Содержание тома 40

ПЕЧАТАЕТСЯ
ПО ПОСТАНОВЛЕНИЮ
ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА
КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ
СОВЕТСКОГО СОЮЗА

---

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

ИНСТИТУТ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА ПРИ ЦК КПСС

К. МАРКС
и
Ф. ЭНГЕЛЬС

СОЧИНЕНИЯ

Издание второе

ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва 1975

---

К. МАРКС
и
Ф.ЭНГЕЛЬС

ТОМ

40

3K1

„ 10101-034 „ ^М 079(02)-75^П°^аШСНОе

[ v

ПРЕДИСЛОВИЕ

40-м томом открывается серия дополнительных томов вто­рого издания Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, выпуск которых осуществляется по постановлению ЦК КПСС. В их состав включены произведения и письма основоположников марксизма, обнаруженные после выхода в свет основных, 1—39, томов этого издания, а также печатные и рукописные работы, которые или были опубликованы в отдельных изданиях для сравнительно узкого круга специалистов (сборник «Из ран­них произведений» К. Маркса и Ф. Энгельса, тома «Архива Маркса и Энгельса», «Grundrisse der Kritik der politischen Oekonomie» и другие), или же публикуются впервые.

Выпуск дополнительных томов позволяет читателю ознако­ миться с этой частью литературного наследия Маркса и Энгельса в собранном и систематизированном виде, в рамках единого издания их трудов. Само второе издание Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, таким образом, по существу станет полным собранием произведений и писем основоположников научного коммунизма. Включение в состав этого фундаментального изда­ния материалов, публикуемых в дополнительных томах, дает новые, добавочные источники для всестороннего изучения мар­ксистской теории, ее становления и творческого развития. Значительную часть дополнительных томов составят предвари­тельные рукописные варианты главного труда К. Маркса «Капитал». По ним читатель впервые получит возможность проследить этапы создания этого гениального произведе­ния.

VI ' ПРЕДИСЛОВИЕ

» * »

В 40-й том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса включены произведения молодого Маркса, написанные им преимуще­ственно в 1835—1843 гг. Том состоит из трех разделов — про­изведений Маркса философского и публицистического харак­тера, его литературно-поэтических опытов и приложений. В первый раздел, помимо уже публиковавшихся в русском переводе произведений Маркса, вошли его 16 работ, не перево­дившиеся ранее на русский язык Во второй раздел включаются все известные стихотворения молодого Маркса. Они, за неболь­шим исключением, тоже публикуются на русском языке впер­вые. В приложениях к тому печатаются биографические доку­менты, дополняющие содержание основных разделов, в том числе письма отца Карлу Марксу, а также письма Марксу его невесты Жешти фон Вестфалеп.

Материалы, включенные в 40 том, значительно дополняют 1-й том Сочинений. Они показывают ранний период становления мировоззрения Маркса, сложный путь его духовной эволюции, процесс критического овладения им достижениями предшест­ вующей философской мысли. Это было время напряженных сту­ денческих занятий Маркса в Боннском, а затем в Берлинском университетах юридическими, историческими и философскими науками, занятий, сопровождавшихся пробой сил в области литературного творчества. В эти годы складывались атеисти­ ческие и революционно-демократические убеждения Маркса. Весной 1842 г. началась его политическая деятельность как сотрудника, а затем редактора ежедневной прогрессивной оппо­зиционной газеты «Rheinische Zeitung*. Материалы 40-го тома проливают дополнительный свет на процесс перехода Маркса от идеализма к материализму и от революционного демокра­тизма к коммунизму.

Произведения Маркса, относящиеся к ранним периодам фор­мирования марксизма, отражают различные ступени духовного созревания их автора: от юношеских раздумий о смысле чело­веческой деятельности к восприятию учения Гегеля как орудия познания мира ради достижения свободы, от радикального ис­толкования гегелевской диалектики к критике ограниченности идеалистической системы философии Гегеля и его учеников, на­конец, к революционному пересмотру всех основ немецкой фи­лософии в материалистическом духе. Маркс в эти годы испытал на себе заметное воздействие воззрений Фейербаха, в которых он первоначально увидел выражение последовательного атеизма, а позднее, по мере созревания собственных материалистических

ПРЕДИСЛОВИЕ

VII

взглядов, в полной мере распознал глубокое материалистиче­ ское содержание. В то же время опыт политического борца, редактора «Rheinische Zeitung» позволил Марксу осознать и слабые стороны фейербахианства: созерцательность, уход от острых политических вопросов, недооценку диалектики.

В рассматриваемые периоды формировались и крепли, ста­ новились все более последовательными революционно-демокра­ тические убеждения Маркса; их развитие и углубление привело его в конце 1843 г. к коммунистическим выводам. К этому времени, произведениями которого завершается том, Маркс уже прочно становится на материалистические позиции, в том числе в объяснении общественных явлений, признав первич­ность сферы материальных интересов и зависимость от них политического строя. Он делается убежденным противником общества, основанного на частной собственности, провозвест­ником идеи его революционного переустройства на коммуни­стических началах. Сложившиеся материалистические и комму­нистические взгляды Маркса послужили предпосылкой для последующей разработки диалектического материализма, мате­риалистического понимания истории и теории научного ком­мунизма, для завершения формирования марксизма как строй­ного и цельного научного мировоззрения рабочего класса.

Первый раздел тома открывается гимназическим сочинением «Размышления юноши при выборе профессии» (1835 г.) — про­изведением, являющимся как бы исходным пунктом духовного развития молодого Маркса. Это сочинение характеризуется глубиной идей и благородством стремлений юного автора. Оно показывает страстное желание Маркса посвятить свою деятельность служению человечеству. Маркс говорит здесь о необходимости выбирать профессию, открывающую наиболее широкое поприще для деятельности во имя блага людей. Он отдает, конечно, себе отчет в том, что выбор этот не легок. Человек не всегда может избрать профессию по призванию, ибо «наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие» (настоящий том, стр. 5). И в то же время автором подчеркивается важ­ная мысль о том, что нельзя замыкаться в узкоэгоистических рамках, а нужно искать пути и средства для того, чтобы при­нести максимальную пользу всему обществу. Если чело­век избрал профессию, занимаясь которой он больше всего сможет сделать для человечества, писал юный Маркс, тогда он испытает не жалкую, эгоистическую радость, а его счастье будет принадлежать миллионам (настоящий том, стр. 7).

Vil I ПРЕДИСЛОВИЕ

«Размышления юноши» написаны под очевидным влиянием идей просветителей XVIII века.

Помещенное в томе вслед за гимназическим сочинением «Письмо к отцу» (1837 г.) ценно прежде всего тем, что это единственное сохранившееся письмо юного Маркса к родным.

Письмо дает яркую картину напряженной работы мысли Маркса-студента, раскрывает разносторонность его духовных интересов и многообразие волновавших его научных проблем. Оно свидетельствует о необычайном упорстве и трудолюбии молодого Маркса, о высокой требовательности и критическом отношении к себе.

Необходимо также отметить, что письмо фиксирует важный момент в эволюции идей юного Маркса — признание им позна­ вательной силы гегелевской философии в противоположность фихтевскому субъективному идеализму и другим субъективист­ским философским системам. Однако, став сторонником учения Гегеля, присоединившись к младогегельянскому направлению, представители которого стремились делать из философии Гегеля атеистические и радикальные политические выводы, Маркс не ограничил этим напряженные поиски правильного, научного мировоззрения. Опираясь на гегелевскую диалектику, он про­кладывал собственные пути в философии.

В духовном развитии Маркса в студенческие годы важное место занимало изучение античной философии, результатом которого явились «Тетради по эпикурейской философии», напи­санные в 1839 году. «Тетради» содержат относящиеся к взгля­дам Эпикура выписки из произведений древних авторов — Диогена Лаэрция, Секста Эмпирика, Лукреция Кара, Цице­рона, Плутарха, Сенеки, Климента Александрийского и Сто-бея, сопровождаемые обширными собственными замечаниями Маркса.

«Тетради» отражают большой интерес Маркса к истории философии, особенно ко взглядам передовых представителей античного просвещения и свободомыслия — Эпикура и Лукре­ ция. Они дают представление о широте кругозора Маркса- студента, об основательности знаний им древних языков и философской литературы.

Но интересы молодого Маркса отнюдь не ограничивались античной философской мыслью. Его волновали общефилософ­ ские проблемы, стоявшие в центре современной ему идейной борьбы: о связи между философией и реальной действитель­ностью, о призвании и назначении философии, о ее роли в про­ цессе познания мира и в общественной жизни, об отношении философской науки и религии. Под этим углом зрения Марк©

ПРЕДИСЛОВИЕ

IX

в своих замечаниях рассматривает воззрения философов раз­ личных направлений не только древности, но и своего времени, стремясь определить собственную позицию. Высказанные им в связи с этим суждения нередко отличаются весьма большой оригинальностью и проницательностью. Оставаясь в целом на почве гегелевской философии, он явно ищет пути радикальной интерпретации идейного наследия Гегеля, проявляет неудовле­творенность многими тенденциями, присущими идеалистической гегелевской школе, и обнаруживает весьма критическое отно­шение к ее правому крылу.

Так, в противовес стремлениям правых гегельянцев прими­рить философскую мысль с христианской ортодоксией Маркс в своих «Тетрадях», провозглашая атеистические принципы, показал несовместимость философии с религией. Религиозному мировоззрению, в основе которого, как указывал Маркс, лежит бессилие и страх человека перед неведомыми и непознанными им силами, он противопоставил смелые взгляды Эпикура, его стремление к свободе и независимости духа, его борьбу против мракобесия. Уже в то время для Маркса философия являлась активной силой, способной воздействовать на мир, разру­шать укоренившиеся предрассудки, косные представления и суеверия.

Именно с позиций философии, активно вторгающейся в жизнь, Маркс критиковал в «Тетрадях» тех последователей Гегеля, которые заявили, будто «умеренность есть нормальное проявление абсолютного духа» (настоящий том, стр. НО).

Развивая мысль о широких познавательных возможностях философской науки, Маркс подчеркивает огромную силу ее воздействия на мир, могущество человеческого рааума. При этом он особенно саркастически высмеивает представителей тех философских систем, которые считают человеческий дух неспособным постигнуть суть вещей и ратуют за слепое прекло­ нение перед миром якобы непознаваемых явлений. К такой ка­тегории философов Маркс причислил и агностиков-кантианцев, которых он называет «профессиональными жрецами неведения», отмечая, что «их повседневное занятие заключается в причита­ ниях о своей собственной немощи и о мощи вещей» (настоящий том, стр. 49).

«Тетради по эпикурейской философии» Маркс использовал в качестве подготовительных материалов при работе над док­торской диссертацией «Различие между натурфилософией Демо­крита и натурфилософией Эпикура». В апреле 1841 г. Иенским университетом, куда он направил свою диссертацию, ему была присвоена степень доктора философии.

X

ПРЕДИСЛОВИЕ

В докторской диссертации Маркса, которая также публи­куется в 40 томе Сочинений, получил дальнейшее развитие целый ряд положений, высказанных им в «Тетрадях». Она пред­ ставляет собой стройное законченное произведение, характери­зующее ее автора как незаурядного мыслителя и исследователя. По методам анализа и интерпретации материала, широте при­влеченных к исследованию источников, богатству и меткости идей эта работа превосходит своим уровнем многие тогдашние труды по истории философии.

В диссертации Маркс выступает еще как сторонник идеа­ лизма, последователь Гегеля. Тем не менее он расходится с наи­более выдающимся представителем немецкой классической философии как в оценке отдельных историко-философских явлений, так и в подходе к ряду жизненных вопросов. Много лет спустя, характеризуя содержание Марксовой диссертации, Энгельс в беседе с одним из русских общественных деятелей обратил внимание именно на эту тенденцию. Он говорил, что в то время «Маркс, в совершенстве усвоив себе гегелевский диалектический метод и еще не будучи вынужден ходом своих занятий заменить его материалистическим диалектическим мето­дом, уже обнаруживает полную самостоятельность от Гегеля, в самом применении гегелевской диалектики, и притом именно в той сфере, где Гегель, несомненно, всего сильнее: в истории мышления» («Воспоминания о Марксе и Энгельсе», М., 1956, стр. 347-348).

В самой формулировке темы исследования Маркса содер­жалась определенная полемика с Гегелем, который с явным предубеждением относился к античной атомистике и материа­лизму Демокрита, Эпикура и Лукреция. В предисловии к дис­сертации, написанном в марте 1841 г., Маркс по существу бросил Гегелю упрек в недооценке этих философских систем, указав, что они «составляют ключ к истинной истории греческой философии» (настоящий том, стр. 153). Однако Маркс весьма да­лек от отрицания заслуг Гегеля — этого, как он пишет, «гигант­ского мыслителя», — как в разработке истории философии, так и в развитии философской мысли в целом, особенно диалектиче­ ского метода. Маркс осуждает как тех, кто рабски следует за Гегелем, «с наивным некритическим доверием» к нему, так и тех, кто проявляет нигилистическое отношение к гегелевской философии. Он видит в ней не догму, сквозь призму которой следует рассматривать все явления, а отправной пункт для са­мостоятельной работы мысли, принцип движения вперед.

Обращение молодого Маркса в его диссертации к античной философии было обусловлено отнюдь не только стремлением

ПРЕДИСЛОВИЕ

XI

восстановить правильную оценку заслуг древнегреческой ато­мистики, в частности показать подлинное место в истории античной философии Эпикура, несправедливо обвиненного в про­стом заимствовании атомистического принципа у Демокрита. Как и в период своей работы над «Тетрадями», Маркс видел в анализе воззрений передовых античных мыслителей средство, как он считал, обосновать объективную возможность деятель­ного начала в жизненной борьбе, утвердить принцип свободы в действиях и поступках. Необходимость и случайность, фаталь­ная предопределенность и свобода, скепсис и оптимизм — вот в чем усматривал Маркс разницу между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура. Эпикур — оригиналь­ный и самостоятельный мыслитель, хотя он и кладет в основу своего учения атомистический принцип, впервые выдвинутый и развитый Демокритом и Левкиппом, —таков основной вывод, который делает Маркс из сравнительного анализа физики Демокрита и физики Эпикура. Существенной чертой философии Эпикура Маркс считал его учение о самопроизвольном откло­нении атомов. Здесь, по мнению Маркса, проявились элементы диалектики, присущие древнегреческому мыслителю. Маркс говорил, что в противоположность Демокриту Эпикур по суще­ству выдвинул идею диалектического самодвижения, трактуя ее как принцип активности, деятельности.

Маркс определяет различие и во многом противоположность этических учений Демокрита и Эпикура. В этике Эпикура Маркса привлекает оптимистическое жизнерадостное начало, освобождающее человека от слепых суеверий и фатализма. И с этим связано стремление Маркса выяснить общее отношение философии к действительности, подчеркнуть ее автономность, активное влияние ее на мир. «В том общем отношении, которое философ устанавливает между миром и мыслью, — отмечает Маркс, — он лишь объективирует для самого себя отношение своего особого сознания к реальному миру» (настоящий том, стр. 164). Отсюда, однако, не следует, что Маркс считал дей­ ствительное устройство мира результатом объективации фило­софии как проявления индивидуального самосознания. Такова была точка зрения его тогдашних единомышленников мла­догегельянцев. Расходясь с ними уже в то время по этому вопросу, Маркс на деле исходил из объективного существо­вания мира реальных явлений, независимо от самосознания. Там, где младогегельянцы видели только одностороннее воз­действие философии на мир, Маркс обнаруживает их взаимо­действие. Он указывает, что «в той мере, в какой мир становится философским, философия становится мирской»

XII

ПРЕДИСЛОВИЕ

(настоящий том, стр. 210). В процессе этого взаимодействия, в столкновении с миром, существующим вне философии, проверяется правильность всякой философии. Философия — орудие практического изменения мира человеком, а для этого она должна стать посюсторонней, мирской, иными сло­вами, не только правильно воспроизвести картину реальной жизни, но и стать фактором ее преобразования и улучшения.

Здесь, таким образом, в зародышевой форме высказана идея, которая впоследствии была всесторонне, с научных позиций, развита Марксом — идея органической связи между наукой и практической деятельностью.

В диссертации нашли свое дальнейшее развитие и воззре­ния молодого Маркса на религию. Маркс выступает как страстный провозвестник атеизма, как убежденный против­ник религиозных предрассудков. В религии он видит силу, сковывающую научную мысль, источник духовного рабства. В борьбе передовой философии против религиозных предубе­ждений, подчеркивает Маркс, недопустима половинчатость. Его симпатии к эпикурейской философии в значительной мере были вызваны тем, что в Эпикуре он увидел последовательного борца с религиозным мистицизмом. Обвинения в безбожии, которые с древних времен раздавались в адрес Эпикура, в гла­зах Маркса лишь свидетельствовали в его пользу. «Филосо­фия, — писал он, имея в виду прогрессивную философскую мысль, — ...всегда будет заявлять — вместе с Эпикуром — своим противникам: «Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоединяется к мнению толпы о богах»» (настоящий том, стр. 153).

Бросив смелый вызов «небесным и земным богам», Маркс вслед за младогегельянцами утверждает, что рядом с человече­ским самосознанием «не должно быть никакого божества» (настоящий том, стр. 154). В его интерпретации это положение утрачивает, однако, в значительной мере присущую младо­гегельянцам тенденцию поставить самосознание на место боже­ственного начала, искусственно придать ему почти религиоз­ную силу. В толковании Маркса здесь акцент делается на высоком значении человеческого разума и человеческой лич­ ности в противоположность христианской религии и этике, принижающим достоинства человека.

В диссертации Маркс делает шаг вперед в подведении под атеистические взгляды научно-критической базы. Раскрывая несостоятельность и искусственность религиозных догм, дока­зательств существования бога, он не сводит задачу философии только к опровержению этих догм, а намечает пути изучения

ПРЕДИСЛОВИЕ

XIII

сущности, происхождения и причин распространения религиоз­ных верований. Он далек от толкования их в духе вульгарного поверхностного атеизма — как простого нагромождения нелепо­ стей. Подходя к критике религии с присущим его взглядам историзмом, он делает вывод, что появление веры в богов отра­жает определенную ступень в развитии человеческого созна­ния, примитивный уровень мышления, не способного понять и объяснить окружающие явления и приписывающего им сверхъ­ естественные, иррациональные черты. В мифологии, подчерки­вал Маркс, получили выражение определенные формы бытия того или иного народа, его мироощущение. Нередко, особенно на ранних стадиях исторического развития, это религиозно-фантастическое восприятие жизни, имевшее своей основой реальную действительность, переплеталось с искусством, полу­чало свое образное воплощение в художественном творчестве.

Мысли Маркса о религии, высказанные в диссертации, отно­ сятся к плодотворным результатам его первых философских исследований, хотя атеистические взгляды молодого философа в то время еще не опирались на материалистическое мировоз­зрение. Однако вывод о земном происхождении религии спо­ собствовал созреванию зародышей этого мировоззрения. Неда­ ром в появившейся в том же году, когда была написана Марксова диссертация, работе Фейербаха «Сущность христианства», дока­ зывавшей, что религия есть лишь фантастическое отражение существа самого человека, Маркс обнаружил много созвучного своим взглядам и высоко оценил этот труд.

Путь дальнейших идейных поисков Маркса шел через вос­приятие позитивных сторон Фейербаховского материализма, при одновременном преодолении его слабостей, к выработке качественно нового, диалектико-материалистического револю­ционного мировоззрения.

В 40 томе публикуется ряд произведений, отражающих журналистскую деятельность молодого Маркса в начале 40-х го­дов XIX века. Это в первую очередь работы, писавшиеся им для прогрессивной оппозиционной газеты «Rheinische Zeitung», в которой он сотрудничал с мая 1842 г. по март 1843 года (с 15 октября 1842 г. в качестве ее редактора). Публицистиче­ские выступления на страницах «Rheinische Zeitung» явились для Маркса тем поприщем, где он получил возможность реали­зовать свою идею об активном воздействии передовой филосо­фии на жизнь, дать выход своей революционной энергии, раз­вернуть широкую пропаганду сложившихся у него к тому време­ ни революционно-демократических взглядов. Именно при редак­торстве Маркса газета, основанная представителями рейнской

XIV ПРЕДИСЛОВИЕ

оппозиционной буржуазии, стала принимать все более опре­ деленный революционно-демократический характер.

Период сотрудничества Маркса в «Rheinische Zeitung» явился во многих отношениях переломной вехой в развитии его мировоззрения. Хотя в это время Маркс еще стоял на идеа­листических позициях в толковании соотношения между мате­ риальной и духовной деятельностью, природы и роли государ­ ства, в процессе работы в газете он в ряде вопросов обнаружил тенденцию к отходу от объяснения различных явлений в духе традиционного идеализма. Постоянное обращение к конкретной действительности, к острым политическим и социальным про­блемам, стремление уяснить подоплеку общественных конфлик­тов, разобраться в причинах угнетенного положения народных масс побуждало молодого сотрудника и редактора «Rhei­nische Zeitung» настойчиво искать ключ к пониманию подлин­ных законов общественной жизни, проявлять все большее внимание к сфере материальных интересов. В воззрениях Маркса все больше созревали материалистические элементы, и в целом работа в газете способствовала повороту его от идеа­лизма к материализму.

Статьи из «Rheinische Zeitung», публикуемые в 40-ом томе, примыкают к тем образцам революционной публицистики моло­ дого Маркса, которые вошли в состав 1-го тома настоящего издания Сочинений основоположников марксизма. По своему содержанию они частично посвящены тем же вопросам и слу­ жат дополнительным источником для изучения уже известных сторон публицистической деятельности Маркса того времени. Однако некоторые из них написаны на совершенно иные темы и содержат материал, значительно расширяющий представле­ ние о Марксе-публицисте. В свете этих дополнительных мате­риалов еще нагляднее и конкретнее предстает роль Маркса как страстного противника феодально-монархических порядков в Пруссии и других германских государствах, обличителя реак­ции во всех ее проявлениях, полицейско-бюрократического про­извола, попрания гражданских прав, гонений на передовую печать, последовательного защитника демократических прин­ципов. Публикуемые статьи — еще одно яркое свидетельство полемического таланта молодого Маркса, его умения отстаивать в подцензурной печати, прибегая порой к эзоповскому языку, демократические идеи, давать отпор противникам прогресса, бичевать ретроградные взгляды и угодничество представителей реакционной печати.

В статье «О сословных комиссиях в Пруссии», как и в ряде других своих выступлений на страницах «Rheinische Zeitung»,

ПРЕДИСЛОВИЕ

XV

Маркс распространяет критику феодально-абсолютистского ре­ жима в Пруссии на самые его социальные основы — на господ­ ство и сословные привилегии дворянства. Дух кастовости и сословности, подчеркивает он, пронизывает все прусские поли­ тические институты и учреждения. Решительно осуждая самый принцип сословного представительства, раскрывая его антина­родную сущность, Маркс показал, что созванные на его основе в Пруссии в 1842 г. соединенные сословные комиссии провин­циальных ландтагов являются лишь фикцией представитель­ного учреждения, карикатурой на него. По своему составу, по своей организации и функциям они могли быть лишь орга­ ном, играющим прислужническую роль по отношению к прус­ской монархии, рупором интересов феодальной аристократии и крупного землевладения.

Статьи «Полемическая тактика аугсбургской газеты» и ««Rhein- und Mosel-Zeitung» как великий инквизитор» относятся к выступлениям Маркса, в которых он давал отповедь немецкой консервативной и клерикальной прессе, игравшей роль подго­лоска реакции и оправдывавшей полицейские меры правитель­ства против либеральной и демократической оппозиции. Разоб­ лачая общую контрреволюционную линию этих печатных орга­ нов, Маркс клеймил их и как участников травли прогрессивной прессы, в том числе и «Rheinische Zeitung». Ряд публикуемых статей («Кабинетский указ относительно периодической печати» и др.) отражает борьбу Маркса за свободу печати, против реак­ ционной цензуры, препятствующей ее развитию.

В том включено несколько написанных Марксом заявлений и примечаний, в которых он, выступая от имени редакции газеты, раскрывает и уточняет ее позицию в связи с публика­цией на ее страницах тех или других материалов или в связи с полемикой, которую «Rheinische Zeitung» приходилось вести с другими органами печати. Характерным примером в этом отношении является опубликованное Марксом 23 октября 1842 г. редакционное заявление по поводу напечатанной в «Rheinische Zeitung» неделей раньше его статьи «Коммунизм и аугсбургская «Allgemeine Zeitung»» (см. настоящее издание, т. 1, стр. 114—118). Маркс в то время еще не пришел к комму­нистическим убеждениям, однако он рассматривает в этой статье коммунизм как важный современный вопрос, выдвигае-,мый самой жизнью, борьбой «сословия, которое в настоящее время не владеет ничем», — т. е. пролетариата. В редакцион­ном заявлении он вновь опровергает инсинуации аугсбургской «Allgemeine Zeitung», пытавшейся представить «Rheinische Zei­ tung» в глазах официальных властей и обывателей распростра-

XVI

ПРЕДИСЛОВИЕ

нительницей коммунистических идей, и продолжает отстаи­вать в полемической форме мысли своей предыдущей статьи, отражающие его тогдашнее отношение к коммунизму как к проб­леме, которая требует всестороннего и глубокого изучения.

Особый интерес представляет публикуемая в томе серия из трех статей — «Муниципальная реформа и «Kölnische Zeitung»», а также примыкающая к этой серии статья «Корреспондент «Kölnische Zeitung» и позиция «Rheinische Zeitung»». Эти работы были написаны Марксом в ноябре 1842 г. и опубликованы тогда же в «Rheinische Zeitung», как и многие другие его пуб­лицистические произведения того времени, без подписи. Лишь в 1972 г. в результате проведенных немецкими учеными исследований удалось обнаружить документальные доказатель­ства принадлежности этих статей перу Маркса.

Серия статей о муниципальной реформе показывает участие Маркса в острой дискуссии, развернувшейся в общественных кругах и в немецкой прессе по одному из важнейших политиче­ ских вопросов того времени. За спорами о характере и формах проведения реформы местного управления в Рейнской про­ винции Пруссии скрывалось столкновение интересов прогрес­сивной буржуазии и народных масс с интересами господствую­щей феодально-аристократической верхушки прусского госу­дарства, в качестве глашатая которой выступала реакционная печать. Под видом муниципальной реформы прусское прави­тельство и поддерживающие ее круги стремились еще больше урезать гражданские права жителей Рейнской области, сохра­нившиеся со времен французской буржуазной революции конца XVIII в. и наполеоновских войн, и путем введения раз­дельного общинного устройства для городских и сельских общин восстановить привилегии феодального дворянства, подор­ ванные в период оккупации левого берега Рейна французскими войсками. Представители оппозиции выступали против этих новых посягательств правящего класса на элементы буржуаз­ного правопорядка, уцелевшие на Рейне даже после присоеди­нения рейнских территорий к Пруссии в 1815 г., и добивались проведения муниципальной реформы в духе буржуазного права.

В статьях о муниципальной реформе Маркс поддерживал требования радикальной буржуазии, но, будучи революцион­ным демократом, он подходил к вопросу о реформе местного управления с более последовательных и решительных позиций. Выступая по этому вопросу, Маркс энергично защищал один из основных принципов французской революции: «равенство для всех, для горожан и крестьян», добивался осуществления

ПРЕДИСЛОВИЕ

XVII

этого принципа в интересах широких народных масс. Ярко проявилось в этих статьях полемическое дарование Маркса, его блестящее остроумие, его умение разить противника, поль­зуясь его же аргументами и уличая его в отсутствии логики. Критическое острие статей было направлено против «Köl­nische Zeitung», солидаризировавшейся с феодально-аристокра­тическими кругами в вопросе о реформе. Выступая против этой газеты, выражавшей в то время умонастроения кон­сервативных слоев рейнской буржуазии, Маркс по существу вел полемику со всей официальной Пруссией, со всеми реак­ционными силами Прусского королевства.

Толкование правовых проблем в статьях Маркса о муници­пальной реформе явно несет на себе печать философско-правовых воззрений Гегеля, для которого было характерно абстрактное, внеклассовое представление о праве и законе. Однако здесь, как и в других статьях того периода, Маркс уже делает шаги к преодолению гегелевского идеализма. Приближаясь к материалистическому истолкованию обществен­ных явлений, Маркс высказывает ряд проницательных мыслей, в частности, о роли реальных отношений в процессе формиро­вания правовых норм. «Закон, — писал он в статье «Муници­пальная реформа и «Kölnische Zeitung»», — может быть только идеальным, сознательным отражением действительности, тео­ ретическим самообособившимся выражением практических жизненных сил» (настоящий том, стр. 255).

Статьи Маркса о муниципальной реформе являются еще одним свидетельством его борьбы как редактора «Rheinische Zeitung» за передовое мировоззрение и радикальные демокра­ тические требования.

В томе представлены статьи Маркса, публиковавшиеся в других органах печати того времени, в частности в журнале «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst». Эти статьи написаны в том же революционно-демократическом духе, как и те, что печатались им на столбцах «Rheinische Zeitung», и также направлены против сил реакции. Так, в журнале «Deutsche Jahrbücher» осенью 1842 г. Маркс взял под защиту от нападок реакционеров взгляды одного из лидеров младо­гегельянцев Бруно Бауэра (см. статью «Еще несколько слов о брошюре д-ра О. Ф. Группе: «Бруно Бауэр и академическая свобода преподавания», Берлин, 1842»).

В то же время уже тогда стали обнаруживаться признаки серьезного расхождения Маркса со своими бывшими единомыш­ленниками — младогегельянцами. В период редактирования Марксом «Rheinische Zeitung» возник прямой конфликт между

XVIII

ПРЕДИСЛОВИЕ

ним и младогегельянским кружком берлинских литераторов — так называемыми «Свободными». Маркса не удовлетворяла характерная для «Свободных» абстрактная критика всего, без разбора, без выдвижения положительной программы, их про­поведь голого отрицания. Особенно возмущало его то трескучее ультрарадикальное фразерство, в которое они облекали свои идеи. В конце ноября 1842 г. Маркс выступил на страницах «Rheinische Zeitung» с публикуемой в томе заметкой «Отноше­ние Гервега и Руге к «Свободным»». В ней он открыто выразил свое отрицательное отношение к этому берлинскому кружку, дав понять, что выступления его представителей компромети­руют демократическое движение в Германии. Критика «Сво­бодных» положила начало размежеванию Маркса с младо­гегельянским направлением.

«Rheinische Zeitung» подвергалась суровым цензурным пре­следованиям со стороны правящих кругов, усматривавших в том направлении, которое придал газете Маркс, угрозу для основ прусского государства. Над газетой постоянно нависала угроза закрытия. В документах, публикуемых в томе («Письмо Ренара обер-президенту фон Шаперу», «Замечания по поводу обвинительных пунктов министерского рескрипта»), отражены мужественная борьба Маркса за сохранение и продолжение издания «Rheinische Zeitung», его попытки отвести от нее удар властей. В этих документах проявилось большое тактическое искусство Маркса как политического деятеля, умевшего обле­кать радикальные взгляды во внешнелояльную форму, соче­тать принципиальность с необходимой в тяжелых цензурных условиях гибкостью, приводить тонкие, неуязвимые для про­тивника юридические аргументы в обоснование прав оппози­ционной печати на легальное выражение своих мнений. Благо­даря умелой тактике и самоотверженной борьбе с цензурой Марксу удалось продлить на несколько месяцев существование «Rheinische Zeitung», издание которой в конечном счете было запрещено прусской реакцией.

Последующий период деятельности Маркса, когда уже совер­шился его переход от идеализма к материализму и от револю­ционного демократизма к коммунизму, представлен в томе несколькими работами. Сюда относится его заявление в редак­цию газеты «Démocratie pacifique», написанное вместе с А. Руге в связи с подготовкой ими в Париже издания революционно-критического журнала «Deutsch-Französische Jahrbücher», а также конспект мемуаров якобинца Левассёра, составленный Марксом, по-видимому, в конце 1843 — начале 1844 г., в связи с неосуществленным намерением написать историю Конвента.

ПРЕДИСЛОВИЕ

XIX

Конспект этой книги, которому Маркс дал заглавие «Борьба монтаньяров с жирондистами», свидетельствует о неослабеваю­ щем интересе Маркса к такому крупнейшему событию всемир­ной истории, как французская революция конца XVIII века. В конспекте немного собственных замечаний составителя, однако большой научный интерес представляет сам подбор материала, показывающий особое внимание Маркса к роли народных масс в истории, к их воздействию на ход революций. Именно возрастающая революционная активность масс, их усилившееся после падения монархии 10 августа 1792 г. недо­вольство правлением жирондистов — представителей умерен­ной буржуазии, как красноречиво свидетельствуют использо­ванные Марксом факты, привели к установлению революцион­ ной диктатуры якобинцев. Изучение этих событий, несомненно, имело крупное значение в процессе формирования взглядов Маркса на борьбу классов как на важнейший фактор истори­ческого развития.

Конспект книги Левассёра, как и другие подготовительные материалы Маркса этого времени, в частности пять тетрадей с выписками по всемирной истории, составленные во время пребывания в Крейцнахе летом 1843 г., свидетельствуют о той большой роли, которую играло изучение конкретного исто­рического процесса в становлении его материалистических взглядов и в переходе его на коммунистические позиции. К мате­ риалистическим и коммунистическим выводам вели Маркса не только критический пересмотр идеалистической философии Гегеля и размежевание с воззрениями младогегельянцев, но и глубокий анализ всемирной истории. Он постепенно осоз­нает, что движущей пружиной общественного развития являет­ ся столкновение материальных интересов различных классов, осмысливает историческую роль революционных движений и в то же время приходит к пониманию ограниченного ха­рактера революций прошлого, что приводило к мысли о необхо­ димости радикального, коммунистического преобразования об­щества. Занятия историей, обобщение ее опыта ставили разви­тие теоретической мысли Маркса на подлинно научный фунда­мент, облегчили ему нахождение реальных путей для выработки научных основ революционно-пролетарского мировоззрения.

Во второй раздел 40-го тома входят литературно-поэтические произведения молодого Маркса. В том включаются все дошед­шие до нас стихотворения Маркса, которые он написал главным образом в 1835—1837 гг. Стихи составляют шесть тетрадей, четыре из которых написаны собственной рукой Маркса, а пятая и шестая — рукой его сестры Софи.

XX

ПРЕДИСЛОВИЕ

Первые три тетради Маркс посвятил своей невесте Женни фон Вестфален. Четвертая тетрадь, наиболее зрелая, посвящена отцу. В ней, наряду со стихами, в качестве приложения даны главы из сатирического романа в прозе «Скорпион и Феликс», которые тоже печатаются в 40-м томе. Наконец, пятая тетрадь представляет собой альбом сестры Маркса Софи, а шестая — ее записную книжку. В альбом она вписывала только стихи брата, а в записную книжку также и стихи других авторов.

Стихосложением Маркс занимался в возрасте от 15 до 19 лет. Он самокритично относился к своему поэтическому творчеству, а в более поздние годы даже весьма иронически оценивал его. Однако стихотворения молодого Маркса пред­ставляют большой интерес для исследователей его биографии. Эти поэтические опыты юного Маркса являются важным источ­ником для понимания ранней стадии формирования его фило­софских и эстетических взглядов, источником особенно ценным, поскольку за этот период не сохранилось других свидетельств его творчества, кроме гимназических сочинений и письма к отцу от 10—11 ноября 1837 г.

Со стихотворных страниц перед нами встает образ моло­дого человека, неудовлетворенного существующей действитель­ностью, стремящегося к активной деятельности и борьбе. Он еще не знает, как действовать, но всем своим существом чувствует, что нельзя прозябать, довольствоваться уготованным судьбой, идти по проторенному пути:

«Не могу я жить в покое, Если вся душа в огне. Не могу я жить без боя И без бури, в полусне.

Так давайте в многотрудный

И в далекий путь пойдем,

Чтоб не жить нам жизнью скудной

В прозябании пустом.

Под ярмом постыдной лени

Не влачить нам жалкий век,

В дерзновенье и стремленье

Полновластен человек»

(настоящий том, стр. 372, 373).

По своему характеру стихи Маркса можно разделить при­мерно на пять жанров. Это философская лирика, стихи, посвя­щенные выдающимся немецким мыслителям, эпиграммы, нося-

ПРЕДИСЛОВИЕ

XXI

щие остро сатирический характер, баллады и, наконец, посвя­щенные Женни лирические стихи, написанные в большинстве случаев в форме сонетов.

Как известно, Маркс был помолвлен осенью 1836 г. с дочерью правительственного советника Людвига фон Вестфалена Женни, подругой его детских лет, в тайне от ее родни. Прошло семь лет с момента их обручения, прежде чем брак Маркса и Женни стал, наконец, возможен. Свои чувства к любимой, с которой он был разлучен, Маркс и запечатлел в большинстве стихов. В них отражается высокий моральный облик юноши, благо­родство и широта его стремлений.

Касаясь философского жанра в поэзии Маркса, следует отметить, что здесь нашли отражение идеи беспредельности мира и вечности движения. Из эпиграмм становится ясно, как Маркс уже с молодых лет презирал тупое самодовольство фили­стеров с их равнодушием ко всему, что делается вокруг, нена­видел мещанство, которое довольствуется только покоем и уютом. В ряде стихов воздается должное немецким поэтам и философам — Гёте, Шиллеру, Гегелю. И даже в балладах, носящих в большинстве случаев подражательный характер, чувствуется неукротимый дух готового ринуться в борьбу сме­лого юноши.

На поэзию молодого Маркса, безусловно, оказала прежде всего влияние немецкая классическая литература в лице ее величайших представителей — Гёте, Шиллера и Гейне. Отдель­ные стихотворения близки по мотивам и форме произведениям немецких романтиков первой половины XIX века.

Главная ценность стихотворений Маркса, несмотря на их недостаточное художественное совершенство, заключается в том, что в них отражены многие стороны мировоззрения пытливого юноши, его отношение к окружающей действительности, фор­мирующиеся черты его личности. Стихи свидетельствуют об огромной эрудиции молодого Маркса, о его прекрасном знании классической и современной литературы, как немецкой, так и мировой.

Третий отдел тома составляют «Приложения», куда входит ряд документов биографического характера, отражающих заня­тия Маркса в Трирской гимназии, а также в Боннском и Бер­линском университетах. Кроме того, в «Приложения» входят два гимназических сочинения К. Маркса, все дошедшие до нас письма отца к сыну и ряд сохранившихся писем Женни фон Вестфален Марксу.

Особенно большой интерес представляют письма Генриха Маркса сыну. Они доносят до читателя картину напряженной

XXII

ПРЕДИСЛОВИЕ

жизни Маркса-студента. Письма свидетельствуют о заботливом отношении отца к юному Марксу, но вместе с тем умеренный в своих взглядах трирскии адвокат выражает в них тревогу по поводу неукротимой жажды познания, бурного темперамента и свободомыслия сына, в том числе и в религиозных вопросах. Письма Женни фон Вестфален Марксу раскрывают взаимную нежность и силу связывающих их чувств.

* * #

Все ранее печатавшиеся и теперь публикуемые в 40 томе Сочинений произведения К. Маркса воспроизводятся в исправ­ленных переводах. Большая часть стихов молодого Маркса, а также почти все письма, включенные в приложения, публи­куются на русском языке впервые.

В 40 и 41 томах Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса ре­дакционные заголовки даются в квадратных скобках.

Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС

К.МАРКС

ПРОИЗВЕДЕНИЯ

(1835-1843)

[ з

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЮНОШИ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ¹

Животному сама природа определила круг действий, в кото­ром оно должно двигаться, и оно спокойно его завершает, не проявив стремления выйти за его пределы, не подозревая даже о существовании какого-либо другого круга. Также и человеку божество указало общую цель — облагородить чело­вечество и самого себя, но оно предоставило ему самому изы­скание тех средств, которыми он может достигнуть этой цели; оно предоставило человеку занять в обществе то положение, которое ему наиболее соответствует и которое даст ему наилуч­шую возможность возвысить себя и общество.

Возможность такого выбора является огромным преимущест­вом человека перед другими существами творения, но вместе с тем выбор этот является таким действием, которое может уничтожить всю жизнь человека, расстроить все его планы и сделать его несчастным. Серьезно взвесить этот выбор — такова, следовательно, первая обязанность юноши, начинаю­щего свой жизненный путь и не желающего предоставить случаю самые важные свои дела.

У каждого перед глазами есть цель, которая, по крайней мере ему самому, кажется великой и которая действительно такова, если ее признает великой самое глубокое убеждение, проникновеннейший голос сердца, ибо божество никогда не оставляет смертного совершенно без руководителя; оно говорит тихо, но уверенно.

Но это — легко заглушаемый голос, и то, что мы считали воодушевлением, порождено, быть может, мгновением, — и точно так же возможно, что мгновение вновь уничтожит его.

4 ' РАЗМЫШЛЕНИЯ ЮНОШИ ПРИ ВЫПОРЕ ПРОФЕССИИ

Наше воображение, быть может, воспламенено, наши чувства возбуждены, призраки носятся перед нашими глазами, и мы страстно стремимся к той цели, которую, мнится нам, само божество нам указало; но то, что мы с жаром прижимали к сердцу, скоро отталкивает нас, — и вот все наше существование разрушено.

Мы должны поэтому серьезно взвесить, действительно ли нас воодушевляет избранная профессия, одобряет ли ее наш внут­ренний голос, не было ли наше воодушевление заблуждением, не было ли то, что мы считали зовом божества, самообманом. Но сможем ли мы это узнать, не обнаружив самый источник воодушевления?

Великое окружено блеском, блеск возбуждает тщеславие, а тщеславие легко может вызвать воодушевление или то, что показалось нам воодушевлением; но того, кого увлек демон честолюбия, разум уже не в силах сдержать, и он бросается туда, куда его влечет непреодолимая сила: он уже больше не вы­бирает сам своего места в обществе, а это решают случай и иллюзия.

Нашим призванием вовсе не является такое общественное положение, при котором мы имеем наибольшую возможность блистать: подобное положение не таково, чтобы, занимая его, быть может, в течение долгого ряда лет, мы ни разу не почув­ствовали бы усталости, наше рвение никогда бы не иссякло, наше воодушевление никогда бы не остыло. Наоборот, вскоре мы почувствуем, что наши желания не удовлетворены, что наши идеи не осуществились, мы станем роптать на божество, проклинать человечество.

Но не одно только тщеславие может вызвать внезапное воодушевление той или иной профессией. Мы, быть может, разукрасили эту профессию в своей фантазии, — разукрасили ее так, что она превратилась в самое высшее благо, какое только в состоянии дать жизнь. Мы не подвергли эту профессию мысленному расчленению, не взвесили всей ее тяжести, той великой ответственности, которую она возлагает на нас; мы рассматривали ее только издалека, а даль обманчива.

В этом случае наш собственный разум не может служить нам советчиком, ибо он не опирается ни на опыт, ни на глубокое наблюдение, будучи обманут чувствами, ослеплен фантазией. Но куда же нам обратить свои взоры, кто поддержит нас там, где наш разум покидает нас?

Родители, которые уже прошли большой жизненный путь, которые испытали уже суровость судьбы, — подсказывает нам наше сердце.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЮНОШИ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ

5

И если наше воодушевление сохраняет еще свою силу, если мы продолжаем еще любить избранную профессию, чувствовать призвание к ней и после того, как хладнокровно обсудили ее, увидели все ее бремя, все ее трудности, — тогда мы должны избрать ее, тогда не обманет нас воодушевление, не увлечет поспешность.

Но мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание; наши отношения в обществе до известной степени уже начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие.

Уже наша физическая природа часто противостоит нам угро­жающим образом, а ее правами никто не смеет пренебрегать.

В наших силах, правда, стать выше ее, но тем быстрее про­изойдет тогда наше падение; мы решаемся в таком случае строить здание на рыхлой основе, и вся наша жизнь превра­щается в злосчастную борьбу между духовным и телесным прин­ципом. Но как может тот, кто не в состоянии победить в самом себе борющиеся элементы, противостоять неудержимому на­тиску жизни, как может он спокойно действовать? А ведь только из спокойствия могут возникнуть великие и прекрасные дела; оно — та почва, на которой только и произрастают зре­лые плоды.

Но несмотря на то, что при таком физическом состоянии, которое не соответствует нашей профессии, мы не в состоянии работать долго и редко работаем с радостью, все же мысль, что мы свое благополучие принесли в жертву долгу, толкает нас на то, чтобы действовать энергично, хотя и со слабыми силами. Если же мы избрали профессию, для которой у нас нет необхо­ димых способностей, то мы никогда не исполним ее достойным образом и вскоре с чувством стыда должны будем убедиться в своей собственной неспособности и сказать себе, что мы — бесполезные существа творения, что мы являемся такими чле­ нами общества, которые не могут осуществить свое призвание. Самым естественным результатом будет тогда презрение к са­ мому себе; а есть ли чувство более мучительное, есть ли чувство, которое еще меньше, чем это, может быть возмещено дарами внешнего мира? Презрение к самому себе — это змея, которая вечно растравляет и гложет сердце, высасывает его животво­рящую кровь, вливает в нее яд человеконенавистничества и отчаяния.

Заблуждение относительно наших способностей к определен­ной профессии, которую мы подвергли подобному рассмотре­нию, — это ошибка, которая мстит за себя, и если даже она не встречает порицания со стороны внешнего мира, то причиняет

б ■ РАЗМЫШЛЕНИЯ ЮНОШИ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ

нам более страшные муки, чем те, какие в состоянии вызвать внешний мир.

Если мы все это взвесили и если условия нашей жизни позво­ляют нам избрать любую профессию, тогда мы можем выбрать ту, которая придает нам наибольшее достоинство, выбрать профессию, основанную на идеях, в истинности которых мы совершенно уверены. Мы можем выбрать профессию, откры­вающую наиболее широкое поприще для деятельности во имя человечества и для нашего приближения к той общей цели, по отношению к которой всякая профессия является только средством, — для приближения к совершенству.

Достоинство есть именно то, что больше всего возвышает человека, что придает его деятельности, всем его стремлениям высшее благородство, что позволяет ему несокрушимо возвы­шаться над толпой, вызывая ее изумление.

Но достоинство может придать лишь та профессия, в которой мы не являемся рабскими орудиями, а самостоятельно творим в своем кругу; та профессия, которая не требует предосуди­тельных действий — предосудительных хотя бы только по внешнему виду — и за которую даже самый лучший может приняться с благородной гордостью. Профессия, дающая все это в наибольшей степени, не всегда является самой высокой, но всегда самой предпочтительной.

Но подобно тому как нас унижает профессия, не соответст­вующая нашему достоинству, точно так же изнемогаем мы под бременем профессии, основанной на идеях, которые впослед­ствии будут нами признаны ложными.

Тут мы не видим другого спасения, кроме самообмана. А сколь ужасно спасение, которое дает самообман!

Те профессии, которые не столько вторгаются в самую жизнь, сколько занимаются абстрактными истинами, наиболее опасны для юноши, у которого еще нет твердых принципов, прочных и непоколебимых убеждений. Вместе с тем эти про­фессии кажутся нам самыми возвышенными, если они пустили в нашем сердце глубокие корни, если идеям, господствующим в них, мы готовы принести в жертву нашу жизнь и все наши стремления.

Они могут осчастливить того, кто имеет к ним призвание, но они обрекают на гибель того, кто принялся за них поспешно, необдуманно, поддавшись моменту.

Наоборот, высокое мнение об идеях, на которых основана наша профессия, придает нам более высокое положение в обще­стве, повышает наше собственное достоинство, делает наши действия непоколебимыми.

Начало выпускного гимназического сочинения Маркса «Размышления юноши при выборе профессии»

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЮНОШИ ПРИ ВЫБОРЕ ПРОФЕССИИ

7

Тот, кто избрал профессию, которую он высоко ценит, содрогнется при мысли, что может стать недостойным ее, — он будет поступать благородно уже потому, что благородным является положение, занимаемое им в обществе.

Но главным руководителем, который должен нас направлять при выборе профессии, является благо человечества, наше соб­ственное совершенствование. Не следует думать, что оба эти интереса могут стать враждебными, вступить в борьбу друг с другом, что один из них должен уничтожить другой; челове­ческая природа устроена так, что человек может достичь своего усовершенствования, только работая для усовершенствования своих современников, во имя их блага.

Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком.

История признает тех людей великими, которые, трудясь для общей цели, сами становились благороднее; опыт превоз­носит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наи­большему количеству людей; сама религия учит нас тому, что тот идеал, к которому все стремятся, принес себя в жертву ради человечества, — а кто осмелится отрицать подобные поучения?

Если мы избрали профессию, в рамках которой мы больше всего можем трудиться для человечества, то мы не согнемся под ее бременем, потому что оно — жертва во имя всех; тогда мы испытаем не жалкую, ограниченную, эгоистическую радость, а наше счастье будет принадлежать миллионам, наши дела будут жить тогда тихой, но вечно действенной жизнью, а над нашим прахом прольются горячие слезы благородных людей.

Написано К. Марксом 12 августа 1835 г. Печатается по рукописи

Впервые опубликовано в издании: Перевод с немецкого

«Archiv für die Geschichte

des Sozialismus

und der Arbeiterbewegung»,

Jg. 11, Leipzig, 192$

Подпись: Марко

8 ]

ПИСЬМО К ОТЦУ ^г

В ТРИР

Берлин, 10—[11] ноября 11837 г.]

Дорогой отец!

Бывают в жизни моменты, которые являются как бы вехами, завершающими истекший период времени, но одновременно с определенностью указывают на новое направление жизни.

В подобные переходные моменты мы чувствуем себя вынуж­денными обозреть орлиным взором мысли прошедшее и настоя­щее, чтобы таким образом осознать свое действительное поло­ жение. Да и сама всемирная история любит устремлять свой взор в прошлое, она оглядывается на себя, а это часто придает ей видимость попятного движения и застоя; между тем она, словно откинувшись в кресле, призадумалась только, желая понять себя, духовно проникнуть в свое собственное деяние — деяние духа.

Отдельная личность настраивается в такие моменты лири­чески, ибо каждая метаморфоза есть отчасти лебединая песнь, отчасти увертюра к новой большой поэме, которая стремится придать сверкающему богатству еще расплывающихся красок прочные формы. И тем не менее, мы хотели бы воздвигнуть памятник тому, что уже однажды пережито, дабы оно вновь завоевало в нашем чувстве место, утраченное им для действия. Но есть ли для пережитого более священное хранилище, чем сердце родителей, этог самый милосердный судья, самый участливый друг, это солнце любви, пламя которого согревает сокровеннейшее средоточие наших стремлений! Да и как могло бы что-то дурное, достойное порицания, быть столь успешно выправлено и заслужить прощение, если бы оно не обнару­жилось как проявление существенного, необходимого состоя-

ПИСЬМО К ОТЦУ

9

ния? И как, по крайней мере, могла бы злополучная подчас игра случая и блужданий духа быть свободной от упрека в порочности сердца?

Следовательно, когда я теперь, в конце прожитого здесь года, оглядываюсь назад, на весь ход событий, чтобы ответить тебе, мой дорогой отец, на твое бесконечно дорогое для меня письмо из Эмса *, то да будет мне позволено обозреть мои дела так, как я рассматриваю жизнь вообще, а именно как выраже­ние духовного деяния, проявляющего себя всесторонне — в науке, искусстве, частной жизни.

Когда я покинул вас, для меня открылся новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадежной любви. Даже путешествие в Берлин, которое при других обстоятель­ствах привело бы меня в величайший восторг, побудило бы к созерцанию природы, разожгло бы жажду жизни, оставило меня холодным. Оно даже сильно расстроило меня, ибо скалы, которые я увидел, были не более непреклонны и горды, чем мои чувства, обширные города не более оживленны, чем моя кровь, обеды в гостинице не более обильны и неудобо­варимы, чем тот рой фантастических образов, который я носил в себе, и, наконец, искусство не так прекрасно, как Женни **.

Приехав в Берлин, я порвал все прежние знакомства, неохотно сделал несколько визитов и попытался погрузиться в науку и искусство.

Для того состояния духа, в котором я тогда находился, лирическая поэзия должна была стать первой темой, — по крайней мере самой приятной и близкой. Однако она была чисто идеалистической; причиной этому было мое состояние и все мое прежнее развитие. Мое небо, мое искусство стали чем-то столь же далеким и потусторонним, как и моя любовь. Все действительное расплылось, а все расплывающееся лишено каких-либо границ. Нападки на современность, неопределен­ные, бесформенные чувства, отсутствие естественности, сплош­ное сочинительство из головы, полная противоположность между тем, что есть, и тем, что должно быть, риторические размышления вместо поэтических мыслей, но, может быть, также некоторая теплота чувства и жажда смелого полета — вот чем отмечены все стихи в первых моих трех тетрадях, посланных Женни. Вся ширь стремления, не знающего никаких границ, проры-

* См. настоящий том, стр. 628 — 629. Ред. ** — Женни фон Вестфален. Ред.

10

ПИСЬМО К ОТЦУ

вается здесь в разных формах, и стихи теряют сжатость и устремляются вширь *.

Но поэзия могла и должна была быть только попутным занятием: я должен был изучать юриспруденцию и прежде всего почувствовал желание испытать свои силы в философии. Обе они так переплелись между собой, что я, с одной стороны, прочел — без всякого критического отношения, по-учени­чески — Гейнекция, Тибо ³ и источники (так, например, я пере­вел на немецкий язык две первые книги пандектов ⁴), с другой стороны, я пытался провести некоторую систему философии права через всю область права. В качестве введения я пред­послал некоторые метафизические положения и довел этот злополучный опус, почти в триста листов, до публичного права ⁵.

Здесь прежде всего оказалась серьезной помехой та самая противоположность между действительным и должным, кото­рая присуща идеализму; она же породила дальнейшее неуклю­жее и неправильное подразделение. Вначале шла у меня мета­физика права, — как я милостиво окрестил ее, — т. е. прин­ципы, размышления, определения понятий, оторванные от всякого действительного права и всякой действительной формы права, все это на манер Фихте ", только у меня современнее и бессодержательнее. При этом с самого начала препятствием к пониманию истины служила ненаучная форма математиче­ского догматизма, при которой субъект ходит вокруг да около вещи, рассуждает так и сяк, а сама вещь не формируется в нечто многосторонне развертывающееся, живое. Треугольник дает математику возможность делать построения и приводить доказательства; он остается просто представлением в про­странстве, не развивается в какую-либо высшую форму; его нужно сопоставить с чем-либо другим, — тогда он принимает новые положения, и эти различные положения, отнесенные к тому же самому предмету, создают для треугольника различ­ные отношения и истины. Совсем иначе обстоит дело в конкрет­ном выражении живого мира мыслей, каким является право, государство, природа, вся философия: здесь нужно внимательно всматриваться в самый объект в его развитии, и никакие про­извольные подразделения не должны быть привносимы; разум самой вещи должен здесь развертываться как нечто в себе про­тиворечивое и находить в себе свое единство.

В качестве второй части следовала философия права, то есть, согласно моему тогдашнему взгляду, рассмотрение раз-

* В оригинале игра слов: «Dichten» («сжатость») имеет также значение «сочи­нение стихов». Ред.

ПИСЬМО К ОТЦУ

и

вития мысли в положительном римском праве, как будто поло­жительное право в своем развитии мысли (я не говорю: в своих чисто конечных определениях) могло быть вообще чем-то иным, отличным от формирования понятия права, которым ведь и должна была заниматься первая часть!

Эту вторую часть я сверх того разделил на учение о формаль­ном и материальном праве; при этом первое должно было описать чистую форму системы в ее последовательности и связи, а также ее подразделение и объем, второе же, наоборот, должно было описать содержание системы, показать, как форма уплотняется в своем содержании. Это та же ошибка, которая имеется и у г-на фон Савиньи, как я это впоследствии обнару­жил в его ученом труде о владении ⁷, с той только разницей, что, согласно Савиньи, формальное определение понятия заключается в том, чтобы «найти место, которое занимает такое-то учение в (зафиксированной) римской системе», а мате­риальное определение сводится «к учению о том положитель­ном содержании, которое римляне связывали с зафиксирован­ным таким образом понятием» ⁸, тогда как я понимал под формой необходимую архитектонику различных видов понятий, а под материей — необходимое качество этих видов. Ошибка заключалась в том, что я воображал, будто материя и форма могут и должны развиваться отдельно друг от друга, и благо­даря этому получил не реальную форму, а нечто вроде письмен­ного стола с выдвижными ящиками, в которые я насыпал затем песку.

Понятие и является посредствующим звеном между формой и содержанием. Поэтому в философском изложении права одно необходимо возникает в другом; более того, форма может быть только дальнейшим развитием содержания. Таким обра­зом я пришел к подразделению материала, какое способен дать субъект в лучшем случае для легкой и поверхностной классификации, — но при этом дух права и его истина исчезли. Все право распалось на договорное и внедоговорное. Для боль­шей наглядности я позволю себе привести всю схему до подраз­деления jus publicum *, которое тоже обработано в формальной части.

I II

Jus privatum ** Jus publicum

* — публичного права. Ptd. ** — Частное право. Ptd.

2 M. и Э., т. 40

12

ПИСЬМО К ОТЦУ

I. Jus privatum

a)     Об условном договорном частном праве.

b)    О безусловном внедоговорном частном праве.

А) Об условном договорном частном праве

а) Личное право; Ь) Вещное право; с) Лично-имущественное право.

а) Личное право

1. Из возмездного договора; II. Из договора обеспечения;
III. Из безвозмездного договора.

I. Из возмездного договора

2. Договор товарищества (societas); 3. Договор найма (locatio
conductio).

3. Locatio conductio

1. Поскольку он относится к орегае *:

a)     собственно locatio conductio (не имеются в виду ни рим­ская сдача в наем, ни сдача в аренду);

b)   mandatum **.

2. Поскольку этот договор относится к usus rei ***:

a) на землю: ususfructus **** (тоже не в чисто римском смы­
сле);

b) на дома: habitatio *****.

И. Из договора обеспечения

1. Договор о третейском решении или о мировой сделке; 2. Договор страхования,

III. Из безвозмездного договора

2. Договор одобрения

1. fide jussio ******; 2. negotiorum gestio *******,

• ••

услугам. Рев.

поручение. Рев.

пользованию вещью. Рев.

узуфрукт (пользование чужой собственностью и ее плодами). Ред.

право прошивания в чужом доме. Ред.

поручительство. Рев.

ведение чужих дел без поручения. Ред.

ПИСЬМО К ОТЦУ

13

3. Договор дарения

1. donatio *; 2. gratiae promissum **.

b) Вещное право I. Из возмездного договора

2. permutatio stricte sic dicta ***.

1. Собственно permutatio ****; 2. mutuum (usurae) *****;
3. emptio venditio ******.

II. Из договора обеспечения pignus *******.

III. Из безвозмездного договора

2. commodatum ********; 3. depositum *********.

Но к чему заполнять еще целые страницы вещами, которые я сам потом отверг? Трихотомические деления проходят через всю систему; она изложена с утомительной растянутостью, а римские понятия были искалечены самым варварским образом для того только, чтобы можно было втиснуть их в мою систему. Но, с другой стороны, я полюбил предмет и приобрел способ­ность обозревать его в целом — по крайней мере, под опре­деленным углом зрения.

В заключительной части материального частного права я заметил ложность всей системы, которая, в основной своей схеме, соприкасается со схемой Канта ⁹, совершенно отличаясь от нее по выполнению. Снова для меня стало ясно, что без философии мне не пробиться вперед. Таким образом, я мог с чистой совестью снова кинуться в ее объятия, и я написал новую метафизическую систему принципов, в конце которой

Рев.

—   дарение. Ред.

—   обещание благодарности. Ред.

—   мена в строгом смысле. Ред.

—   мена. Ред.

—   заем (проценты). Ред.

—   купля-продажа. Ред.

—   залог. Ред.

—   предоставление вещи во временное безвозмездное пользование.

—  передача вещи на хранение. Ред.

2*

14 письмо к отцу

опять-таки вынужден был убедиться в непригодности как этой системы, так и всех моих прежних попыток.

При этом я усвоил себе привычку делать выписки из всех книг, какие я читал, — например, из «Лаокоона» Лессинга, «Эрвина» Зольгера, «Истории искусств» Винкельмана, «Немец­кой истории» Людена ¹⁰, — мимоходом нанося на бумагу свои размышления. В то же время я переводил «Германию» Тацита, «Скорбные элегии» Овидия и начал изучать самостоятельно, т. е. по грамматикам, английский и итальянский языки — в чем я до сих пЪр ничего не достиг; читал «Уголовное право» Клейна и его «Анналы» ⁿ, a также все новинки литературы, но последнее только между прочим.

В конце семестра я снова обратился к пляскам муз и к му­зыке сатиров, и уже в последней тетради, посланной мною вам *, идеализм пробивается сквозь вымученный юмор («Скор­пион и Феликс»), сквозь неудачную, фантастическую драму («Оуланем»), пока, наконец, он не претерпевает полного пре­вращения и не переходит в чистое искусство формы, по большей части без воодушевляющих объектов, без вдохновенного взлета идей.

И, однако, только в этих последних стихотворениях вне­запно, как бы по удару волшебного жезла, — ах, удар этот вначале был сокрушающим, — передо мной блеснуло, словно далекий дворец фей, царство подлинной поэзии, и все, что было создано мной, рассыпалось в прах.

При этих разнообразных занятиях немало было проведено в течение первого семестра бессонных ночей, немало было пережито битв, немало испытано внутренних и внешних побу­ждений. Однако все это не очень меня обогатило, к тому же я забросил природу, искусство, весь мир, а своих друзей я от себя оттолкнул. Это как будто почувствовал и мой организм. Один врач посоветовал мне уехать в деревню, и вот впервые, проехав через весь город, я очутился у его ворот, выходящих на дорогу к Штралову. Я не подозревал, что, хилый и немощ­ный здесь, я стану там здоров и крепок телом.

Завеса спала, моя святая святых была опустошена, необхо­димо было поместить туда новых богов.

От идеализма, — который я, к слову сказать, сравнивал с кантовским и фихтевским идеализмом, питая его из этого источника, — я перешел к тому, чтобы искать идею в самой действительности. Если прежде боги жили над землей, то теперь они стали центром ее.

• См. настоящий том, стр. 439—539. Ред.

ПИСЬМО К ОТЦУ

15

Я уже раньше читал отрывки гегелевской философии, и мне не нравилась ее причудливая дикая мелодия. Я захотел еще раз погрузиться в море, но с определенным намерением — убедиться, что духовная природа столь же необходима, кон­кретна и имеет такие же строгие формы, как и телесная; я не хотел больше заниматься фехтовальным искусством, а хотел испытать чистоту жемчуга при свете солнца.

Я написал диалог почти в 24 листа: «Клеант, или об исход­ном пункте и необходимом развитии философии» ^п. Здесь в известной степени соединились искусство и наука, совер­шенно разошедшиеся друг с другом. И вот я, неутомимый путник, принялся за дело, чтобы философско-диалектически раскрыть божество в таких его проявлениях, как понятие в себе, как религия, как природа, как история. Мой последний тезис оказался началом гегелевской системы, и эта работа, для которой я несколько ознакомился с естествознанием, Шеллингом, историей, стоила мне огромных умственных усилий и написана она так concinne * (она, в сущности, должна была быть новой логикой), что я сам теперь едва могу вдуматься в этот ход мыслей. Это мое любимое детище, взлелеянное при лунном сиянии, завлекло меня, подобно коварной сирене, в объятия врага.

От досады я несколько дней совершенно не был в состоянии думать и бегал, как безумный, в саду у грязных вод Шпре, которые «моют души и чай разбавляют» **; я даже отправился на охоту с моим хозяином, затем помчался в Берлин, готовый обнять каждого встречного.

Вскоре после этого я взялся за одни лишь положительные занятия. Я изучил сочинение Савиньи о владении, уголовное право Фейербаха и Грольмана, «О значении слов» Крамера, сочинение Венинг-Ингенхейма о системе пандектов и «Учение о пандектах» Мюленбруха ¹³, над чем я все еще работаю; я изу­чил наконец отдельные разделы по собранию Лаутербаха ^ы, гражданский процесс и особенно церковное право, первую часть которого, «Согласие противоречивых канонов» Грациана, почти целиком прочел в «Своде [канонического права]», сделав соответственные извлечения; изучил я также и приложение — «Институции» Ланчеллотти ¹⁵. Далее я перевел часть «Рито­рики» Аристотеля, прочел «О приращении наук» знаменитого Бэкона Веруламского^1в, много занимался Реймарусом, книгу которого «О сложных инстинктах животных» я продумал

• — тонко. Ред. •* Гейне. «Северное море» (цикл первый, стихотворение «Мир»). Ред,

16 ПИСЬМО К ОТЦУ

с наслаждением ¹'. Я принялся также за германское право, но главным образом лишь постольку, поскольку я занимался капитуляриями франкских королей и письмами пап к послед­ним.

От огорчения по поводу болезни Женни и моей напрасной, бесплодной духовной работы, от грызущей досады, что при­ходится сотворить себе кумира из ненавистного мне воззрения, я заболел, как я уже раньше писал тебе, дорогой отец. Опра­вившись, я сжег все стихи и наброски новелл и пр., вообразив, что могу уже совершенно отречься от них; до сих пор, во всяком случае, я не дал каких-либо доказательств противоположного.

Во время болезни я ознакомился с Гегелем, от начала до конца, а также с работами большинства его учеников. Благо­даря частым встречам с друзьями в Штралове я попал в «Док­торский клуб» ¹⁸, среди членов которого было несколько при­ват-доцентов и ближайший из моих берлинских друзей, доктор Рутенберг. Здесь обнаружились в спорах различные, противо­положные друг другу взгляды, и все крепче становились узы, связавшие меня самого с современной мировой философией, влияния которой я думал избежать; но все звуки утихли, меня охватило настоящее неистовство иронии, что легко могло слу­читься после того, как столь многое подверглось отрицанию. К этому присоединилось молчание Женни, и я не мог успо­коиться, пока не отдал дань модернизму и точке зрения совре­менной науки некоторыми плохими произведениями вроде «Посещения» ¹⁹ и т. д.

Если я здесь, может быть, недостаточно ясно изобразил тебе этот последний семестр в целом, а также не изложил всех подробностей, затушевав все оттенки, то прости меня, дорогой отец, приняв во внимание мое страстное желание поговорить о моей теперешней жизни.

Г-н фон Шамиссо прислал мне записку весьма незначитель­ного содержания, в которой сообщает мне «о своем сожалении по поводу того, что не может использовать мои работы для альманаха ²⁰, так как последний уже давно отпечатан». Я про­глотил это с чувством досады. Книгопродавец Виганд переслал мой план доктору Шмидту, поверенному вундеровской фирмы, торгующей хорошим сыром и плохой литературой. Я прила­гаю его письмо; доктор Шмидт еще не ответил. Однако я ни в коем случае не отказываюсь от этого плана, тем более, что все знаменитые эстетики гегелевской школы обещали свое сотрудничество через посредство доцента Бауэра *, играющего

• — Бруно Бауэра. Рев.

ПИСЬМО К ОТЦУ

il

среди них крупную роль, и моего коллегу, доктора Рутен-берга ²¹.

Что касается, дорогой отец, вопроса о камеральной карьере, то я недавно познакомился с неким асессором Шмидтхеннером, который посоветовал мне после третьего юридического экза­мена пойти по этому пути в качестве юстициария; это мне улы­бается, тем более, что я действительно предпочитаю юриспру­денцию всем административным наукам. Этот человек сказал мне, что сам он и многие другие лица из мюнстерского окруж­ного суда в Вестфалии за три года достигли звания асессора и что это не представляется трудным, — при усиленной работе, разумеется, — так как там все стадии не так твердо установ­лены, как в Берлине или других мостах. Если впоследствии, будучи асессором, получить докторскую степень, то открывается гораздо более широкая возможность получения вслед за тем экстраординарной профессуры. Примером может служить г-н Гертнер в Бонне, который написал посредственное сочине­ние о провинциальном законодательстве ²², а помимо этого известен лишь тем, что принадлежит к гегелевской школе юристов. Но милый, дорогой отец, нельзя ли было бы погово­рить обо всем этом лично с тобой? Состояние Эдуарда *, болезнь дорогой мамы **, твое нездоровье, — хотя я надеюсь, что оно не тяжелое, — все это заставляет меня желать, даже делает почти необходимым, мой скорый приезд к вам. Я был бы уже у вас, если бы меня не удерживало серьезное сомнение в твоем разрешении и согласии.

Поверь мне, дорогой мой отец, не эгоистические побуждения влекут меня к вам (хотя я был бы счастлив снова увидеть Жен-ни), — меня влечет мысль, которую я не вправе высказать. Для меня в некотором отношении это было бы даже трудным шагом, но, как пишет моя единственная, милая Женни, все эти соображения должны отступить на задний план перед исполнением священного долга.

Я прошу тебя, дорогой отец, каково бы ни было твое решение, не показывать этого письма, во всяком случае этой страницы, нашему ангелу матушке. Может быть, мое внезапное прибытие поставит на ноги эту великодушную, прекрасную женщину.

Письмо, которое я послал маме, было составлено задолго до получения милого послания Женни; поэтому я неумышленно писал, может быть, о многом таком, о чем почти не подобало или совсем не подобало писать ²³.

* — Эдуарда Маркса. Ред, •* Генриетты Маркс. Ред.

18

ПИСЬМО К ОТЦУ

В надежде, что мало-помалу рассеются тучи, сгустившиеся над нашей семьей, и что мне суждено будет страдать и плакать вместе с вами и, может быть, доказать на деле, находясь вблизи вас, свое глубокое, искреннее участие, свою беспредельную любовь, которую я часто выражаю так плохо; в надежде, что и ты, дорогой, вечно любимый отец, взвесив различные прояв­ления моего мятущегося духа, простишь меня, ибо часто там, где, казалось, заблуждалось сердце, его в действительности заглушал борющийся дух; в надежде, что ты скоро совсем опра­вишься, так что я смогу сам прижать тебя к груди и высказать все свои мысли, —

остаюсь твой вечно любящий тебя сын

Карл

Прости, дорогой отец, неразборчивый почерк и плохой стиль. Уже почти четыре часа, свеча совсем догорает, и в глазах у меня туман. Мной овладела настоящая тревога, и я не сумею справиться с потревоженными призраками раньше, чем буду вместе с вами, мои дорогие.

Передай, пожалуйста, привет моей любимой, чудесной Женни. Я уже двенадцать раз перечел ее письмо и всякий раз нахожу в нем новую прелесть. Оно во всех отношениях — также и в стилистическом — прекраснейшее письмо, какое только может написать женщина.

Впервые опублиповтю в журнале Печатается по рукописи

СКРИПАЧ

Скрипка яростно хохочет, Кудри падают на очи,

Сабля на боку висит,

В складках черный плащ лежит. «Что поешь на скрипке дикой, Вкруг глядя с тоской великой?

Кровь в тебе, огня ль поток?

Стой! Не выдержит смычок». «Что пою? Спроси, что к скалам Волны мчатся, вал за валом!

Чтобы разорвалась грудь,

Чтобы душу в ад метнуть». «Не кощунствуй! Кто поет, Светлым богом избран тот.

Возносись на крыльях песни

К хору звезд, к лазурной бездне». «Ты о чем? О песнях рая? Саблей зарублю тебя я.

Бог не знает песен, — нет.

Песни, это — адский бред, Что ведет к безумью души. Мне напел их дьявол в уши,

Дьявол такт мне отбивает,

Он — смычок мой направляет. Сердце, струны и смычок! Разорваться — вот ваш рок».

НЕИСТОВЫЕ ПЕСНИ²⁴

19

20

НЕИСТОВЫЕ ПЕСНИ

Скрипка яростно хохочет, Кудри падают на очи,

Сабля на боку висит

В складках черный плащ лежит.

II НОЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Обвивает вкруг нее

Он со страстью дикой руки. «О сокровище мое,

Ты дрожишь в предсмертной муке! Отравил тебя мой яд;

Душу испила мою ты, И твои глаза горят,

Как алмазы, в муке лютой!» «Речь твоя вселяет страх;

Бледен ты, родимый. Посмотри! На небесах

Проплывают звезды мимо!» «Милая, они плывут

И горят над нами, Но и нашим душам тут

Угрожает пламя!» Все беззвучней шепчет он,

Истомлен мученьем; Взор его опустошен

Неземным гореньем. «Яд в груди твоей кипит;

Так за мной иди же! С неба ночь на нас глядит,

Мрак все ниже, ближе!» Он в глаза глядит ей. Труп

Обнимают руки; Лишь в углу холодных губ

Пена смертной муки.

Печатается по тексту журнала Перевод с немецкого

Написано К. Марксом в феврале — апреле 1S37 г.

Опубликовано в журнале «Athenäum» 23 января 1841 г.

Подпись: К. Марке

I 21

К. МАРКС

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ²⁵

Написано К. Марксом в 1S39 г. Печатается по рукописи

Впервые опубликовано на языке ориги- Перевод с немецкого, древнегреческого

нала в неполном виде в Marx — Engels и латинского

Gesamtausgabe. Erste Abteilung, Bd. 1, Hlbd. 1, 1927 и полностью на русском языке в сборнике: К. Маркс и Ф. Энгельс. «Из ранних произведений». М., 1956

Подпись: Карл Генрих Маркс

f 23

ЭПИКУРЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Тетрадь первая

I. ДИОГЕН ЛАЭРЦИЙ, КНИГА X

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ ДЕСЯТОЙ КНИГИ ДИОГЕНА ЛАЭРЦИЯ

ПО ИЗДАНИЮ ПЬЕРА ГАССЕНДИ «ЗАМЕЧАНИЯ НА ДЕСЯТУЮ

КНИГУ ДИОГЕНА ЛАЭРЦИЯ». ЛИОН, 1649, т. 1»

I. ДИОГЕН ЛАЭРЦИЙ, КНИГА ДЕСЯТАЯ эпикур

12] «...впоследствии, однако [Эпикур], случайно натолкнувшись на книги Демокрита, отдался философии» (стр.'10).

[4] (Стоик Посидоний, Николай и Сотион в 12-ой книге из тех, которые носят общее заглавие «Диокловы опровержения», утверждают, что:)

«Он проповедовал, как свои собственные, учения Демокрита об атомах и Аристиппа о наслаждении» (стр. 11).

[6] «Ибо я, по крайней мере, не знаю, [говорит Эпикур], что я мог бы признать благом, если отбросить наслаждения вкусовые, [наслаждения любви], наслаждения от слушания музыки и радостные движения при созерцании [прекрасных] форм» (стр. 12).

[12] «Больше всех он признавал.,. древнего Анаксагора, хотя в некото­рых вопросах расходился с ним» (стр. 16).

[29] «Итак, она [т. е. философия Эпикура] распадается на три части: каноническую, физическую и этическую» [стр. 25].

1) КАНОНИКА

[31] «Итак, в своем «Каноне» Эпикур утверждает, что критериями истины являются чувственные восприятия, а также пролепсисы. ²⁷ и чувство­вания; эпикурейцы же добавляют сверх того и представления, созданные силой воображения разума (стр. 25—26). Говорит он об этом также... в «Главных положениях»» (стр. 26).

I) «...чувственные восприятия — истинны. Ибо... никакое чувствен­ное восприятие не зависит от разума, а также совершенно неспособно на воспоминание; ибо оно не приводится в движение само собою, а, будучи приведено в движения чем-либо другим, оно не может ничего ни прибавить, ни убавить так, чтобы подумать что-либо или измыслить».

[32] «И нет ничего, что бы могло их опровергнуть. В самом деле, одно­родное чувственное восприятие не может опровергнуть другое однородное с ним, так как они равносильны, а неоднородное не может опровергнуть неоднородное, так как судят они не об одном и том же. И вообще одно чувст­венное восприятие не может опровергнуть другое, ибо на все из них мы обращаем одинаковое внимание. Не может опровергнуть чувственных восприятий и разум; ибо сам он целиком зависит от них».

24 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

«И то обстоятельство, что воспринимаемое чувствами действительно существует, гарантирует истинность чувственных восприятий. И то, что мы видим и слышим, — факт в такой же степени действительный, как и то, что мы чувствуем боль. Ибо нет разницы между утверждениями: «нечто истинно» и «нечто существует»» (стр. 26).

«Отсюда и неизвестное следует объяснять, исходя из явлений. Ибо всякие представления имеют источником чувственные восприятия при посредстве случайного совпадения, аналогии, сходства и соединения, при некотором содействии размышления» (стр. 26—[27]).

«И видения помешанных, и сновидения — истинны, ибо они вызывают движения; то же, что не существует, никакого движения не вызывает» (стр. 27).

II) [33] «То, что [эпикурейцы] обозначают названием пролепсис, есть восприятие или верное мнение, или представление, или общее находя­щееся внутри нас умозрение, т. е. воспоминание о часто повторяющемся внешнем явлении, как например, «вот это — человек». Ибо как только мы произнесли слово «человек», в тот же момент благодаря пролепсису перед нами является и его образ, возникший на основе чувственных восприятий.

Таким образом, становится ясным то, что лежит первоначально в основе любого наименования. И мы не искали бы того, что мы ищем, если бы не знали его раньше... Мы не могли бы ничего назвать, если бы мы раньше с помощью пролепсиса не знали образа [предмета]. Следовательно, пролеп-сисы очевидны. И [всякое] мнение основывается на предварительной очевид­ности чего-либо, — к этому-то мы и сводим наше утверждение... [34]. Мне­ние они [эпикурейцы] еще называют предположением и утверждают, что оно может быть и истинным и ложным, в зависимости от того, прибав­ляется ли к нему что-нибудь или отнимается, подтверждается ли оно или, наоборот, опровергается в зависимости от того, обладает ли оно очевидностью или нет. И, если предположение подтверждается или же не опровергается, то оно истинно, а если не подтверждается или же опро­вергается, то оно ложно. Отсюда-то и введен был [термин]: «ожидающее»; так, например, выжидают, а потом приближаются к башне и убеждаются, такова ли она вблизи, какой она кажется издали» (стр. [27]—28).

«Они различают два вида душевных переживаний: наслаждение и боль... Первое близкое [природе живого существа], второе же — чуждое; этими переживаниями и руководствуются при выборе или отказе от чего-либо» (стр. [28]—29).

«Исследования в одних случаях касаются самих вещей, в других же вращаются вокруг пустых слов* (стр. 29).

ЭПИКУР МЕНОЙКЕЮ

[123] «Прежде всего, исходя из того, что бог — существо неунич­тожаемое и блаженное, как этого требует общее представление о боге, не приписывай ему ничего, чуждого неуничтожаемости, ничего, несовме­стимого с блаженством...» (стр. 82).

«Ибо боги существуют, потому что представление о них — очевидно» (ср. «общее о богах представление» — «consensus omnium, consensus gentium» *). Но они не таковы, какими их представляет себе толпа; ибо [в своем мышлении о богах] толпа не сохраняет первоначального о них пред­ставления».

«Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто присоедиг няется к мнению толпы, о богах».

* = «согласие всех, согласие народов», (Замечание Маркса). Рев,

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

25

[124] «Ибо мнения толпы о богах являются не пролепсисами, а лжи­выми предположениями. Поэтому она и думает, что боги насылают на дур­ных людей самые тяжелые бедствия, а добрым оказывают величайшие благо­деяния. Ибо, свыкшись полностью со своими добродетелями, она подобных себе одобряет, а все не такое считает чуждым» (стр. 83).

«.Приучайся думать, что смерть — для нас ничто, так как все хоро­шее, как и все дурное, заключается в ощущении, смерть же есть прекра­щение ощущений».

«Поэтому правильное знание того, что смерть — для нас ничто, делает для нас источником наслаждения преходящность жизни, не при­бавляя [к жизни] бесконечное время, а устраняя жажду бессмертия».

[125] «Ибо в жизни нет ничего страшного для того, кто подлинно понял, что нисколько не страшно не жить. Поэтому легкомыслен тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда наступит, но потому, что ему уже сейчас причиняет страдания грядущая смерть: глупо беспокоиться о том, что еще должно наступить. Ибо то, что не беспокоит, будучи в наличии, причиняет лишь пустую скорбь, когда оно лишь ожидается. Итак, смерть, вызывающая наибольший страх из зол, — для нас ничто, так как, пока мы существуем, нет смерти, когда же наступает смерть, тогда нас уже нет. Таким образом, смерть не касается ни живущих, ни умерших, так как для первых ее еще нет, а последних уже нет» (стр. 83—84).

[126] «Тот, кто призывает юношу прекрасно жить, а старца — прекрасно умереть, глуп, не только потому, что жизнь привлекательна, но потому, что забота о прекрасной жизни есть также забота и о пре­красной смерти...» (стр. 84).

[127] «Но следует помнить, что то, что будущее, и — не наше, и — не совсем не наше, чтобы мы с одной стороны не ждали его, как нечто, что непременно наступит, а с другой — не теряли бы на него надежды, как на нечто, что ни в коем случае не наступит» (стр. 85).

«Среди желаний одни — естественные, другие — пустые. Из естест­венных одни — необходимые, другие — только естественные. Из необходи­мых одни необходимы для счастья (например, для благополучия тела), другие — для самой жизни» (стр. 85).

[128] «Ибо свободное от ошибок созерцание этих вещей... может привести к здоровью тела и невозмутимости (атараксии) ²⁸ души, так как это и есть цель счастливой жизни. Ибо ради этого мы все делаем —• чтобы не испытывать страдания и страха. Раз это достигнуто, то прекра­щается всякое душевное волнение, так как живому существу больше нет надобности искать чего-либо необходимого или чего-либо другого, что могло бы послужить для более полного благополучия духа и тела. Ибо мы имеем потребность в наслаждении тогда, когда из-за отсутствия наслаждения мы страдаем; когда же мы не страдаем, мы не нуждаемся больше в наслаж­дении» (стр. 85).

«И поэтому мы говорим, что наслаждение есть начало и конец счаст­ливой жизни (стр. 85—86). [129] Ибо наслаждение мы признаем первым и прирожденным блаъом, им мы начинаем всякий,выбор и отказ, и к нему мы приходим, оценивая этим душевным переживанием, как мерилом, всякое благо» (стр. [85]—86).

«И именно потому, что наслаждение есть первое и прирожденное благо, мы выбираем не всякое наслаждение...»

«Итак, всякое наслаждение, по своей природе, которая нам соответ­ствует, — благо, однако не всякое наслаждение следует ивбирать, — по­добно тому, как и всякое страдание есть зло, но не всегда следует избегать всякого страдания».

26

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

[130] «Но все это следует разрешать путем сопоставления и рассмот­ рения [последствий] как полезных, так и вредных, ибо по временам благо оказывается для нас злом, а зло, наоборот, благом» (стр. 86).

«И умение довольствоваться малым мы признаем большим благом не для того, чтобы при всех обстоятельствах удовлетворяться малым, но для того, чтобы в тех случаях, когда у нас нет многого, довольствоваться малым, в полном убеждении, что роскошью больше всего наслаждаются те, которые меньше всего в ней нуждаются, и что все естественное легче всего доступно, все же пустое труднее всего достижимо» (стр. 86).

[131] «...наслаждением,., мы называем... отсутствие страданий тела и волнений души» (стр. 87).

[132] «Началом и высшим благом является рассудительность, поэтому рассудительности отдается предпочтение даже перед философией. От разумности происходят все остальные добродетели, показывающие, что нельзя жить приятно, если не жить разумно, прекрасно [и справедливо], и что нельзя жить [разумно, прекрасно и] справедливо, если не жить приятно. Ибо добродетели соединены с приятной жизнью, и приятная жизнь от них неотделима» (стр. 88).

[133] «Ибо, кого ты можешь поставить выше того человека, который и о богах придерживается благочестивых воззрений, и к смерти всегда относится безбоязненно, и имеет правильное представление о конечной цели природы, и понимает, что величайшее благо легко доступно и дости­жимо, а величайшее из зол или преходяще или связано с кратковремен­ными страданиями? А что касается Необходимости, которая вводится некоторыми в качестве верховной повелительницы, то он объявляет ее несуществующей. Но [по его мнению] одно зависит от случая, другое — от нас самих, ввиду того, что необходимость безответственна, а случай, видимо, непостоянен, зависящее же от нас произвольно, а потому за ним неотступно следует как порицание, так и его противоположность» (стр. 88).

[134] «Уж лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом пред­определения физиков. Ибо миф этот оставляет надежду на умилостивление богов посредством их почитания, предопределение же заключает в себе неумолимую необходимость. Что касается случая, то он [мудрец] предпола­гает его существование (а не бога), как это делает толпа,... а с другой стороны — и не считает его не веской причиной..; [135] [мудрец] исходит из того, что лучше, поступая разумно, терпеть неудачи, чем пользоваться успехом, поступая неразумно. Но самое лучшее, когда случай содействует успеху правильно обдуманных действий» (стр. [88]— 89).

«...И никогда... не будет нарушен твой покой, ты будешь жить среди людей, как бог: ибо ни в каком отношении не подобен смертному существу человек, живущий среди бессмертных благ» (стр. 89).

«Искусство прорицания он в других книгах полностью отрицает... Искусство прорицания не существует, и если бы оно и существовало, то не в нашей власти изменить происходящее...» [стр. 89].

[136] «По вопросу о наслаждении он расходится также с киренаиками. Последние не признают наслаждения в состоянии покоя, а только в движе­нии, он же признает и те, и другие [наслаждения] — как духа, так и тела... Наслаждение мыслимо как в состоянии покоя, так и в движении, Эпикур же... так говорит: «Душевное спокойствие и отсутствие страда­ ний — наслаждения покоя, радость же и веселие обнаруживаются благодаря своей активности в движении»» (стр. 90).

[137] «Еще [вот в чем он расходится] с киренаиками. Последние счи­тают, что физические страдания тяжелее душевных.., по его же мнению — душевные, ибо плоть терзается только настоящим страданием, душа

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

27

же — и минувшим, и настоящим, и предстоящим; следовательно, и наслаж­дения духа выше» (стр. 90).

«В качестве доказательства [того положения], что наслаждение есть цель [жизни], он приводит [тот факт], что живым существам с момента их рождения оно [наслаждение] нравится, к страданию же они чувствуют отвращение. [И это происходит] естественно, бессознательно. Действи­тельно, мы непроизвольно избегаем боли...» [стр. 90—91].

[138] «И добродетели мы избираем не как таковые, а из-за наслажде­ния... Он говорит также, что только добродетель неотделима от наслаж­дения, все же остальное, как, например, пища, отделимо...» (стр. 91).

[ГЛАВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ]

[139] «То, что Блаженно и Неразрушимо, ни само не знает забот, ни других ими не обременяет, так что ему чужды и гнев и благодарность, ибо все подобное свойственно бессилию».

«В других книгах он говорит, что боги познаваемы умом, а не опре­деляются числом; и что вследствие подобия (и в результате слияния подоб­ных образов, созданных именно для этого) они являются человекоподобными» (стр. 91-92).

«Высший предел наслаждений — прекращение всякого страдания; где только ни появляется наслаждение, там, пока оно продолжается, не бывает ни страдания, ни огорчения, ни того и другого вместе» (стр. 92).

[140] «Нельзя жить приятно, если не жить разумно, благородно и справедливо, и нельзя жить разумно, благородно и справедлиьо, если не жить приятно» (стр. 92).

[141] «Никакое наслаждение не есть само по себе зло, но то, что вызывает некоторые наслаждения, влечет многократные нарушения наслаждений» (стр. 93).

[142] «Если бы все наслаждение слилось и по времени и по очертанию, эта связь была бы такой же [полной], как главные части природы, и нельзя было бы отличить одно наслаждение от другого» (стр. 93).

[143} «Нельзя устранить страха перед самыми важными явлениями, если не познать природы всего, а [ограничиваться] кое-какими догадками, почерпнутыми из мифов, — таким образом, без [знания] естествознания нет возможности получать неомраченные наслаждения» (стр. 93—[94]).

[142] «Если бы нас не тревожили опасения перед небесными явлениями и мысли о смерти, — как бы смерть когда-нибудь все же в некоторой сте­пени не коснулась бы нас, — и мы могли бы уяснить пределы как страда­ний, так и желаний, мы не нуждались бы в естествознании» (стр. 93).

[143] «Совершенно бесполезно обеспечивать себе безопасность против людей, если существуют опасения и перед тем, что находится на небесах, и перед тем, что находится под землей, и вообще перед тем, что находится в беспредельности. Ибо безопасность от людей возможна только до некото­рой степени» (стр. 94).

«Безопасность, создающаяся спокойствием и уединением от толпы, достигается и благодаря способности устранения [путем умерения желания того, что не нужно] и большой легкости получения [необходимого]» (стр. 94).

[144] «Естественные блага ограничены и легко добываемы, богатство же, которое [рисуется] в пустых представлениях, выходит за всякие пределы» (стр. 94).

«Плотское наслаждение не возрастает с прекращением страдания, причиняемого нуждою; оно только изменяется (стр. 94).

28

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Высшая же точка мышления (по наслаждению) заключается в иссле­довании тех самых вопросов (и всего с ними связанного), которые причи­няли мышлению самые большие страхи» (стр. 94).

[145] «Беспредельное время заключает в себе столько же наслаждения, как и определенное время, если только правильно осмыслить пределы наслаждения» (стр. 95).

«Плотским наслаждениям предписаны границы [природой], но стрем­ление к вечности отодвинуло эти границы в бесконечность. Мысль же, осознав и цель и границы плоти и угасив стремление к вечности, сделала нашу жизнь совершенной, так что мы больше не имеем никакой нужды в бесконечном времени. Однако она не исключила наслаждения даже тогда, когда обстоятельства требуют ухода из жизни, принимая конец лучшей жизни в качестве завершения» (стр. 95).

[146] «Следует осознать до полной очевидности поставленную оконча­тельную цель, к которой мы сводим наши суждения; в противном случае все останется нерешенным и будет полно смятения» (стр. 95).

«Если ты оспариваешь все чувственные восприятия, то у тебя не оста­нется ничего, на что ты мог бы опереться в своем суждении относительно тех восприятий, которые ты признаешь ложными» (стр. 95).

[148] «Если ты в каждом отдельном случае все свои действия не будешь соотносить с естественной целью, — но, — будь то при отказе от чего-либо или при стремлении к чему-либо, -^ обратишься к чему-либо другому, то твои действия не будут согласованы с твоими принципами» (стр. 96).

[149] «Из желаний одни естественны и необходимы, другие — естест­венны, но не необходимы, третьи же — ни естественны, ни необходимы, но порождены пустым представлением» (стр. 96).

[148] «То же самое сознание, которое дало нам уверенность, что зло не является ни вечным, ни длительным, привело нас к убеждению, что на нашем ограниченном [жизненном пути] самым надежным залогом без­опасности является дружба» (стр. 97).

Нижеследующие места выражают взгляд Эпикура на духов­ную природу, на государство. Он считает основой договор, auv&TQXfj, и, будучи последовательным, признает целью лишь oop.cpépov, принцип полезности.

[150] «Естественное право представляет собой преследующий [обоюд­ную} пользу договор взаимно не вредить и не терпеть вреда» (стр. 97).

«По отношению к тем живым существам, которые не могли вступать в соглашение о том, чтобы взаимно не причинять и не терпеть вреда, не существует ни справедливого, ни несправедливого. То же самое надо ска­зать и о всех тех народах, которые не могли или не хотели вступать в до­говоры о том, чтобы не причинять и не терпеть вреда» (стр 98).

«Справедливость не была чем-то существующим само по себе, а пред­ставляла собой договор, заключаемый при встречах друг с другом в любом месте относительно того, чтобы не причинять и не терпеть вреда» (стр. 98).

[151] «Несправедливость есть зло не сама по себе, а [зло заключается] в страхе, порождаемом опасением, что ее не удастся скрыть от тех, кто поставлен для того, чтобы карать за такие поступки... ибо неясно, оста­нется ли он [т. е. правонарушитель] неизвестным до самой смерти» (стр. 98).

«С общей точки зрения право для всех [народов] одно и то же (ибо оно есть нечто полезное во взаимном общении людей), но в зависимости от

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

29

особенностей отдельных стран и всевозможных других причин не для всех оказывается справедливым одно и то же» (стр. 98).

[152] «Из того, что принято считать справедливым, то, полезность чего во взаимных отношениях человеческого общения подтверждается, обладает природой права, если оно одно и то же для всех. Если же кто-либо издает [для всех] один и тот же закон, который, однако, не приносит пользу взаимным отношениям человеческого общества, то это [законоположение! не обладает природой права» (стр. 99).

«И если полезность, содержавшаяся в праве, отживает, но все же она в течение некоторого времени совпадала с представлением [о праве],— то в течение этого времени она и была правом для тех, которые не приводят самих себя в замешательство пустыми разговорами, но больше всего обра­щают внимание на дела» (стр. 99).

[153] «Там, где при неизменившихся обстоятельствах выяснилось, что признанное [п свое время] правом в отношении [человеческих] дел, не согла­суется с представлением [о праве], то эти законоположения и не были справедливыми. Там же, где то же самое действующее право не приносит больше пользы при изменившихся обстоятельствах, то оно все же было когда-то правом, когда приносило пользу во взаимном общении сограждан, впоследствии же, когда оно перестало быть полезным, оно также перестало быть правом» (стр^ 99).

[154] «Тот, кто наилучшим образом обеспечил себе спокойствие по отношению ко всему внешнему, тот все возможное сделал себе дружест­венным, все же невозможное счел чуждым» (стр. 99).

Конец десятой книги Диогена Лаэрция.

ЭПИКУР ГЕРОДОТУ

[37] «Прежде всего необходимо точно установить понятия, лежащие в основе определенных слов, для того, чтобы, сводя к ним наши предположе­ния, искания или сомнения, мы могли их разрешить и чтобы у нас в беско­нечных доказательствах не оставалось все нерешенным или чтобы мы не ограничивались пустыми словами».

[38] «Ибо, в отношении каждого слова, необходимо обращать внимание на первое значение и не искать никаких доказательств, если только мы хотим иметь, к чему свести наши искания, сомнения или предположения» (стр. 30—31).

Важно, что Аристотель в своей «Метафизике» делает точно такое же замечание об отношении речи к философствованию. Так как древние философы, не исключая и скептиков, исходят из предпосылок сознания, то нужна прочная опора. Такой опорой служат им представления в том виде, в каком они даны в общем знании. Эпикур, как философ представления, наиболее тщателен в данном отношении, и он поэтому подроб­нее определяет те условия, которым должна удовлетворять основа. Он же наиболее последователен и — подобно скепти­кам, но с другой стороны — завершает древнюю философию.

30

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

[38] «Далее, необходимо все исследовать или при помощи чувственных восприятий, или просто при помощи непосредственных наблюдений или ума, или какого-либо другого критерия. То же — ив отношении имею­щихся душевных переживаний, чтобы мы могли обозначить и ожидаемое и неизвестное. А разобрав все это, следует переходить к рассмотрению неизвестного» (стр. 31).

«Невозможно, чтобы что-нибудь произошло от несуществующего, относительно этого положения согласны все занимающиеся вопросами природы» (Аристотель. «Физика», кн. I, гл. 4. — Комментарий Коимбр-ской коллегии, стр. 123—[125]).

«Каким-то способом рождение происходит просто из несуществу­ющего, другим же — всегда из существующего. Ибо то, что в потенции существует, а в действительности не существует, должно было, как гово­рится, предсуществовать и тому и другому способу» (Аристотель. «О возник­новении и уничтожении», кн. I, гл. 3. — Комментарий Коимбрской колле­гии, стр. 26).

[Диоген Лаэрций, X, 39] «Вселенная всегда была такой, какова она теперь, и вечно останется такой же...» (стр. 31).

«Вселенная представляет собой частью тело, частью же — пустоту [стр. 32].

[40] Из тел одни представляют собой соединения, другие же то, из чего соединения составляются...» (стр. 32).

[41] «Эти [образующие мир тела] неделимы и неизменны, если только все не должно распасться в небытие (стр. [32]—33). Вселенная бесконечна, ибо то, что ограничено, имеет нечто вне себя (стр. 33). Вселенная беско­нечна как в силу множества тел в ней, так и в силу величины ее пустого пространства» (стр. 33).

«Бесконечное превзойдет и уничтожит конечное» (Аристотель. «Физика», кн. III, гл. 5. — Комментарий Коимбрской коллегии, стр. 487).

[Диоген Лаэрций, X, 42] «Они (т. е. атомы) представляют нечто не­ограниченное по разнообразию своих форм» (стр. 33—[34]).

[43] «Движутся атомы постоянно, в вечности» (стр. 34).

[44] «И нет начала атому [движению атомов], так как атомы и пустота существуют от века» (стр. 35).

«Никакого качественного признака нет у атомов, кроме формы, вели­чины и тяжести» (стр. 35).

«Они не могут быть любой величины: по крайней мере еще ни один атом не был предметом зрительного ощущения» (стр. 35).

[45] «И миров — бесчисленное множество» (стр. 35).

[46] «Существуют также оттиски, подобные по внешнему виду твердым телам, но по своей тонкости превосходящие все, доступное чувственному восприятию» (стр. 36).

«Эти-то оттиски мы называем образами [e'tScùÀa]» (стр. 36).

[48] «Кроме того [следует допустить], что возникновение этих образов происходит с быстротою мысли, ибо непрерывное истечение от поверхности тел не проявляется в видимых признаках» (стр. 37).

«Существуют и другие пути происхождения таких естественных явлений, ибо из этого ничто не противоречит чувственному восприятию, если определенным образом обратить внимание на являющийся чувственный объект, к которому мы относим совпадающие впечатления, производимые внешними предметами» (стр. 38).

[49] «Следует так и считать, что когда нечто привходит к нам от внешних предметов, мы видим и осмысливаем внешние формы» (стр. 38).

[50] «Всякое впечатление, воспринимаемое мыслью или чувством, но не ставшее предметом суждения (поп judicata), истинно. Обман и ошибка,

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

31

если [впечатление] не подтверждается или опровергается, всегда заклю­чается в том, что примысливается нами в силу внутреннего движения, которое, хотя и связано с некоторым стремлением представить себе [являющееся], все же имеет собственную установку, вследствие которой рождается обман» (стр. 39).

[51] «Но ошибки не произошло бы, если бы в нашем уме не появилось некое другое движение, связанное [со стремлением представить себе являющееся], но имеющее собственную установку (стр. 39).

Именно в силу этого [внутреннего движения], сопутствующего стрем­лению представить себе являющееся, но имеющему собственную установку, и порождается мысль, которая, буде она не подтверждается или опровер­гается, есть ложь, если же она подтверждается или не опровергается, есть истина» (стр. [39]—40).

[52] «Слуховое восприятие также возникает вследствие того, что какое-то веяние несется от предмета, издающего звук и т. д.» (стр. 40).

[53] «Также и относительно обоняния должно принять то (что я ска­зал относительно слуха)...» (стр. 41).

[54] «И всякие находящиеся в них и присущие им (т. е. атомам) качества, в том числе те, о которых было сказано выше (т. е. magnitudo, figura, pon­dus *), не изменяются, как и атомы не изменяются ни в каком отношении» (стр. 41).

[55] «Чтобы не вступать в противоречие с видимыми явлениями, нечего и думать о том, чтобы ;/ атомов могла быть любая величина. Однако некоторые различия в их величине следует допустить, ибо при наличии этого лучше объясняется то, что происходит как в отношении душевных переживаний, так и в отношении чувственных восприятий» (стр. [42]—43).

[56] «Кроме того, нельзя допустить, чтобы в ограниченном теле заклю­чалось бы частиц бесчисленное количество или какой угодно величины» (стр. 43).

[60] «Следует допустить одно движение, направленное в бесконечность вверх, и другое [движение] — вниз» (стр. 45).

См. конец 44-й и начало 45-й страницы, где, в сущности, нарушается атомистический принцип и в самые атомы вклады­вается внутренняя необходимость. Так как они имеют какую-то величину, то должно существовать нечто меньшее, чем они. Таковы части, из которых они состоят. Но эти части непре­ менно должны существовать совместно как некоторая «внутренне существующая общность». Таким образом, идеальность пере­носится в самые атомы. Наименьшее в них не есть наименьшее для представления, но есть нечто аналогичное ему, — при этом не мыслится что-либо определенное. Свойственные атомам необходимость и идеальность сами оказываются лишь чем-то воображаемым, случайным, чем-то внешним для них самих. Принцип эпикурейской атомистики выражается лишь в том, что идеальное и необходимое даны только в этой, внешней для них самих, представляемой форме, — в форме атома. До такой степени последователен Эпикур.

величина, форма, вес (слова Маркса). Р*в.

32 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

[611 «Атомы, далее, должны по необходимости обладать одинаковой скоростью, когда они несутся через пустоту при отсутствии какого бы то ни было сопротивления» (стр. 46).

Мы видели, что необходимость, связь, различение — в самих себе — переносятся в атом, или, точнее говоря, выражаются в нем, что здесь идеальность дана лишь в этой, внешней для нее, форме. То же самое происходит и с движением, о котором непременно приходится говорить, коль скоро движение атома сравнивается с движением сложных тел, т. е. конкретных вещей. По сравнению с движением этих последних, движение атомов принципиально является абсолютным, т. е. в нем уни­чтожены все эмпирические условия, оно — идеально. Вообще для уяснения хода мысли эпикурейской философии и имма­нентной ой диалектики существенно иметь в виду, что — в то время как принцип есть нечто представляемое, проявляющееся по отношению к конкретному миру в форме бытия, — диалек­тика, внутренняя сущность этих онтологических определений, как такой формы абсолютного, которая сама в себе лишена существенности, может обнаружиться лишь таким образом, что они, как непосредственные, должны прийти в необходимое столкновение с конкретным миром; в их специфическом отно­шении к конкретному миру раскрывается, что они суть лишь воображаемая, внешняя по отношению к себе, форма его идеаль­ности и даны скорее не как предпосылка, а лишь как идеаль­ность конкретного. Таким образом, их определения сами оказы­ваются неистинными, снимающими самих себя. Формулируется лишь понятие мира, в том смысле, что его основой оказывается то, что не имеет предпосылок, — ничто. Эпикурейская филосо­фия важна благодаря той наивности, с которой выводы выска­зываются без свойственной новому времени предубежденности.

[62] «И относительно сложных тел [можно утверждать, что] не будет одно нестись быстрее другого и т. д.» (стр. 46).

[62] «Можно только сказать, что они часто встречают сопротивление, пока движение не представится для чувственного восприятия непрерывным. Ибо предположение о невидимом, о том, что умозрительно различимые про­межутки времени образуют непрерывное движение, при таких обстоятель­ствах неверно, так как истинно [только] все видимое или интуитивно воспринимаемое мыслью» (стр. 47).

Следует рассмотреть, почему оказывается снятым принцип чувственной достоверности и в качестве истинного критерия выдвигается, напротив, абстрагирующее представление.

[63] «Душа есть состоящее из тончайших частиц тело, рассеянное (diffusum) по всему организму (corpus)» (стр. 47).

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

33

Интересно здесь опять-таки специфическое различие, уста­ навливаемое между огнем и воздухом, с одной стороны, и душою, с другой стороны, для того, чтобы доказать адекватность души телу, причем применяется, но также и снимается, аналогия; в этом вообще заключается метод измышляющего сознания. Таким образом, все конкретные определения рушатся сами собой, и вместо развития получается лишь однозвучное эхо.

[63] «И надо также признать, что душа является главнейшей причиной чувственного восприятия».

[64] «Но она не стала бы такой причиной, если бы она, так сказать, не была окутана остальной массой организма; остальная же масса, содействовавшая тому, что душа стала такой причиной, и сама заимствует от души эту способность [ощущать], однако не все [способности], которыми обладает душа; поэтому с удалением души организм теряет способность чувствовать. Ибо он не сам по себе обладал этой способностью, но был обязан этим свойством возникшей одновременно с ним другой [сущности]; послед­няя же, благодаря выработанной в себе способности немедленно отвечать на движение чувственными явлениями, по близости (vicinia) и сродству, доставила эту способность остальной части тела» (стр. 48).

Мы видели, что атомы, рассматриваемые в их отношении друг к другу, отвлеченно, являются только существующими, представляемыми вообще, и что лишь при столкновении с кон­кретным раскрывается их воображаемая и поэтому запутав­шаяся в противоречиях идеальность. Оказывается также, что, когда они становятся стороною отношения, т. е. когда мы пере­ходим к предметам, которые в самих себе содержат принцип и его конкретный мир (живое, одушевленное, органическое), — область представления мыслится то как свободная, то как явле­ние чего-то идеального. Следовательно, эта свобода представ­ления также является лишь чем-то мыслимым, непосредствен­ным, воображаемым, — что в своей истинной форме представ­ ляет собою атомистическое. Поэтому можно принимать одно определение за другое, каждое из них само по себе тождест­венно с другим; но и в отношении друг к другу приходится, смотря по тому, с какой точки зрения они рассматриваются, приписывать им одни и те же определения. Итак, разрешение оказывается опять-таки возвратом к простейшему первона­чальному определению, заключающемуся в том, что область представления воображается как свободная. Так как этот возврат происходит здесь по отношению к совокупности, к представляемому, которое действительно содержит идеальное в себе самом и оказывается им самим в своем бытии, то здесь атом полагается таким, каков он на самом деле, в совокупности своих противоречий; вместе с тем выясняется и основа этих

34

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

противоречий, попытка считать представление также свободной идеальностью, но лишь в форме представления. Поэтому принцип абсолютного произвола обнаруживается здесь со всеми своими последствиями. В низшей форме это обнаруживается уже по отношению к атому. Так как существуют многие атомы, то единичное содержит в самом себе отличие от множественности; следовательно, оно в себе оказывается многим. Но вместе с тем единичное содержится в определении атома; следовательно, множественное в нем необходимо и имманентно оказывается некоторой единичностью; оно таково уже потому, что оно существует. Однако требовалось объяснить именно по отно­шению к миру, каким образом последний, исходя из одного начала, свободно развертывается во многое. Предполагается, следовательно, то, что требовалось как раз доказать: сам атом есть то, что подлежит объяснению. Затем различие идеальности вносится лишь путем сравнения; сами по себе обе стороны даны в одном и том же определении, и сама идеальность опять-таки полагается в том, что эти многие атомы внешним образом сое­диняются, что они суть принципы этих соединений. Итак, принципом этого соединения оказывается то, что первоначально было беспричинно соединено в себе, т. е. за объяснение вы­дается сам объясняемый объект, отодвинутый в туманную даль измышляющей абстракции. Как сказано, это обнаружи­вается во всем своем объеме лишь при рассмотрении органи­ческого.

Следует заметить, что в том, что душа и т. п. гибнет и что она обязана своим существованием лишь случайному смешению, вообще выражается случайность всех этих представлений, например, представления о душе и т. п., — которые в том виде, в каком они даны в обыденном сознании, не имеют характера необходимости, а у Эпикура также субстанциируются как слу­ чайные состояния, принимаемые за данные, причем их необхо­ димость, необходимость их существования, не только не дока­зывается, но, наоборот, признается недоказуемой, лишь воз­ можной. Наоборот, пребывающим считается свободное бытие представления; это бытие, во-первых, и есть свободное в себе вообще, а во-вторых, как мысль о свободе представляемого, оно оказывается ложью и фикцией, то есть чем-то по своему существу непоследовательным, призраком, обманом. Скорее в нем выражается требование конкретных определений души и т. п. как имманентных мыслей. Непреходящая заслуга и вели­чие Эпикура состоят в том, что он не отдает предпочтения со­ стояниям перед представлениями и также не старается отстоять их. Принцип философии Эпикура заключается в том, чтобы

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

35

доказать, что мир и мысли представляют собой нечто мыслимое, возможное; а тем аргументом и принципом, на основании которого это доказывается и к которому все сводится, оказы­вается опять-таки сама [существующая для себя возможность], выражением которой в природе является атом, духовным же ее выражением являются случай и произвол. Следует точнее выяснить, что все определения души и тела меняются местами и что они оказываются тождественными друг с другом в том дурном смысле, что вообще ни та, ни другая сторона не опре­деляется в понятиях. См. конец 48-й и начало 49-й страницы [X, G5—66|: Эпикур стоит выше скептиков в том отношении, что у него не только состояния и представления разрешились в ничто, но и восприятие их, мышление о них и рассуждения об их существовании, начинающиеся с чего-то прочного, также оказываются лишь чем-то возможным.

[67] «Ничто нельзя мыслить само по себе бестелесным, за исключением пустоты. (Представление не мыслит бестелесного: представление об этом есть пустота и само оно пусто *). Пустота же не может ни действовать, ни подвергаться воздействию, но только предоставляет телам двигаться через себя» (стр. 49).

«Так что те, которые утверждают, что душа бестелесна, говорят вздор» (стр. [49]—50).

Надлежит исследовать сказанное на стр. 50 и начале стр. 51 [X, 69], где Эпикур говорит об определениях конкретных тел и где он будто опрокидывает атомистический принцип, утверждая:

[69] «Все тело в целом от всех этих [свойств] получает свою особую, ему свойственную природу, однако не как некое их соединение, подобное тому, когда из куч частиц образуется большая масса... но только, как я говорю, от всех этих [свойств] оно получает свою особую, ему присущую природу. Однако все эти [свойства] познаются отдельно и различаются [одно от другого], но при этом всегда сопутствует представление целого, нигде от них неотделимого, и именно представление совокупности сообщает телу особое обозначение» (стр. 50—51).

[70] «Далее, часто с телами соединяются признаки, не являющиеся устойчивыми качествами; из них, конечно, некоторые бывают невидимыми и бестелесными. Так что, пользуясь этим словом согласно наиболее рас­ пространенному употреблению, мы ясно показываем, что эти признаки, с одной стороны, не обладают природой целого, которое мы называем, в смысле совокупности, — телом, и, с другой стороны, не имеют природы тех особых сопровождающих качеств, без которых нельзя мыслить тело» (стр. 51).

[71] «Их следует понимать так, как они проявляются, т. е. как слу­чайные признаки тел, не как особо свойственные сопутствующие [признаки], не как обладающие организованной природой сами по себе, но они рассмат­риваются так, как само чувственное восприятие выявляет их своеобразие» (стр. 52).

* Фраза в скобках написана Марксом в рукописи по-немецки. Ред.

36 тетради по эпикурейской философий

Эпикур в высшей степени ясно сознает, что отталкивание вытекает из закона атома, из отклонения от прямой линии. По крайней мере Лукреций выражает мысль, что этого не сле­дует понимать поверхностно в том смысле, будто лишь таким образом атомы могут встречаться в своем движении. Сказав в вышеприведенном месте: без этого отклонения атома «никаких бы ни встреч, ни толчков у начал не рождалось» [кн. II, стих 223], он говорит затем:

«Если ж движения все непрерывную цепь образуют И возникают одно из другого в известном порядке, И коль но могут путем отклонения первоначала Вызнать движений иных, разрушающих рока законы, Дабы причина но шла за причиною испокон веку, — [Как у созданий живых на земле неподвластная року, Как и откуда, скажи, появилась] свободная [воля1»

([«О природе вещей»] кн. II, стихи 251 и ел.).

Движение, при котором атомы могут встречаться, здесь принимается отличным от того движения, которое вызвано отклонением. Затем оно определяется как абсолютно детерми­ нистическое, — следовательно, как снятие самости, так что всякое определение находит свое конкретное бытие в своем непосредственном инобытии, в своем снятии, чем и является по отношению к атому прямая линия. Лишь благодаря откло­ нению возникает индивидуальное движение, такое отношение, определенность которого есть определенность его самого, а не вытекает из иного.

Заимствовал ли Лукреций этот взгляд у Эпикура или нет, по существу безразлично. Сделанный при рассмотрении оттал­кивания вывод, что атом как непосредственная форма понятия объективируется лишь в непосредственном отсутствии понятий, применим и к философскому сознанию, для которого этот прин­цип оказывается его сущностью.

Этим в то же время оправдывается, что я счел целесообраз­ ным установить совершенно иное подразделение, чем то, кото­ рого придерживался Эпикур.

[ 37

ЭПИКУРЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Тетрадь вторая

I. ДИОГЕН ЛАЭРЦИЙ, КН. X

II. СЕКСТ ЭМПИРИК

III. ПЛУТАРХ. «О ТОМ, ЧТО СЛЕДУЯ ЭПИКУРУ

НЕВОЗМОЖНО ЖИТЬ СЧАСТЛИВО»

ДИОГЕН ЛАЭРЦИЙ, КНИГА ДЕСЯТАЯ. КОММЕНТАРИЙ ГАССЕНДИ

ЭПИКУР ГЕРОДОТУ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

[721 «Время нельзя исследовать так, как мы изучаем остальные свой­ства, заложенные в предмете, а имепно связывая их с пролепсисами, имею­щимися внутри нас самих, но следует рассмотреть ту очевидность, сооб­разно которой мы говорим о продолжительном или коротком времени... И нет надобности вводить новые способы выражения, якобы лучшие, а сле­дует пользоваться самыми обычными для обозначения времени словами. // не следует высказывать о нем что-нибудь другое, будто оно обладает той же сущностью, которая свойственна атому названию... Но необходимо только главным образом отдать отчет в том, каким образом мы связываем частные особенности с временем и как мы его измеряем».

[73] «//е нуждается также в доказательстве, а достаточно одного размышления, что мы связываем время с днями и ночами и с их частями, подобно тому, как [связываем erol с нашими душевными переживаниями и отсутствием таковых, с состояниями движения и покоя, присоединяя мысленно ко всему зтому, как своеобразный признак, то именно, что мы называем временем» (стр. 52—53). «... все они [миры] в спою очередь распа­даются» (стр. 53).

«Итак, понятно также и утверждение его [Эпикура] о разрушимости миров в результате изменений в их частях (говорит он об этом также и в других книгах)» (стр. 53).

[74] ч.Не следует, далее, также думать, что и миры должны иметь один и тот же вид, но [надо допустить, что] они различаются между собою» (стр. 53).

«И живые существа не отделены в силу необходимости от бесконечности и не упали с неба... [75]... необходимо допустить, что сами предметы научили и вынудили природу к столь многому и разнообразному [твор­ честву]. Мысль же впоследствии изучает переданное природой и еще обога­щает своими находками, в одпих случаях — скорее, в других — медлен­нее, и достигает точного знания, в одних областях — в более длинные периоды, в других — в более короткие» (стр. [53]—54).

См. стр. 54 (конец) и стр. 55 (начало), где говорится «о про­исхождении названий».

38 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

[76] «Что же касается небесных явлений, то необходимо считать, что движение, положение, затмение, [восход], закат и тому подобные явления происходят вовсе не благодаря некоему существу, которое будто бы распоряжается ими, приводит их — или привело уже — в порядок и кото­ рое в то же время обладает полнотой блаженства, а вместе с тем и бес­смертием».

(С этим следует сопоставить то, что Сидгалиций говорит от имени Анаксагора относительно «разума», приводящего все­ленную в порядок).

[77] «... (ибо поступки и заботы, гнев и милость не согласуются с бла­женством, а происходят в силу слабости, страха и потребности, с которыми они большей частью связаны). Не следует также думать, ибо это затрудни­тельно и противоречит [блаженству], что тела, обладающие блаженством, произвольно подвергают себя этим движениям. Но должно соблюдать всяческое благоговение при всех выражениях, приводящих к подобным мыс­лям, чтобы они не дали повода к каким-либо мыслям, противным благоговению. Если с этим не согласиться, то самое это противоречие вызовет величайшее смятение душ. Отсюда следует допустить, что при самом зарождении мира возникли как первоначальные сочетания этих сгущенных масс, так и обязательность и периодичность движения» (стр. 55 и 56).

Здесь проявляется принцип мыслимого, для того чтобы, с одной стороны, утвердить свободу самосознания, а с другой — чтобы признать за богом свободу от какой бы то ни было детер­минации.

[78] «Блаженство [состоит] в знании того, что касается небесных явлений... и в особенности в исследовании того, какова природа сущностей, наблюдаемых в связи с этими небесными явлениями, и других близких им явлений, происходящих или различными способами, или по возмож­ности, или по какому-нибудь другому способу (esse...id, quod pluribus modis fieri dieitur, et non uno modo necesse contingere; et posse alio quoque modo se habere) *; но скорее является абсолютным правилом, что ничего не может быть в неразрушимой и блаженной природе, что способно посе­лить разлад или нарушить атараксию. И что это безусловно так, можно убедиться, если поразмыслить» (стр. 56).

Далее, на стр. 56 и 57, Эпикур высказывается против бес­смысленно-изумленного созерцания небесных тел, сковываю­щего человека и внушающего ему страх. Он утверждает абсо­лютную свободу духа.

[80] «Далее нужно остерегаться предрассудка, что исследование этих [небесных] явлений не точно и не тонко, поскольку оно приводит нас к ата­ раксии и к блаженству. Таким образом, должно, обращая внимание на то, сколь часто у пас на земле возникает сходное явление, искать по аналогии с этим причины небесных явлений и [вообще] всего скрытого от нас» (стр. 57).

* В рукописи в скобках Маркс воспроизводит сделанный Гассенди латинский перевод приведенной выше греческой фразы. Peö.

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

39

[81] «Кроме всего этого, надо еще принять во внимание, что самое большое смятение человеческой души происходит оттого, что люди считают небесные тела блаженными и неразрушимыми и приписывают им в то же время желания и действия, противоречащие этим свойствам, а также оттого, что они черпают страхи из мифов (к этому прибавляется страх смерти и связанного с ней бесчувствия); [наконец] оттого, чтоони придерживаются неверных объяснений.., так что, не установив, что в действительности есть страшного, они подвергаются душевному смятению такому же, а то и большему, чем если бы случилось то, чт& они выдумали. [82] Атараксия же есть результат полного освобождения от всего этого..л (стр. [57]—58).

«Поэтому должно обращать внимание на существующее и на чувствен­ные восприятия: на общее в отношении к общему и на частное в отношении к частному и на всякую существующую очевидность в отношении каждого отдельного критерия» (стр. 58).

ЭПИКУР ПИФОКЛУ

Эпикур повторяет в начале своего рассуждения о небесных явлениях, что цель этого

«знания — атараксия и твердая уверенность, как это имеет место и в отношении всего остального» [X, 85].

Однако исследование этих небесных тел по существу отли­чается от других наук.

[86] «И не должно ко всему применять метод исследования, подобный тому, который применяется в вопросах о нормах жизни или в установлении правил для разрешения остальных физических проблем, каковы, например, положения о том, что вселенная состоит из тел и неосязаемой природы» (т. е. пустоты) «или что имеются неделимые элементы и тому подобное, что допускает только одно объяснение, согласное с видимыми явлениями (quaecumque uno tant um modo rebus apparenjibus congruunt) *. Что же касается.небесных тел.то к ним это неприменимо. Напротив, по крайней мере, эти явления допускают множество различных объяснений—как причины своего возникновения, так и своей сущности, — объяснений, находящихся в согласии с чувственным восприятием» (стр. 60 и 61).

Для всего способа представления Эпикура важно, что, по его мнению, небесные тела, как нечто потустороннее для чувств, не могут претендовать на такую же степень очевидности, как остальной моральный и чувственный мир. Здесь практически вступает в силу учение Эпикура о disjunctio **, о том, что не имеет места «или — или», так что, следовательно, внутрен­няя определенность отрицается и принцип мыслимого, пред-ставимого, случая, абстрактного тождества и абстрактной свободы обнаруживает свое существо, выступая, как нечто

* В рукописи в скобках Маркс воспроизводит сделанный Гассенди латинский перевод приведенной выше греческой фразы. Ред. ** — разделительном суждении. Ред.

40

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

лишенное определенности, которое именно поэтому и опре­деляется внешней для него рефлексией. Здесь выясняется, что метод измышляющего, представляющего сознания борется лишь со своей собственной тенью; какой окажется тень, — это зависит от того, как на нее смотрят, от того, как отражающее — из этого своего отображения — обратно отражается внутри себя. Подобно тому, как при рассмотрении органического в себе, в субстанциированной форме, обнаруживается противо­речивость атомистического воззрения, — так теперь, когда предмет сам принимает форму чувственной достоверности и представляющего рассудка, это философствующее сознание раскрывает то, что оно делает. Там представляемый принцип и его применение объективируются как нечто единичное, и благодаря этому вызывается борьба противоречий как анта­гонизм самих субстанциированных представлений. Здесь, где предмет, так сказать, висит над головами людей, где он бросает вызов сознанию своей самостоятельностью, чувственной неза­висимостью и таинственной далью своего существования, — сознание доходит до признания своей деятельности, оно созер­цает, что оно делает, выясняя смысл предсуществующих в нем представлений и выдавая их за свое достояние. Ведь вся дея­тельность сознания есть лишь борьба с далью, тяготевшей как заклятие над всем древним миром; принципом сознания ока­зывается лишь возможность, случай; оно старается каким-либо образом осуществить отождествление себя со своим объектом и признает это, когда эта даль противостоит ему как предметно независимые небесные тела. Ему безразлично, как объяснить их; оно утверждает, что возможно не одно объяснение., а не­сколько, т. е. что любое объяснение удовлетворяет его; таким образом, оно признает, что его деятельность есть действующая фикция. Итак, в древнем мире, философия которого не обхо­дится без предпосылок, небесные явления и учение о них представляют собой вообще тот образ, в котором этот мир, даже в лице Аристотеля, созерцает свое несовершенство. Эпикур высказал это, и в этом заключается его заслуга, желез­ная последовательность его воззрений и выводов. Небесные явления бросают вызов чувственному рассудку, но он преодо­левает их упорство и хочет, чтобы о них вещал лишь его соб­ственный голос.

[86] «...Ведь не на основе пустых аксиом и законов надлежит произво­ дить исследования природы, а всякий раз так, как это подсказывают сами ее явления... [87] [Наша жизнь] нуждается не в никчемных рассуж­ дениях и в пустых предположениях, а в [том], чтобы мы жили безмятежно» (стр. 61).

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

41

Здесь, где предпосылка сама противопоставляет себя дей­ствительному сознанию, вызывая в нем ужас, не нужно больше никаких принципов и предпосылок. В этом ужасе угасает пред­ ставление.

Поэтому Эпикур повторяет, как бы открывая в этом прин­ципе себя самого, следующее положение:

[87] «Все, стало быть, неуклонно совершается во всех явлениях небесных сфер, хотя и способом, допускающим различные объяснения, вполне согласные с видимыми явлениями, если оставить в силе все, что о них утверждается с достаточной убедительностью. Если же одно оста­вить, а другое, в такой же степени согласпое с явлениями, отбросить, то ясно, что в таком случае совершенно покидают сферу науки о природе и скатываются в область мифов» (стр. 61).

Возникает таким образом вопрос, как в таком случае сле­дует строить объяснение.

[87] «Известные указания на то, что действительно совершается в небес­ных сферах, мы получаем от тех или других окружающих нас земных явлений, открытых наблюдению или непосредственно данных, так же как от явлений самих небесных сфер. Ибо эти явления могут возникать многими различными способами. [88] Однако должно подвергать наблюдению каждое [небесное] явление в том виде, как оно нам представляется и объ­яснять все, что связано с ним. Этому не будет противоречить многообразие происходящих [на земле] явлений» (стр. 61).

Для приверженца эпикурейской точки зрения его собст­ венный голос заглушает раскаты небесного грома, затмевает сверкание небесной молнии. Уже монотонное повторение свидетельствует о том, какое значение Эпикур придает своему новому способу объяснения, как он старается устранить чудес­ное, настаивает на применении не одного, а нескольких объяс­нений, в высшей степени легкомысленные образчики которых он сам дает нам относительно всего; Эпикур почти без обиняков говорит, что, объявляя природу свободной, он дорожит лишь свободой сознания. Единственное доказательство при объяс­ нении состоит в том, чтобы не быть «опровергаемым» чувствен­ной очевидностью и опытом, явлениями, видимостью, так как вообще речь идет лишь о видимости природы.

Эти положения все вновь повторяются.

О ВОЗНИКНОВЕНИИ СОЛНЦА И ЛУНЫ

[90] «... ибо и это подсказывает, таким образом, чувственное воспри­ятие» (стр. 63).

О ВЕЛИЧИНЕ СОЛНЦА И СОЗВЕЗДИЙ

[91] «... и то, что у нас [на земле] ... воспринимается при помощи чувства» (стр. 63).

42

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

О ВОСХОДЕ И ЗАХОДЕ СОЗВЕЗДИЙ

[92] «... ибо никакое явление не противоречит» (стр. 64).

О ВОСХОДЕ И ЗАХОДЕ СОЛНЦА И ЛУНЫ

[93] «Ибо все такое и этому подобное не расходится ни с одним ил оче­видных явлений, если только при исследовании всех частностей подобных вопросов придерживаться возможного и приводить кансдую частность в согласие с наблюдениями, не поддаваясь страху перед рабскими фоку­сами астрологов» (стр. [64]—65).

ОБ УЩЕРБЕ И ПРИБЫЛИ ЛУНЫ

[94] «... и всевозможными способами, согласно которым приводятся к подобному виду явления, имеющие место у нас [на земле], если только, в увлечении одним объяснением, не отказаться безрассудно от других, не выяснив, что доступно человеку и что недоступно, и вследствие этого стремиться к выяснению невозможного» (стр. 65).

О ПРЕДСТАВЛЯЮЩИХСЯ ОЧЕРТАНИЯХ ЛИЦА НА ЛУНЕ

[95] «... и всеми способами, поскольку они находятся в согласии с явле­ниями. [96] Ибо при изучении всех небесных явлений должно придерживаться указанного пути. Ибо, если вступить в борьбу с очевидными фактами, то никогда нельзя будет добиться подлинной атараксии» (стр. 66).

Особенно важно изгнание божественного, телеологического воздействия на периодический характер явлений; при этом в чистом виде обнаруживается, что объяснение есть лишь само­отчет сознания, а суть дела мистифицируется.

[97] «... должно понимать по аналогии с происходящими и у пас на земле некоторыми явлениями, но божественную природу отнюдь не следует приводить с ними в связь; она должна пребывать в полной свободе от дел, в состоянии полнейшего блаженства. Ведь если это не будет выполнено, то всякое истолкование небесных явлений превратится в празднословие, как это уже случалось с некоторыми, не усвоившими допускающего различные возможности способа объяснения явлений и потому впавшими в бесплодное объяснительство, думая, будто явления допускаюттолько одно объяснение, а все остальные допустимые объясненияотвергаются. Таким образом они уно­сятся в область бессмыслия и обнаруживают неспособность охватить ум­ственным взором все те конкретные явления, которые нужно принять за знаки, и не хотят радоваться вместе с богом» (стр. [66] — 67).

Эти рассуждения повторяются многократно, почти в тех же словах, когда он говорит:

[98] Об изменении длительности ночей и дней (стр. 67).

[98] О предвестниках (стр. 67).

[99] О происхождении облаков (стр. 68).

[100—1011 О происхождении громов и молний (стр. [681—69).

Так, например, о раскатах грома он говорит:

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

43

[104] «... возможны и многие другие способы для объяснения явлений раскатов грома, лишь бы только не прибегать к мифу. А мифа не будет, если мы надлежащим образом будем наблюдать видимые явления и из них брать указания для объяснения невидимых» (стр. 70).

После того, как он привел многие объяснения землетрясе­ний, он, по обыкновению, добавляет:

[106] «и другими способами)) и т. д. (стр. 71). О КОМЕТАХ (стр. 75)

[112] «...ято можно объяснить л многими другими способами, если только делать умозаключения в согласии с наблюдаемыми явлениями».

О ЗПЕЗДАХ НЕПОДВИЖНЫХ И БЛУЖДАЮЩИХ

[113] «... Объяснять эти явления исключительно одной причиной, в то время как видимые явления требуют, чтобы признавалась возможность многих различных причин, было бы сумасбродством, неуместным действием ревнителей суетной астрологии, которые наугад приписывают причины тем или иным явлениям, не освобождая божественную природу от тяжелых обязанностей» (стр. 76).

Более того, оп обвиняет тех, которые о таких вопросах рас­суждают «просто».

[114] «... portentosum quidpiam coram multitudine ostentare affec-tare» = «это подходит для тех, кто желает произвести впечатление на толпу» * (стр. 76).

Он говорит по поводу «предвестников», о предчувствии «непогоды» у животных, которое некоторые ставят в связь с богом.

[116] «В подобного рода глупость не может впасть ни одно живое существо, хотя бы немного просвещенное, тем более существо, достигшее полного блаженства» (стр. 77).

По этому можно, между прочим, судить о том, как Пьер Гассенди, который хочет спасти божественное вмешательство, отстоять бессмертие души и т. д. и тем не менее хочет быть эпикурейцем (см., напр., «Душа бессмертна. Против Эпикура», замечания Пьера Гассенди к X книге Диогена Лаэрция, стр. 549—602, или «Бог — творец мира. Против Эпикура», стр. 706—725; «Бог заботится о людях. Против Эпикура», стр. 738—751 и т. д. Ср. Фейербах, «История новой филосо­фии», гл. «Пьер Гассенди», стр. 127—150²⁹), совершенно

* До знака равенства у Маркса в рукописи дан сделанный Гассенди латинский перевод фразы из параграфа 114 десятой книги Диогена Лаэрция (об Эпикуре). После знака равенства Маркс дает фразу в греческом оригинале. Ред.

3 М. и Э., т. 40

44

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

не понял Эпикура и еще менее того способен разъяснить нам его. У Гассенди обнаруживается скорее лишь стремление поучать нас по Эпикуру, а не объяснять его. Там, где он нару­шает железную последовательность Эпикура, он делает это для того, чтобы не противоречить своим религиозным предпо­сылкам. Эта борьба характерна для Гассенди, как вообще характерен факт, что именно то, в чем проявился закат древ­ней философии, означало возрождение повой: с одной стороны, универсальное сомнение Декарта, между тем как скептики читают отходную греческой философии; с другой стороны — рациональное воззрение на природу, между тем как древняя философия преодолевается у Эпикура еще последовательнее, чем у скептиков. Древний мир коренился в природе, в субстан­циальном. Принижение, профанация природы по существу означает разрыв с субстанциальной, самобытной жизнью; новый мир коренится в духе, и он может легко отрешить от себя свое иное, природу. По также и наоборот: то, что у древ­них было профанацией природы, у людей нового времени явилось освобождением от оков, налагаемых рабской верой; новое рациональное воззрение на природу должно было еще подняться до признания'того, что божественное, идея, вопло­щено в природе, — между том с этого, по крайней мере в прин­ципе, как раз и начинается древняя ионийская философия.

Кто не вспомнит здесь восторженных слов Аристотеля, вершины древней философии, в его трактате «О природе жи­вотных» ³⁰, которые звучат совершенно иначе, чем рассуди­тельная монотонность Эпикура!

Для метода эпикурейского воззрения характерна проблема сотворения мира, — проблема, на которой всегда можно выяс­нить точку зрения философии, так как она показывает, как дух в данной философии создает мир, каково отношение дан­ной философии к миру, каков дух, творческая потенция философии.

Эпикур говорит (стр. 61 и 62):

[88] «Мир есть некоторая небесная совокупность, объемлющая све­тила, землю и все явления, представляющая собой выделенную часть (отрезок) бесконечности и накапливающаяся в пеком пределе — в эфиро-обрааном, или плотном (когда этот предел разрушается, то все, заключа­ющееся в нем, превращается в хаос). Предел мира может быть неподвижен и имеет или круглую форму, пли форму треугольника, или любое иное очертание. Ибо представляются все эти возможности, так как ни одно из этих определений не опровергается явлениями. Где кончается мир — понять нельзя, но что таких мирои бесконечное множество — ясно» *.

* В оригинале эта и следующая цитата из Диогена Лаарцня (стр. 46) приведены в немецком переводе. Рей,

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

45

Каждому тотчас бросается в глаза убожество этой конструк­ции мира. То, что мир есть комплекс земли, звезд и т. д., — это еще ничего не разъясняет, так как возникновение луны и т. д. излагается и объясняется лишь впоследствии.

Вообще всякое конкретное тело есть комплекс, а именно, по учению Эпикура, комплекс атомов. Определенность этого комплекса, его специфическое отличие заключается в его пределе, и поэтому излишне называть мир отрезком бесконеч­ности, а затем добавлять, как более точное определение, указа­ние па предел, так как один отрезок отделяется от другого и есть нечто конкретное, от него отличающееся, — следовательно, нечто отграниченное от иного. По предел н есть именно то, что следует объяснить, так как ограниченный комплекс пообще еще не есть мир. По далее сказано, что предел может быть опре­делен всяким способом, iz3.vza.y5K , и, наконец, допускается даже, что определить его специфическое отличие невозможно, но что таковое, понятно, существует.

Следовательно, говорится лишь то, что представление о све­дении совокупности различий к неопределенному единству, т. е. представление «мир», дано в сознании, существует в обы­денном мышлении. Говорится, что предел, специфическое отличие, а следовательно — имманентность и необходимость этого представления, необъяснимы; то, что это представление дано, можно, с этой точки зрения, понять только в силу тавто­логии, — потому, что оно дано. Итак, необъяснимым при­знается то, что должно быть объяснено — создание, возникно­вение и внутреннее воспроизведение мира в мышлении, и за объяснение выдается наличие этого представления в сознании.

Получается то же самое, как в том случае, когда говорят, что бытие бога может быть доказано, но что его differentia specifica quid sit *, т. е. содержание этого определения — непостижимо.

Если Эпикур говорит далее, что предел можно мыслить себе как угодно, т. е. что ему можно приписать всякое опреде­ление, которое мы устанавливаем для пространственного пре­дела, — то представление «мир» оказывается лишь сведением к неопределенному, — следовательно, допускающему любое определение, — чувственному единству; или, в более общей форме: так как мир есть неопределенное представление, напо­ловину чувственного, наполовину размышляющего сознания, то оказывается, что в этом сознании мир дан вместе со всеми другими чувственными представлениями и ограничен ими.

♦ — специфическое отличие, чтб именно он есть, Рев,

3*

46

ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Итак, его определенность и предел столь же многообразны, как эти, облегающие его, чувственные представления, и каж­дое из них может считаться его пределом и, следовательно, его более точным определением и объяснением. Такова сущность всех эпикурейских объяснений, и это тем более важно, что такова сущность всех объяснений представляющего сознания, скованного предпосылками.

Таково же и отношение людей нового времени к богу, когда ему приписывается благость, мудрость п т. д. Каждое из этих определенных представлений может быть рассматриваемо как предел заключающегося между ними неопределенного представ­ления «бог».

Итак, сущность этого объяснения заключается в том, что из сознания берется представление, которое должно быть объяснено. Затем объяснение или более точное определение сводится к тому, что представления из той же сферы, прини­маемые за известные, стоят в связи с этим представлением, и что, следовательно, оно вообще дано в сознании, в опреде­ленной сфере. Здесь Эпикур признает несовершенство своей и всей древней философии, знающей, что представления даны в сознании, но не знающей их предела, их принципа, их необ­ходимости.

Однако Эпикур не удовлетворяется тем, что дал свое поня­тие о сотворении мира; он сам разыгрывает эту драму, он объек­тивирует для себя то, что только что сделал, и лишь тогда у него начинается, собственно говоря, сотворение мира. А именно, он говорит далее:

[89] «Такой мир может возникнуть также и в intermundium (так мы называем пространство между мирами), в совершенно пустом пространстве, в великой прозрачной пустоте, именно таким образом, что годные для этого семена текут от одного мира или от одного intermundium или же от несколь­ких миров и производят постепенно, смотря по обстоятельствам, сочетания, расчленения и перестановки и принимают в себя извне столько истечений, сколько сочетаний могут выдержать лежащие в основании субстраты. [90] Для образования нового мира в пустоте недостаточно, чтобы в этой пустоте возникли куча или вихрь и чтобы они увеличивались, пока не на­толкнутся на другую кучу пли вихрь, как говорит один из физиков. Ведь это противоречит явлениям» [стр. 62].

Следовательно, здесь, во-первых, для сотворения мира предполагаются миры; местом, где происходит это событие, оказывается пустота. Итак, то, что прежде подразумевалось в понятии творения, а именно: то, что должно быть еще соз­данным, заранее предполагается, здесь принимает характер субстанции. Представление без более точного его определения

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ

47

и вне связи с другими представлениями, следовательно, в той форме, в какой оно предварительно допускается, — оказы­вается пустым или лишенным телесности *, оказывается неко­торым intermundium, пустым пространством. Определение же этого представления выражается таким образом в том, что семена, пригодные для создания мира, соединяются так, как нужно для создания мира, т. е. не дается никакого определе­ния, никакого различия. В целом мы опять-таки имеем лишь атом и «пустоту», как ни протестует против этого сам Эпикур. Уже Аристотель глубокомысленно указал на поверхностность метода, который принимает за исходный пункт какой-нибудь абстрактный принцип, но не допускает снятия этого принципа в высших формах. Он хвалит пифагорейцев за то, что они впервые освободили категории от их субстратов, не считали их особою сущностью, как это соответствует предикату, но счи­тали, что категории — сама имманентная субстанция.

«Они [пифагорейцы] думали, что ограниченное и неограниченное не представляют собой какие-то различные субстанции, каковы, например, огонь или земля и т. п., но... являются сущностью того, о чем говорится...» Но Аристотель бросает им упрек: «Го, к чему прежде всего подходило высказанное ими определение, они считали сущностью предмета» (Аристо­тель.. «Метафизика», кн. I, гл. 5).

II. СЕКСТ ЭМПИРИК

Мы переходим теперь к отношению эпикурейской философии к скептицизму, поскольку оно выясняется из Секста Эмпирика.

Но предварительно следует привести из X книги Диогена Лаэрция еще одно основное определение, даваемое самим Эпикуром при описании мудреца:

[121] «Он будет излагать учение и не будет обнаруживать колебаний* (стр. 81).

Из всего изложения эпикурейской системы, в котором пока­ зана ее существенная связь с прежней философией, ее принцип мыслимости, рассуждения Эпикура о языке, о возникновении представлений являются важными документами и содержат в себе implicite ** его отношение к скептикам. Выяснение мотива, побудившего Эпикура, по мнению Секста Эмпирика, к философствованию, представляет некоторый интерес³¹.

[18] «Если кто-нибудь спросит.., из чего произошел хаос, ему нечего будет ответить. И, по словам некоторых, это именно и побудило Эпикура отдаться философии. [19] Еще будучи совсем подростком, он спросил

* У Маркса в рукописи, очевидно, описка. Вместо «entkörpert» (не воплощенный, лишенный телесности) написано «verkörpert» (воплощенный). Ред, "* — в неразвернутом виде. Ред.

48 ТЕТРАДИ ПО ЭПИКУРЕЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ

(своего] учителя, читавшего ему [стихи Геснода]: «Из чего произошел хаос, если он появился раньше всего?». Когда же тот сказал, что обучать этому дело не его, а так называемых философов, Эпикур воскликнул: «В таком случае мне следует обратиться к ним, если оии в самом деле знают истину сущего»» (Секст Эмпирик. «Против математиков». Женева, 1621, стр. 383 (кн. IX]).

[23] «Демокрит говорит, что человек есть то, что мы все знаем и т. д. [24] Он же [Демокрит] говорит, что поистине существуют только атомы и пустота, которые, по его словам, присутствуют не только в живых сущест­вах, но и во всех смешанных телах, так что, поскольку [мы будем иметь в виду] атомы и пустоту, мы не заметим частных свойств человека, так как они общи всем. Но, кроме этого, нет в основе ничего другого, и мы таким обра­зом не будем знать, по каким признакам отличить человека от других животных, и не сможем получить [о нем] ясное представление.

[25] Эпикур же говорит, что человек это [существо] такого-то внеш­него вида, [наделенное] душой. И раз, по Эпикуру, человек определяется показом, то неуказанный не есть человек; и если кто-нибудь указывает женщину, то мужчина не будет человеком; если же женщина [укажет] мужчину, то (в таком случае она] не будет человеком» («Пирроновы осново­положения», кн. II, стр. 56).

[64] «Ибо и Пифагор, и Эмпрдокл, и ионийцы, как Сократ, так и Пла­тон и Аристотель, и стоики, а может быть также приверженцы сада ³², как об этом свидетельствуют собственные слова Эпикура, оставляют бога» (стр. 320, «Против математиков» [кн. VIII]).

[71] «И нельзя предполагать, что души уносятся вниз... [721 И, как говорил Эпикур, они [души], расставшись с телами, не рассеиваются, как дым; ибо и раньше не тела оберегали их души, а, наоборот, души бы­ли причинами сохранения тел, и, конечно, еще более того, самих себя» (стр. 321, «Против математиков» (кн. VIII]).

[58] «И относительно Эпикура некоторые [утверждали], что для толпы он оставляет бога, для объяснения же природы вещей — никоим обра