения; послужил прообразом врача-шарлатана «доктора Энзеп-барта» в немецком народном творчестве. — 268.

Эйлерт (Eylert), Рулеман Фридрих (1770—1852) — немецкий епи­скоп, член государственного со­вета, доверенный Фридриха-Вильгельма III. — 443.

Элиас (Elias), Вильгельм — немец­кий писатель, пиетист. — 446.

Энгельман (Engelmann), Вильгельм (1808 — 1878) — владелец основан­ного в 1811 г. в Лейпциге одно­именного книжного издатель­ства. — 446, 448.

Энгельс (Engels), Август (1797— 1874) — дядя Ф. Энгельса, со­владелец фирмы «Каспар Энгельс и сыновья» в Бармене. — 350, 486.

Энгельс (Engels), Август (1824— 1855) — кузен Ф. Энгельса, сын Августа Энгельса. — 393, 483.

Энгельс (Engels), Аделина (1827— 1901) — кузина Ф. Энгельса, дочь Каспара Энгельса. — 335, 451.

Энгельс (Engels), Анна (1825— 1853) — сестра Ф. Энгельса, вы­шла замуж за Адольфа фон Грисхейма. — 341, 350, 351, 376, 390, 391, 468, 483-484, 486, 526.

Энгельс (Engels), Герман (1822— 1905) — брат Ф. Энгельса, фа­брикант в Бармене, компаньон фирмы «Эрмен и Энгельс» в Эн-гельскирхене. — 340, 350, 357, 369, 370, 393, 442, 483, 484, 486, 495 525.

Энгельс (Engels), Ида (1822— 1884) — кузина Ф. Энгельса, дочь


Августа Энгельса, вышла замуж за Альберта Молинеуса. — 354, 458, 459, 464, 493, 494.

Энгельс (Engels), Карл (1817— 1840) — кузен Ф. Энгельса, сын Каспара Энгельса. — 335, 354.

Энгельс (Engels), Каспар (1753— 1821) — дедушка Ф. Энгельса. — 524.

Энгельс (Engels), Каспар-младтпий (1792—1863) — дядя ф. Энгельса, с 1849 г. единственный владелец фирмы «Каспар Энгельс и сы­новья». — 336, 527.

Энгельс (Engels), Мария (1824— 1901) — сестра Ф. Энгельса, вы­шла замуж за Карла Эмиля Бланка. - 335-338, 340-342, 349—358, 370—371, 375—377, 389—393, 397—398, 419—420, 449—464, 467—476, 480—500, 526.

Энгельс (Engels), Рудольф (1831 —

1903) — брат Ф. Энгельса, фаб­
рикант в Бармене, компаньон
фирмы «Эрмен и Энгельс» в
Энгельскирхене. — 350, 390—392,
484, 486, 525.

Энгельс (Engels), Фридрих (1796— 1860) — отецФ. Энгельса. — 337, 345, 353, 393, 442, 480, 484, 486, 525—527.

Энгельс (Engels), Хедвига (1830—

1904) — сестра Ф. Энгельса, вы­
шла замуж за Фридриха Виль­
гельма Бёлинга, купца в Барме­
не. — 390—392, 484, 486, 525.

Энгельс (Engels), Элиза (1834— 1912) — младшая сестра Ф. Эн­гельса, после смерти своей сестры Анны стала второй женой Адоль фа фон Грисхейма.— 484,486, 525.

Энгельс (Engels), Элизабет Фран­циска Маврикия (урожденная ван Хаар) (1797—1873) — мать Ф.Эн­гельса. - 335-338, 350, 351, 353, 357, 390—393, 462, 471, 485, 486, 500, 523—527.

Энгельс (Engels), Эмилия (1825— 1906) — кузина Ф. Энгельса, дочь Каспара Энгельса. — 335.

Энгельс (Engels), Эмиль (1828— 1884) — брат Ф. Энгельса, ком­паньон фирмы «Эрмен и Энгельс» в Энгельскирхене. — 390—392, 484, 486, 525.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


585


 


Энгельс (Engels), Юлиус (1818— 1883)—кузснФ. Энгельса, сынКас-пара Энгельса-младшего. — 527.

Энгельс (Engels), Юлия (1821 — 1875) — кузина Ф. Энгельса, дочь Каспара Энгельса. — 354, 486.

Эрдман (Erdmann), Иоганн Эдуард (1805—1892) — немецкий фило­соф, правый гегельянец. — 478.

Эрнст-Август (1771 —1851)'— ган­новерский король (1837—1851).— 203, 330, 414, 443.

Эсхил (525—456 до н. э.) — выдаю­щийся древнегреческий драма­тург, автор классических траге­дии. — 391, 305.

10

Юнг (Jung), Георг (1814—1886) — немецкий публицист, младоге­гельянец, один из ответственных издателей «Rheinische Zeitung», мелкобуржуазный демократ. — 304, 313.

Юнг (Jung) — начальница велико-герцогского женского института в Мангейме. — 449, 494, 495.


Я

Якоби (Jacoby), Иоганн (1805— 1877) — немецкий публицист и политический деятель, буржуаз­ный демократ. — 277, 279 — 281.

Якоби (Jacoby), Фрапц Карл Йоэль (1810—1863) — немецкий реак­ционный писатель. — 41—43.

Якоби (Jacohi), Фридрих Генрих (1743—1819) — немецкий фило­соф-идеалист, фидеист. — 201.

Ян (Jahn), Фридрих Людвиг (1778— 1852) — немецкий писатель и пу­блицист, организатор спортпвно-гимиастпческого движения в Гер­мании, активный участник осво­бодительной борьбы немецкого народа против наполеоновского господства; националист. — 118, 121, 141.

Ярке (Jarcke), Карл Эрнст (1801 — 1852) — немецкий юрист и пуб­лицист, реакционер. — 41.

Яхман (Jachmann), Карл Рейн-хольд (ум. в 1873 г.) —немецкий теолог и публицист. — 261.


ЛИТЕРАТУРНЫЕ И МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ


Авенир — герой трагедий К. Гуц-кова «Царь Саул» и К. Бека «Саул». — 25, 55.

Агасфер — легендарная личность, еврей, обреченный на вечное странствование («Вечный жид») в наказание за тяжкий проступок против бога; образ средневековых сказаний, немецкой народной книги о Вечном жиде; встречается в литературе многих европейских народов. — 15, 363, 432.

Агенор — в древнегреческой мифо­логии финикийский царь, отец Кадма и Европы. — 521.

Агенорид (Кадм) — сын Агено-ра. — 520, 521.

А дам — по библейскому преданию, первый человек. — 62, 139, 427, 429.

А драст — в древнегреческой мифо­логии аргосский царь; участник похода семерых против Фив,


персонаж трагедии Эсхила «Се­меро против Фив». — 520, 521.

Аквилон — у древних римлян се­верный ветер, в переносном зна­чении — злой рок. — 39.

Альберих — карлик, персонаж из «Песни о Нибелунгах», охранял сокровища Нибелунгов и был убит Зигфридом. — ИЗ.

Амфиарай — в древнегреческой ми­фологии аргосский царь; участ­ник похода семерых против Фив; персонаж трагедии Эсхила «Семе­ро против Фив». — 520.

Андроник — персонаж из припи­сываемой палестинскому настоя­телю Геразими истории о рабе Андронике. — 14.

Антигона — героиня трагедий Со­фокла и Эсхила, согласно древ­негреческой мифологии дочь фив-ского царя Эдипа. — 52.


586


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


Аргея — в древнегреческой мифо­логии дочь аргосского царя-Адра-ста, жена Полиника; персонаж трагедии Эсхила «Семеро против Фив». — 521.

Аргус — в древнегреческой мифоло­гии стоглазый страж. — 503.

Аретуза — в древнегреческой ми­фологии нимфа источников. — 145.

Арминий — главный герой романа Лоэнттейна «Великий герцог Ар­миний с ого светлейшей Туснелг,-дой». — 30.

Артур — персонаж из романа К. Гуцкова «Сорафина». — 69.

Астарот — персонаж трагедии К. Гуцкова «Царь Саул». — 58.

А талия — героиня одноимепной трагедии Ж. Раснна. — 28.

Афина Паллада — в древнегрече­ской мифологии богиня войны; олицетворение мудрости. — 223, 521.

Ахилл или Ахиллес — в древнегре­ческой мифологии храбрейший из греческих героев, осаждавших Трою, один из главных героев «Илиады» Гомера. — 29, 504.

Бель-Иль, м-ль де — героиня одно­именной драмы А. Дюма-отца. — 29.

Влааедов — герой романа К. Гуцко­ва «Блазедов и его сыновья». —

57, 58, 69, 400.

Буаирис — в древнегреческой ми­фологии царь Египта. — 263.

Ваал — библейское имя бога неба, солнца и плодородия, культ кото­рого был распространен в Фини­кии, Сирии и Палестине во II—I тысячелетиях до н. э. — 174.

Вали — героиня романа К. Гуцкова «Бали, сомневающаяся». — 18,

58, 69, 372.

Вальтер, маркграф — герой немец­кой народной книги «Гризельда»; образ его олицетворяет бессмыс­ленную и чрезмерную жесто­кость. — 16.

Велиал — одно из названий дьяво­ла, заимствованное из псалты­ря. — 231.


Венера — в римской мифологии бо­гиня любви и красоты; изобража­лась в виде прекрасной жен­щины. — 418.

Вернер — герой одноименной дра­мы К. Гуцкова. — 59.

Гамлет — главный герой одно­именной трагедии Шекспира и драмы К. Гуцкова «Гамлет в Виттенберге». — 50, 51, 55, 58, 64, 347, 399.

Гапимед — в древнегреческой ми­фологии прекрасный мальчик, которого похитил Зевс и сделал своим виночерпием. — 423.

Геноеефа — героиня одноименной немецкой народной книги. — 13, 16.

Георгий Победоносец — мифический христианский снятой, победитель дракона. — 174, 477.

Гера — и древнегреческой мифоло­гии повелительница туч и бури, молний и грома, супруга Зев­са, покровительница брака и семьи. — 521.

Геракл (Геркулес)— популярнейший герой древнегреческой мифоло­гии, известный своей атлети­ческой мощью и богатырскими подвигами. — 341, 366, 435, 503.

Гермес — в греческой мифологии бог пастбищ и стад, дорог, тор­говли, гимнастики и красноречия, сын Зевса и Майи. — 99.

Гиппомедонт — в древнегреческой мифологии один из семи вождей-участников войны против Фив.— 520.

Гисмонда — персонаж трагедии Карла Иммермана «Гисмонда, или Жертва молчания». — 143.

Гризельда — героиня одноименной немецкой народной книги; образ ее олицетворяет смирение и по­корность, на которые способна любящая женщина. — 16, 18.

Давид — полулегендарный иудей­ский царь (конец XI в. — ок. 950 г. до н. э.), победитель филистимлян, герой трагедии К. Бека «Саул» и трагедии К. Гуцкова «Царь Саул». — 24, 41, 52, 57, 58, 284, 368.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


587


 


Дамокл — согласно древнегрече­скому преданию, приближенный сиракузского тирана Дионисия (IV в. до н. э.). Выражение «да­моклов мечь — синоним постоян­ной, близкой и грозной опас­ности. — 132.

Данай — в древнегреческой мифо­логии царь Аргоса. — 503.

Даниил — библейский пророк, ми­фический автор одной из книг библии — книги Дании­ла. — 257.

Джон Буль (Джон Бык) — нари­цательное имя для представителей английской буржуазии; получило широкое распространение со вре­мени появления в 1712 г. полити­ческой сатиры Арбетнота «Исто­рия Джона Буля». — 112.

Джульетта — героиня трагедии В. Шекспира «Ромео и Джульет­та». — 79.

Диана — у древних римлян богиня, с V в. до н. э. — отождествляв­шаяся с греческой Артемидой, покровительницей охоты и диких зверей. — 115.

Дионис — в древнегреческой мифо­логии бог растительности, покро­витель виноградарства и виноде­лия. — 214.

Дон-Кихот — главный герой одно­именного романа Сервантеса. — 57, 262, 400, 504.

Елена — героиня одноименной немец­ кой народной книги. — 16, 345.

Зевс — верховный бог в древнегре­ческой мифологии, сын бога Кро­на. — 521.

Зиглинда — мать Зигфрида, героя древнегерманского народного эпоса и немецкой средневековой поэмы «Песнь о Нибелунгах». — 112.

Зигмунд — отец Зигфрида, героя древнегерманского народного эпо­са и немецкой средневековой поэ­мы «Песнь о Нибелунгах». — 112.

Зигфрид — один из главных героев древнегерманского народного эпо­са, а также немецкой средневеко­вой поэмы «Песнь о Нибелунгах»; главное действующее лицо траги-


комедии Ф. Энгельса «Неуязви­мый Зигфрид». — 13, 16—19, 112, 115, 116, 345, 366, 380-383, 385— 388, 504.

Зигхард — образ из трагикомедии Ф. Энгельса «Неуязвимый Зиг­фрид». — 379, 381.

Иаков — по библейскому преданию сын Исаака, родоначальник древ­нееврейского народа, один из христианских апостолов. — 221, 240, 312, 314.

Иегова — см. Ягве.

Иезекиил — библейский пророк. — 284.

Изольда — героиня средневековой эпической поэмы Готфрида Страс-бургского «Тристан и Изольда», а также одноименной немецкой народной книги. — 17.

Иисус Навин (Иегошуа бен Нун) — библейский герой, по преданию разрушил стены города Иерихона звуками священных труб и кли­чем своих воинов. — 8, 426.

Иисус Христос — мифический ос­нователь христианства. — 102, 114, 192, 212, 214-221, 227, 229—231, 233-241, 243, 244, 246, 247, 296, 319, 363, 368, 377, 378, 404, 408, 411, 427-429, 505.

Илия — по библейскому преданию, пророк. - 174, 240, 315, 384, 408.

Инах — согласно греческой мифо­логии, аргосский герой; после всемирного потопа вывел людей с горы на равнину и основал город Аргос. — 435.

Иоанн — в христианской мифоло­гии один из апостолов Христа; согласно традиции, автор Откро­вения Иоанна (Апокалипсис), одного из канонических еванге­лий и трех посланий, в действи­тельности написанных разными лицами. —221, 240, 241, 244, 245, 247, 284, 296, 311, 377, 412, 426, 429, 430, 445.

Иоанн Предтеча (Креститель) — мифическое лицо в истории хри­стианской религии, ближайший предшественник и предвестник Иисуса Христа, подготовлявший народ к его принятию посредст­вом введения обряда крещения


588


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


и проповеди некоторых начал христианской религии. — 240.

Ионафан — старший сын царя Сау­ла, друг Давида, персонаж в тра­гедиях К. Бека «Саул» и К. Гуц-кова «Царь Саул». — 55, 56.

Иосиф — согласно библейскому преданию, сын Иакова, продан­ный своими братьями в Египет; отличался человеколюбием и муд­ростью, стал верховным мини­стром фараона, переселил весь свой род в Египет. — 377, 403, 404, 407, 408, 416.

Исайя — древнееврейский пророк, живший в VIII в. до п. э., под его именем в библии известна особая книга, представляющая богатый материал для ознаком­ления с состоянием еврейского и других народов. — 212, 229, 234, 238.

Исидор — герой трагедии Эрнста Раупаха «Крепостные, или Иси­дор и Ольга». — 399.

Иуда Искариот (из Кариота) — согласно евангельской легенде, один из двенадцати апостолов — учеников мифического основателя христианства Иисуса Христа, — предавший своего учителя за 30 сребреников; имя Иуды стало символом предательства. — 15, 234.

Ифигения —героиня трагедии Ж. Ра­сина «Ифигения в Авлиде». — 28.

Капаней — в древнегреческой ми­фологии аргосский царь, один из вождей — участников войны с Фивами. — 520.

Карденио — герой трагедии Карла Иммермана «Карденио и Целин-да». — 399.

Керкион — в древнегреческой ми­фологии великан, которого убил Тесей. — 503.

Клавдий — один из героев немецкой народной книги «Император Ок-тавиан». — 17.

Климент — один из героев немец­кой народной книги «Император Октавиан». — 17.

Колумб — главный герой одноимен­ной трагедии Карла Вердера. — 489.


Лир — герой трагедии Шекспира «Король Лир». — 366.

Лойола — центральный образ в од­ноименном романе Эдуарда Дул-лера. — 30, 43.

Лот — согласно библейскому ми­фу, праведник города Содома, жители которого погрязли в рас­путстве, за что были испепелены огнем, посланным с неба; бог вывел из объятого пламенем Со­дома только Лота и его семью. — 76.

Лука — в христианской мифологии один из двенадцати апостолов, евангелист, автор третьего еван­гелия в Новом завете. — 227, 316, 367, 404, 407, 416, 426.

Лукреция Борджа — героиня одно­именной драмы В. Гюго. — 28 — 29.

Магелона — героиня одноименной немецкой народной книги. — 17.

Марино Фальери — герой одно­именной незаконченной трагедии К. Гуцкова. — 50.

Мария — согласно библейскому преданию, мать Иисуса Христа.— 237, 317, 368, 377, 408, 429.

Марк — согласно Новому завету библии, один из четырех еванге­листов. — 316, 426.

Матфей — в христианской мифо­логии один из двенадцати апо­столов, евангелист, автор первого евангелия в Новом завете. — 233, 240, 244, 246, 247, 340, 404, 411, 416, 426.

Мелюзина — героиня немецкой на­родной книги «Прекрасная Мелю­зина». — 13, 17.

Менелай — согласно древнегрече­ской мифологии, царь Спарты, герой троянской войны; похи­щение его жены Елены Прекрас­ной троянским царевичем Пари­сом и послужило поводом к вой­не. — 344.

Мерлин — волшебпик из древних английских саг, литературно об­работанных Карлом Иммерманом в драме «Мерлин» (1832). — 143.

Меровия — персонаж из трагедии К. Бека «Саул». — 24.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


589


 


Мефистофель — образ беса, демо­на, снутппка доктора Фауста в-старинной немецкой народной ле­генде, послужившей материалом для многочисленных литератур­ных обработок; особенно известен образ Мефистофеля, воплощен­ный в трагедии Гёте «Фауст».— 50, 51, 68, 110.

Михаил — по библейскому преда­нию, один из архангелов. — 106, 316.

Михаль — персонаж из трагедии К. Гуцкова «Царь Саул». — 55, 56, 69.

Михель — нарицательное имя, упо­треблявшееся для обозначения немецкого обывателя с его неук­люжестью, неповоротливостью it тупоумием. — 262.

Моав — персонаж трагедии К. Бека «Паул». — 25.

Моисей — по библейскому преда­нию, пророк и законодатель, освободивший древних евреев из египетского пленения и давший им законы. — 45, 65, 100, 240, 291, 293.

Молох — бог солнца в религии Древней Финикии и Карфагена, поклонение которому сопровож­далось человеческими жертво­приношениями; впоследствии имя Молоха стало олицетворением свирепой всепоглощающей си­лы. — 25, 293.

Моргана — согласно кельтской ми­фологии, фея, одна из девяти женских гениев — покровитель­ниц кельтов. — 116.

Моролъф (Маркольф) — герой не­мецкой народной книги «Соломон и Морольф». — 13, 15.

Мюнхгаузен — герой романа

К. Иммермана «Мюнхгаузен. История в арабесках», являюще­гося острой сатирой на немецкий абсолютизм и дворянство. — 137, 143.

Нибелунги— мифический род карли­ков, владетелей сокровищ, давший имя знаменитой немецкой поэме «Песнь о Нибелунгах». — 112.

Октавиан ■— герой народной книги «Император Октавиан» и одно-


именной комедии Людвига Ти­ка. — 13, 16.

Ольга — героиня трагедии Эрнста Раупаха «Крепостные, или Иси­дор и Ольга». — 399.

Офелия — персонаж из драмы К. Гуцкова «Гамлет в Виттен-берге». — 50, 51.

Павел — по библейскому преданию, один ил двенадцати христианских апостолов, до обращения и хри­стианство носил имя Савл. — 106, 107, 214, 215, 221, 227, 240— 242, 24 i, 246, 426.

Лаллада — см. Афина II ал лада.

Паи — в древнегреческой мифоло­гии бог лугов, лесов, покрови­тель пастушества и скотовод­ства. — 74.

Парфенопеи (Нартеноней) — в древ­негреческой мифологии одни из семерых вождей, выступивших против Фив; персонаж трагедии Эсхила «Семеро против Фив». — 520.

Пегас — в древнегреческой мифоло­гии крылатый конь; на основе позднейших мифов о нем в Европе в XV в. возникло выражение «оседлать Пегаса», то есть про­никнуться поэтическим вдохно­вением. — 457.

Петр — согласно библейскому пре­данию, один из двенадцати хри­стианских апостолов, трижды от­рекшийся от своего учителя. — 221, 240, 241,244-246, 406, 493, 494.

Пифон — в древнегреческой мифо­логии змей, обитавший вблизи Дельф; был убит Аполлоном. — 423.

Поза, маркиз — одно из дейст­вующих лиц трагедии Шиллера «Дон Карлос», образ благород­ного и свободомыслящего при­дворного, пытавшегося оказать влияние на короля-деспота. — 263, 417.

Полиник — в древнегреческой ми­фологии сын царя Фив Эдипа, разделивший вместе с братом Этеоклом царскую власть в Фи­вах; убил своего брата, пав в том же поединке от его руки; миф


590


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


 


лег в основу трагедии Эсхила «Семеро против Фив». — 520— 522.

Понтус — герой немецкой народ­ной книги «Понтус и Сидония».— 18.

Рейналъд — один из сыновей ми­фического герцога Хеймона в не­мецкой народной книге «Дети Хеймона». — 16.

Роланд — герой французского на­родного эпоса «Песнь о Ролан­де». — 174, 366, 466.

Ромео — герой трагедии В. Шекс­пира «Ромео и Джульетта». — 79.

Рюи Влаз — герой одноименной драмы В. Гюго. — 29.

Самсон — библейский герой, кото­рому приписывалась сверхъесте­ственная физическая сила и от­вага. — 314.

Самуил — согласно библейской ле­генде, дрелнеиудейский пророк, герой драмы К. Гуцкова «Царь Саул». — 52—56.

Санчо Панса — персонаж романа Сервантеса «Дон-Кихот», оруже­носец Дон-Кихота. — 400.

Сатурн — древний римский бог посевов; согласно мифу, был древнейшим царем Италии, ему приписывалось введение земле­делия и виноградарства, с его именем связано представление о золотом веке — эпохе равенства, всеобщего изобилия и вечного мира. — 35.

Саул — первый царь еврейского народа в XI в. до н. э.; герой тра­гедий К. Бека и К. Гуцкова. — 24, 25, 47, 49, 51—58, 69.

Серафина — героиня одноименного романа К. Гуцкова. — 69.

Сид — герой испанской средневе­ковой поэмы XII в. «Песнь о моем Сиде», «Хроники о Сиде» и ряда романсов, популярный герой народных преданий, по­служивших французскому дра­матургу XVII в. Корнелю сюже­том для трагедии «Сид». — 29, 123, 366.

Соломон — образ из немецкой на­родной книги «Соломон и Мо-рольф», — 13, 15, 368.


Сэведж, Ричард — главный герой драмы К. Гуцкова «Ричард Сэ­ведж, или Сын одной матери»: — 49, 51, 59, 70, 82.

Тангейзер — герой немецких народ­ных сказаний и главный герой одноименной поэмы Гейне. —117.

Тесей (Тезей) — в древнегреческой мифологии один из главных ге­роев, легендарный царь Афин. — 503.

Теллъ, Вильгельм — герой народ­ных сказаний об освободитель­ной войне швейцарцев против Габсбургов в конце XIII — на­чале XIV века; легенды изобра­жают его метким стрелком из лука, убившим австрийского на­местника; образ Вильгельма Тел-ля был использован Шиллером в его драме того же названия. — 417, 504.

Тидей — в древнегреческой мифо­логии один из участников похода семерых против Фив; персонаж трагедии Эсхила «Семеро против Фив». — 520.

Тимофей — апостол из числа семи­десяти, ученик и спутник апо­стола Павла. — 246.

Тобианус — персонаж из романа К. Гуцкова «Блазедов и его сы­новья». — 400.

Тристан — легендарный герой средневекового эпоса, романа «Тристан и Изольда» Готфрида Страсбургского, немецкой народ­ной книги и стихов К. Иммерма-на. - 17, 18, 143, 396.

Туснельда — дочь германского кня­зя, похищенная вождем херусков Арминием, героиня романа Лоэн-штейна «Великий герцог Арми-ний с его светлейшей Туснель-дой». — 30.

Уленшпигель, Тиль — плут и шут, о проделках которого впервые рассказывается в одной народной книге 1515 года.— 13, 15, 340, 345.

Уран — в древнегреческой мифо­логии олицетворение неба, су­пруг богини Геи (земли), отец титанов, циклопов и сторуких исполинов. — 217.


УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН


591


 


Фауст — главный герой немецкой народной книги, одноименной трагедии Гёте и драмы К. Гуцкова «Гамлет в Виттенберге». — 15, 50, 51, 345, 363, 366, 432, 504.

Федра — героиня одноименной тра­гедии Ж. Расина. — 29.

Феофил — персонаж из Нового за­вета библии. — 408.

Филипп — герой драмы Шиллера «Дон Карлос». — НО, 263.

Флоренс — один из героев немец­кой народной книги «Император Октавиан». — 17.

Фортунат — герой одноименной немецкой народной книги, облада­тель чудесной неиссякаемой сум­ки и волшебной шапочки. — 13,17.

Фьерабрас — герой одноименной немецкой народной книги. — 18.

Хеймон — персонаж одноименной народной книги, отец четырех сыновей, являющихся главными героями этой книги. — 13, 17, 345.

Хирлянда — героиня одноименной немецкой народной книги, вос­ходящей к французскому фольк­лору начала XVII века. — 16.

Целинда — персонаж из драмы К. Гуцкова «Блазедов и его сы­новья». — 69. Церуя — персонаж из драмы К. Гуцкова «Царь Саул». — 56,58. Чайлд Гарольд — герой поэмы Бай­рона «Паломничество Чайлд Га­рольда». — 400. Черный рыцарь — персонаж из дра­мы Шиллера «Орлеанская де­ва». — 55. Шейлок — персонаж из комедии Шекспира «Венецианский купец»; жестокий ростовщик, требовав­ший вырезать, согласно условиям векселя, фунт мяса у своего неисправного должника. — 110.


Эдип — герой фива некого цикла древнегреческих мифов, главное действующее лицо трагедии Со­фокла; согласно легенде, отга­дал загадку сфинкса и этим из­бавил Фивы от кровожадного чудовища. — 520—522.

Эдмунд — персонаж из романа К. Гуцкова «Серафина». — 69,

Эккарт — герой немецких средне­вековых сказаний, образ предан­ного человека, надежного стра­жа. — 117, 415, 418.

Энак — сын Арбы, именем которо­го, по библейскому преданию, назывался род исполинов, жив­ших некогда па земле Ханаан­ской. — 366.

Эрнст — герой немецкой народной книги «Герцог Эрнст». — 14.

Этеокл — в древнегреческой мифо­логии сын царя Фив Эдипа, раз­деливший вместе с братом Поли-ником царскую власть в Фивах; убил своего брата, пав в том же поединке от его руки; миф ле1 в основу трагедии Эсхила «Семеро против Фив». — 520—522.

Юдифь — согласно библейской ле­генде, Юдифь ради спасения сво­его народа убила ассирийского полководца Олоферна и тем дала возможность иудеям выгнать вра­гов из своей страны. — 56.

Ягве (Иегова) — главное божество в иудейской религии. — 53, 54, 216, 306.

Яношык — образ разбойника из «Венгерских мелодий» К. Бека.— 24.

Ясон — в древнегреческой мифоло­гии герой, возглавлявший поход героев-аргонавтов за золотым ру­ном, охранявшимся драконом.— 503.


«Abend-Zeitung» («Вечерняя гале­та») — ежедневная литературная галета, издававшаяся в Дрездене и Лейпциге с 1817 по 1857 год. — 364, 384.

«Allgemeine Preußische Slaals-Zei-tung» («Всеобщая прусская госу­дарственная газета») — основана в Берлине в 1819 году. В 40-х годах XIX в. газета являлась полуофициальным органом прус­ского правительства. — 280.

«Allgemeine Theater-Chronik» («Все­общая театральная хроника») — немецкий журнал, издававшийся в Лейпциге в 1832—1875 годах.— 24.

«А thenäum» — сокращенное назва­ние журнала младогегельянцев «Athenäum für Wissenschaft, Kunst und Leben. Eine Monats­schrift für das gebildete Deutsch­land» («Атенеум по вопросам науки, искусства и жизни. Еже­месячник для образованной Гер­мании»), который издавался в 1838—1839 гг. в Нюрнберге. В 1841 г. «Athenäum» выходил в Берлине в виде еженедельника под названием: «Athenäum. Zeit­schrift für das gebildete Deutsch­land» («Атенеум. Журнал для образованной Германии»). — 162, 173, 401.


«Berliner A llgemeine Kirchenzeiiung» («Всеобщая берлипская цорков-пая галета») — издавалась в 1830—1849 гг. профессором тео­логии Г. Ф. Г. Ройнвальдом. —174.

«Berliner Conversations-Blatt für Poe­sie, Litteratur und Kunst» («Берлин­ский собеседник по вопросам поэ­зии, литературы и искусства») — немецкий журнал; под данпым заглавием выходил в 1827—1829 и 1836—1838 годах. — 396.

«Berliner politisches Wochenblatt» («Берлинский политический еже­недельник») — крайне реакцион­ный орган, издавался с 1831 по 1841 г. при участии П. Галлера, Лео, Раумера и других; поль­зовался поддержкой и покрови­тельством кронпринца Фридриха-Вильгельма (с 1840 г. — король Фридрих-Вильгельм IV). —41, 46, 125.

«Berlinische Nachrichten von Staats und gelehrten Sachen» («Берлин­ские известия по вопросам по­литики и науки») — немецкая ежедневная газета, выходила в Берлине с 1740 по 1874 год; при­держивалась конституционно-мо­нархического направления. По имени ее издателя газету называ­ли «Spenersche Zeitung» («Шпе-нерская газета»), — 272—273.


592 ]


УКАЗАТЕЛЬ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИИ


УКАЗАТЕЛЬ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ 593


«Bremer Kirchenbote» («Бременский церковный вестник») — орган бременских пиетистов, издавался в 1832—1847 годах. — 86, 440, 441.

«Der Bremer Stadtbote» («Бременский городской вестпик») — ежене­дельная немецкая газета, начала издаваться в 1839 г. А. Мейером.— 3—5, 369—371, 395.

«Bremer Zeitung» — сокращенное название «Bremer Zeitung für Staats-Gelehrten- und Handels­sachen» («Бременской газеты по вопросам политики, пауки л тор­говли»), выходившей в 1813 — 1848 годах. — 85.

«Bremisches Conversationsblatt»

(«Бременский собеседник») — умеренно-либеральный литера­турный журнал, выходил в 1838— 1839 гг. как приложение к газете «Bremer Zeitung». — 2, 85.

«Bremisches Unterhaltungsblatt»

(«Бременский собеседник») — не­мецкая литературная газета, из­давалась в 1823—1857 годах. — 4, 5, 86, 370.

«Der Christen-Bote. Ein kirchlich­religiöses Sonntagsblatt» («Христи­анский вестник. Церковно-рели-гиозный воскресный листок») — консервативный церковный жур­нал, издавался в Штутгарте с 1832 года. — 312.

«Criminalistische Zeitung» — сокра­щенное название немецкой уме­ренной газеты «Criminalistische Zeitung für die Preußischen Sta­aten» («Криминалистическая га­зета для прусских государств»), издававшейся в Берлине в 1841 — 1842 годах. — 274—275.

«La Démocratie pacifique» («Мирная демократия») — ежедневная га­зета фурьеристов, выходившая в Париже в 1843—1851 гг. под ре­дакцией В. Консидерана. — 330.

«Deutsche Jahrbücher» — сокращен­ное название литературно-фило­софского журнала младогегель­янцев «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst» («Немец­кий ежегодник по вопросам науки


п искусства»). Под данным назва­нием издавался в Лейпциге под редакцией А. Руге с июля 1841 го­да. В январе 1843 г. журнал «Deutsche Jahrbücher» был закрыт саксонским правительством и за­прещен постановлением Союзного сейма на всей территории Гер­мании. — 168, 173, 177, 300, 307.

«Deutscher Courier. Europäische Wo­ chenschrift für Politik und Kon­stitutionelle Interessen» («Немецкий курьер. Европейский еженедель­ник по политическим н консти­туционным вопросам») — выхо­ дил в 30—40-х гг. XIX б. в Штут­гарте. — 59, 133.

«Deutscher Musenalmanach» («Немец­ кий альманах муз») — литератур­ный журнал, издававшийся в Лейпциге А. Шамиссо и Г. Шва­бом с 1832 года. — 389, 396, 401.

«Deutscher Musenalmanach» («Немец­ кий альманах муз») — литера­турный журнал, издававшийся в Берлипе в 1840—1841 гг. Эхтер-мейером и А. Руге. — 300.

«Die Eisenbahn. Zeitschrift zur Beför­derung geistiger und geselliger Ten­denzen» («Железная дорога. Жур­нал для поощрения духовных и дружеских тенденций») — немец­кий литературный журнал, изда­вался в Лейпциге в 1838—1844 го­дах. — 72.

«Elberfelder Zeitung» («Эльберфельд-ская газета») — немецкая еже­дневная газета, выходила с 1834 по 1904 год. В 30—40-х годах XIX в. имела консервативное направление. — 7, 396.

«Europa. Chronik der gebildeten Welt» («Европа. Хроника образо­ванного мира») — немецкий либе­ральный журнал, издавался в 1835—1885 гг. сначала в Штут­гарте, а затем в Карлсруэ и Лейпциге. — 137, 374.

«Evangelische Kirchen-Zeitung»

(«Евангелическая церковная га­зета») — немецкая консерватив­ная церковная газета, выходила в Берлине с 1827 года. — 174, 266, 372—374, 377, 402, 404. 405, 410, 412, 430, 439, 440.


594 указатель периодических Изданий


«Der Freihafen. Galerie von Unter­haltungsbildern aus den Kreisen der Literatur, Gesellschaft und Wis­senschaft» («Свободная гавань. Га­лерея развлекательных картин из области литературы, обществен­ной жизни и науки») — литера­турный журнал, выходивший раз в квартал, издавался Т. Мунд-том в А л ьтоне в 1838—1844 го­дах. — 65, 66, 148.

«Der Gesellschafter» — сокращенное название немецкой либеральной газеты «Der Gessollschaftcr oder Blatter für Geist und Herz» («Со­беседник, или Газета для ума и сердца»), издававшейся в Бер­лине в 1817—1848 годах. — 396.

«Hallische Jahrbücher» — сокращен­ное название литературно-фило­софского журнала младогегель­янцев «Hallische Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst» («Галлеский ежегодник по вопро­сам немецкой науки и искусства»), издававшегося в Галле в 1838— 1841 годах. — 29, 72, 82, 122, 124, 177, 300, 447, 448, 477, 478.

«Jahrbuch der Literatur» («Литера­турный ежегодник») — либераль­ный литературный альманах, вы­шедший в Гамбурге в 1839 г. в издательстве Гофмана и Кам­не. — 49, 63, 70, 373.

«Jahrbücher für wissenschaftliche Kri­tik» («Ежегодник научной кри­тики») — немецкий журнал, орган правых гегельянцев, издавался в 1827—1846 годах. — 175, 437.

«Der Komet. Ein Unterhaltungsblatt für die gebildete Lesewelt» — («Ко­мета. Собеседник для образован­ного читающего мира») — немец­кая ежедневная литературная га­зета либерального направления, выходила в 1830—1848 гг. спача-ла в Альтенбурге, а затем в Лейп­циге. — 384.

«Königlich-Preußische Staats-Kriegs­und Friedens-Zeitung» («Королев-ско-прусская газета по государ­ственным, военным и мирным во­просам») — ежедневная немецкая газета, под данным названием выходила в Кенигсберге с 1752 по


1850 год. В 40-х годах XIX в. — прогрессивная буржуазная га­зета. — 282.

«Leipziger A Ugemeine Zeitung» («Лейпцигская всеобщая газе­та») — немецкая ежедневная га­зета, выходила с 1837 года. В на­чале 40-х годов XIX в. — про­грессивная буржуазная газета. Была запрещена в пределах Прус­сии кабинетским указом от 28 де­кабря 1842 г., в Саксонии выхо­дила до 1 апреля 1843 года. См. статью К. Маркса «Запрещение «Leipziger Allgemeine Zeitung»» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине­ния, 2 изд., т. 1, стр. 165—186).— 243, 281, 319.

«Literarische Zeitung» («Литератур­ная газета») — еженедельная ли­тературная газета; издавалась на средства правительства в Бер­лине с 1834 по 1849 год. — 266.

«Literarischer A nzeiger für christliche Theologie und Wissenschaft über­ haupt» («Литературный вестник по вопросам христианской теоло­гии и науки вообще») — бого­словский пиетистский журнал, издавался в Галле с 1830 по 1849 год. - 174, 440, 441.

«Literatur-B latt» («Литературный ли­сток») — немецкая газета, изда­вавшаяся в Штутгарте и Тюбин­гене в 1820—1852 гг. как при­ложение к газете «Morgenblatt für gebildete Leser» («Утренний ли­сток для образованных читате­лей»). — 364, 372.

«Der Menschenfreund. Eine religiöse Zeitschrift» («Друг людей. Рели­гиозный журнал») — немецкий богословский журнал, издавался в Берлине с 1824 года. — 379.

«Mitternachtzeitung für gebildete Le­ser» («Полуночная газета для образованных читателей») — не­мецкая либеральная газета, изда­валась под данным названием в Брауншвейге с 1830 г.; в 1840 г. в ней была опубликована статья Энгельса «Современная литера­турная жизнь». — 72, 447, 448.

«Morgenblatt für gebildete Leser» («Утренний листок для образо-


УКАЗАТЕЛЬ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИИ


595


 


ванных читателей») — ежеднев­ная литературная газета, изда­валась в Штутгарте и Тюбингене с 1807 по 1865 год. В 1840-1841 гг. в ней было помещено не­сколько корреспонденций Ф. Эн­гельса. — 86, 100, 105, 110, 151, 364.

«Le National» («Национальная газе­та») — французская ежедневная газета, выходила в Париже с 1830 по 1851 г.; в 40-х годах — орган умеренпых буржуазных республиканцев. — 328.

«Neue Zeitschrift für Musik» («Новый журнал по вопросам музыки») — немецкий музыкально-теоретиче­ский журнал, издавался в 1834 — 1926 гг. в Лейпциге, в 1834 — 1844 гг. под редакцией Р. Шу­мана. — 149.

«The New Moral World» («Новый нравственный мир») — ежене­дельная газета социалистов-уто­пистов, основана Р. Оузном в 1834 г., издавалась до 1846 г., сначала в Лидсе, а с октября 1841 г. — в Лондоне; с ноября 1843 по май 1845 г. в этой газете сотрудничал Ф. Энгельс. — 327, 331, 332.

«Das Nordlicht»(«Северное сияние»)— журнал, издававшийся Р. Метле-ром с 1839 г. в Лейпциге. — 72.

«Der Patriot. Zeitschrift für Deutsch­land» Патриот . Журнал для Германии») — немецкий журнал, издававшийся в Бремене с июля по декабрь 1838 года. — 85.

«La Phalange. Revue de la Science Sociale» Фаланга . Социально-научное обозрение») — орган фурьеристов, издававшийся в Па­риже с 1832 по 1849 год; неодно­кратно менял название, перио­дичность, объем и формат. — 330.

«Le Populaire de 1841» («Народная газета 1841 года») — орган про­паганды мирного утопического коммунизма; газета выходила в Париже с 1841 до 1852 года; до 1849 г. редактировалась Э. Ка-бе. — 328.

«Rheinische Zeitung für Politik, Han­del und Gewerbe» Рейнская газета


по вопросам политики, торговли и промышленности») — ежеднев­ная газета, выходила в Кёльне с 1 января 1842 по 31 марта 1843 года. Газета была основана представителями рейнской бур­жуазии, оппозиционно настроен­ной по отношению к прусскому абсолютизму. К сотрудничеству в газете были привлечены и не­которые младогегельянцы. С ап­реля 1842 г. К. Маркс стал со-

• 'грудником «Rheinische Zeitung», а с октября того же года — одним из ее редакторов. В «Rheinische Zeitung» был опубликован также ряд статей Ф. Энгельса. Прп редакторстве Маркса газета стала приобретать все более определен­ный революционно-демократиче­ский характер. Это направление «Rheinische Zeitung», приобретав­шей все большую популярность в Германии, вызвало тревогу и недовольство в правительствен­ных кругах и злобную травлю газеты со стороны реакционной прессы. 19 января 1843 г. прус­ское правительство приняло по­становление закрыть «Rheinische Zeitung» с 1 апреля 1843 г., а на оставшееся время ввести для нее особенно строгую, двой­ную цензуру. — 251, 257, 260, 265, 269, 271, 273, 275, 282, 283, 318, 320, 326.

«Rheinisches Jahrbuch» — сокращен­ное название литературного жур­нала «Rheinisches Jahrbuch für Kunst und Poesie» («Рейнский ежегодник по вопросам искус­ства и поэзии»), издававшегося в Кёльне в 1840—1841 гг. под ре­дакцией Ф. Фрейлиграта, X. Мат-цората и К. Зимрока. — 57, 60, 136, 448.

«Rheinisches Odeon» («Рейнский Одеон») — демократический ли­тературный журнал, одним из издателей которого был Ф. Фрей-лиграт; выходил в Кобленце (1836) и Дюссельдорфе (1838). — 6.

«Rosen. Eine Zeitschrift für die gebildete Welt» Розы . Журнал для образованного мира») —


596


УКАЗАТЕЛЬ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ


 


либеральный литературный жур­нал, издавался в Лейпциге с 1838 по 1848 год. — 384.

« The Shipping and Mercantile Ga ­ zette» («Мореходная и торговая газета») — английская газета, вы­ходила с января 1836 г. в Лон­доне. — 95.

«Telegraph für Deutschland» («Гер­манский телеграф») — литератур­ный журнал, основан К. Гуцко-вым, выходил в Гамбурге с 1838 но 1848 год. В конце 30-х и на­чале 40-х годов выражал взгляды «Молодой Германии». С марта 1839 но 1841 г. в журнале сотруд­ничал Ф. Эпгел1с. — 7, 8, 10, 19, 25, 31, 34, 43, 48, 49, 51, 66, 70, 73, 81, 91, 102, 111, 116, 131, 135, 144, 170, 364, 367, 378, 396, 401, 418, 422, 438, 447—448, 479.

« The Times» («Времена») — круп­нейшая английская ежедневная газета консервативного направ­ления; основана в Лондоне в 1785 году. 327, 331, 332.


«Zeitschrift für Philosophie und spe­kulative Theologie» («Журнал фи­лософии и спекулятивной теоло­гии») — немецкий реакционный идеалистический журнал, изда­вался под данным названием И. Г. Фихте в Бонне в 1837— 1846 годах. — 174.

«Zeitschrift für spekulative Physik» («Журнал спекулятивной физи­ки») — идеалистический натур­философский журнал, издавался иод редакцией Шеллинга в 1800— 1801 гг. в Йене и Лейпциге. — 165.

«Zeitung für den Deutschen Adel» («Газета для немецкого дворян­ства») — реакционная немецкая газета, издавалась в Лейпциге в 1840—1844 годах. — 44—48.

«Zeitung für die elegante Welt» («Га­зета для элегантного мира») — немецкая либеральная литератур­ная газета, издававшаяся в Лейп­циге и Эрфурте и 1801—1859 го­дах. — 21, 22, 24, 68, 70, 72, 73, 363, 417.


[ 597

СОДЕРЖАНИЕ*

Предисловие ... .... V XVIII

Ф. ЭНГЕЛЬС. ПРОИЗВЕДЕНИЯ (1838—1844)

БЕДУИНЫ ......................................... .. .................. 1_2

ВРАГАМ. ........................................................ 3—4

«ГОРОДСКОМУ ВЕСТНИКУ» .............................................................. ........ 5

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО Д-РУ РУНКЕЛЮ ............................ С—7

* ПРОПОВЕДЬ Ф. В. КРУММАХЕРА ОГ. ИИСУСЕ НАВИНЕ 8

ИЗ ЭЛЬБЕРФЕДЬДА........................... ......................................................... 9—10

НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ КНИГИ . 11 — 19

КАРЛ БЕК ........... .... ... 20—25

РЕТРОГРАДНЫЕ ЗНАМЕНИЯ ВРЕМЕНИ 26 —31

ПЛАТЕН ................................. . 32—34

НА ИЗОБРЕТЕНИЕ КНИГОПЕЧАТАНИЯ . .. 35—40

ЙОЗЛЬ ЯКОБИ ...................................................................................... ... 41—43

»Звездочкой отмечены письма и произведения, впервые публикуемые в составе Сочиненна К. Маркса и Ф. Энгельса.


598


СОДЕРЖАНИЕ


РЕКВИЕМ ДЛЯ НЕМЕЦКОЙ «ADELSZEITUNG» ..................... ............. 44—48

* СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ... 49—72

I. Карл Гуцков как драматург ............... 49—59

II . Современная полемика ................. ........................... ... 60—72

* ОБ АНАСТАЗИУСЕ ГРЮНЕ ........................................................... 73

ЛАНДШАФТЫ .... 74—81

* КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА 82 —86

Театр. Праздник книгопечатания ............... 82—84

Литература ........................... 84 —86

вечер ................ . 87—91

* корреспонденции из времена . . 92—100

Поездка в Бремерхафен ... 92—100

*ДВЕ ПРОПОВЕДИ Ф. В. КРУММАХЕРА 101 — 102

*   НА СМЕРТЬ ИММЕРМАНА .............................................................. 103—105

*   КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ ВРЕМЕНА .... .... 106 —110

Рационализм и пиетизм ..................................................... 106—108

Проект судоходства. Театр. Маневры................... 108—110

*СВЯТАЯ ЕЛЕНА ................................................................................... Ht

РОДИНА ЗИГФРИДА ..................... ........................................................... 112—116

ЭРНСТ МОРИЦ АРНДТ ........................................................................ 117—131

* НОЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ... 132—133

ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ИМПЕРАТОРА .. .............................. 134—135

«ВОСПОМИНАНИЯ» ИММЕРМАНА.,. . .... 136—144

* КОРРЕСПОНДЕНЦИИ ИЗ БРЕМЕНА ............................................ . 145—151

Церковный спор 145 —148

Отношение к литературе. Музыка................................................... 148—149

Нижненемецкое наречие .................................................................. .. 150—151

СКИТАНИЯ ПО ЛОМБАРДИИ .............................................................. 152—162

I . Через Альпы! ...................................................................... 152—162

ШЕЛЛИНГ О ГЕГЕЛЕ 163 —170

ШЕЛЛИНГ И ОТКРОВЕНИЕ.................................................................. 173—226


СОДЕРЖАНИЕ


599


ШЕЛЛИНГ — ФИЛОСОФ ВО ХРИСТЕ ... 227—247

СЕВЕРОГЕРМАНСКИЙ И ЮЖНОГЕРМАНСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ 248 —251

ДНЕВНИК ВОЛЬНОСЛУШАТЕЛЯ...................................................................................................... 252—257

I ... . ... 252—255

II ............................................................................... .............................. 255-257

РЕЙНСКИЕ ПРАЗДНЕСТВА . 258 —260

КОММЕНТАРИИ И ЗАМЕТКИ К СОВРЕМЕННЫМ ТЕКСТАМ...................................... 261—265

ПОЛЕМИКА ПРОТИВ ЛЕО ...................................................................................... ................. 266—269

*    УЧАСТИЕ В ДЕБАТАХ БАДЕНСКОЙ ПАЛАТЫ . 270—271

*    СВОБОДОМЫСЛИЕ «SPENERSCHE ZEITUNG» .. .. .. 272—273

ПРЕКРАЩЕНИЕ «CRIMINALIST1SCHE ZEITUNG» 274 —275

К КРИТИКЕ ПРУССКИХ ЗАКОНОВ О ПЕЧАТИ ............................................................. 276—283

БИБЛИИ ЧУДЕСНОЕ ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДЕРЗКОГО ПОКУШЕНИЯ,

ИЛИ ТОРЖЕСТВО ВЕРЫ 284 —317

Песнь первая 284 —294

Песнь вторая . 295 —301

Песнь третья . . 302 —310

Песнь четвертая ... 311 —317

*    Ф. В. АНДРЕЙ И «ВЫСШАЯ ЗНАТЬ ГЕРМАНИИ» 318

*    ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА ИЗ БЕРЛИНА ................................................. 319 —320

*    ЦЕНТРАЛИЗАЦИЯ И СВОБОДА ... 321—326

«TIMES» О НЕМЕЦКОМ КОММУНИЗМЕ................................................ 327—331

ФРАНЦУЗСКИЙ КОММУНИЗМ......................................................................................................... 332

Ф. ЭНГЕЛЬС. ПИСЬМА (1838-1842)

18 3 8 год

1.   * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28-29 АВГУСТА 335 —338

2.   ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 1 СЕНТЯБРЯ 338 —340

3. * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ .................................................................................. 340—342


600


СОДЕРЖАНИЕ


 


4. 5. 6. 7.

8.

9. 10 И. 12. 13. 14. 15. 10. 17. 18. 19. 20. 21. 22. 23. 24. 25. 26. 27.

28.


ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17-18 СЕНТЯБРЯ ................................. 342—349

*   МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9-10 ОКТЯБРЯ.................................................................................... 349—352

*   МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 13 НОЯБРЯ 353 —354

*   МАРИИ ЭНГЕЛЬС, [КОНЕЦ ДЕКАБРЯ] ................... ................ 354—355

1 S 3 9 год

* МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7 ЯНВАРЯ ........................................................ . 356 —358

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 20 ЯНВАРЯ 358 —365

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, Г19 ФЕВРАЛя1 365—369

*    ГЕРМАНУ ЭНГЕЛЬСУ, 11-12 МАРТА .. 369—370

*    МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 12 МАРТА . .. 370—371 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ.. . . 371—375

*    МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 10 АПРЕЛЯ .. ......................................................... 375—377 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, [ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ] — 1 МАЯ 377—389

*    МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 АПРЕЛЯ . ................................................... 389—393 ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, [оКОЛО 28] — 30 АПРЕЛЯ 393—397

*    МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 23 МАЯ.. .................................................................... ........ 397—398

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 24 МАЯ — 15 ИЮНЯ .................................................. 398—402

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 15 ИЮНЯ...................................................................................... ...... 403—406

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 12-27 ИЮЛЯ .................................................................................... 407—413

ФРИДРИХУ ТРЕКЕРУ, [в КОНЦЕ ИЮЛЯ ИЛИ НАЧАЛЕ АВГУСТА] 413—414

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 30 ИЮЛЯ .............................. 415—419

* МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 28 СЕНТЯБРЯ .................................................. . 419—420

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 8 ОКТЯБРЯ 421 —424

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 20-21 ОКТЯБРЯ 424 —425

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 29 ОКТЯБРЯ... ... .. 425—431

ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 13-20 НОЯБРЯ 431 —437
ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 9 ДЕКАБРЯ [
l 839 г.] — 5 ФЕВРАЛЯ

[1840 г.] .................................................................................................................................................. 437—444


СОДЕРЖАНИЕ


601


18 4 0 год

30.         * левину шюккингу, 18 июня . 445—447

31.      * ЛЕВИНУ ШЮККИНГУ, 2 ИЮЛЯ 447 —449

32.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 7-9 ИЮЛЯ . . 449—452

33.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 4 АВГУСТА ............... ............. 452—454

34.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 20—25 АВГУСТА 454 —458

35.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18-18 СЕНТЯБРЯ .. ... 458—461

36.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 29 ОКТЯБРЯ 461 —464

37.      ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРУ, 20 НОЯБРЯ 464 —467

38.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 6-9 ДЕКАБРЯ 467 —470

39.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 21-28 ДЕКАБРЯ 470—473

18 4 1 год

40.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 18 ФЕВРАЛЯ 474 —476

41.      ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 22 ФЕВРАЛЯ ........................... ........... 477—479

42.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 8-11 МАРТА ........................ ........ 480—482

43.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5 АПРЕЛЯ ........................ ............. ... 482—483

44.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, [ПРИМЕРНО НАЧАЛО МАя| 483—484

45.      * МЛРИИ ЭНГЕЛЬС, [ПРИМЕРНО КОНЕЦ АВГУСТА 1 485

46.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 9 СЕНТЯБРЯ 485—486

18 4 2 год

47.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 5-6 ЯНВАРЯ 487 —490

48.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 14-16 АПРЕЛЯ .... 490—492

49.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, [лЕТо] 493

50.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2 ИЮЛЯ 494 —495

51.      * МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 2-8 АВГУСТА ......................... ... 495—500


602


СОДЕРЖАНИЕ


ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДСТВА Ф. ЭНГЕЛЬСА

(Ранние литературно-поэтические опыты 1833-1837 гг.)

*    МОЕМУ ДЕДУШКЕ.. ...... 503

*    СТИХОТВОРЕНИЕ 1836 ГОДА ................................................................... 504

*    СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ, ВЕРОЯТНО, В НАЧАЛЕ

1837 года .............................................................................................. 505— 50ß

РАССКАЗ О МОРСКИХ РАЗБОЙНИКАХ 507 —519

* ПОЕДИНОК ЭТЕОКЛА И ПОЛИНИКЛ 520 —522

ПРИЛОЖЕНИЯ

Свидетельство о рождении Фридриха Энгельса . . 523

*   Свидетельство о крещении Фридриха Энгельса 524

*   Фридрих Энгельс-старпшй — Элизабет Энгельс, 27 августа 1835 г. 525—527

Выпускное свидетельство, выданное ученику старшого класса
Фридриху Энгельсу .......................
.......... . ' 528—529

* Аттестат о поведении, выданный вольноопределяющемуся го­
дичного срока службы Фридриху Энгельсу................ .................. 530

Примечания .... 533—563

Указатель имен ... ............................. .... 564—591

Указатель периодических изданий ......................................................... 592—596

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Фридрих Энгельс (середина 40-х годов) .................................. между IV V

Титульный лист брошюры «Шеллинг и откровение» 171

Обложка брошюры «Библии чудесное избавление» ................ ...................... 285


Том подготовлен к печати В. А. Крыловы при участии К. П. Конновой

Помощники подготовителя О. А. Королева, Е. С. Кругликовп

Технический редактор Ц. Л Бейлипа Корректоры А, Ы. Денисов, Е. И Щукина


Сдано ва набор S/V 1970 г. Подписано к печати 28/Х 1970 г. Формат 60X92l/Ui.

Фил. печ. л 39+1 вклейка (Vs п ■"-.).

Услони. печ. л. 39,13. Уч.-иэО. л. 34,86.

Тираж 4~> тыс. эк i Наказ M 1178

Бумага Л» 1 Цепа 1 руб.

*

Издательство поаитиноской литературы. Москва, А-47, Мицсская пл , 7.

*

Ордена Трудового Красного Знамени

Ленинградская типография M 1

«Печатный Двор» им A. М. Горького

Главполиграфпрома Комитета по печати

при Совете Министров СССР,

2. Ленинград, Гатчинская ул., 20.

Вклейка отпечатана va Ленинградской

фабрике ojOcemnou печати M 1

Кронверкская, 7.